скачать книгу бесплатно
– Понятия не имею, взбрело в голову – и ляпнул, может, наука о космосе, не знаю.
– Ладно, что еще скажешь о вашей религии? Какая была ее роль в развитии тюркского мира вообще и вашего – азербайджанского – в частности?
– Вред, нанесенный религией ислам тюркскому миру вообще и азербайджанцам в частности, по своим масштабам ни с чем невозможно сравнить, даже коммунистическая оккупация на фоне ее выглядит благом.
– Ну ты загнул, чем можешь подкрепить? Только хвалил, «наш пророк» говорил и прочее, а теперь выдал!
– Он действительно наш пророк, и мне никуда не деться, если даже завтра приму буддизм, потому что я родился в мусульманской семье; сейчас попытаюсь пояснить свою мысль. По своим морально-этическим принципам мы с арабами находились и находимся на противоположных концах разных полюсов, по всем показателям. До ислама в арабском мире существовала женская полигамия, то есть одна женщина имела множество мужей – по причине того, что эти недоумки девочек при рождении убивали, живьем закапывали в землю, то есть в песок. Как ты думаешь, почему разрешается по исламу многоженство? Да потому, что создатели религии решили отыграться за унижения, испытанные ими от женщин. Ведь как было до ислама? Женщина принимала мужчин по очереди, пока она наслаждалась с одним в доме, примерно десять – пятнадцать, а то и больше голов мужчин стояли и ждали под дверью. Когда рождался ребенок, та собирала всех мужиков, с кем когда-то имела дело, и указывала на одного из них, таким образом назначала отца ребенка. У арабов есть приставка «абу», она означает «отец» («абу Ибрагим» – то есть «отец Ибрагима»), так вот, назваться «абу» было почетно, и это относилось только к мужскому полу, а почему вызывало гордость это слово «абу» – потому что женщина из множества мужчин назначала его отцом. Другой пример: женитьба на родственницах, просто кошмарные были и есть масштабы, и самое безнравственное – взятие в жены девочек, по сути, в детском возрасте и внедрение чадры. Чадру я считаю фактором оскорбления не только женщин, но в неменьшей степени мужчин, ведь облачая женщину в чадру, эти козлы уже заблаговременно из меня сделали насильника, по себе мерят: понимаешь, смотри, сколько вокруг нас ходят женщин, одетых, по их пониманию, не по нраву, мы же не кидаемся на них, как звери, а вот попади они в такие условия – наверняка бросаются.
– А почему ты сказал, что вы с арабами на разных полюсах?
– Ты не читал Виктора Гюго? Так вот, он говорил, что душа земли вселяется в человека, и дал подробную поведенческую характеристику человека в зависимости от места обитания. Очень много пишет о людях, родившихся и выросших в разных природных условиях, но я скажу только о двух: о тех, кто обитает в горах, и о тех, которые в пустыне. Он писал, что гора вдохновляет на отвагу, на подвиги, а пустыня делает человека бессовестным, тем более если он непросвещенный. Для человека непросвещенного пустыня – это царство призраков, и она толкает человека на бессмысленную жестокость. С горной вершины человеку открываются широкие горизонты, и потому он мыслит широко, а пустыня, наоборот, ограничивает. Теперь понял, чем мы отличаемся от арабов? Мы – дитя гор, а они родились в пустыне.
– Тебе не кажется, что эти твои слова отдают душком, нет?
– Упаси Боже, что ты! Я только попытался истолковать слова Гюго в своем понимании. Не веришь – читай его роман «Девяносто третий год», все претензии к нему, что касается меня, то согласен с ним полностью в том, что характер местности часто предопределяет, то есть подсказывает человеку почти все его поступки.
– Да, из тебя выйдет хороший коммунист, они тоже умеют очень убедительно говорить о том, о чем даже понятия не имеют. Характер человека формируется еще влиянием времени, в котором он живет, другими словами, событиями, происходящими вокруг.
– Насчет событий еще могу согласиться, а в остальном ты не прав; я всегда говорю то, что знаю или где-то вычитал у авторитетных. Думаю, Гюго для тебя авторитет, не так ли? Что касается хорошего коммуниста – конечно, стараюсь, расширяю практические навыки, видишь, в разговоре даже не заметили, как дошли до заветной цели. Подожди, зайду в часть, стрельну у кого-нибудь двадцатку, хоть в себя придем.
Конечно, они сумели взять в долг у сослуживцев тридцатку, но, думаем, нет смысла рассказывать, как бездарно она была истрачена. Ничем примечательным день не выделился, только пораньше ушли из заведения, друг – на корабль к себе, а наш герой – в общагу; в понедельник утром ждала обоих служба почетная.
Глава сорок восьмая. Первые пробы пера
Вскоре при очередной встрече Реван с Толиком сочинили первое письмо о несоответствии уровня зарплаты нормам потребностей для проживания среднего советского человека. Чтобы написать письмо, проделали определенную работу, рассчитали всю потребность по всем видам продуктов питания на одного матроса на месяц. Такой же расчет был проведен по всем направлениям потребления, и было сделано сравнение между уровнем зарплаты и расходами. Цены брали розничные, как говорится, прилавочные, и картина получилась удручающей. В начале письма как бы были адресованы редакции газеты или какому-нибудь советскому органу, а заканчивались почти всегда одинаково, словами: «Дорогой и горячо любимый Леонид Ильич, скажите, пожалуйста, как дальше жить в таких условиях?» Работа, конечно, была муторная, буквы выводили по трафаретным линейкам, их еще называли офицерскими, и по этой причине буквы получались квадратные или треугольные, одним словом, нестандартные. Наш герой всегда твердил: «Лучше немного помучиться, нежели угодить в психушку».
Такие письма по разным вопросам писались в разные газеты и журналы или советские органы с регулярностью два-три письма в месяц. Их старались отправлять из других областей, а еще лучше республик, передавали знакомым, отъезжающим за пределы края, также морякам, отбывающим в отпуск. Неоценимую помощь оказывала подруга Толика Надя, которая работала официантом в вагоне-ресторане поезда Харьков – Владивосток. При каждом ее приезде друзья передавали ей письма, и та сбрасывала их по пути следования в разных городах. Таким образом, как выражался в то время наш герой, начался период двуличности в жизни двух друзей.
Рещенко выражал свое отношение к тому, что они делали, словами:
– Этот режим – огромное дерево, так просто его не свалишь, нужно точить постепенно; мы выполняем роль червей, которые уничтожают дерево изнутри.
В ответ на это сравнение наш герой говорил:
– Смотри, как бы на дятла не нарваться, выклюет, и не почувствуешь.
На что тот парировал:
– Не бойся, мы – черви под надежным панцирем, клюв не каждого дятла нас достанет.
Тогда между ними завязался короткий диалог.
– Видишь ли, Толя, дело в том, что если что-то совершается тайно и касается общества, то это самый что ни на есть аморальный поступок. Я не говорю о тайне любви, например, или о чем-то сугубо личном для человека. Я имею в виду общественное деяние. Я уже говорил: мы с тобой безнравственные, беспринципные люди, может, даже трусливые. Почему мы скрываемся, если в чем-то не согласны, не говорим об этом открыто?
– Вопрос не в том, почему мы скрываемся, а в том, кто поставил нас и миллионы таких, как мы, в такие условия? Кто узурпировал все вокруг и лишил права голоса остальных? Кто навязывает свою идеологию, притом насильственно, другим людям, и не только внутри страны, но пытается это навязать всему миру? Ты найди ответы на эти вопросы, тогда не будешь рассуждать о них так, как сейчас. Так что хватит хандрить, надо заняться делом. Черт с ним, провалимся так провалимся, значит, так надо.
– Не бойся, не провалимся, мы на правильном пути; дело в том, что если постоянно уходить от противника в противоположную сторону, то обязательно столкнешься нос к носу, надо его вести за собой на расстоянии видимости и держать эту дистанцию под названием «осторожность», а мы даже не то что их водим за собой, мы идем с ними рядом; не волнуйся, держи руку на пульсе ситуации, и все будет как надо. И самое главное – запомни: в такого рода делах искренние люди никогда не провалятся, потому что они убедительны по обе стороны одной линии, которая называется линией совести. Когда ты искренен, она просто размывается.
– По-твоему, совестливые люди – самые подлые?
– Нет, просто совестливые люди подлость тоже делают по совести, извини за тавтологию.
До того распоясались, что в одном из писем предложили распустить одновременно блоки НАТО и Варшавского договора. Конечно, с позиции тех лет им казалось, что делают нечто важное, общечеловеческого масштаба дело, а по сути – занимались чистой ерундой, пустой тратой сил и времени; по сути, друг был прав: мелкие черви, точащие дерево изнутри.
Все письма друзья сочиняли, как говорится, с умом, то есть продумывали тему, обсуждали по несколько дней, а потом только писали. Но одно письмо написали и отправили слету.
Как-то во время прогулки по городу их внимание привлекла вывеска вновь открывшегося продуктового магазина для ветеранов войны. Их возмутило то, что людей, прошедших войну, унижают продуктами, заставляют их прятать глаза при покупке еды. Как выразился Толик, офицеров, деливших свой дополнительный паек с солдатами, превращают в фомензонов из Порт-Артура. Тогда наш герой спросил своего друга:
– Что за Фомензон из Порт-Артура?
– Был там такой офицер, солдаты его не любили. Когда сдали крепость, хотели его убить, но не нашли, потому что тот спрятался в сортире и залез по самое горло в нечистоты. Кстати, там были нерусские офицеры – тоже ваши, наверное.
– Знаю, Мехмандаров, Шыхлинский, Садыгов.
– Подожди, еще был один… Забыл, потом скажу. Не читал книгу «Порт-Артур»?
– Нет, но обязательно теперь прочту.
– Откуда тогда знаешь?
– Источник же не одна книга, есть другие. – Ничего не стал говорить о записях учителя.
Через некоторое время решили расширить поле деятельности. Надумали выпускать листовки, однако дело было более рискованным, но и гораздо более интересным. Нужно было обдумать, как бы не попасть в поле зрения конторы.
Однажды, когда они сидели вдвоем, Рещенко сказал:
– Слушай, боец незримого фронта, как ты смотришь на то, чтобы печатать листовки?
– Давай уточним один вопрос, потом скажу. Этот эпитет относится к гэбэшникам, при чем тут я?
– При том, ты есть боец незримого фронта, и самое главное – одновременно нескольких. Ты хоть сам знаешь, кто ты есть в самом деле?
– Слушай, теперь у тебя очередной приступ совестливости, надоело уже, хватит. Да, я многоликий, врун, если хочешь услышать, подлец, говорю одно, делаю другое. Знаешь, как иногда приятно видеть, как тебя принимают за порядочного человека, на их взгляд, а ты выслушаешь, соглашаешься, а потом бац – делаешь все наоборот. Черт побери, сколько партийных решений я таким образом прокатывал, не перечесть! Тебя перед тайным голосованием обрабатывают, за какое решение нужно голосовать, ты киваешь головой, обещаешь, что поговоришь с надежными товарищами, и действительно говоришь, но только так, как тебе нужно. Это особое удовольствие – видеть провал предварительного решения, чтобы понять: надо быть участником. Предположим, секретарь парткома мне предлагает поступить подло, я ему обещаю, но поступаю в отношении его тоже подло, не сдерживаю своего слова. Голова ломается: где правда, где ложь, и вообще на фиг все это нужно; но проходит немного времени, успокаиваешься и получаешь удовольствие, что провел такого же подонка, как сам. Вот чем привлекает меня это членство, именно членство в этой членовой партии. Дорогой, если хочешь знать, подлец – тоже особое состояние души. Ты лучше меня знаешь про лагерь АЛЖИР. Знаешь, что там было. Когда этих заключённых женщин выводили на прогулку, местные казахские пацаны выстраивалась вокруг забора из колючей проволоки и с криками: «Смерть женам врагов и изменников нашей великой родины! Да здравствует наш отец и учитель, товарищ Сталин!» – забрасывали их «камнями». Это были особые камни, съедобные. Они таким образом спасали заключённых от голодной смерти.
– Что за камни были съедобные?
– Сушеные шарики из простокваши, «курут» называется, чтобы тебе было просто понять. Древние тюркские народы изготавливали их таким образом: обезвоживается сначала простокваша, затем делают из этой массы небольшие шарики диаметром примерно пять сантиметров и потом их на солнце сушат. Получается действительно как камень, не отличишь, но можно облизывать и, если крепкие зубы, погрызть. Скажи, пожалуйста, эти родители не понимали, какому риску подвергают себя и своих детей, или дети не понимали, что кидают? Все шли на ложь, а теперь посуди сам – и меня, и себя, и этих людей, всех. Слушай, не раз тебе говорил: вся история этой страны базируется на лжи, так что не парься, двумя мерзавцами больше или меньше – никакого значения не имеет.
– Откуда про это знаешь?
– Господи, у меня в свое время служили матросы, их отцы и деды проделывали все эти фокусы.
– Да, может, ты и прав.
– А что касается листовок, смотрю вполне нормально, если ты сопрешь с корабля какую-нибудь маленькую, списанную, но все еще находящуюся в рабочем состоянии пишущую машинку.
– А почему ты даже не удивился вопросу, а сразу ответил, ждал что ли?
– И ждал, и думал об этом.
– Почему тогда сам не предлагал?
– Ждал, когда созреешь, зачем торопить события. Время подошло – сам сказал, знал, что когда-нибудь скажешь об этом сам.
– Если бы не сказал? Самому не дано было говорить?
– Нет, не дано. Такие вещи делают оба, согласованно.
– Черт побери, если согласованно, то почему должен говорить именно я, а не ты?
– Понимаешь, я к тебе отношусь как к другу, с полным доверием, боюсь предложить непосильную ношу: ты откажешься, и я разочаруюсь, не обижайся. И потом, куда торопиться, успеем все.
Через некоторое время Рещенко действительно спер пишущую машинку с корабля, выменял у боцмана за две бутылки шила, то есть спирта. Когда «печатный станок» был доставлен к месту, с тревогой сказал:
– Слушай, боцман как бы между делом сказал, что по почерку можно определить машинку, это правда?
– Абсолютно.
– Тогда какой черт она нам нужна?
– Не волнуйся, есть способ уйти от этого, только надо купить хороший фотоаппарат, и все будет нормально. Ты вроде как-то хвастался, что фотографией увлекался некоторое время, в кружок ходил, так ведь? Вот и ладненько, покажешь свой талант. Одно условие: ты с этим фотоаппаратом нигде не должен светиться, и никто не должен знать, что у тебя он вообще есть и что ты умеешь фотографировать. Сначала печатаешь текст, потом обводишь все буквы, вплоть до знаков препинания, химическим карандашом, затем фотографируешь – и все в лучшем виде, ничего не невозможно определить.
– Как распространять будем? По тем местам, куда ходим?
– Нет. Подгоним под прибытие какого-нибудь конкретного поезда из Москвы. Ведь она же источник всех зол. Один раз в месяц штук пятнадцать – двадцать листовок-фотографий достаточно. Надо же сузить круг поиска и дать правильное направление ему.
– Почему Москву называешь источником всех зол? Просто интересно!
– Ты знаешь, как расшифровывается ЦК КПСС?
– Нет, скажешь – буду знать, опять придумал какую ахинею?
– Нисколько, просто правильная трактовка, меняю только одно слово, и вся суть раскрывается. ЦК КПСС – это центральное кладбище КПСС, только одно слово поменяешь и получаешь правильное значение, которое соответствует сути. Обрати внимание: могилами партийных вождей обложена вся стена вокруг Кремля, а сам Кремль, со времен древних царей, – могильник, там только могильники располагались. А подавление Стрелецкого бунта, сколько крови тогда пролилось! Одним словом, брат, в Кремле или над Кремлем, как хочешь, так и принимай, витает дух убиенных – тысячи непосредственно там, а также тех миллионов, на убийство которых отписывались распоряжения. Там принимались решения об уничтожении Кавказа и Украины, да и не только их, о депортации народов. Ты знаешь, что Кремль построил азербайджанский архитектор из Шемахы, Али Керемли? Отсюда и пошло название «Кремль». Если интересно, можешь прочитать об этом у нашего поэта Расула Рзы. Таким образом, первым невинно убиенным в Кремле был его строитель, и его неприкаянная душа по сей день вращается над ним – так же, как и всех последующих. Ты после всего этого думаешь, что у этой страны будет какое-то благополучие? Я очень сомневаюсь. По дурости там еще построили Дворец съездов, по какой черт? Ведь и над ним витают души убиенных. Любая мысль, исходящая из Кремля, обволакивается духом смерти, и потому она не может быть реализована.
– Ну и ты завернул. Что же предлагаешь? Сносить Кремль?
– Весь Кремль не надо, а вот Дворец съездов я бы снес, создал бы там музей истории России и Москвы под открытым небом. Это было бы и правильно, и справедливо, потому что освободило бы страну от духа смерти, витающего над ней.
– Может, найдем хороших ребят и привлечем тоже, все-таки легче будет и с печатанием, и с распространением, как ты думаешь?
– Никак не думаю, а если думаю, то очень отрицательно. Толя, по-моему, я тебе уже об этом говорил, но не пояснял, объясняю, не будем никого привлекать. Потому что, когда народу много, кто-то предает – это первое, и потом, если лично я провалюсь, никакой пытки не выдержу и более того не допущу, тут же все выложу. Зачем мне стать причиной ломки жизни людей? Что касается нас двоих, договариваемся так: при провале рассказываем все, нас всего лишь двое, не нужно себя мучить, играть в героя. Еще один момент, если когда-нибудь кто и вспомнит, просто скажут: «Двое друзей делали то и то и провалились». Никто не будет искать предателя, а если нас будет хотя бы трое, уже будут искать предателя, понимаешь?
– Слушай, ты это серьезно? Просто так возьмешь и выдашь меня?
– Да, и тебе говорю делать то же самое, если не сделаешь, сам приду, понял? Если не устраивает, закрываем лавочку.
– Нет, не закрываем, пусть будет по-твоему, все равно не переубедишь тебя.
– Тогда поздравляю! С открытием филиала бакинской типографии «Нина» во Владивостоке начинается новая жизнь. Это дело надо отметить.
– Знаю, слышал про вашу типографию «Нина», читал в каком-то революционном романе. Говорят, Сталин открывал, ну, в смысле организовал ее.
– Не знаю, но то, что организовали ее большевики, бесспорно. Что касается Сталина, то он со своей бандой снабжал их деньгами; занимались, в основном, грабежом как частных миллионеров, так и государственных организаций. Я еще в детстве фильм смотрел, «Камо», там показывают, как они банк или почту, не помню уже, грабят. Так вот, один дяденька в селе говорил, что одним из бандитов был Сталин.
Друзья вскоре приобрели фотоаппарат, и открылось новое направление в поле их деятельности. Наш герой и сам научился фотографировать, и даже можно сказать, у него неплохо стало получаться, со временем приобрел себе фотоаппарат. Впоследствии услышал отголоски этой деятельности – выпуска листовок-фотографий – от первоисточника, из конторы.
Глава сорок девятая. Приглашение в гости
Друзья, конечно, встречались не только между собой, но и со своими новыми «начальниками из невидимого фронта», как они называли между собой «своих» особистов. До нового года оставалось немного дней, где-то около недели, и у нашего героя была встреча со Стропиным – инструктаж по предотвращению терактов в предпраздничные и праздничные дни. Приезжал какой-то начальник откуда-то, и тот объяснял своему невидимому подчиненному, как себя вести в случае, если вдруг узнает о том, что у кого-то возникло желание убить этого высокого гостя. Даже дал телефонный номер на всякий непредвиденный случай. Поговорили еще немного о том о сем, и на прощание Стропин пригласил его в гости на Новый год к себе домой. Тот согласился и шутя сказал: «Как раз выпьем неразделенный коньяк от ничейной шахматной партии». На том и решили.
Уходя от Стропина, наш герой начал снова задумываться, правильно ли поступил, согласившись прийти в гости. Ведь на его родине это высшая форма уважения к человеку – пригласить в дом свой и познакомить с членами своей семьи, выше нет чести. Может, отказаться, сославшись на какое дело? Но тогда обидишь человека. «Ладно, придем, а там поглядим». Совесть мучила его еще по другой причине – с самого начала знакомства чувствовал, что Стропин относится к нему с теплотой и неподдельной искренностью, что отсутствовало в нем самом. Ясное дело, ведь у него изначально был интерес, было совестно: как ни крути, получалось, что хотел использовать дружбу с ним в корыстных целях. Как раз проблема-то заключалась в том, что не хотел допускать нечестного поступка в отношении Стропина, и для этого самый простой путь – не доводить отношения до настоящей дружбы.
Не зря говорят: вода камень точит, так и доброе искреннее отношение все равно когда-то вызывает взаимность, если они проявляются в отношении человека, не потерявшего совесть окончательно. К таковым можно было отнести и нашего героя.
Доброе, дружеское отношение Стропина выводило его из себя, и долгое время не мог решить дилемму, что важнее: дружба с ним или поставленная цель. После каждой встречи уходил с тяжелыми чувствами и, сам не замечая, постепенно менялся внутренне и со временем стал относиться к нему с чувством доверия. Конечно, не может быть и речи о том, чтобы признаться во всем (хотя такие мысли тоже посещали его), – дело в том, что Стропин был преданным своему делу человеком, а наш герой – своему замыслу. Потому и решил совместить несовместимое: завязать дружбу с человеком и при этом быть непримиримым к его взглядам. «Будь что будет», – говорил тогда он себе.
Да, доброе отношение рано или поздно вызывает взаимность, и после этого стараешься восполнить пробел холодности с удвоенной теплотой, а человек становится другом всей жизни. Может случиться, что не видишь его не то что год или два, даже десять, двадцать лет, а когда встречаешься, возникает такое ощущение, будто расстались только пять минут назад. Это как раз и произошло с нашим героем.
Так получилось, что в гости он пришел не тридцать первого декабря, а второго января, потому что они со Стропиным в тот день дежурили, каждый в своей «конторе». Когда пришел к Стропиным в гости, был еще больше удивлен душевности всей семьи, которой был встречен. Толик познакомил его с женой Людмилой и, конечно же, принцессой Катериной – трехлетней дочкой. Подарки, принесенные им, всем понравились: Анатолию (и себе, конечно) – коньяк, Людмиле – цветы, а Катерина была в восторге от плющевой игрушки – огромного то ли кота, то ли тигра. Вечер прошел в очень приятной и душевной обстановке, он чувствовал настоящую семейную теплоту, находясь в тысячах километрах от дома.
В такой обстановке невозможно вести двойную игру. Тепло трех сердец было направлено к нему, и он чувствовал, как начинает таять холодный лед расчета в его сознании, сначала медленно, с огромным сопротивлением, затем усиливаясь. Последнее, что испытывал, – это чувство стыда за то, что в начале знакомства ставил корыстные цели. Забегая вперед, отметим, что эта дружба изменила всю его дальнейшую жизнь, другими словами, создала новую программу, как некогда его первая любовь к однокласснице из соседнего села. После этого часто заходил к ним уже не как гость, а как член семьи, как дядя Катерины, неважно, по отцовской или по материнской линии. Она сильно привязалась к нему и, в свою очередь, все сильнее привязывала его к этой семье. Говорят, чувства детей не обманешь, знал об этом и наш герой, и такое теплое отношение маленькой Катерины облагораживало его в собственных глазах. Оставшись наедине с самим собой, говорил: «Наверно, у меня в душе есть что-то хорошее, раз ребенок так ко мне относится, значит, еще не все потеряно».
По истечении некоторого времени после празднования Нового года, наш герой снова был приглашен в гости к Стропиным по поводу какого-то семейного праздника. Когда остались наедине (наверное, когда Людмила уходила на кухню), Анатолий рассказал ему о теракте в московском метрополитене, унесшем жизни десятков людей.
Произошло это событие спустя неделю после Нового года, сказал, что есть необходимость встретиться и обсудить кое- какие вопросы. Встретились в ближайший возможный день. Стропин показал ему две большие книги, альбомы с фотографиями, и попросил посмотреть внимательно, может, есть знакомые лица. Далее пояснил, что в этих альбомах указаны лица армянской национальности, попавшие в поле зрения органов, и, поскольку он тоже уроженец Армении, возможно, с кем-нибудь из них пересекались пути.
Нашему герою все стало понятно, и начал изучать указанные альбомы. Остановился на похожих трех фотографиях, назвал место возможного пересечения путей. Анатолий поблагодарил, и, немного поговорив о разном, они расстались. Прошло некоторое время, и Анатолий принес радостную весть о задержании армянских террористов, совершивших теракт в московском метро, сотрудниками Комитета государственной безопасности, однако ничего не сказал, были ли это те люди, на которых он указал, или нет.
Жизнь протекала по отлаженной тропинке, служба – учеба, и незаметно истек срок по контракту. Нашему герою следовало сделать выбор: продолжить службу или же уйти в запас. Решил посоветоваться с Анатолием; с Рещенко не было смысла говорить, поскольку тот выбрал гражданку. Встретились с Анатолием у него дома; после того как выпили и крепко закусили, наш герой поделился своими сомнениями, тот внимательно выслушал и сказал:
– Я скоро буду переводиться на новое место службы, но нам надо будет до этого встретиться, и мы с тобой напишем кое-какие бумаги, а ты дома подробнейшим образом напиши свою автобиографию с указанием всех ближайших родственников, рода их занятий, также укажи, есть ли родственники за границей и поддерживаешь ли ты с ними связь.
Уходя от Стропина, все время думал над его последними словами о родственниках за границей. «Неужели начинает реализовываться план моей мечты, притом сам по себе, по инициативе противоположной стороны», – думал про себя и сам не мог поверить в свои мысли, но бывают же чудеса на свете! Да, оказывается, бывают!
Все написал, как было велено, и передал Стропину через два дня в части. Забирая бумаги, Анатолий назначил встречу на ближайшее время и строго-настрого попросил не опаздывать, как нередко бывало у нашего героя.
На этот раз приехал на встречу даже на несколько минут раньше, но подождал в стороне, и в назначенное время явился в кабинет в управлении тыла флота. Анатолий был не один. Находился там еще другой человек, довольно дружелюбного вида. Поздоровался за руку и представился:
– Николай Петрович. Можете не представляться, о вас я знаю достаточно.
Николай Петрович взял инициативу в свои руки и начал рассказывать о политической ситуации в целом и о роли органов госбезопасности в деле защиты интересов страны. Он не только рассказывал сам, а также втянул в беседу нашего героя. Разговор длился долго, но, как и всякое дело, наконец завершился. Первым ушел Николай Петрович, они еще некоторое время поговорили о разном, и на прощание Анатолий сказал:
– Реванчик, приказ о моем переводе поступил, завтра я вылетаю в Петропавловск-Камчатский, и, к сожалению, даже нет времени посидеть, отметить, но, думаю, мы еще встретимся не раз. Как только определюсь там, напишу тебе. Здесь ты будешь общаться с Николаем Петровичем. У него к тебе еще будут вопросы. Он тебя сам найдет, после твоего увольнения и трудоустройства, как говорят, жди весточку добрую от него. – На вопрос о семье ответил: – Мы вылетаем вместе, вещи упакованы, товарищи отправят за нами контейнером. – После этих слов достал из портфеля бутылку коньяка, две стопки и плитку шоколада (да, готовился друг). – Давай хоть так отметим наше расставание!
Откупорил бутылку и налил полные стопки. Вскоре бутылка была осушена, они вместе вышли на улицу (такого раньше никогда не было), попрощались, наш герой сел на такси и уехал к себе в общежитие.
