скачать книгу бесплатно
– А можно товаром? – робко спросил Василий.
Гасан рассмеялся, хлопнул по плечу:
– Соображаешь! – и щедро отсыпал с горкой.
– Несколько месяцев после этого приключения, я был самым дорогим гостем в домах своих друзей и друзей друзей!
Мы рассмеялись.
– Славное было зелье, теперь такого нет! Ну, хоть какое-то есть, – он выудил из кармана спичечный коробок, набил трубочку, передал мне. Потянуло банным веничком, уши заложило.
Здесь я был дома. Удивительным образом место, которое приличное общество считало социальным дном, притягивало людей, о которых я читал только в книгах. «Свобода, равенство, братство» из политических лозунгов, набранных курсивом в потрёпанном учебнике истории, становились Хлебом и Вином, обретали плоть и кровь. В этом кругу не приживались злость, корысть, лицемерие, чванство…. Только здесь моя война на время прекращалась, разжимались кулаки.
– Знаешь, Василий, иногда мне бывает очень одиноко. Люди кажутся совсем чужими и враждебными. Между нами пропасть. Ничего общего.
Вася усмехнулся, похлопал по плечу, передал трубочку:
– Ну, это совсем простой случай.
– Да?
– То есть абсолютно. Ты хочешь стать таким же, как эти люди?
– Нет. Не знаю. Не смогу, наверное….
– Значит, остаётся сделать их всех такими, как ты!
– Но это же невозможно! Немыслимо!
Василий откинулся назад:
– Невозможно! Немыслимо. Именно! Именно поэтому прими всё как есть. Ты чужой здесь. Чужак, стрэнджер, пришелец, странник. И нигде твоей Родины нет, даже не мечтай. Она не от мира сего. Живи, как можешь, ищи своих. Ты не один такой. Над Землёй это племя щедро рассыпано по ветру.
– Ого! Ого-го-го! – донеслось из открытого окошечка.
Василий о чём-то говорил с припозднившимся покупателем, а я сидел, облокотившись на локти, и смотрел вниз. Мне живо представилось, что моё тело – исполинская скала. Я гляжу из пещеры глазниц на каменные колени, на бесконечно далёкие стопы, скрытые голубой дымкой – и мне очень страшно.
Я – маленький мальчик внутри себя.
Мне одновременно хочется укрыться, спрятаться где-нибудь в глубине, где никто никогда не найдёт; или выпрыгнуть вон.
Выпрыгнуть – значит разбиться там, внизу, у своих стоп, и умереть, исчезнуть навсегда. А остаться – просто остаться.
Я остаюсь.
28 май. 20 г. – 19 июн. 20 г.
Время
Хитрая штука – время! В детстве его безумно много. Валяешься в мягкой постели под пуховым одеялом до обеда с книжкой про мушкетёров или Следопыта, пока бабушка не утащит за ногу к столу, а время не кончается, его – море, океан переливающегося радугой бесконечного счастья.
В сорок пять ты проспал дольше, чем обычно, на полчаса, и понимаешь, что зачерпнул из высыхающей лужицы. Зачерпнул, а оно утекло сквозь пальцы, и исчезло.
Замкадье
Папы и мамы Изольды, Софии-Федерики, Варфоломея и Нестора, как все молодые, креативные и успешные москвичи, были постоянно заняты, в основном, перемещениями в сложноорганизованном пространстве, поэтому выдав чадам карточки с необозримым кредитным лимитом, отправили их в Зарядье. А что, хороший парк. Не чета многим.
Все, кроме Нестора, взяли себе фишбургеры, в которых поджаренные до золотистой корочки куски осетрины щедро пересыпаны блестящей антрацитовым срезом чёрной икрой, кусочками ананаса и переложены листьями салата, что ещё утром рос себе безмятежно в высокогорьях Камбоджи. Нестор презирал Буржуазию, заставлял себя читать Прилепина, потому купил небольшое ведро перепелиных ножек, обжаренных в кляре из крошек мексиканской лепёшки и яиц игуаны. Запивали смузи из мангрового дерева.
– Батя рассказывал, – начал время ленивых постланчевых бесед дородный Варфоломей, покачивая пухлой ножкой, обутой в простенький кед от Лагерфельда, – что в Замкадье аборигены поймали москвича, и месяц заставляли жить на свою зарплату.
Софья-Федерика наморщила смуглый носик, паправила перламутровым детским ноготком тёмные очки в оправе белого золота, скромно осыпанного бриллиантовой пылью:
– Им ещё кто-то платит?
– Сколько, интересно? – Нестор хрустко разгрыз очередную ножку несчастной птички.
– Батя говорил, баксов двести, – ответил Варфоломей, и быстро добавил: – Я не очень-то верю, на него высокий штиль нашёл после бургундского, мог и приврать. Кто ж за двести работать будет. В час если!
– Москвич выжил? – равнодушно протянула самая младшая, Изольда, лениво скроля френдленту на топовом яблофоне.
– Не в этом соль, подруга, – заметила София-Федерика. – Соль в том, что в Замкадье человек может столкнуться с иными формами жизни. Нужно быть готовой.
– Фигня! – беззаботно блеснула сапфирами на платиновых брекетах Изольда. – Я даже с пятого этажа моей башни на даче вижу только москвичей!
– А я сам видел! – заявил Нестор.
– Ты лжёшь, друг, – улыбнулся михалковской снисходительной улыбкой Варфоломей.
– Нисколько, – упрямо продолжал Нестор. – Мы как-то отъехали довольно далеко от Кольца, и я успел заметить несколько странных фигур, одетых во что-то невообразимое!
София-Федерика погладила его нежными подушечками точёных пальчиков по внутренней стороне запястья:
– Ты такой милый, когда фантазируешь.
– Как хотите, – пожал плечами Нестор, перехватывая масляный взгляд Софии-Федерики, который она подсмотрела у маминой подруги, глядящей на отца.
Изольда прикусила губу:
– Всё – враньё! Нет там никого! Бабушкины сказки для детей. Везде живут одни москвичи.
– Да это и не важно, – заметил Варфоломей, поднимаясь. – Есть они там, или нет – нам-то что? Давайте-ка лучше закатимся на Воробьёвы!
– Ну, давайте, – согласились ребята, степенно встали со своих мест.
Над Москвой ярко светило Солнце, но откуда-то с Севера, из-за горизонта надвигалась гроза, ещё не видимая детскому взору.
17 мая 2019 г.
Про птиц и ветер
Вторые сутки на Севере пурга, метель, шквалистый ветер. Кажется, всё живое должно забиться в норы и дрожать. Но птицы стаями носятся по небу! Здорово, видимо, забраться повыше, спрятать лапки в нежный пух на животе, и позволить потоку нести тебя с безумной скоростью. В хорошей компании. И орать при этом весёлым птичьим матерком на всю округу!
Сольфериновая черепица.
Мы занимали крохотный круглый столик в дальнем углу кафе у Турка уже второй час, и с каждой минутой градус учёной беседы неудержимо поднимался. Турок всё чаще с сомнением поглядывал в нашу сторону, почёсывая пудовые кулаки.
– Тсс! – прошипел я, получив очередной ожог от испепеляющих масляных глаз потомка жестоких сарацин. – На полтона ниже, Мохнатый, не то нас выкинут на улицу, невзирая на содержание.
– Чего?
– Чего «чего»?
– Чего содержание?
– Наше содержание!
– А с тобой бывает трудно, дорогой товарищ! Ну, вот. Как бы это иначе тебе сказать… – он подцепил гнутым зубцом почерневшей вилки сопливый гриб, – Пойми, я ищу сюжет.
– Зачем?
– Ты дебил?
– Тебя ударить?
– Ты дебил. Сюжет должен увлекать.
– Увлекать??? – возопил я, но, оглянувшись на Турка, сразу успокоился. – Это спустя 4 тысячи лет развития литературы? Даже если мы не будем рассматривать Рамаяну с прочими Махабхаратами и Бхагавадгитами, то куда ты денешь Шекспира?
– А при чём здесь этот полумифический персонаж? – невозмутимо возразил Мохнатый.
– А при том. Нет и быть не может под этой луной новых сюжетов!
– Да? – Мохнатый мутным взглядом уставился на склизкий гриб, отправил его в рот, запил стопкой водки, а её, в свою очередь, залил кружкой чёрного, как украинская ночь, тридцатипроцентного контрабандного портера. – А что есть?
Я покрутил в руках точёную рубиновую рюмочку, опрокинул на язык, закатил глаза, посмаковал вишнёвый букет:
– Тонкие оттенки ощущений. Сольфериновая черепица.
– Что?
– Вот именно. Что ты чувствуешь, когда слышишь это словосочетание?
– Ну, нагретую солнцем глину, трещины, запах пиццы, чоризо, кьянти, Средиземного моря….
– Вот видишь, какая палитра в двух словах? Здесь даже сюжет есть: битва у Сольферино – одно из самых кровавых и бессмысленных столкновений мужчин по поводу….
– По какому?
– А им всё равно. Но крови пролилось море. И она подмешивается к твоей глине, кьянти и трещинам.
– И что?
– А то. Словосочетание «сольфериновая черепица», описывающее какую-нибудь запылённую крышу дома в глухой провинции, утонувшей в липах и виноградниках, может быть гораздо глубже и интереснее, чем все избитые сюжеты и их усыпляющие извороты, что происходят под ней.
Мохнатый хмыкнул:
– А мне казалось, что сопли жевать – это всем давно надоело и скучно.
– А что не скучно?
– Ну, вот например… – Мохнатый раскурил папиросу.
– Ээээ, – протянул ошарашенный такой наглостью Турок, категорически запретивший табак.
Я вскочил, выхватил папиросу изо рта Мохнатого, погасил в рюмке. Жестами успокоил Турка, заказал большой графин вишнёвки. Турок смягчился, но погрозил кулачищем.
Мохнатый даже не заметил приближение апокалипсиса.
– Ну, вот, например….
Райзер.
Я сидел на горячей груде ржавого железа, пялясь на заходящее Солнце, что плавило этот гадский город там, внизу. Цвет мира сместился к красной части спектра, изнуряющая, адская жара спадала, дышать делалось легче. Мне нравились эти часы.
Он молча опустился рядом – обычный шалопай, как и я, лет 14-15, соответственно вида идиотского. Долго молчал, наконец, буркнул в пространство:
– Жизнь – скучная штука.
Я запустил в него взглядом, наповал поражающим педиков, дилеров и сутенёров в радиусе километра. Он хмыкнул, но без раздражения или вызова, не то сразу получил бы по сопатке – в наших местах с этим строго. Слабину давать нельзя – сожрут.
Встав, он оставил рядом со мной рыжий ободранный диск вроде большой плоской гайки с дырками внутри. Был бы побольше – сгодился б как кастет.
– Это райзер. Может понравится? – равнодушно объяснил проходимец, и заковылял на своих длинных худых ногах поближе к трассе.
Я повертел непонятную хреновину в руках и так и этак, пожал плечами. Непонятно, куда её можно присобачить. Разве кистень сделать.
Засмотревшись на полыхающий горизонт, я воображал, как крошу новым кистенём плешивые черепа прокажённых недоумков с Нижней Свалки, как грязные вонючки разбегаются в стороны с противным визгом…. Непонятная железяка в руке сама собой разогрелась, да так здорово, что я заорал благим матом.
– Да проснись ты! – гаркнул дюжий водила, пихая меня в плечо. Рука горела, ничего в ней не было. На панели сияла на солнце монетница. Я осторожно дотронулся пальцем – раскалённая.
Вот тебе и райзер.
За грязными стёклами проносились пропылённые деревья, серой стеной стоящие вдоль разбитой вусмерть грунтовки. Иной раз на колдобинах подбрасывало до потолка, тогда шофёр ругался зло и безнадёжно. Удивительно, как в этих условиях можно было заснуть. Вспомнилось красное-красное полыхающее огнём небо из странного сна. Райзер. Странное слово.
В районе Белозорья дорога пошла ровнее, водитель расслабился, закурил.
– Вот теперь вздремни чутка, пока тихо. Только не ори опять, а то я чуть по тормозам не влупил!
