Сон длиною в срок

скачать книгу бесплатно


– Здорово, братуха! – с довольно веселыми нотками в голосе сказал он. – Какими судьбами? Что за беда? Кстати, меня зовут Мишаня, – выпалил он и с видом человека, явно находящегося в этой консервной банке не в первый раз, опустил свое молодое, но уже изрядно потертое тело рядом со мной.

Еще пребывая в некоторой полудреме, я пролепетал:

– Здравствуй, 159, часть 4. Будем знакомы, меня зовут Григорий. А у тебя какая статья?

– О… зачетная статейка к тебе прилипла! – с каким-то непонятным для меня восхищением подхватил Мишаня. – Ты че, первоход, что ли?

– В смысле в первый раз? – сразу не поняв, ответил я. – А, ну да, ну да… первый раз.

Тогда это был мой первый диалог с заключенным. Первый, но не последний. В принципе с небольшими вариациями на тему этот диалог повторялся всякий раз, когда на линии моей жизни в зарешеточном зазеркалье возникал новый человек. Это своеобразное американское: «How are you? Thank you, I am fine and you?» – вопрос, который задается для проформы, без действительного желания узнать, а как на самом деле у тебя дела.

Пройдя все стандартные процедуры, к коим относился личный обыск (шмон), катание пальчиков (дактилоскопия), заполнение анкеты, меня подняли в мое временное жилье, срок пребывания в котором не должен был превышать 72 часа. Так и получилось…

Образ Мишани заслуживает отдельного описания. Во-первых, потому что, так или иначе, он был первым заключенным, с которым столкнула меня жизнь, во-вторых, он по своей сути олицетворял в себе некую романтическую натуру вора-идеалиста, тянущего свою воровскую лямку без злобы, без ненависти, а даже с некоторым налетом душевного отношения к своей деятельности как к любимой работе, а в-третьих, потому что впоследствии именно Мишаня разъяснял мне некоторые особенности пребывания в «лечебных учреждениях» типа СИЗО, начиная от понятий и принципов, по которым в них существуют заключенные и администрация, заканчивая трактовкой совершенно неизвестных мне фразеологизмов, в простонародье именуемых «феней».

Загремел Мишаня в очередной раз по статье 158 Уголовного кодекса РФ, то есть за банальную кражу. Это была уже вторая ходка Мишани и, видимо, не последняя, ибо отношение его к этому роду деятельности было не как к случайности, а как к работе, выполнять которую надо постоянно и тщательно, но иногда позволяя себе отпуск в таких «лечебных учреждениях», как СИЗО, с последующим направлением в пансионат лагерного типа.

Ему еще не было и тридцати лет, улыбающийся, неунывающий, излучающий позитив. Мне почему-то стало интересно увидеть его лицо при совершении преступления в виде тайного хищения чужого имущества. Уверен, доброжелательная, слегка виноватая улыбка с его лица не сходила. Этакий голубой воришка из бессмертного произведения Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев». Я не мог даже на секундочку вообразить себе, что тайное хищение чужого имущества, кража, могло бы в результате перерасти в открытое, то есть в грабеж. Слишком уж это не сочеталось с образом этого открытого парнишки, уже, как это ни странно, с радостью хлебнувшего режим пансионата общего режима. Мишаня остался верен своей профессии и недозволенную линию между кражей и разбоем так и не переступал.

На следующий день был суд по избранию мне меры пресечения. Судом это сложно назвать, скорее судебный фарс. Следователь откровенно завирался, прокурор вообще материалов не читал. Судья сидел со скучающим, абсолютно безразличным лицом, и то, что перед ним человек со своей судьбой, которую росчерком пера он в одно мгновение может переломить, его ни секунды не заботило. Одним больше в тюрьме, одним меньше, какая разница! С него все равно никто никогда не спросит о правосудности и обоснованности этого решения, так зачем тогда думать, вникать? Действительно, «тапочное» правосудие… стук… бах… поехали на первые два месяца в СИЗО… следственный изолятор города N.

Через несколько часов я уже сидел в воронке с 11 такими же арестантами, следующими из изолятора временного содержания (ИВС) в СИЗО. Сказать, что мы находились как селедки в бочке, – это ничего не сказать. В отделении в машине, которая предназначена для 4 арестованных, нас запихали 11 человек, и 10 из них курили. Я не курил, хотя в тот момент я осознал, что лучше бы я все-таки курил.

По всей видимости, в воронке (автозаке) я был единственным человеком, так или иначе ощущающим дискомфортное состояние. Все остальные были настолько беззаботны и счастливы, что их эйфорийное состояние периодически цепляло и меня, и волей-неволей я улыбался, смеялся и даже шутил. «В тюрьме приходится улыбаться с осторожностью, потому что хищные люди считают улыбку слабостью, слабые люди рассматривают ее как приглашение, а охранники – как повод сотворить какую-нибудь новую пакость»[10 - Робертс Г. Д. Шантарам.].

Казалось, что пребывание в этих нечеловеческих условиях, откровенно говоря, абсолютно антисанитарных условиях, доставляло им удовольствие, такое же, как нахождение в бане в парилке, что по температурному режиму было практически сопоставимым. Туберкулезники, наркоманы, ВИЧ-инфицированные… все в одном отделении, при температуре на улице +25 градусов, а внутри все +50. Все начали раздеваться, и запах, точнее, вонь от немытых потных тел заполнила каждый кубический миллиметр пространства. Смесь вони этих тел и курева… Я еле сдерживал рвотные позывы, зажмурившись, чтобы к вони не добавлялась визуальная картинка текущих потных наркоманских тел, покрытых язвами от употребления такого наркотика, как «крокодил», постоянно почесываемыми грязными ногтями. Казалось, что этим смрадом пропиталась каждая молекула моего тела, и только искрометный юмор Мишани хоть как-то освежал и спасал ситуацию.

Боюсь даже представить, что было бы с человеком, страдающим легочным или сердечным заболеванием. Скорее всего, живым бы он оттуда не вышел, его бы вынесли, и то только при разгрузке воронка в СИЗО, ибо до этого вряд ли кто-либо обратил бы на его истошные всхлипы хоть какое-то внимание: стоял невообразимый галдеж, а стучать в дверь воронка было бесполезно, потом что, закрыв нас в воронке, «уважаемые» конвоиры решили пойти перекусить.

Молодняк преступного мира, видимо, каким-то образом пытаясь подражать своим воображаемым кумирам, решил «почифирить» весьма оригинальным способом: они жевали чай и запивали его кока-колой. Парадокс, но, глядя на них, мне показалось, что они получают несказанное удовольствие, кайфовали. Вот только непонятно, от самого процесса поглощения этой дичайшей смеси или от подражания своим кумирам. Рассказывая впоследствии эту замечательную историю бывалому сидельцу, у которого за спиной уже было три ходки, начиная с конца 80-х годов прошлого столетия, я узнал от него, после того как он изрядно посмеялся, чему они все-таки пытались подражать, как говорится, «слышу звон, да не знаю, где он». Оказывается, заключенные, находясь на этапе, в процессе которого ты фактически не имеешь возможности сходить в туалет и удовлетворить ВСЕ физиологические потребности, кроме как избавление от излишне накопившейся жидкости в твоем организме, спасаются тем, что жуют черный чай, но не запивают его водой и тем более кока-колой, а проглатывают после тщательного разжевывания со слюной. Видимо, молодняк, услышав об этом, но не зная, для чего это делают, решил показать свою осведомленность.

Последствия не заставили себя долго ждать: буквально минут через 30—40 у них начались первые позывы выплеснуть наружу продукт переработки кока-колы, выпили-то ее немало. Начался всеобщий ажиотаж по поводу необходимости испражниться «по-маленькому». Воронок закачало не «по-детски». Выйти, конечно, не дали, но примерно через полтора часа мы поехали по направлению в СИЗО.

Стандартная выгрузка, отстойник, ожидание…

Помещение, в котором мы находились, имеющее корни животного происхождения и именуемое отстойником, конечно, было больше, чем отсек в воронке, но ненамного. Окон, скамеек или еще каких-либо атрибутов буржуазной роскоши в данном помещении не наблюдалось. Пол при этом, безусловно, был бетонный, стены грязно-зеленого отвратительного цвета, при одном взгляде на которые накатывало депрессивное состояние. Единственным оплотом цивилизации в этой собачьей конуре была тусклая «лампочка Ильича», служившая, по всей видимости, аналогом света в темном царстве зарешеточного зазеркалья, напоминая нам о том, что мы все же находимся в выгребной яме, заполненной дерьмом, отходами, отбросами человеческого общества, то есть, собственного говоря, нами, а не в подобии созданного человеческими руками сооружения, у юристов обычно фигурирующего под обобщенным названием «недвижимость».

В этой недвижимости размером 3 на 2 метра присутствовало 11 человек, жутко желающих «излить свою душу» в долине[11 - На жаргоне А. У. Е. «долина» означает туалет.] грез. Не надо иметь способность к воображению для того, чтобы хотя бы на секунду представить, что было бы, если бы они реализовали свои намерения. В отстойнике начался кипиш[12 - Суета, беспорядок, волнение, паника.]. Несколько наиболее активных «жителей» этой недвижимости стали долбиться в бронь[13 - Дверь в камеру.]:

– Эй, начальник, давай выводи на дальняк, а то мы все твои стены обоссым. Трубы лопаются уже!

Постепенно всех сводили в туалет. Возвращавшиеся из долины грез излучали такое удовольствие и умиротворение, как будто им сбросили как минимум половину срока заключения. Вот что делает человека счастливым… в ситуации, когда он низложен до уровня обыкновенного животного. Одновременно, чтобы мы не забывали, что мы находимся в волшебной стране, картинку дополняла необыкновенная живность, которая постоянно шевелилась, ползала и при этом еще и летала. Как оказалось, в этом мире способный ползать все же вопреки принятым представлениям может очень даже хорошо и летать. Рыжие создания размером сантиметров 5 минимум, а может, и более показывали нам свои способности, не позволяя нам ни скучать, ни расслабиться. Внешне они чем-то напоминали тараканов, но их размер не мог не изумлять. Забавно, что убивать их по негласным тюремным нормам нельзя, ибо они такие же сидельцы-страдальцы, как и все остальные. Эти удивительные создания гордо именовались крытники.

Слава Богу, кока-кола и чай у них закончились и дальше последовал неспешный разговор ни о чем, а точнее, о том, у кого какая беда[14 - Статья уголовного кодекса, по которой лицо привлекается в качестве подозреваемого или обвиняемого или по которой оно уже осуждено.], как замели и что делать дальше. Поддержать этот наполненный неизвестными для меня фразеологизмами разговор, похожий на беседу академиков зарешеточного зазеркалья, я, к сожалению, не мог. На тот момент таким наукам обучен не был… то ли дело сейчас.

Следующими обязательными процедурами, в которых мне посчастливилось принять участие, были взятие крови и дактилоскопия. Все бы ничего, если бы не пара «но», которые заставили трепетать каждую клеточку моего сознания, невероятно поразили и убедили меня в исключительном очаровании нашей пенитенциарной системы.

Кровь брали из вены, но, как выяснилось, не у всех они были приспособлены для этого – сказывался долгосрочный наркоманский стаж. У кого их не было на руках, кровь брали из паха, причем не медсестра, а сами арестованные, тут же, сидя в уголочке клетки, в присутствии всех остальных. Честно говоря, медсестра, больше похожая на доярку, при осуществлении этой весьма несложной процедуры то и дело промахивалась мимо вен, но, что поразительно, ни разу не поменяла свои одноразовые перчатки. Я посмел предположить, что ее внутренняя глубокая убежденность касательно одноразовости перчаток была в том, что одноразовыми они являются для нее, а не для нас. Про размер шприца в 20 миллилитров и иголку, с помощью которой было бы целесообразней брать кровь из вены слона, наверное, стоило бы промолчать… видимо, это норма для обычных централов. Глядя на все это антисанитарное безобразие, я уже не удивился бы, если бы у меня что-то нашли, потому что дать гарантию, что колбочка, куда переливали мою кровь из шприца, да и сам шприц являются абсолютно стерильными и одноразовыми, но не в понимании медсестры-доярки, а действительно одноразовыми, я думаю, не мог бы никто, включая «хозяйку»[15 - Хозяйка – начальник следственного изолятора.] этого оздоровительного учреждения.

С горем пополам все прошли эту процедуру отдачи государству на анализ своей низкопробной преступной крови. Это заняло каких-то пару часиков. Но… «стрижка только началась». Далее следовала не менее увлекательная процедура отбора отпечатков пальцев – дактилоскопия. Откровенно сказать, я порадовался тому, что принято снимать отпечатки только пальцев и ладоней, а не со всего тела: ног, щек, ушей и т. д. В противном случае все бледнолицые братья-преступники превратились бы в чернокожих незнакомцев из песни Леонида Агутина «Не похожий на тебя, не похожий на меня, просто мальчик чернокожий». Забавность процедуры сводится к тому, что после ее окончания тебе никто не предлагает возможность вымыть руки или хотя бы вытереть их салфеткой: что за барство! Для процедуры очистки рук есть слюни и штаны или футболка. Не нравятся слюни и штаны, терпи, внизу в комнате ожидания есть туалет, а там вода… в дырке, черпай ладошками. Что, тоже не нравится? Ну тогда ходи чумазый!

Спасло меня чудо: у меня были влажные салфетки, заботливо положенные в сумку моей любимой супругой.

– Начальник, водички бы попить, – послышался голос Мишани.

Через 5 минут нам принесли 2-литровую бутылку воды, одну на всех. У меня нашлось несколько пластмассовых стаканчиков, тут же разлетевшихся по рукам арестантов. А хотелось не только водички, хотелось и есть, и горячего чая. Смекалка Мишани поразила меня в очередной раз, или это все же опыт, приобретенный им после первой ходки. Бутылка из-под кока-колы была мгновенно превращена в емкость, напоминающую банку. Оставалось дело за малым – сделать кипятильник. В ход пошли спички и фольга. Две минуты – и вуаля… кипятильник готов. Через 15 минут крепкий и горячий чай был разлит по имеющимся емкостям, но закусывать его уже было нечем. Одиннадцать голодных ртов сожрали все запасы, которые у них были.

Потом настала очередь шмона[16 - Шмон – обыск.], и только после этого нас разместили по хатам[17 - Хата – камера.] в карантин[18 - Карантин – первая камера, в которую попадает заключенный до получения результатов его анализов и до помещения его в общую камеру. Обычно длительность пребывания в карантине составляет 7—10 дней. Свое название он получил из медицинской терминологии и предназначен для профилактики инфекционных заболеваний – если у заключенного имеется какая-то инфекция, то она себя проявит локально, среди ограниченного количества людей в первую неделю-две, не распространившись по всей тюрьме.]. «Счастливые часов не замечают» – это как раз было сказано про нас, ибо после этого невероятного вертепа возможность прислонить свою голову к некоему подобию подушки показалась счастьем.

Осознание мерзопакостности того места, в которое мы были помещены на период карантина, пришло только утром: «двухместные апартаменты класса делюкс со всеми удобствами в номере». Камера 09…

В 6 утра в камеру залетели с проверкой, с деловым видом постучав по металлическим кроватям, на тюремном языке называемым шконками. Еле-еле продрав свои глаза, я практически мгновенно прозрел. То, что предстало перед моими очами, было способно надломить мою психику. Я никак не мог понять, неужели в XXI веке можно так относиться к людям. Но в том-то и дело, что за людей, видимо, в этом «лечебном учреждении» нас никто уже не считал. Клетка, в которой мы находились, действительно, больше подходила для содержания скота, нежели людей.

До этого момента я никогда не задумывался, как влияет цвет стен на твое психологическое состояние. Но когда я увидел стены… обшарпанные, с висящими лохмотьями краски, цвет которых невозможно передать словами… ядовито-грязно-зеленый, по которым в разные стороны разбегались крытники, я с содроганием подумал о том, как я провел первую ночь в этой выгребной яме. У меня сложилось впечатление, что в этой камере никто и никогда не убирался со времен постройки этого СИЗО, то есть более ста лет, и было совершенно непонятно, что заполняло пространство нашего временного жилища: воздух с примесью пыли или все же пыль с вкраплениями молекул кислорода. Дышать было невероятно тяжело, несмотря на то, что окно в камере было открыто. Точнее сказать, оконная рама вообще отсутствовала: решетки изнутри, решетки снаружи и никаких тебе излишеств в виде стеклопакетов. На лето в обычных централах рамы из оконных проемов удаляются совсем. Странно только, что лето у них начинается 15 апреля, а заканчивается 15 ноября. Прямо как в анекдоте: а вот такое, папа, фиговое лето!

Пол в камере был деревянный, при этом половина досок шатались в разные стороны, и их просто можно было поднять и обнаружить места для тайников, куда, по всей видимости, прятались запреты[19 - Запрещенные в тюрьме вещи (телефоны, наркотики и т. д.).], чтобы их не обнаружили при шмоне. Туалет был… но пользоваться им было невозможно, потому что банально отсутствовала гофра, соединяющая фановую трубу и выходное отверстие унитаза. Можно себе представить, что произошло, если бы мы все же воспользовались ночью этим шедевром человеческой мысли. Свет в темном царстве тюремного зазеркалья нам обеспечивала все та же одиноко горящая тусклым светом «лампочка Ильича». Все мое сознание переполняло желание хоть как-то убраться, но ни тряпок, ни веника, ни тем более тазика для воды в камере не было.

Кое-как я пережил первый день, в основном проведя его за чтением книги.

Тюрьма живет ночью… теперь я понимаю, что это значит. Пришлось познакомиться вживую с такими неотъемлемыми явлениями тюремной жизни, как кони, дороги и баланда.

Откровенно говоря, не хочется уделять описанию этих явлений тюремной жизни много внимания. Но не сказать пару слов о них тоже нельзя.

Тюрьма – это огромный живой организм, управлять которым возможно только посредством строго установленных правил и системы управления. Тюремную структуру управления можно вкратце описать следующим образом:

Положенец – лицо, назначенное ворами в законе, в чьи основные обязанности входит следить за состоянием дел в тюрьме со стороны воровского сообщества, по сути, главное лицо в СИЗО, аналогично генеральному директору в компании.