скачать книгу бесплатно
Исповедь Тамары. Премия им. Н. С. Гумилёва
Тамара Рыбакова
«ИСПОВЕДЬ ТАМАРЫ» – автобиографический роман, в котором на примере одной семьи читатель знакомится с революцией 1917 года, репрессиями 1937 и 1948 годов, Великой Отечественной войной и перестройкой. Потери и разлуки тех, кто сохранил в себе любовь, добро, сострадание и веру в человека, в нравственную силу искусства, а также встречи с интересными людьми, оставившими глубокий след в душе автора, показаны глазами очевидцев и участников исторических и культурных событий России.
Исповедь Тамары
Премия им. Н. С. Гумилёва
Тамара Рыбакова
НП «Литературная Республика»
Благодарности:
ЛИТЕРАТУРНАЯ РЕСПУБЛИКА
Директор издательства: Бояринова О.В.
Руководитель проекта: Крючкова А.А.
Редактор: Петрушин В.П.
Вёрстка: Измайлова Т.И.
Обложка: Крушинина В.А.
Книга издаётся в авторской редакции
Возрастной ценз 16+
Печать осуществляется по требованию
Шрифт Business Elegance
ISBN 978-5-7949-0825-1
Издательство
Московской городской организации
Союза писателей России
121069
Россия, Москва
ул. Б. Никитская, дом 50А/5
2-ой этаж, каб. 4
В данной серии издаются книги номинантов
(участников) конкурса им. Н.С. Гумилёва,
проводимого Московской городской организацией
Союза писателей России
Электронная почта: litress@mail.ru
Тел.: + 7 (495) 691-94-51
© Тамара Рыбакова, 2022
ISBN 978-5-7949-0825-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
СЛОВО ОТ АВТОРА
Дорогой читатель!
Вспоминая свою жизнь, наверное, многие могли бы выразить ее словами из стихотворения Сергея Есенина «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…», или Бориса Пастернака «Жизнь прожить – не поле перейти!»
У каждого человека своя судьба, свои радости и горести, достижения и неудачи, крепкая на десятилетия дружба и предательство попутчиками по общему делу, встречи с прекрасными людьми, ставшими духовными ориентирами в жизни, и непременно любовь и сострадание к людям, преданность делу, которому беззаветно служишь.
Смысл написания этой книги для меня заключен в эпиграфе – фрагменту стихотворения замечательного русского поэта Алексея Кольцова.
Автор выражает сердечную благодарность за помощь в подготовке книги сыну Виктору Максимову, внукам Никите Максимову и Николаю Полищуку, за моральную поддержку Тамаре Васильевне Базылевой, Ирине Николаевне Полянской. Особая благодарность Московскому отделению Союза писателей России и лично Ответственному секретарю Владимиру Георгиевичу Бояринову.
ИСПОВЕДЬ ТАМАРЫ
«Пишу не для мгновенной славы,
Для развлечений иль забавы,
Для милых, дорогих людей,
Для памяти минувших дней…»
А. Кольцов, 1827 год
Жизнь одарила меня сполна. Все этапы истории моей страны прошли через мою судьбу, судьбу моих родителей и прародителей.
Душа давно просила написать и оставить сыну и внукам хотя бы частицу сведений о наших предках. Но всегда находились неотложные, жизненно важные дела, а порой и форс-мажорные обстоятельства. Впервые идея оставить свои воспоминания появилась в 1960-х годах. А началось всё со встречи с Василием Макаровичем Шукшиным, приехавшим навестить свою маму в Сростках и двоюродного брата Ивана Попова, новосибирского художника, с семьей которого я была дружна. Во время встречи в мастерской художника Василий Макарович невольно подвел меня к мысли написать для него о моих родителях. О встречах с Василием Макаровичем я далее непременно скажу, так как встречи с такими людьми оставляют глубокий след в душе. После ухода В. М. Шукшина, болезни и печального исхода моих родителей и братьев мои записи приостановились на десятилетия. Последние годы внуки Николенька и Никита неоднократно напоминают об этом, а сын не просто напоминает, но очень помогает, освобождая от многих домашних забот. И я окончательно поняла, что откладывать далее просто совестно перед дорогими мне людьми и приступаю, помолясь и спросив благословения Всевышнего.
Вспоминаю, к сожалению, отрывки из нашей родословной. Во времена моего детства и юности не принято, да и опасно было говорить о родословной. Поэтому мои родители, бабушки и дедушка хранили её как государственную тайну.
Начну с имени Михаила Михайловича Сперанского, от семьи которого пошёл наш род.
СПЕРАНСКИЙ Михаил Михайлович (1772—1839) – выдающийся государственный деятель, реформатор, законотворец времени Александра I, заложивший основы юридической науки. Сын сельского священника Михаила Васильева и дочери дьякона Прасковьи Фёдоровой. Родился во Владимирской губернии. Еще в семье родились 2 сына и 2 дочери. Окончил Владимирскую духовную семинарию. Фамилия Сперанский (speranta – с латинского – «подающий надежды»). Обладал феноменальной памятью, обширными знаниями, твердым характером. Был скромным, великодушным ко всем. Любимыми предметами были математика, философия, французский язык, латинский. Обладал исключительным красноречием. Окончил Александро-Невскую духовную семинарию в Петербурге. Недурно писал стихи («Весна», «К дружбе» и др.). Попал домашним секретарём в дом могущественного князя А. Б. Куракина, который устроил юноше экзамен: поручил написать письма к 11 адресатам, вкратце объяснив содержание. На следующее утро, ровно в 6 часов, на столе вельможи лежали 11 готовых писем, составленных, по признанию князя, в изысканной форме. Когда же князь получил при Павле I должность генерал-губернатора, он зачислил Сперанского в канцелярию генерального прокурора в чине титулярного советника. Вскоре он стал коллежским советником, вскоре статским советником. В это время портрет Сперанского написал Василий Тропинин.
Все значимые проекты и законы, издаваемые с 1802 года в России при Александре I, были редактированы Сперанским, уже к тому времени управляющим департаментом министерства внутренних дел.
Сперанский М. М. был талантливым представителем старого, духовно-академического образования. Он автор знаменитого «Устава духовных училищ» и Положения «О продаже церковных свечей», за которое русское духовенство вспоминало его с благодарностью. Участвовал в составлении плана общей политической реформы. Подал Александру I Записку «Об усовершенствовании общего народного воспитания». Разработал «Предварительные правила для специального лицея», в котором изложил принципы обучения и воспитания в будущем Царскосельском лицее. Весьма значимый его трактат «Правила высшего красноречия». Интересный факт из его биографии: В 1808 г. он сопровождал Александра I на встречу с Наполеоном и произвёл на Наполеона такое сильное впечатление, покорил умом и риторикой так, что Наполеон предложил Александру I обменять одного Сперанского на какое-нибудь королевство. За проведение сложных переговоров Михаил Михайлович получил от Наполеона золотую табакерку, усыпанную бриллиантами, с портретом французского императора, а Александр I назначил Сперанского заместителем министра юстиции (с 1808 г.). Естественно, это вызвало зависть чиновников, в том числе таких влиятельных фигур, как историк Карамзин, вписавший в дальнейшем чёрную полосу в творческой и служебной деятельности выдающегося реформатора М. М. Сперанского.
По инициативе Сперанского в России была основана Высшая школа правоведения для подготовки квалифицированных юристов. Он говорил царю о необходимости создания правового государства, где были бы обеспечены безопасность и неприкосновенность человека и его имущества, где бы соблюдались гражданские права, что без суда и следствия никто не может быть наказан, что платить подати нужно только по закону, без подкупа и взяток. Разумное устройство государственной власти Сперанский видел в её делении на три ветви: законодательную, исполнительную и судебную и создание законодательной власти – Думы. Но в 1825 году Александр I скончался. На престол взошёл Николай I, который ввёл Сперанского в состав Верховного уголовного суда по делу декабристов. Когда зачитывался приговор (есть свидетельства), Сперанский плакал. Ведь декабристы именно Сперанского прочили в первые президенты русской республики в случае удачного восстания. Но никто из декабристов не назвал имени Сперанского.
В 1830 году под руководством М. М. Сперанского было составлено «Полное собрание законов Российской империи» в 45-ти томах.
Награды: 1) Императорский орден Святого апостола Андрея Первозванного – высшая награда царской России. 2) Серебряная 8-лучевая Звезда на голубой ленте. 3) Императорский орден Святого Равноапостольного Князя Владимира, учрежденного еще Екатериной II. 4) Командорский крест Святого Иоанна Иерусалимского, учрежденный Павлом I в 1798 г. При нём это был высший знак отличия за гражданские и военные заслуги. 5) Орден Святой Анны – особая награда Дома Романовых. 6) Орден Святого Александра Невского.
С 1831 года М. М. Сперанский был Действительным членом Российской императорской академии.
Занимал должности: Зам. министра юстиции (1808—1810). Государственный секретарь Российской империи (1810—1812), после чего был сослан в Нижний Новгород (ему не простили дорогого подарка от Наполеона и признание Наполеоном Сперанского выдающимся государственным деятелем. Далее отправлен подальше от столицы: Губернатор Пензы (1816—1819), где сменил князя Г. С. Голицына. Генерал-Губернатор Сибири, сменивший И. Б. Пестеля (1819—1821), с резиденцией в Иркутске. Затем возвращение в северную столицу. В День 67-летия Сперанский возведён в графское достоинство Российской империи. Но через 41 день он простудился и скоропостижно скончался. Похоронен в некрополе мастеров искусств в Александро-Невской Лавре.
Семья: в 1798 году М. М. Сперанский обвенчался с Елизаветой Стивенс – дочерью англиканского пастора. В 1799 году родилась единственная дочь Елизавета. Жена вскоре после родов умерла. Больше не женился. Дочь вышла замуж за Александра Алексеевича Фролова-Багрова, впоследствии сенатора и губернатора Черниговской губернии. Их внук князь Михаил Родионович Кантакузен в год 100-летия прадеда получил право принять фамилию Сперанского и впредь именоваться графом Сперанским (с 1872 года).
Адреса проживания, сохранившиеся в Санкт-Петербурге:
Ул. Сергиевская, д.62 (1809—1812), Невский проспект, д.42 (Дом Лазарева, 1823—1825). Набережная Фонтанки, дом 53 (доходный дом Лыткина, 1836—1839).
На сохранившихся домах в Перми, в Иркутске установлены мемориальные доски.
В Иркутске на пьедестале памятника Александру III – барельеф с изображением М. М. Сперанского. В 2015 году было принято решение об установлении в сквере Иркутска бюста крупнейшего политического деятеля России, генерал-губернатора Сибири Михаила Михайловича Сперанского.
С 1995 года Российская академия наук учредила Золотую медаль им. М. М. Сперанского.
Его именем названы улицы в Москве, Пензе, Новгороде, Ивановской области Его именем назван юридический институт Владимирского государственного университета.
Весь 18-й, 19-й век выпали из воспоминаний моих бабушек, но не потому, что они не знали или забыли. Они помнили всё очень хорошо, но говорить нам, внукам, не могли: боялись за нашу судьбу, за наши жизни. Такое было время. Потому отдельные фразы, услышанные от них, не дают полной картины нашей родословной.
Итак, что я знаю от бабушки Александры Ивановны Максимовой. Она говорила, что в её роду были Тучковы-Огаревы, Оболенские, что наша ветвь Оболенских в настоящее время проживает в Италии, другая – во Франции. Это были братья Николай и Владимир. Еще она мне рассказала, что дом ее дедушки был в Москве на Пречистенке, что там был огромный зал с белыми колоннами, там собирались представители высших кругов, приезжали даже из Петербурга. Играл оркестр. Стены были небесно-голубого цвета. В доме была огромная библиотека. У дедушки моей бабушки был рабочий кабинет с картинами и портретами родственников. Её дедушка играл на нескольких музыкальных инструментах (клавесине, скрипке, еще на каких-то, бабушка забыла). Он был образованным человеком, знал и говорил на нескольких языках, привозил из зарубежных поездок картины, гравюры. Он был красив, хорош собой, умен и строг с детьми. Бабушку, тогда ребенком, обучали французскому, немецкому, итальянскому. О судьбе дедушки, бабушки, родителях она мне не рассказала, несмотря на мои настойчивые просьбы и уговоры. Как сложились их судьбы – тайна, которую она унесла в иной мир. Судьба самой моей бабушки – бабы Саши – также оказалась закрытой. Знаю, она с родителями оказалась в Иркутской области, где 7 декабря в 1908 году родился первенец – мой папа Виктор Александрович Максимов. В годы гражданской войны его папа воевал в Белой гвардии, погиб. Бабушка сказала, что он был красив и благороден. Семью преследовали. Однажды пришли красноармейцы и хотели забрать мою бабушку, но её защитил один из солдат по имени Степан Лучков. Он убедил, будто Александра Максимова – его жена. Из благодарности за спасение её и сына она вышла за него замуж. От него родились Сергей (мой дядя) и дочь Людмила (моя тётушка). Он был из крестьян, не понимал, кто, за что и зачем воюют. Он был добрым, но очень некрасивым внешне. Погиб в этой гражданской мясорубке. В голодные годы баба Саша осталась с тремя детьми. Когда её первому сыну (моему папе) исполнилось 14 лет, он поступил в горный техникум и где-то подрабатывал, помогая своей маме.
Баба Саша вынуждена была говорить, что она не дворянка, не буржуйка какая-то, что она неграмотная, и всю жизнь расписывалась, как все неграмотные, крестиком. Это притом, что она могла говорить на шести языках. Читала при керосиновой лампе по ночам, книги прятала даже от детей. В 1920-х годах она вышла замуж за поляка, застрявшего в Сибири случайно. В этом браке родилась младшая дочь Лидия (тётя Лиля). Все бабушкины дети очень разные. Мой папа человек особенный, крупный, умный, серьезный, очень красивый, очень. Тётя Лиля всегда считала себя польской крови, эстеткой, но сравнить её с папой невозможно, это сравнение было бы не в её пользу. Другие мои тетя Людмила и дядя Сережа очень похожи на своего родного отца Лучкова Степана. Господь их наградил большущими, почти навыкате глазами, и недюжинной физической силой. Дядя Сережа мог согнуть подкову. Работал молотобойцем, кузнецом. Женился, детей не было, после войны взяли на воспитание девочку, но радости это им не принесло. Дядя Сережа воевал, прошел Великую Отечественную войну от первого до последнего дня. Ни разу не был ранен. С удовольствием вспоминал, как «шмалял из Катюши» под Сталинградом и под Курском, где шли тяжелейшие бои в деревне Прохоровка. Рассказывал о таком случае: «отшмаляли» на «Катюше» 12 часов кряду, солдаты падали, им давали полчаса на отдых, поливали из ведра водой, чтобы разбудить, и снова «шмаляли». Так было несколько дней. Наконец, объявили перерыв до особого распоряжения. Солдаты рухнули тут же, кто где стоял, и уснули». Дядя Сережа не смог почему-то уснуть. Взводный сказал, что могут появиться одиночки-фрицы, что они давно «охотятся» за «Катюшей», которая наводила на них ужас. Но солдаты уже спали. И вдруг дядя Сережа услышал, будто кто-то крадется. Подпустил фрица к орудию, тихо подкрался к нему и задушил. Он не ожидал смертельного исхода, хотел взять в плен, но не рассчитал свои физические силы, как он сказал, виновато улыбаясь: «Просто взял его за шею, фашист и готов. Чрез несколько минут вижу, еще один прётся и тоже к орудию». Дядя Сережа и тут не рассчитал свои силы. Так уложил 10 фашистов. Когда солдат подняли, они были в шоке. А дядя Сережа сказал: «Пусть не лезут». Его хотели представить к званию Героя Советского Союза, но он отказался, объяснив это тем, что часто бывает, как только получит кто-то звезду Героя, так погибает, видимо, теряется чувство опасности, неуязвимости. Дошёл до Берлина. Прошел через Бранденбургские ворота. Как-то мне сказал: «Если окажешься в Берлине, пройди через эти ворота». Его наказ я выполнила через много лет, сказала ему при встрече, показала фотографию. И впервые увидела, что он плачет.
Уникальной в своём роде была тётя Людмила, по кличке «Всемирная лёлька» за то, что была крестной матерью всех (кроме меня и моего младшего брата Николеньки) своих племянников (троих детей сестры Лидии), Бори (брата моего), детей многих соседей. Соседи с радостью звали её в крестные, зная, что она будет о детках заботиться. Мужа и своих детей Бог не дал. Она была очень доброй, причем, её безграничная доброта и забота порой выражались в жёстких формах. Она работала на шахте г. Прокопьевска (Кемеровская область), куда моя баба Саша с детьми переехала из Красноярска. Была членом шахткома (она его называла «шатком»). К ней, сердобольной, обращались женщины и мужчины с разными просьбами: помочь устроить ребенка в детский садик, в пионерлагерь, оказать материальную помощь многодетным, предоставить им жилье и т.д., до бесконечности. Она всегда задавала единственный вопрос просителю: «У директора были?» А дальше она знала, как ей действовать: будучи не только членом шахткома, но и Почетной гражданкой города, награжденной Орденом Ленина и другими правительственными наградами, и её портрет висел в центре Прокопьевска на Доске Почета. Так вот, она входила в кабинет директора без стука, вращая при этом своими огромными глазищами так, что начальник съеживался и ждал удара по столу её кулачищем, от которого дрожал и звенел графин с водой и подпрыгивали папки вместе с начальником. С этого жеста начинала излагать коротко суть её непрошенного визита. Начальник её боялся и вопрос решал быстро. Отказа не было ни одного за время её многолетней работы. Её уважали. Работницы – за устройство их детей, шахтеры-мужики – за физическую силу, которой даже у них не было, и безотказную помощь в забое. Часто бывало так: нагрузят шахтеры углем полную вагонетку, а с места сдвинуть не могут вчетвером. Толкают её, проклятущую, а она упрётся и ни с места. Тогда они зовут тётушку: «Людмила-аа!» Она появлялась по первому зову, оценивала обстановку, легким движением ноги толкала вагонетку и та, набирая скорость, уверенно поднимала вагонетку с углем «на гора». Людмила тут же уходила. Работяг она жалела, никогда не упрекала и никогда не отказывала в помощи. В детстве у неё были проблемы с учёбой. Колы, двойки в школе постоянно украшали её дневник. Иногда она боялась идти домой, сидела на пеньке и плакала. Нет, она никогда не плакала, она орала. Перепуганные соседи бежали к бабушке: «Опять орет на всю округу Ваша Людмилка, полудурок». На что бабушка спокойно, рассудительно, как обычно, парировала: «Нет, она не полудурок, она полоумок, значит, получила очередной кол или двойку. Проорётся, проголодается и сразу поумнеет – прибежит». Баба Саша знала своего ребёнка. Поскольку своих детей Людмиле Господь не дал, она заботилась о своей маме – моей бабе Саше до конца своей жизни. Одевала, обувала её в очень по тем временам дорогие вещи, кормила досыта и всегда радовала вкусненьким. Мать для неё была божеством. Умерла тётя Людмила неожиданно и, как баба Саша сказала, «нечаянно»: пошла попрощаться с умершей соседкой из ближайшего дома. Через какое-то время приходят к бабе Саше и плачут: «Умерла Ваша Людмила». Баба Саша отвечает: «Нет, умерла Катерина, а Людмила пошла проститься». Рассказали, как это случилось: только от дома с покойной отъехал катафалк, видят, Людмила упала замертво, кровоизлияние в мозг. Народу на её похороны собрался, наверное, весь Прокопьевск, на шахтах долго гудел прощальный гудок, оркестр играл, говорят, даже слезу вышибало из оркестрантов это зрелище. Скажу еще о воспитательных мерах тёти Людмилы по отношению к Боре (брату моему), которого она взяла, когда папу нашего, а вскоре и мамочку несправедливо арестовали по политической статье, как врагов народа. Она не отдала Борю в детдом, не побоялась, что брата осудили как врага народа. Она старалась уберечь племянника от дурного влияния улицы. Ей хотелось, чтобы Боря учился, учился и учился и знал бы дорогу в школу и домой из школы. Тайком от тётушки Боря научился играть на кларнете, участвовал в ансамбле, потом в оркестре, играл на танцах. Об этом «пронюхала» тётя Людмила, появилась на танцах, подошла к Боре и, заглушая весь оркестр, сопровождая звонкими пощечинами, приговаривала: «Вот тебе за танцульки, вот тебе за пляски, вот тебе за сыспляски». И удалилась, выполнив свою воспитательную миссию. Боря доиграл всё-таки, хотя его губы и щёки от прикосновения крепких шахтёрских тётушкиных рук разбухли. В таком виде он пришёл домой. Баба Саша, увидев внука в распухшем обличье, подвела его к Людмиле и сказала: «Не надо обижать сироту». Людмила по привычке шмыгнула носом, что означало «поняла», и перестала Борю преследовать, купила ему дорогущий бостоновый костюм, добротные теплые ботинки и выдавала ежедневно на мороженое. А Боря стал приглашать её на концерты, чем она отныне гордилась. По вечерам, собираясь в Дом культуры на концерт оркестра с участием племянника, она бабе Саше сообщала: «Я на танцы». А когда Боря женился, она была безмерно счастлива потому, что Боря выбрал жену будто бы из-за имени Людмила. Так ей казалось.
Баба Саша была человеком необыкновенным, как бы сейчас сказали «ясновидящая», «провидица». Несколько примеров. Она гадала на картах. К ней в годы войны приходили женщины не только близлежащих домов. Вопрос у всех был один: что с мужем? Жив ли? Баба Саша раскладывала карты молча, просила, чтобы все в это время молчали, чтобы радио не включали. Через какое-то время она говорила, что женщину ждёт, что с мужем в данный момент и что будет дальше с ним, вернётся живым или искалеченным. Не ошиблась ни разу. Однажды мне бабушкина соседка рассказала, как она пришла погадать на мужа, т.к. война закончилась, а от него нет весточки. Баба Саша раскинула карты и неожиданно для женщины горячо сказала: «Что ты тут сидишь?! Иди домой! Он уже у порога». Женщина бросилась бежать – и что же? У двери стоял её муж и звонил-звонил. Когда же карты «говорили» бабушке, что чей-то муж или сын погиб или вот-вот женщина получит похоронку, она быстро и молча собирала карты, начинала курить и молча протягивала папироску посетительнице. Тут она тоже не ошибалась. К ней часто приносили новорождённых и, затаив дыхание ждали, что она скажет. А она предсказывала судьбу младенца. Не забуду такие моменты из моей жизни. Когда родилась моя дочь Лена, мои родители были счастливы появлению первой внучки, родившейся в День шахтера – профессиональный праздник моего папы, дяди Сережи и тёти Людмилы. Для них это было событие космического масштаба. И вот с маленькой дочкой, мамой и папой мы поехали к бабе Саше. Она была, как всегда, рада видеть нас всех у себя. На мою дочурку смотрела как бы со стороны и молчала. Молчание длилось долго. Это вызвало беспокойство. Моя мама, предвкушая радостное сообщение, спросила: «Как тебе правнучка?» Баба Саша так и не обронила ни слова. Когда родился мой сынок Витя (дочь я назвала именем мамы, а сына именем папы), мы также поехали в гости к бабе Саше. Она также внимательно, стоя в сторонке и держа в руках папиросу, смотрела на Витюшу. Мы, конечно, волновались, т.к. он родился недоношенным и в роддоме его сожгли, (положили сушить под лампу и ушли спасать поступившую с кровотечением женщину). Я с ним в роддоме пробыла 3 недели и под расписку забрала его домой, т.к. не видела смысла дальнейшего там пребывания, тем более у новорожденных появились гнойнички и их по 4 крошки в двух руках относили в бокс. Я свою кроху не отдала и потребовала выписки немедленной. Что было потом – грыжа паховая, он, бедняжка, уже кричать не мог и не мог мочиться. Врачи развели руками: операцию до года не делали в 1960-х годах. Медицина оказалась бессильной. Я в течение двух месяцев носила сынулю на прижигание ожога. Это вызывало боль, и он кричал. Спасла нас незнакомая бабушка, которая умела заговаривать грыжу. И только когда Витюше исполнилось 8 месяцев, мы смогли поехать к бабе Саше. Приехал и дядя Серёжа. Витюша сидел на диване. На нем был голубой, небесного тона костюмчик и такого же тона шапочка с помпоном, за что дядя Серёжа назвал его махориком. Глазки голубые, личико нежно-розовое. Все любовались, рассматривали Витюшу с нескрываемым восторгом. Наконец, все обратили внимание на бабу Сашу. Наблюдая за Витюшей, не выпуская папиросу из руки (но при нас, тем более при детях, никогда не курила), она четко, уверенно сказала: «Тома, это твоя радость!» Больше ничего не сказала. Так вот, она оказалась тысячу раз права! Как она увидела в 8-месячной крохе ЭТО?! Когда я пишу об этом, мне 78 лет, живу я с сыном, который, действительно, является моей радостью, моей опорой. Единственное, что меня очень огорчает – его здоровье. И жаль, что у такого хорошего, добропорядочного, великодушного, незлобивого человека не сложилась семейная жизнь. К счастью, он любит своего сына – моего внука – Никиту, который при первой возможности бежит к нам. Кстати, он – продолжатель рода Максимовых. Я специально поближе к внуку приобрела квартиру, чтобы отец и сын могли чаще общаться.
Ещё несколько слов о бабе Саше. От неё долго скрывали, где и за что находится в тюрьме её любимый сын Виктор (мой папа). Когда узнала, решила ехать к нему. Все подумали, что она хочет с ним попрощаться (статья 58-я «враг народа» – 25 лет тюрьмы), что она может его не дождаться, но она сказала всем нам: «Я еду к сыну, мне надо ему сказать что-то важное». И она одна поехала в Восточную Сибирь поездом (тогда в одну сторону дорога занимала 7 дней). Мы ожидали её увидеть по возвращении уставшей, несчастной, но она была необыкновенно бодра, удивительно хорошо себя чувствовала. Мы её расспрашивали о папе и очень хотелось узнать: удалось ли ей сказать сыну, что она хотела и ради чего решилась на такое опасное путешествие. Она ответила одним словом «ДА». Мне она сказала по секрету, что скоро наш папа будет дома, что он выйдет «чистым». Я тогда не совсем поняла смысла этого слова. И только когда папа вернулся по реабилитации, как несправедливо осужденный, я поняла: это слово означало, что все ложные обвинения были с него сняты. Из шести своих внуков она любила больше всех Сашу (сына дочери Лидии) и меня. И ещё: она была остроумнейшим человеком. Многие её фразы – изречения живут во мне до сих пор и являются жизненно важными. Например: когда кто-то обижал или писал кляузу на меня, что меня нельзя принимать в комсомол, что я дочь врага народа, что яблочко от яблоньки далеко не падает, баба Саша спокойно говорила: «Внученька, собака лает, а караван идёт. Будь всегда в караване». Я всю свою жизнь следую её завету. Когда, например, меня кто-то угощал или что-то дарил, она напоминала, что в таких случаях она, например, всегда говорит или мысленно произносит свою благодарность: «Да не оскудеет рука Дающего». С этим я тоже живу, не забываю. Ещё её фраза, когда случается что-то не очень хорошее: «Внученька, природа любит равновесие. Значит, было что-то у тебя очень хорошее, вот об этом стоит думать, но тихо, спокойно». Забавный эпизод: её внучка Лена (дочь Лидии) однажды помогала бабе Саше чистить картошку и сделала бабе Саше замечание: «Не надо оставлять глазки, их надо выковыривать», баба Саша её успокоила: «Не бойся, внучка, кусты из попки не прорастут». Её энергетика просто зашкаливала. Она вела за собой незаметно, без назиданий, порицаний, без всяких грубых слов. Рядом с ней мы все и всегда чувствовали себя спокойно, надёжно, защищенно и пребывали в тихой радости. Мы «купались» в её ауре. Её реплики мы с сыном часто вспоминаем, как и её – красавицу, статную даже в старости, мудрую, остроумную. Я чувствую её присутствие в нашей семье, её тепло и любовь. Её племянницей и крестницей была Марина Алексеевна Ладынина, замечательная актриса, народная артистка, лауреат нескольких государственных премий. Ещё какая-то родственница бабы Саши (двоюродная или троюродная сестра) жила в 1960-х годах в тогдашнем Ленинграде, в Угловом переулке, напротив Фрунзенского универмага. Я её навещала тайком (так она велела). Я жила в те годы в Ленинграде, тоже в Угловом переулке, более того, в том же доме и тоже на первом этаже, а подъезды были рядом. Она была фрейлиной последней императрицы Александры Фёдоровны – жены Николая II. Когда ко мне в Ленинград приехали мама и папа, я с папой у неё была 2 раза. Она из всей нашей родни признавала бабу Сашу, папу и меня, приговаривая: «Вы нашей породы, нашей крови». После революции наша таинственная родственница – фрейлина царского дома была репрессирована, имущество конфисковано и разграблено, она оказалась в комнатушке с маленькой кухонькой, как она её называла, и до последних дней надеялась, что, как она говорила, «наши вернутся». Для неё существовало только одно название города – Санкт-Петербург. О Николае II она говорила с благоговением, прижимая руки к груди: «Наш Батюшка, убиенный со всеми своими чадами, был добрейшей души человек». И крестилась. С большой неохотой она говорила, как её пытали, требовали отречения от царя и царицы, но после долгих пыток и унижений, приняв её за умалишённую (ей даже показалось, что кто-то из красных сжалился над нею), потому её не казнили, а отправили в тюрьму, которая подорвала её здоровье и веру в человеческую доброту. Незадолго до моего отъезда из Петербурга (тогдашнего Ленинграда) фрейлина тихо скончалась, труп её вывезли ночью, и никто не знает, где она захоронена.
О бабе Саше, её детях Людмиле и Сергее я написала кратко. Теперь о её старшем сыне – моём папе.
Мой папа Максимов Виктор Александрович родился на станции «Зима» Иркутской области 7 декабря 1908 года. Отец его Александр Васильевич (мой дедушка) воевал, как все мужчины в России в те времена. Погиб. На днях, просматривая семейные фотографии, я обнаружила фото моего деда – Александра Васильевича Максимова. На обратной стороне рукой папы «Александр Васильевич Максимов». Он изображён в военной шинели. Папа похож немного на него, больше на свою маму – мою бабу Сашу. В 14 лет папа пошёл работать и одновременно учился в школе г. Ачинск, которую закончил с отличными оценками. В 1930-м году также с блестящими познаниями окончил Первый Сибирский политехникум им. К. А. Тимирязева в Томске, о чём свидетельствует сохранившееся в семье каким-то чудом свидетельство об этом. Папа рассказывал, как в те времена принимали экзамены. До экзаменов допускались студенты только тогда, когда по названному предмету сдавали успешно преподавателю все темы, причем, не все сразу, а каждую тему в отдельности. Преподаватели требовали отличных знаний, заставляли студента повторно готовиться. Папа удивлялся, как в мое студенчество этого уже не было, а был экзамен без предварительной проверки знаний. Зачастую студенты шли на экзамен не подготовленные даже на половину, надеясь на авось, всё зависело от удачно вытянутого билета. Такая система, в чём был уверен папа, не способствует хорошему качеству знаний и выпускает, как он выразился, недоношенных специалистов. За первые 2 сессии на филологическом факультете у меня были отличные оценки, я получала повышенную стипендию. На 2-м курсе я попросила разрешение у преподавателя по литературе первой половины 19 века сдавать экзамен не по билету, а отвечать по всему периоду. Преподаватель удивилась, но разрешила. Я получила отличную оценку. «Гоняла» она меня на совесть. Затем так же я сдавала экзамены по всей русской, зарубежной и советской литературе. Папа одобрял меня, но всякий раз очень волновался. Когда я звонила после экзамена домой, папа спрашивал: «Не оплошала, моя хорошая?» Он очень гордился мною, моими успехами. В Сибирском политехникуме папа не только получил самые высокие оценки по всем курсам, но успешно выполнил работы по кристаллографии, минералогии, петрографии, стратиграфической теологии. И ему была присвоена квалификация горного техника по эксплуатации месторождений полезных ископаемых. Затем был заочный горный институт, работа в Горной академии Петрограда. Сохранился в нашем семейном архиве Приказ Народного комиссариата угольной промышленности СССР от 12 октября 1940 года за №1073/к («к» означало кадры), в котором сказано: «Утвердить товарища Максимова Виктора Александровича главным инженером шахты №9 комбината Кузбассуголь». Приказ шёл за подписью заместителя народного комиссара угольной промышленности П. Нестеренко. Приказ рассылался: т. Абакумову, секретариату Наркома и т. д. Папа часто навещал свою маму в Сибири, привозил ей деньги, помогал материально младшей сестре Лидии. В городе Анжеро-Судженск Кемеровской области встретил свою на всю жизнь единственную любовь – мою мамочку, которую называл до конца её дней «Лёля». В начале 1930-х годов увёз свою Лёлю в Петроград. Наступил страшный для страны 1937 год. Мама была в положении, ждала первого ребёнка. Начались аресты ведущих сотрудников академии, каждую ночь к дому подъезжал «чёрный воронок». Топот сапог, крики, рыдания слышны были во всех квартирах. Никто не спал, но свет не включали. Утром знали, кого увезли. Больше тех людей никто не видел. Какая-то добрая душа предупреждала папу несколько раз, что он тоже в списке на арест. Папа смог каким-то чудом уехать как бы к больной матери в Сибирь, но уехал в Анжеро-Судженск, а не в Прокопьевск, где жила его мама, понимая, что его там сразу обнаружат. Когда беременная на 8-м месяце моя мама увидела, как арестовывают жён сотрудников, она уехала, не взяв ничего из вещей, чтобы не вызывать подозрения, ехала с пересадками, в плацкартных вагонах, питалась тем, чем кто-то подкормит беременную. Поезд подходил к станции «Анжерская», у мамы начались схватки. Её увезли сразу в роддом, где она вскоре родила. Это произошло 13 мая 1937 года. Ребёнок родился недоношенным, восьмимесячным, слабеньким. Это была я. Папа примчался в роддом, но был разочарован, что родилась девочка, а он очень хотел сына – продолжателя рода. Мама приехала со мною домой (папа не смог встретить, но прислал фаэтон с лошадью и кучером), положила меня на подушку. Молоко у неё пропало, кормить меня было нечем. Папа пришёл с работы и сразу в комнату. Долго смотрел на меня – жалкую птаху – и сказал: «Будет красивая, умная, добрая. Тамара». Таким образом, имя мне выбрал папа. Когда в семье было еще 2 взрослых сына (мои братья Боря и Коля), однажды на вопрос соседей: «Виктор Александрович, у вас такие красивые парни, а кого Вы больше любите?», папа ответил гордо: «Тамара – мой любимый сын». Судьба папы была схожа со многими судьбами выдающихся специалистов. В 1937 году он чудом избежал ареста. В самом начале Великой Отечественной войны (1941 год) по личному распоряжению Сталина и Абакумова его направили в Карагандинский угольный бассейн (Казахстан), чтобы он обеспечил добычу угля, особенно коксующегося, необходимого для металлургической промышленности, особенно сталеплавильной. Обстановка тогда в Караганде была своеобразной: туда ссылали неблагонадежных из западной Украины, поволжских немцев, чеченцев, ингушей. Из русских специалистов посылали тех, кому доверяли, как их называли политически благонадежными, хотя папа не был членом партии. Но работать на шахтах было некому: мужчины на фронте, неблагонадёжные не знали производства. Работали в основном женщины и подростки. Папу назначили главным инженером одновременно трёх шахт. У него не было ни начальника по технике безопасности, ни начальников участка, ни главного электрика, главного технолога и т. д. Все мужчины были на фронте. Папа был во всех этих ипостасях. Я и мой братик Боря, который родился также в Анжерке (сокращенное название Анжеро-Судженска) 5 июля 1938 г. оставались в Анжерке, т.к. мама должна была уехать с папой. В 1942 году, когда мне исполнилось 5 лет, я написала родителям письмо (писать я научилась в три года) с просьбой забрать нас, т.к. я скучала очень, особенно тревожилась за папу, как маме сообщила бабушка Маня (о ней будет дальше), я всё время смотрела на фото папы и плакала. Папа узнал и отправил маму за детьми. Так мы оказались в Караганде, посёлке Майкудук (ныне город). Домишки имели жалкий вид, либо из соломы, либо это были саманы из конского помёта, который собирали, бегая за лошадьми, потом делали на земле огороженное место, заливали конские отходы водой, ходили кругами босыми ногами, пока не получалась кашица. Затем эту кашицу выкладывали в формы, напоминающие кирпичи, масса застывала. Это и был строительный материал. Наша квартира была, по тем временам, элитная: в единственном в Майкудуке кирпичном доме, с двумя большими комнатами, кухней, туалетом и коридором, вдоль стены которого стояли шкафы, забитые книгами. В комнате родителей стоял рояль, кажется, фирмы Ибах. На нём играла мама. Удивительными были вечера, когда мама играла (она обожала Моцарта, Шопена, Скрябина, Грига). Папа редко приходил домой, спал урывками прямо в кабинете, подложив книги под голову. К его приходу мама грела воду, топила печку, и папа мылся. Мы ждали момента, когда он сядет за стол, подкрадывались к нему с двух сторон. Он быстро ел и шёл с нами в детскую комнату. Он называл нас «зергутята» (от немецких слов sehr gut), что в переводе очень хорошие. Он до последних своих дней обращался к нам так: «моя хорошая», «мой хороший». Когда его правнучек Николенька разгонялся и головой упирался в его живот, он принимал эти набеги со словами: «Мой хороший, ты совсем нехороший». Когда я говорила папе, чтобы он не давал ребёнку так делать, ведь это больно, он улыбался: «А вот ему нравится». Но вернемся в Караганду. Мы скучали, когда не видели папу долго, тогда мы бежали на шахту, что-то приносили ему из еды, замечали, как выросла его борода. Ему было не до стрижки в тех адских условиях. Папа четко знал: он должен обеспечивать углём страну, фронт, промышленность. Однажды мы, дети, пришли на шахту, папы в кабинете не было. Пошли его искать. Видим: идёт громадного роста мужчина с бородой, в каске, спецовке, походка тяжелая, как у старого человека. Мы окликнули его: «Дедушка, скажите, где найти Максимова Виктора Александровича?» Он обернулся и вскрикнул: «А вы что тут делаете?» Это был наш папа. 8 июля 1944 года в Караганде родился мой младший братик Николенька, названный в память о погибшем в 1941 году брате мамы – десантнике, защитнике Ленинграда. В Караганде мы встретили 9 мая 1945 года – День Победы. Мы, дети, были в доме одни. Мама тоже работала на шахте телефонисткой, помогала папе. Утро 9 мая. Через ставни пробивается яркий свет, слышны крики, слёзы, суета на улице. Мы выскочили, конечно. Люди обнимались, целовались, плакали, нас тоже обнимали, мы тоже радовались и тоже плакали. Такого общего праздника я больше в своей жизни не видела. Словно одна семья, одни чувства, да такие, что не хватит слов описать это состояние людей. Позвонили маме. Она плакала, приговаривала: «Какая радость! Какая радость!» И тут же сказала, что коммутатор разрывается от звонков и больше говорить она не может. Но папа по-прежнему работал в том же режиме. Однажды поздним вечером (а в Караганде ночи не просто тёмные, они там чёрные) папа, помывшись, чуть подкрепившись, собрал нас в комнате родителей, усадил рядом и попросил маму поиграть. Мама играла ноктюрн Шопена. Папа вздохнул, поставил нас перед собой и спросил: «Моя хорошая, ты в каком классе?» Я ответила: во втором. «А ты, мой хороший, в каком?» – обратился он к Боре. Боря ответил: «В первом». И тут папа обратился к младшему, Коленьке, которому шёл второй год, с таким же вопросом. Мы засмеялись, только мама почему-то заплакала и сказала: «папа еще на своих шахтах». А папа уже спал, сидя перед нами. Мы, дети, вместе с мамой перенесли его на кровать и тихо вышли. Папа проснулся только утром.
Сделаю паузу: трудно вспоминать о том времени, тем более что впереди время для нас остановилось на целых 6 лет.
Не смогла откладывать надолго, хотя воспоминания так волнуют, что повышается артериальное давление, мучает бессонница.
О жизни в Караганде еще надо написать, как мы жили. Жили дружно, в заботе, любви родителей, без сюсюканий, они разговаривали с нами как с равными, как со взрослыми. Но их забота, любовь к нам была действенной.
Папа выписывал журналы «Огонёк», «Вокруг света», «Наука и жизнь», делал закладки на статьях, которые он считал для нас полезными, и оставлял в детской комнате на моем столе.
У меня был свой рабочий стол, у Бори – свой, у маленького Николеньки – свой, детский, с маленьким стульчиком. Но он любил забираться на мой стол и смотрел журналы, оставленные папой. Иногда рисовал в моих школьных тетрадях, за что мне попадало от учителей. Иногда копировал оценки, поставленные учительницей. Не реже 1 раза в неделю папа с мамой собирали нас, зергутят, в своей комнате, и мы обменивались впечатлениями о прочитанном, говорили, что нам особенно понравилось.
Родители внимательно нас выслушивали, никогда (никогда!) не перебивали, высказывали и свои впечатления.
Иногда папа или мама читали вслух стихи запрещённых тогда поэтов С. Есенина, Н. Гумилёва, Г. Иванова, К. Бальмонта. Мы не всё понимали, но мелодия стихов завораживала. Иногда папа читал стихи, а мама тут же садилась к роялю и импровизировала. Это нам очень нравилось.
Мы даже начали сочинять сами стишки. Родители, видимо, почувствовали, что стихотворчество наше не имеет будущего и после прочтения нами стишков читали стихи больших поэтов. Иногда мама и папа играли вместе: мама на рояле, а папа на мандолине, реже на домбре.
В холодные зимние вечера особенно уютными казались в исполнении мамы и папы «Нежность» С. Рахманинова (мама у рояля, папа на мандолине). Это вызывало наш восторг. Замечательными были вечера, когда папа с мамой пели. Не забуду, как они исполняли романс М. Глинки «Не искушай меня без нужды». У нас была пластинка с записью этого романса в исполнении Е. Катульской и, кажется, С. Лемешева. Папа прекрасно исполнял Каватино Алеко из одноименной оперы С. Рахманинова. Там такие слова!
«Земфира, как она любила! Задумчивость мою в минуту разогнать умела… Я как безумный целовал её чарующие очи!»
Пели мы и втроём: папа, мама и я. В нашем репертуаре были романсы, песни военных лет, арии из опер. Особенно любил папа романс «Гори, гори, моя звезда». Он пел с чувством, голос у него был глубокий, бархатный баритональный бас. Он пел и сам себе аккомпанировал на мандолине. При этом он смотрел на маму так, что нам казалось (да оно так и было на самом деле), будто он ей пел, своей звезде. Мы слушали этот романс и чуть не плакали.
Любимыми ариями папы были ария Гремина из оперы П. Чайковского «Евгений Онегин» (начиная со слов: «Онегин, я скрывать не стану: безумно я люблю Татьяну, …жизнь моя текла, она явилась и зажгла, как солнца луч среди ненастья» и т.д.) и ария Демона из одноименной оперы. Перед словами арии Демона, обращающегося к Тамаре (по Лермонтову), папа опускался на одно колено перед своей Лёлей и пел: «И будешь ты царицей мира, подруга вечная моя».
Папа знал, как мне и сейчас кажется, все оперы, все партии, всех исполнителей. Очень любил Дормидонта Михайлова, Ивана Петрова, Федора Шаляпина.
В доме было много хороших пластинок с операми, классической музыкой. Слушали все. Даже маленький Николенька. Ещё мы втроем (папа, мама и я) любили петь грузинскую песню «Сулико» (Слова: «Я могилу милой искал, сердце мне томила тоска. Сердцу без любви нелегко, где же ты, моя Сулико» и далее).
Мама и папа учили меня петь партию первого и второго сопрано. Папа пел басовую, я пела партию второго сопрано, мама всегда была первым сопрано. Боре и Коле это очень нравилось, а нам – «исполнителям» – тем более. Пели с удовольствием, даже с энтузиазмом «Вечерний звон». Я опять вела партию второго сопрано, мама – первого, а папа прекрасно басил «бом, бом». Братишки аплодировали и пытались «басить». Было весело! Когда после таких вечеров мы отправлялись в детскую комнату, еще долго-долго напевали про вечерний звон, а Николеньке нравилось произносить с чувством «бом, бом». Папа купил к Новому, 1948 году, радиолу «Урал-47». Можно было «ловить» радиостанции, с удовольствием слушали фортепианные концерты Владимира Софроницкого. Его и Генриха Нейгауза особенно любили слушать. Проигрывали наши пластинки, даже делая уроки. Иногда папа замечал, что Боря не очень внимательно слушает музыку, отвлекается на пустяки, как ему казалось. Боря, действительно, был непоседа. И однажды, заметив невнимательность сына, папа, как бы между прочим, наизусть зачитал строки любимого Шекспира, да так, что сыну стало стыдно:
«Кто музыки не носит сам в себе,
Кто холоден к гармонии прекрасной,
Тот может быть изменником, лгуном, грабителем,
Того душа темна, тому не доверяй».
Однажды Боря удивился обширным знаниям папы и спросил: «Откуда ты всё это знаешь?» Папа ответил так: «Древнегреческий философ Сократ, когда удивились его познаниям, ответил слушавшим его: „Я знаю, что я ничего не знаю“». И добавил: «Предела совершенству, сынок, нет. Мир прекрасен. Познавать его, многое знать – большое счастье, и хорошие люди стремятся к этому. Ты меня понимаешь?» Боря ответил: «Спасибо, папа».
Но вернёмся к нашей общей радости – радиоле «Урал-47».
Качество звука было исключительно прекрасным!
Но долгой радости не получилось: 19 декабря 1949 года – день Святого Николая Чудотворца и именины моего братика Николеньки.
Мама готовила к праздничному обеду ватрушки (Николенька называл их потрепушками).
Я читала четырехлетнему братику стихотворение Алексея Кольцова из сборника стихов поэта, кажется, 1896 г. издания. Стихотворение называлось «Маленькому брату». И Коленька слушал его с восторгом, перебивая радостными всплесками ручек:
«Расти счастливо, брат мой милый,
Под кровом Высшего Творца,
На груди матушки родимой,
В объятьях нежного отца.
Пробудишь струны – пой без лести!
