скачать книгу бесплатно
Ничё – жить можно
Валерий Рыженко
В книге речь идёт о стариках, проживающих в посёлке. Автор показал их нелёгкую жизнь, но, несмотря на тяжести в жизни, они не лишены оптимизма. В добрый путь, читатель.
Ничё – жить можно
Валерий Рыженко
© Валерий Рыженко, 2022
ISBN 978-5-0056-6239-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Ничё, жить можно. АПОЙ И ЖЕНА
Половину жителей посёлка составляли старики: бывшие железнодорожники, шахтёры… Как говорили посельчане: угольщики, да мазутники. Летними вечерами, управившись с хозяйством, выходили они на улицы, садились на лавочки, скамеечки под тополями, акациями…, пристраивали тяжёлые ладони на колени и разговаривали. Совсем старые доходили до заборов, опирались на них грудью и, склонив головы, прислушивались. Тихими были эти разговоры, как тихим был плач и тех, кого оставили дети, уехав в город, кто пережил детей своих, кто стал завсегдатаем бусугарни (поселковая пивная) и прирос к рюмке. Выходил из дома и Апой садился на лавочку под акацией с морщинистым стволом, как и его лицо.
– В бусугарню пойдёшь, Апой? – спрашивал его сосед, сидевший на своей лавочке под своей акацией.
Построили бусугарню после войны в парке среди сирени, акаций, деревянных резных беседок. Акации и сирень после вырубили, беседки снесли и выстроили деревянный летний клуб и танцплощадку рядом с бусугарней. Словом, внесли развлечения, а то, что мешало развлечениям потеснили и упрятали под землю. Молодой взгляд пусть веселиться, а старому пора уже и за переезд (за переездом кладбище). В бусугарне пахло пивом и шахтёрками: одеждой рабочих. Они заходили в неё после смены в депо или на шахте и сидели до закрытия, разговаривая о начальстве, заработках, пенсии, войне, погоде…
– Не пойдёшь, Апой, – спрашивал сосед. – А я пойду. Куда нашему брату ещё идти?..
– А я слышал, что наш посёлок скоро городом станет, – говорил Апой.
– От кого? – настораживался сосед.
Вечерело. Поднимался лёгкий ветер. Спадали жара. Воздух становился свежее. Шелестела акация, стряхивая с листьев пыль.
– От кума. Председателя поссовета, – говорил Апой.
– Эх, – зло вздыхал сосед. – Дома, огороды, сады снесут под фабрики и заводы и дадут квартиру на этаже. Как пчелы жужжать будем. Мёд соскребли, а соты оставили.
– Пусть сносят, – отвечал Апой. – Лишь бы горд был…
– Да зачем тебе город? – закипал сосед, – штовхаться в очередях за петрушкой?
На станции изредка гудели тепловозы. Гудки были усталыми.
– Хотя бы и в очереди. Веселее.
– Дурак ты, Апой. Живём, как в раю. С огородов и садов кормимся. В магазин за спичками и солью только ходим. Начальства будет больше! – сердился сосед. – Больше начальства – меньше порядка.
Сосед уходил. Апой думал, глядя на бугры, окружавшие посёлок. С бугров хорошо смотреть на него. Особенно весной, когда расцветает сирень, белеет акация, в балках пахнет ландышами, среди садов видны одни только крыши домов, а над всем возносятся тополя. Их верхушки слегка покачиваются от ветра, тянутся ввысь, словно высматривая кого-то…
– Мне город не нужен, – думал Апой.– Город им нужен.
Уже слегка темнело, когда на улицу выходила жена Апоя. Она вначале опиралась руками на лавочку, а потом садилась. Сидела молча, устремив неподвижный взгляд на акации за переездом.
– Снова смотришь? – вздыхал Апой. – Эх, мать, мать.
За переездом находилось новое кладбище. Старое с деревянными крестами и могилами, заросшими бурьяном, разровняли бульдозерами под площадку и построили «Дом быта». На новом стояли памятники с крестиками и звёздочками, а под крестиками и звёздочками – напутствия, поклоны. Были могилы и без памятников, огороженные одной только железной решёткой, сваренной в депо рабочими.
.– Ты, мать, вот что, – говорил Апой, видя неподвижный взгляд жены, – сыновья у нас, внуки. Понимаешь?
– Понимаю, – вяло отвечала она. – А Люда, дочечка, погибла, сестра умерла.
– Жизнь, – вздыхал Апой. – И сам ляжешь, а других не подымешь.
– Может, сходим к ним. Попроведуем. Соскучились они за нами.
– Не пойдём, – Апой смотрел на распухшие ноги жены. – Посиди. Отдохни трошки.
– А может, пойдём, – говорила она. – Я как их попроведую, так мне и легче. Как дома побывала. Пойдём, – просила она, – Гостинца отнесём. Поговорим.
Они заходили во двор. Апой садился на крыльцо, потуже завязывал закостеневшие коленки платками, доставал две палки, а она собирала узелок: яблоки, пряники, конфеты… таблетки…
– Может взять тебе рюмочку? – говорила она.
– Можно и рюмочку.
На кладбище было тихо, как бывает тихо тёплыми летними безветренными вечерами. Не шелестела акация. Не доносились шумы машин, гудки тепловозов. Казалось, что здесь никогда не бывает ни слез, ни плача, а только одна тишина: спокойная и задумчивая, которой чужды и горечи, и радости…
– Хорошо тут, – вздыхала она. – Душой отдыхаешь. Так и осталась бы здесь.
Она даже слегка улыбалась, поправляла платье, волосы, словно собиралась к кому-то в гости.
– А я? А сыны? – глухо говорил Апой.
Он смотрел, как улыбается жена, как радуется тишине, и думал, что скоро всё уйдёт из его жизни, жизни жены, как уйдёт и из жизни сыновей, как ушло из жизни его отца, матери и как бы ни хотел человек задержаться в этом мире – не задержится.
Апой и жена проходили к высокой старой акации и останавливались возле могилы, обнесённой железной узорчатой оградкой, за которой стояли столик, лавочка. Апой и жена заходили за оградку, садились на лавочку.
– Тоскуешь ты, мать, – говорил Апой. – Тоска тебя к другой жизни и тянет.
– Тянет, – соглашалась она и смотрела на фотографию, с которой улыбалась дочь. – А я вот живу, Люда, – говорила она, – и папка живёт.
Говорила так, словно упрекала себя, что зажилась на этом свете, словно отняла у дочери какую-то радость, словно её жизнь была и лучше, и светлей. Она развязывала узелок, доставала пряники, конфеты, рюмку…
– Ты пока выпей, – говорила она Апою, – а я побеседую с дочкой. Это тебе, Люда, от меня и папки, – она раскладывала пряники, конфеты, – когда солнышко зайдёт, ты выйди, погуляй. У нас тут акации, тепло…
Она рассказывала о том, что не успела рассказать, что раньше не замечала и не чувствовала, и звала в мир своей выдумки.
– Мать, – говорил Апой. – Ты лучше поплачь. Тоска со слезами и выйдет.
– А я сейчас не тоскую, – отвечала она. – Мне сейчас хорошо. Я с дочкой говорю. Ты выпей.
– Может, и ты приголубишь? – спрашивал Апой. – Трошки.
– Трошки можно.
Апой наливал водку в гранёную рюмку, жена слегка прикасалась к рюмке, а потом становилась на колени и руками разглаживала песок на могиле, словно ласкала. Апой смотрел на её опущенную голову, руки, перебиравшие искусственные цветы, и никак не мог смириться с тем, что уже поджидало и его, и жену.
Лёгкий ветер пробегал по верхушке старой акации. Она тихо шелестела листьями. И Апою казалось, что старая акация, как и он, тоже когда-то знала и видела другой мир.
– Я когда умру, так ты меня похорони с дочкой. Мать возле дочери должна лежать, – говорил она. – И сам потом к нам приходи. Мы тебя ждать будем. Что тебе одному тут делать.
Апой выпивал ещё рюмку, а легче не становилось. А жена все говорила и говорила, как говорила уже не раз. И Апой чувствовал, что она привыкла к этой мысли, смирилась, не пугалась, а ждала…
– А ты знаешь что, мать, – начинал Апой. – Мы с тобой в этом году в дом отдыха поедем. Купим путёвки и к морю. Ты море видела?
– Море? – этом откликалась она. – Нет.
– И я тоже. А вот поедем и увидим. Дадут нам комнатку возле моря. Сядем и будем через окошко на море смотреть и чай пить. А вечером возьмём палочки и гулять пойдём.
Она поднимала голову и смотрела на Апоя. Так смотрят дети.
– А где мы денег возьмём?
– Продадим что-нибудь из хозяйства. А когда приедем, расскажем дочке, как отдохнули. Пусть она за нас там порадуется.
– Возле моря, наверное, хорошо.
– Говорят, что там воздух свежий, вольный. Как в степи. А я степь люблю. Степь и кормит, и поит, и отдых даёт человеку. В степи все видно: и дорогу, и птицу… Надо нам с тобой сходить по зорьке к кургану.
Апой показывал на курган, на котором стояла заброшенная буровая вышка.
– А мне хочется на родину съездить, в Курск, – говорила жена. – Забыла, когда и была.
– И на родину твою съездим. Сядем на поезд и поедем. За хозяйством кума Ивана попросим посмотреть. Мы теперь с тобой люди вольные. На работу не ходим.
Ветер гнал по степи перекати-поле. Над буграми кружили птицы. Они и не догадывались, что их жизнь так похожа на жизнь человека.
– Никуда мы уже с тобой не поедем.
– Поедем, мать. Что нас держит? Вольные…
– Нам бы волю с молодости, а в старости воля хуже палки.
Домой возвращались они, когда солнце уходило за бугры. Они проходили через переезд и выходили к улице, вдоль которой росли акации, а под акациями на лавочках сидели соседи, кумовья: дружки Апоя и подружки его жены. Они сидели, опираясь руками на палочки, одетые в фуфайки, валенки, шапки… Многие дома были без хозяев. Палисадники зарастали травой. Подкашивались заборы. Чернели от дождя и снега стены. И Апой, глядя на дома, думал, что дома тоже болеют, теряют силу и умирают, когда их покидают хозяева.
– Сидайте, куманьки, – приглашали Апоя и его жену.
– Спасибочко, – говорила она и присаживалась вместе с Апоем.
