скачать книгу бесплатно
– С нами? Бог весть… Единственное, что могу твёрдо обещать – что буду любить тебя до самого конца, до последней секунды. Я понимаю, звучит несовременно, по нынешним временам даже глупо. Наверное, так говорят профессиональные обольстители и брачные аферисты, – он улыбнулся, показав свои сплошные белые зубы. – Но это так: до последней секунды, – закончил он серьёзно. – И дальше, наверное, тоже…
– Откуда ты знаешь? – Прасковья взъерошила его кудри.
– Ниоткуда. Это априорное знание. Может, из прошлой жизни. Я любил тебя всегда; наверное, во всех прошлых жизнях, а потом просто встретил, нашёл. И сразу понял, что ты – это ты.
– Когда понял? – удивилась Прасковья.
– Сразу понял. Ну, пока мы с тобой дошли от твоего факультета до метро – точно понял.
– А почему никогда ничего не сказал, ничем не обнаружил? – изумилась она.
– Не знаю… Ужасно боялся, что сделаю или скажу что-то не то – и всё обвалится, ты уйдёшь. И ничего не будет. Как тогда жить? А так – я был счастлив, что вижу тебя, что говорю с тобой, что мы проводим время вместе. Когда ты убежала от меня в метро, мне показалось, что всё кончилось, что я совсем не нужен тебе, что надоел… Я стоял на площадке перед входом в метро и не знал, что делать. Поверь, я редко не знаю, что делать. Обычно знаю, я очень мало Гамлет. Потом зачем-то дошёл до Метрополя и стал звонить тебе. Было ощущение, что, если не ответишь – я умру.
– А мне показалось, что это я тебе надоела, – улыбнулась Прасковья.
– Спасибо, конечно, но … я же понимаю, что это невозможно, – он потёрся лбом об её ладонь.
– Нет, правда, – настаивала Прасковья. – А как тебе удалось ни разу не обнаружить за четыре месяца, что я тебе чем-то интересна, нравлюсь?
– Не знаю… Видишь ли, я получил довольно строгое воспитание. Центральным пунктом в нём было самообладание, умение держать себя в руках. Помню, отец не раз говорил мне: тебе холодно, больно, грустно, страшно, обидно – ты не должен этого показывать. Веди себя ровно и приветливо – вот всё, что от тебя требуется.
– Молчи, скрывайся и таи / И чувства, и мечты свои, -
Задумчиво проговорила Прасковья. – Может быть, это и верно, но сегодня, ты знаешь, считается, что надо чувства, наоборот, обнаруживать. Даже плакать, орать и т.п.
– Да, я слышал. Но в этом мне всегда виделось что-то одновременно бабье и подзаборное – свойственное низшим классам. Фильмы, ток-шоу, где все орут – всё это формирует разнузданность. Мне это, признаться, противно.
– Знаешь, у меня было что-то похожее, – она накрутила его кудрявую прядь на палец. – Ты мне нравился, даже очень, но казалось: раз ты не делаешь первого шага – ну, значит, и я не могу. Я же девушка. А девушка должна быть скромной – этому меня учила бабушка. Ну а раз так – значит, не надо, значит, ничего не возможно, значит, ничего этого нет. Примерно так было.
Они ещё долго сидели на диване и целовались, потом ещё раз пили чай – на этот раз с простенькими конфетами «Коровка», которые ей нравились с детства, и ей это показалось добрым знаком. Он рассказывал ей что-то о Пакистане, рассказывал, как всегда, интересно, но она почти не понимала. Ей было тепло и уютно, а дом Богдана настолько слился с её родным, таким похожим, домом, что она толком не понимала, где находится.
А дальше произошло уж совсем невообразимое, неприличное, шокирующее и идущее вразрез со всеми нормами и принципами современного этикета: Богдан, вместо того, чтоб оставить её ночевать, галантно подал ей жакет, они в каком-то забытьи вышли на улицу и направились по обычаю к метро – на этот раз к Лубянке. Было довольно поздно, но народу было много, публика гуляла, радуясь первым тёплым дням.
– Парасенька, давай прямо завтра сходим в ЗАГС, подадим заявление, ладно? Мне очень-очень хочется, чтобы мы поженились. Заявление, кажется, можно подать онлайн, но давай сделаем это лично, это будет лишний повод встретиться. – Она прижалась к его руке.
– Мне ещё надо тебе нечто важное рассказать о себе, но сейчас, прости, не могу, слишком много впечатлений. Люби меня хоть чуть-чуть, и я буду безмерно благодарен тебе всю жизнь, – он обнял её за плечи. И вдруг:
–Простишь ли ты меня?
– За что? – изумилась она. – Ты что – хочешь признаться, что был женат и у тебя трое детей?
Он рассмеялся и поцеловал её в макушку.
– Нет, эту сторону жизни я пока не освоил. Надеюсь, освоим её вместе. Но видишь ли… – он снова стал серьёзен. – Мы ещё поговорим, но моё положение ненадёжно, вся жизнь ненадёжна. Ты могла бы, ну, как говорили в старину, сделать лучшую партию. Ты же такая красивая, умная, необыкновенная – ты одна такая на свете. Ты – настоящая. По сравнению с тобой все остальные – компьютерная анимация. Они – цифровые, а ты, может быть, последняя – настоящая. Ты себя недооцениваешь и не понимаешь до конца. А я вижу, потому что люблю тебя.
Прасковья находилась в не проходящем изумлении, похожем на оцепенение. «Может, и правда, что-то такое во мне есть… – удивлялась она. – А что такое он должен рассказать о себе? Да ну, пустяки какие-нибудь! Что он работает в спецслужбах? Эко дело!» – лениво подумала она. У метро остановились.
– Может, проводить тебя до твоей общаги? Поздно уже, – проговорил он.
– Нет, ты правильно сказал: слишком много впечатлений, – она прижалась головой к его груди. – Иди домой, мне хочется побыть одной.
– До завтра, любимая. Мне, по правде сказать, тоже хочется побыть одному.
Они поцеловались лёгким касанием в щёку. И она, как обычно, уехала в родную общагу.
Назавтра они договорились идти подавать заявку в Грибоедовский дворец бракосочетания. Этот, как теперь принято говорить – культовый, ЗАГС, оказался самым близким, доступным, можно сказать, районным. Определённо произошёл какой-то сбой программы. Может, и с работой так получится? Может, и не нужно будет добиваться и пробиваться, а оно придёт само? Было тревожно и непонятно. Чтоб не сглазить, она не сказала соседкам по комнате, что выходит замуж. Браслет зачем-то сняла и спрятала в потайное место, а потом, вспомнив, что его надо носить постоянно, снова надела и в нём легла спать. «Она надела белое платье, скрыла под кружевами подаренный им браслет» – вспомнила Прасковья, засыпая. Гончаров «Обломов».
Им назначили день бракосочетания – 1 июля, четверг. Самый дефицитный день – пятница или суббота, а им – всё равно, четверг так четверг. Когда вышли из дворца бракосочетания, на Прасковью снизошло сонное утомление, наверное, понизилось давление, которое у неё и так было низким; подобная сонливость у неё иногда бывает перед дождём. Но тут дождя вроде не ожидалось. Ей показалось, что и с Богданом было что-то вроде этого. Зашли выпить кофе, чтобы взбодриться.
– Ну что, честным пирком да за свадебку? – улыбнулся Богдан, когда уселись за столик.
– Чего? – не поняла Прасковья.
Богдан рассмеялся:
– Как будем всё это организовывать?
– Мне всё равно, – честно ответила она. Ей, в самом деле, было всё равно. Главное – они женятся, а как – какая разница? Богдан поцеловал её руку:
– Ты будешь смеяться, но и мне всё равно. Может, обвенчаемся? Мне бы хотелось, если ты не против.
– А ты православный? – спросила Прасковья из глубины своей сонливости.
– Да, – ответил он. – Писание знаю прилично. В детстве ходил в православную школу.
– Как Том Сойер? – улыбнулась она.
– Не совсем. Том Сойер ходил в воскресную школу, а моя была общеобразовательная при монастыре. Словом, к венчанию морально готов.
– Я даже не знаю… – засомневалась Прасковья. – Я вроде верую, но в церковь практически не хожу. А потом… там, наверное, нужно обязательно в белом платье с фатой, а я не хочу.
– Почему?
– Ну, видишь ли… Белое, да ещё длинное – полнит.
Богдан расхохотался:
– Ecce femina![2 - Вот женщина! (лат.)] Главное – чтоб не полнило. – Он привстал и поцеловал её в голову. – Я не знаю, какие там в церкви порядки, но мне кажется, можно в любом платье. Чисто логически рассуждая: крестьянки же венчались в народной праздничной одежде. Белое платье с фатой – это, как я понимаю, нечто европейское. Словом, как скажешь – так и сделаем. Мне достаточно регистрации в ЗАГСе, но плюс венчание – как-то надёжнее что ли, – он улыбнулcя извиняющейся улыбкой. – Пусть нас Бог соединит. Я в Него верую, так что никакого лицемерия и даже пустой формалистики тут нет.
Прасковья не имела по этому поводу никакого мнения. Её всегда слегка раздражали современные богомольцы: нацепят платочек и айда куличи святить. Их соседка – такая богомолица. А сама двух мужей со свету сжила и за зятя принялась. Рина, между прочим, тоже аттестует себя очень верующей, а сама, кажется, не то, что Библию – Евангелие-то не открывала. А уж на её рассказы о личной жизни покраснела б вавилонская блудница. Но это у неё проходит по разным ведомствам – вера и интенсивная личная жизнь. Впрочем, нельзя исключать, что Рина не один раз наврала на себя в целях селф-промоушена. С неё станется. Сегодня ведь не важно, плохое о тебе говорят или хорошее: главное, чтоб говорили. Да и непонятно, что теперь плохое, а что хорошее.
Решили так: в четверг они расписываются, потом обедают со свидетелями в том самом стейк-хаусе – и всё. Многочисленных друзей, как выяснилось, ни у неё, ни у него нет, так зачем тратиться понапрасну? Прасковье очень не хотелось вводить его в траты; Ринина центральная, базовая мудрость, что мужик должен на тебя тратить, тратить и тратить, ей не нравилась. Лучше всего было б зарабатывать на равных, но – увы. Пока. Но она будет стараться.
На следующий день после регистрации они с утра поедут к родным Прасковьи – там, в доме и в саду, развернётся основная гулянка. Отец сколотит стол, молодой муж будет жарить мясо, Зина выставит домашнюю выпечку и «консервацию», в которой она большая мастерица… Только бы не было дождя. Придут школьные подруги, учителя из родительской школы, соседка – та самая, благочестивая – Алевтина Петровна. А кстати. Если будет дождь, можно переместиться к Алевтине под навес. У них там колоссальный навес, вполне человек двадцать поместятся. Устроил его покойный муж, мелкий, бессловесный мужичонка, впрочем, рукастый, как почти все, кто родился и жил в частном секторе. Алевтина всё пилила-пилила своего мужика по поводу навеса, и в конце концов он его соорудил и вскоре помер. Может, таково было его призвание на Земле – сделать навес? А навес оказался довольно бесполезным – только место занимает. Теперь Алевтина выносит мозг зятю, чтобы переделал навес в сарай. А зачем ей сарай, когда один уже есть? В 90-е годы, когда у них были козы – тогда понятно, а теперь-то зачем? Зато навес может пригодиться для Прасковьиной свадьбы.
Так решила Прасковья, решила за родителей, которые о её свадьбе – ни сном, ни духом.
– Я так полагаю, надо съездить к твоим родителям, ты меня должна представить. Надо получить благословение – верно? Давай сделаем это поскорее, похоже, мне предстоит внеплановая командировка, – настаивал Богдан.
7.
– А вот и родители! – Прасковья ткнула в экран телефона. – Привет мамочка! Конечно, очень хорошо, встретимся, разумеется. В Царицыне – так в Царицыне.
Прикрыв трубку, сказала Богдану:
– Они в субботу будут в Москве с учениками, в Царицыне.
– Так давайте встретимся, – обрадовался Богдан.
– Мамочка! – выговорила Прасковья натянуто-залихватским тоном. – У меня новость. Не бойся – хорошая. Я выхожу замуж. Первого июля в Грибоедовском дворце бракосочетания. Сегодня мы подали заявку. Жених? Вот он, рядом со мной. В общем, доживём до послезавтра – и все увидимся. Мы приедем в Царицыно или вы с папой к Богдану. Это в Центре. Ученики? Ну что они – без вас не доедут до дома что ли?
Мама была недовольна.
– Ну что ж, поздравляю, дочка. Как-то это всё неожиданно.
– Мамочка, мы сами не ожидали, но это факт.
– Что значит «не ожидали»? – насторожилась мама.
– Вот это самое и значит – никакого подтекста, – успокоила Прасковья.
В результате некоторого препирательства было решено, что родители приедут на обед к Богдану на его знаменитые стейки. А ученики будут своим порядком обозревать достопримечательности Царицына. Тем более, что с ними будут ещё двое учителей и две родительницы. «Родительница» – школьное словцо, обозначающее любых взрослых женщин из семей учеников: мама, бабушка, тётя, старшая сестра. Прасковья уже почти забыла этот школьный термин, а теперь вот вспомнила вновь.
А потом Богдан подвезёт Прасковьиных родителей до электрички, они воссоединятся с учениками и поедут в свой родной городок.
Через полчаса оказалось, что Богдан уезжает послезавтра, т.е. вечером того же дня, когда состоится знакомство с родителями. Едет сначала в Питер, а потом куда-то дальше. Прасковья не спрашивала, куда: захочет – сам расскажет. Когда возвратится – непонятно, но до свадьбы почти два месяца.
Угощение родителей стейками прошло на первый взгляд благополучно. Всё понравилось: и стейки, и кот, и квартира, и район, и даже соседка-кошатница, которая заглянула мучимая любопытством и принесла корзиночку печений собственного изготовления в качестве предлога. Меньше всех, как показалось Прасковье, понравился сам жених, хотя он старался, даже подстригся, чтобы не выглядеть чересчур богемно. А может, ему это требовалось для командировки.
Прасковья в беседе участия почти не принимала. Она сидела в плетёном кресле из ротанга возле печки и неотрывно глядела на своего жениха. Он что-то говорил, раскладывал стейки по тарелкам, белозубо улыбался, изящно жестикулировал, а она почти не слушала, а только смотрела и смотрела, словно немое кино, и внутрь неё затекала одновременно волнующая и успокоительная теплота. Вот говорят: сердцу не прикажешь. Наверное, приказать и впрямь нельзя, но разрешить ему любить того, кого хочется любить, – очень даже можно. Прасковья прежде не разрешала, а теперь – разрешила, и ей было хорошо. «Зачем они говорят чепуху, что-то о его родителях, кажется? Какое это имеет значение?».
Мама меж тем расспрашивала Богдана о его жизни и работе с таким пристрастием, будто это было собеседование при приёме на ответственную и высокооплачиваемую должность. Богдан собеседование прошёл с честью. Доложил, что отец его был военным дипломатом, что сам он по большей части воспитывался за границей, учился и там, и тут. Рассказал, что сирота: десять лет назад в зоне боевых действий вертолёт, где летели родители, был сбит шальной ракетой. Сам он по образованию военный переводчик, а занят сейчас прикладными исследованиями в области речевого воздействия и психолингвистики.
– Это что ж – та самая гибридная война? Пси-оружие? – заинтересовался будущий тесть.
– Да, в сущности, да! – Богдан удивлённо обрадовался пониманию, видимо, не ожидая его от учителя труда.
– Интересная у тебя библиотека, – похвалила мама. – Читать-то успеваешь?
– Ну, не столько, сколько бы хотелось… но в общем, кое-что успеваю, – ответил он.
– А чей это у тебя портрет?
Прасковья заинтересовалась: сама хотела спросить, но забыла.
– Это малоизвестный немецкий философ 20-30-х годов прошлого века. Его фамилия Шубарт. Вальтер Шубарт. Судьба его была незавидна, но кое-что он понял, мне это помогло. – Заметив удивлённый взгляд тёщи, поправился: – Ну не то, чтоб помогло, но было интересно. Он писал о психологии русских и западноевропейцев.
– Покажи мне книжки поподробнее, – сказала она и увела Богдана. – О чём-то они разговаривали; Прасковье было всё равно.
Богдан предложил подвезти родителей до электрички, но они предпочли, чтобы Прасковья проводила их до метро. А Богдану – было сказано – надо собираться. Его ждёт полуночный поезд на Петербург.
Родители простились с будущим зятем во дворе. Отец долго жал ему руку, желал успеха в поездке и вообще всячески выражал симпатию. Будущая тёща была сдержана до суровости. Почему? Прасковье было скучно об этом думать. Поцеловала Богдана в щёку:
– Я сейчас, ты пока собирайся.
Едва отошли, отец, словно торопясь сказать то, что хотел, произнёс:
– Проська, тебе повезло: отличный парень. Твёрдая пятёрка.
– Паша, не приходи раньше времени в восторг, – окоротила его жена. – Может, он и отличный, но мы о нём очень мало знаем, потом это человек не нашего круга, другого воспитания, других привычек. И кстати, не такой он белый и пушистый, как старается казаться.
– Надюша, главное, чтоб ребятам было хорошо вместе, – настаивал отец.
– Это, Паша, совершенно другое воспитание, – говорила мама, словно Прасковьи тут не было. А её по сути и не было. С ней происходило вот что: она переставала быть членом родительской семьи и душа её перемещалась туда, где её муж, который мужем ещё не был, но которого она уже начинала ощущать более важным, чем родители. Что там думает мама, какое у кого воспитание – ей было совершенно безразлично, это её не затрагивало, скользило по поверхности.
– Мамочка, – всё же сказала она, – какая разница: такое воспитание, другое воспитание… – Она не договорила, потому что было скучно и не имело значения.
– Надя! – вмешался отец. – Видно, что они дружат, что им хорошо вместе, ну и ладно. А с привычками – разберутся. Есть где жить, есть работа – что ещё требуется?
– Паша, это человек другого круга. Знаешь, что он мне заявил?
– Наверное, сказал: «Тёщенька, Вы – старая ведьма!», – пошутил отец.
– Примерно. Я ему сказала, что Прося по хозяйству не сильна, руки у неё не оттуда растут. Так что если тебе нужна домработница, то это не к ней. И знаешь, что он ответил? Он мило улыбнулся, как это он умеет, и заявляет: «Это не требуется. Одна домработница у меня уже есть. Весьма бестолковая. Вторую я просто не выдержу». Я спросила, в чём её бестолковость. И знаешь, что он ответил? Она-де не знает, как правильно складываются мужские рубашки, – проговорила мама с возмущённым пафосом. – И он-де её учит, а она всякий раз забывает. Вот я жизнь прожила и не знаю, как именно они складываются. Прося! У него что – есть домработница?
– Да, мама, приходит какая-то тётка два, кажется, или три раза в неделю. Я не знаю, называется ли это домработница или ещё как-то.
– А это вообще барство, – не могла угомониться будущая тёща. – Каждый человек должен сам себя обслуживать. Это ещё Лев Николаевич Толстой говорил.
– Надюша! Он же не только себя – он и тебя сегодня обслуживал. Вспомни, какие стейки жарил, – заступился за Богдана отец.
– Стейки – это так, баловство, вроде шашлыка. А заставлять пожилую женщину как-то по-особому складывать рубашки – это, я уже говорила, не наше воспитание, – возмущалась мама.
– Надя, ну не бесплатно же она их складывает! Может оплатить – значит, всё в порядке. Сейчас так принято, сейчас другое время, – настаивал отец.
– Время тут ни при чём! – отмахнула мама его возражение куда-то вниз и вбок. – Просто это человек не нашего круга.
Прасковье было вообще-то всё равно. Ей хотелось домой, к Богдану. Но она всё-таки ответила:
– Мамочка! Я никому не присягала всю жизнь находиться в нашем кругу. Может, в другом мне понравится больше.
Молодая тёща вдруг всхлипнула:
– Вот так, растишь-растишь… а они…
Отец обнял её за плечи:
– Ну что ты, Надюша? Старое старится, молодое растёт. Парень он хороший; Просю, похоже, любит и уважает. Всё будет путём.
