скачать книгу бесплатно
Грустно было ехать одному: уж к Москве подъезжали, а никто в купе не поселился, да и в соседних было тихо.
В Москве, с такого же шумного, кричащего тысячами голосов вокзала в соседнее купе вошли двое офицеров – Глеб видел их в приоткрытую дверь, и когда уже поезд тронулся, дверь его купе отворилась и вошел молодой подпоручик со значком выпускника московского Александровского военного училища. Сразу бросилась в глаза необычная красота офицера: большие, навыкате голубые глаза, черные брови, ровно изогнутый «римский» нос, прямое лицо; юноша был высок, под стать Глебу, но шире в плечах и груди. В лице его, в глазах было что-то холодное и страстное одновременно.
– Давайте знакомиться. Подпоручик Михаил Тухачевский, – сказал вошедший.
– Подпоручик Глеб Смирнитский.
Так иногда бывает между мужчинами: встретились в первый раз, протянули руки для рукопожатия – и необъяснимо, сразу возникло чувство дружбы и доверия. И здесь оно возникло: как молния, между ними промелькнула с крепким пожатием юношеских рук.
– На войну? В какую армию? – спросил Тухачевский. – Я во 2-ю, к генералу Самсонову.
– Туда же, к Александру Васильевичу.
– Отлично. Дадим прикурить немцам.
– Давно пора!
– По значку – вы окончили Павловское училище?
– Так точно, а вы – Александровское?
– Да.
– Вы поляк?
– Если не против, давай на ты. Я из смоленских Тухачевских. Ну а где смоленские, там и польская кровь имеется. Ну вы-то точно поляк?
– Да, по отцу. Мать русская.
– Родители где, в Польше?
– Я сирота.
– Глеб, прости меня, ради бога. А что до Павловского окончил? Не со школьной же скамьи?
– Нет, Варшавский кадетский корпус.
– А я Московский кадетский корпус.
– Судя по званию подпоручика – отличник.
– Да, но и ты тоже. Сам выбирал полк?
– Да. Только сейчас не до выбора – война.
– И в какой полк?
– В лейб-гвардии Семеновский.
– Вот здорово! И я в Семеновский!
Молодые люди прониклись еще большим уважением друг к другу, узнав, что едут служить в один, самый знаменитый полк; болтали, выходили из вагона на станциях, покупали вареную картошку, молоко, огурцы и ржаной хлеб. А на платформах плясала, выла, пела Россия, провожая мужиков на войну.
– Как всегда – с пляской на смерть, – сказал Михаил.
– Этого у русских не отнять, – поддержал Глеб.
– А у поляков по-другому?
– Да нет, еще большее бахвальство.
– А жаль. Ничему не научились с японской.
– Не скажи – армия другая, вооружение другое. Посмотри, какой народный порыв. И название у войны какое правильное: «Вторая отечественная».
– Лишь бы не было, как в первую – за Москву убежали.
– В первую мои предки с войсками Наполеона до Москвы дошли, да и в шестьсот двенадцатом тоже в Москве были. Михаил, ну зачем такой пессимизм?
– Не нравится мне это дикое веселье.
– Так не свадьба – на смерть люди идут.
– Возможно, я не прав, Глеб… извини. Кстати, у тебя что из оружия: тот, что выдали по окончании училища – револьвер Нагана? Он в атаке неудобен. Согласен?
– Ты прав: семь пуль выпустил и можешь выкидывать. В бою не перезарядить.
– А я вот кое-что тебе покажу, – Тухачевский открыл свой офицерский баул, порывшись, достал отливающий темным металлом пистолет и с любовью человека, обожающего оружие, произнес: – Пистолет Браунинга!
– Я знаю. Удобен. Особенно заряжать легко – обойма, – восхищенно сказал Глеб. – Но дорого. Мне не по карману.
– Мне отец с дядьками подарили к окончанию училища.
И оба с удовольствием стали разбирать пистолет, обсуждая его достоинства и недостатки. Пришли к выводу, что и револьвер Нагана и пистолет Браунинга оба хороши, но пистолет лучше.
– У браунинга есть недостаток – патрон девять миллиметров. Попробуй найди, – сказал Глеб.
– Да, согласен. Кстати, сейчас Маузер собирается выпустить свой новый пистолет под девятимиллиметровый патрон.
– А ты знаешь, что Маузер выпускает пистолет на двадцать патронов? Вот это оружие! И патрон – 7,63 миллиметра.
– Как у нагана?
– Да.
Возбужденно говорили, как люди восхищенные и любящие оружие. С пистолетов перешли и стали хвалить винтовку Мосина, сменившую в русской армии винтовку Бердана, потом дошли до пулемета Максима…
– Вот страшное оружие! – сказал Глеб. – Когда появилось многозарядное оружие, сабли канули в Лету, а этот пулемет заставит шашки выкинуть. Ненужной красивой безделицей на боку болтаться будут.
– До этого еще далеко. Куда конница денется? А у этого пулемета надо для начала выкинуть станину, эти семьдесят килограммов, тогда его хоть можно носить. Я читал, что немцы разрабатывают какой-то легкий пулемет. И это уже оружие этой войны. Правда, пулеметы Максима устанавливают на бронеавтомобилях, которые у вас в Петербурге делают, на «Путиловце».
– Знаю, нам показывали – хорошая машина. Но все зависит от поставок из Англии автомобилей Остина. А те, сам знаешь, только говорить умеют. Но что интересно: бронеавтомобиль – чисто наше, российское изобретение.
– Ты имеешь в виду бронеавтомобиль Накашидзе?
– Да.
– А ты знаешь, что когда их сделали во Франции и перегоняли в Россию, то немцы два бронеавтомобиля реквизировали для изучения и наше военное министерство даже ноту не послало?
– Как бы нам не встретить в бою свои же бронеавтомобили.
– Во-во, и я к тому же. Но это еще что! Вам рассказывали о совсем новой технике – танках?
– Так, вскользь. Я так и не понял, как эта тяжелая, громадная уродина на гусеницах может передвигаться? Это далекое-далекое будущее. И то вряд ли.
– Нет, Глеб, это уже реальность нашего времени. Вот увидишь, они появятся уже на этой войне! И это будет последняя война людей против людей, в будущем наступит война моторов. Вот тогда точно шашки и сабли повесят на стены для красоты.
– Ты, Михаил, фантазер: какие танки, если пулеметы предлагается запретить как негуманное оружие?
– Всякие запреты только подстегнут разработку новых видов вооружения. И пример – гранаты. Вам показывали?
– Даже заставляли бросать эти банки с ручками. Тяжелые и неудобные. И уж не офицерское это оружие точно.
– Согласен – уродина. Правда, у немцев удобнее… И почему у них все оружие какое-то ладное: берешь, а оно с рукой сливается? Что пистолеты, что пулеметы, а гранаты – мы на десять метров в лучшем случае свою «банку» можем бросить, а они со своей длинной ручкой – на тридцать-сорок, вот и подойди к ним на штыковую атаку, – и вдруг Тухачевский сразу как-то в разговоре переключился: – Ты, Глеб, в Москве бывал?
– К сожалению, нет. Говорят, что это самый красивый русский город. У меня там есть родственники по матери.
– И что, ни разу не был?
– Не приглашали, – грустно ответил Глеб.
– Будешь, – серьезно заметил Михаил. – Это я тебе обещаю. Глеб, какая она, Москва, красивая. И летом, и зимой. Я в Петербурге был: он строгий, чопорный, в нем все время хочется живот подтянуть. И девушки другие – прямые какие-то.
– А москвички?
– Будет первый отпуск, и поедем обязательно в Москву. Москвички – они очень красивые, хохотушки и все чуть-чуть курносые, – Тухачевский засмеялся, потом достал из нагрудного кармана небольшую фотографию, где, немного вполоборота, сидела за столиком с цветами красивая молоденькая девушка с толстой косой, перекинутой на грудь. – Это моя невеста, Нина, ей семнадцать лет; она только что после гимназии поступила в университет, а в апреле пятнадцатого ей исполнится восемнадцать, и мы поженимся. Так решили наши родители, – с теплотой в голосе сказал Михаил и, погладив фотографию тонкими пальцами, спрятал обратно в нагрудный карман и спросил: – А у тебя, Глеб, невеста есть?
– Нет, не встретил. И когда это произойдет, я не знаю: может быть, через день, хотя вряд ли – война, может через год, а может, через двадцать лет… Я хочу так, как и должно быть: как молния в сердце, и ты вдруг понимаешь, что это и есть любовь. Но когда-нибудь это обязательно произойдет, и, наверное, лучше, если после войны.
– Решено – в отпуск вдвоем в Москву, будем искать тебе невесту.
– Смешной ты, Михаил, – мы же едем на войну.
– И что? Мы с тобой, Глеб, едем побеждать, получать награды и звания. Мы еще генералами будем. Вот увидишь!
– Хорошо бы и живыми, и генералами, – засмеялся в ответ Смирнитский…
Ах, молодость, как ты хороша!
IV
В дверь постучали, и в купе заглянул офицер с погонами штабс-капитана.
– Господа офицеры, прошу к нашему столу, в соседнее купе.
Отказывать офицеру выше званием в армии не принято. Глеб и Михаил поднялись и пошли в соседнее купе.
– Прошу, господа подпоручики, – пригласивший штабс-капитан широко открыл дверь. В купе находился еще один офицер, тоже штабс-капитан. Только сейчас, вблизи, Михаил и Глеб увидели, что у офицеров на мундирах отличительные нагрудные знаки – белые разлапистые эмалевые кресты лейб-гвардии Семеновского полка. Стало как-то страшно неловко.
– Проходите, присаживайтесь, господа офицеры. Давайте знакомиться: лейб-гвардии Семеновского полка штабс-капитан Алексей Петрович Хлопов, – пригласивший подпоручиков офицер протянул руку для рукопожатия. Хлопову было лет тридцать. Высокий, широкий в плечах, темноволосый, с живыми карими глазами, в которых плескалась искорка смеха. Его попутчик был уже немного пьян. Ему было далеко за тридцать, ближе к сорока – тот возраст, когда погоны подполковника давно должны бы были украшать его мундир. Штабс-капитан выглядел даже старше – седина сильно побила его короткую прическу. На левой стороне мундира висел Георгиевский крест. Офицер встал и, пожимая руки Михаилу с Глебом, поздоровался:
– Веселаго Семен Иванович, лейб-гвардии Семеновского полка штабс-капитан.
Молодые люди вытянулись и громко и уважительно сообщили свои фамилии и звания. Все сели на диваны, но разговор явно не клеился: чувствовалась стеснительность молодых офицеров. На столе в блюдце лежал нарезанный лимон, яблоки, лежала фляжка и стояли два стакана.
– Французский, – сказал, постучав по фляжке, штабс-капитан Хлопов. – Думаю, вам известно, что офицерам гвардии не положено сидеть в обычных ресторанах, посему я вас покину на десять минут, а вы пока поговорите. – И Хлопов вышел из купе.
– На войну, господа офицеры? – спросил неулыбчивый Веселаго.
– Так точно, господин штабс-капитан, – бойко, хором ответили молодые офицеры и встали.
– Бросьте вытягиваться, господа подпоручики, на войну едем, не до чинопоклонства будет. Давайте по-простому: либо по имени-отчеству, либо «господин штабс-капитан». Я ведь до штабс-капитана из добровольцев дослужился. Так что не удивляйтесь, что староват для такого звания. Хотя – гвардия… Ох, и тяжкая нам война предстоит. Похуже японской.
– Почему, господин штабс-капитан?
– А немец – не японец! Те были жестокие, а эти и жестокие, и умные! А мы с нашим «Ура!» как побежим вперед, не оглядываясь ни назад, ни в стороны, вот он нам и даст. Да еще с нашим пронемецким генералитетом, ну и еще кое с кем…
Молодые офицеры сообразили, о чем говорит пьяненький штабс-капитан, но сделали вид, что не поняли. Разговор о немецкой линии в императорской семье свободно гулял и в армии, и в военных училищах.
– Как-то вы, Семен Иванович, уж очень жестко, – сказал Михаил Тухачевский.
– А я, господин подпоручик, на собственной шкуре испытал предательство в армии. На японской. Вот оно – предательство! – Веселаго показал на Георгиевский крест. – Хорошо, что не деревянный!
Разговора не получалось. Молодые люди замолчали. Так бы и сидели молча, но, слава богу, в купе вернулся штабс-капитан Хлопов, за ним шел официант из вагона-ресторана с корзинкой; в корзинке были бутылки коньяка и шампанского, закуски, хлеб, тонкие стаканы, рюмки, скатерть, салфетки, ножи, вилки, ложки и блюдца. Официант, прежде чем расставить посуду и приборы на столе, старательно протер все тонкой чистейшей салфеткой.
– Пожалуйста, господа офицеры, – расставив все принесенное на столике, сказал официант и, выходя из купе, добавил: – Если что понадобится, скажите проводнику, а он мне. Всего хорошего.
– Что, господа, пока я отсутствовал, Семен Иванович вас пугал? Пугал, пугал – вижу. Он у нас человек прямой, если скажет, то не в бровь – в глаз. Давайте-ка лучше выпьем. В какой полк едете, господа офицеры?
– В ваш, господин штабс-капитан, в лейб-гвардии Семеновский, – ответил за обоих молодых людей Тухачевский.
– Ба, так, значит, к нам? Оба?! Вот с какими орлами в бой пойдем, Семен Иванович. Его благородие штабс-капитан – командир седьмой роты, а я – восьмой… Кто что будет: коньяк, шампанское?
Молодые люди выбрали шампанское. Веселаго и Хлопов коньяк.
– Ну, давайте выпьем за победу и чтобы через полгодика мы с вами и все эти мужики, – Хлопов показал в пробегающие за окном вечерние сумерки, – вернулись домой живыми.
– Твои слова, Алексей Петрович, да Богу бы в уши. Только, думаю, далеко не все вернутся и не через полгода, но выпить надо, и прежде всего за этих самых мужичков, которых мы завтра на смерть поведем.
