скачать книгу бесплатно
– Только учти, – продолжает Федотыч, – в соседней деревне работают два корефана. Если к утру не вернусь…
– Не маленькие, – осклабился Гена. – Законы знаем.
– Николашка! – Федотыч швырнул на стол пачку червонцев. – Беги к Лариске (наша сельповская продавщица) и возьми у неё все карты. Сколько есть. И ящик водки.
– Водка имеется, – встрял Геннадий.
– И ящик водки, – голос у Федотыча зазвенел сталью. – Отнесёшь всё к ним, в общагу, – спокойно закончил он.
Я взял деньги и – пулей в магазин. Лариски в лавке не оказалось. Пришлось идти к ней домой. У Лариски глаза едва не выскочили, когда я потребовал ящик водки и все карты, что есть в наличии.
– Куда тебе столько?
– Не мне.
– Ах, да, – сообразила Лариска, – у них сегодня расчёт. Но всё равно много. У меня этих карт целая коробка. Всего две колоды продала.
– Давай коробку. Бери деньги, пошли в лавку.
– Ох, неладно, Николашенька, – запричитала Лариска, втискиваясь в телогрейку. – Чует моё сердце, добром у них не кончится. Не ходи ты к ним. Оставайся лучше у меня. Мы не хуже время проведём. И чего ты к ним привязался?
Если бы я знал.
Вру. Знал. Отлично знал, какая нелёгкая тянула меня туда. Зинуля. Последняя надежда была у меня на эту ночь. Перепьются, передерутся…
В общаге было всё готово к игре. Окна занавешены, комната чисто убрана, длинный обеденный стол заставлен бутылками и тарелками. В тарелках – хлеб, мясо, жареная картошка.
Играть сели все, кроме меня с Зинулей. Она как встала у окна, так всю ночь и простояла. Ни слова не проронила. А я был у них вроде лакея. То один, то другой молча протягивал пустой стакан. Я наполнял его до отметки, какую показывал заскорузлый палец. И себя, конечно, не забывал.
Что интересно: выпили за ночь около двух ящиков водки, но никто не напился. Лично я был трезв, как стёклышко, хотя принял не меньше литра, не считая того, что тяпнул у бабки Марьи.
Шабашников погубила жадность. Играли в сорок одно. Отдай они все деньги старшому, сядь он играть с Федотычем один на один, старшой бы задавил старика деньгами. Но слишком были они уверены в себе, каждый норовил урвать кусок пожирнее.
И начал Федотыч «обувать» шабашников. Одного за другим.
Много на своём веку перевидал я кудесников, но того, что выделывал Федотыч с колодой карт, наблюдать не доводилось. То как на гармошке играл, то положит колоду на колено, а рукой поднимет карты веером выше головы. Цирк, да и только. А как раздавал! Какую карту надо, такую и положит. И это притом, что на каждый кон я распечатывал новую колоду. Старую тут же, на глазах, сжигал в печке.
Но шабашники, надо сказать, ни в чём не уступали Федотычу. Что говорить: одни университеты кончали. Да деньги всё перевесили.
Дольше всех держался старшой. Но под утро Федотыч сломал и его. Все денежки перешли к старику. Тридцать тысяч в одних руках. Три машины можно купить. А шабашники, соответственно, остались без копеечки. И зима на носу.
За что полгода ишачили?
Все сидят за столом. Молчат. И вдруг, как по команде, уставились на Зинулю. И я, сам не знаю зачем, вытаращился.
Она, как стояла, так и стоит. Только побледнела сильно и глаза вниз опустила.
А шабашники дружно перевели глаза на старшого. Он набычился и вцепился руками в скамейку.
Чую, готовится что-то страшное. Но что? Не могу взять в толк. Федотыча начнут «мочить»? Я потихоньку к дверям. Но больно уж Федотыч спокойный. Чего-то не то.
И тут Гена кашлянул. Негромко. Но как-то нехорошо. Зинулю Генкин кашель будто кнутом ожёг: оторвала глаза от пола и тоже навела их на старшого. Тот молчит.
Гена опять кашляет. Да так многозначительно. Старшой обмяк. Сразу стало видно, что немолодой он уже и какая нелёгкая жизнь была у него.
Но силён мужик. Поднял голову, выпрямился и руки положил на стол.
– Сутки, – говорит Федотычу.
Федотыч обвёл взглядом деньги, что валялись на столе, и усмехнулся.
– Трое.
Все согласно кивнули. Кроме старшого, Зинули и меня.
– Колоду! – рявкнул старшой.
Я выложил на стол последнюю колоду.
Долго они играли.
И опять выиграл Федотыч.
Старшой отшвырнул карты и, ни на кого не глядя, вышел из комнаты. За ним потянулись остальные шабашники. Остались: Зинуля, Федотыч да я.
– А тебе, Николашка, что здесь надо? – обратил ко мне свою рожу Федотыч. – Вали отсюда! Не мешай нам с молодой супругой. Три дня всего отпущено.
Ух, с каким удовольствием перегрыз бы я ему глотку.
х х х
Через час мы уехали в Калинин. С первым рейсовым автобусом. Рядом со мной сидел старшой. За всю дорогу, а ехали мы больше двух часов, он не проронил ни слова.
Впрочем, мне тоже было не до разговоров.
Пирожное
– Мамочка, что такое пирожная?
– Пирожная?
Женщина недоумённо смотрит на дочь.
– Пирожное, – облегчённо вздыхает она, отгадав загадку. – Надо говорить пирожное.
– Что такое пирожное?
Голубенькие глазки маленькой девочки доверчиво смотрят на мать, ожидая ответа.
– Где ты слышала это слово?
– Это плохое слово?
– Нет, доченька.
– Вовка Бабкин хвастался в садике, что его мама купила целую кучу пирожных.
– Пирожное – такая еда.
– Его привозят из Африки? Оно растёт на дереве?
– Нет, моя радость. Пирожное делают из теста, а сверху намазывают кремом.
– А что такое крем?
– Это сладкое масло. Его выдавливают через специальную форму. Получаются розочки: красные, жёлтые, коричневые.
– А ты ела пирожное?
– Ела, моя сладенькая.
– Вкусно было?
– Очень.
Мать мечтательно вздыхает, задумчиво поглаживая слабенькую детскую ручонку.
– Оно дорогое?
– Да, моя ненаглядная.
Девочка легонько вздыхает и умолкает. Её глазёнки тускнеют. Она поворачивается к стенке, чтобы вволю помечтать о пирожном, которое, наверное, такое вкусное.
Дочери четыре годика. Это была здоровая спокойная девочка, разве задумчивая не по возрасту. Как вдруг, месяц назад, ни на что не жалуясь, она стала таять и слабеть, пока совсем не слегла. И вторую неделю не встаёт с постели. Лежит, молчит и ничего не просит.
Мать выпускает дочкину руку и, закрыв ладонями глаза, беззвучно плачет, тяжело качаясь из стороны в сторону…
Женщина родилась и выросла в одной из деревень Рамешковского района Калининской области. В семье она была младшей, пятой по счёту. Родительской ласки ей перепало больше, чем старшим братьям и сёстрам, но всё равно после восьмилетки ей пришлось идти работать на ферму. Ферма была большая, на двести пятьдесят голов, на ней трудились её родители: мать – дояркой, отец – скотником.
Пятнадцать лучших лет своей жизни отдала она ферме, заработала орден, стопку почётных грамот, но личная жизнь не сложилась. Она так и не смогла выйти замуж. И не потому, что не хотела: не за кого было выходить.
Ребята либо поступали в институты и не возвращались обратно, либо после армии вербовались на Север. В деревне оставались беспутные, ни на что не годные алкоголики.
Она ждала-ждала чего-то, надеялась-надеялась, а потом, махнув на всё рукой, уехала в Калинин. Первое время жила у старшего брата, слесаря рамно-кузовного цеха вагоностроительного завода. Брат познакомил её со своим напарником, сварщиком того же цеха, вдовым мужчиной сорока пяти лет. Детей у сварщика не было и жил он в заводском общежитии. Иногда заходил к приятелю в гости: посудачить и поиграть в шашки.
Она к тому времени работала крутильщицей на комбинате. Сварщик сделал ей предложение. Она согласилась. Деньги у него были, у неё их тоже накопилось порядочно, и они купили полдома в посёлке Вагонников. При доме был крохотный участок земли, сотки в полторы, но, тем не менее, огурчики, укропчик, морковочка, лучок были свои, не покупные.
Поначалу всё складывалось хорошо. Даже перемены, происшедшие в стране в 1992 году, мало сказались на молодой семье. Комбинат, правда, начало лихорадить, но на вагонном платили хорошо, так что на жизнь хватало.
В том же 1992 году у них родилась девочка. Хорошенькая, крепенькая и очень разумная. С ней не было хлопот, и женщина удивлялась другим мамашам, вечно ругавшим своих детей.
Беда пришла неожиданно. В 1995 году, возвращаясь с работы, сварщик купил в ларьке бутылку аперитива, выпил перед ужином стакан, а ночью умер.
На похороны ушли все деньги, что у неё были. И это притом, что памятник и оградку ей сделали на вагонном заводе бесплатно. Комбинат к этому времени практически развалился, и для неё с девочкой настали чёрные дни. Теперь она сама, не понаслышке, узнала, что это такое: смотреть в глаза голодного ребёнка. Было продано всё, что можно было продать, включая мебель, телевизор и ставший ненужным холодильник.
Ни родители, ни родные ничем не могли ей помочь, сами перебивались с хлеба на воду. Брат, прежде хваставший своими заработками, второй год ходил как в воду опущенный. Возвращаться в деревню не имело смысла: на ферме осталось всего тридцать восемь коров, и тем со дня на день идти под нож…
«Что делать? Что делать? – беззвучно шепчет женщина, раскачиваясь на стуле. – Чем кормить ребёнка? Доктор прописал двенадцать уколов, а денег нет и на один».
Оставалось последнее средство.
Она встала и отправилась на кухню. Умылась холодной водой и привела себя в порядок перед крохотным зеркальцем, единственным оставшимся в доме.
Стара. И некрасива. Кто польстится на такую?
Надела последнее не проданное платье, в котором расписывалась пять лет назад и решительно вышла на улицу.
Куда идти?
Дошла до Горбатки (билет на автобус стоит целых пятьсот рублей) и, в раздумье, остановилась возле магазина. Насколько ей было известно, полагалось идти в мотель или другую гостиницу, а ещё лучше – в ресторан. Но там ей нечего делать. Нет денег, да и вид не тот. Ей бы чего попроще.
Недалеко от неё несколько грузин, как она называла их по старинке, торговали картошкой. Её раздумья они расценили по-своему.
– Эй, красавица, бери картошку, – обратился к ней кто-то из грузин. – Недорого продам.
Она вздрогнула и… решилась.
– У меня нет денег. – Она вопросительно оглядела всех мужчин по очереди. – Вы не могли бы дать мне десять тысяч? Я рассчитаюсь, – торопливо добавила она, силясь улыбнуться.
– Э, – брезгливо поморщился самый старый грузин, – иди, дорогая.
И тогда она разрыдалась.
– У меня дочь умирает. Ей хочется пирожное. Она ни разу в жизни не ела его.
– Э, – опять поморщился старик. – Иди. Иди отсюда. Не мешай торговать.
Она повернулась и пошла. Плечи её вздрагивали от непрекращающихся рыданий, и женщина не сразу почувствовала на одном из них чужую руку. Она остановилась. Испуганно обернулась.
Перед ней стоял грузин, самый молодой из тех. В правой руке он держал большой оранжевый апельсин.
– Сколько лет твоей девочке? – спросил парень, протягивая апельсин, и по голосу женщина определила, что именно этот грузин давеча окликнул её.
– Четыре годика, – ответила она и настороженно посмотрела на грузина.
– Моей тоже четыре. – Парень грустно улыбнулся. – Бери, угости дочку. А вот десять тысяч. Купи ей пирожное. И не переживай. Может, ещё всё обойдётся.
– А как…