скачать книгу бесплатно
Профессор запнулся и бросил на Ле Генна несколько обеспокоенный взгляд, смысл которого тот мигом разгадал.
– Ты можешь говорить не стесняясь, старина! – воскликнул он не без некоторой обиды. – Мои предки были на другой стороне! Один из них, по прямой линии, был адъютантом де Рошжаклэна[47 - Анри дю Вержье, граф де Ла Рошжаклен (Henri du Vergier, compte de La Rochejaquelein; 1772–1794) – французский военачальник. Один из лидеров роялистов Вандеи в период Французской революции.] и убит в бою рядом с ним, на берегу Луары. А по матери я, хоть и в дальнем, но бесспорном родстве с самим Кадудалем[48 - Жорж Кадудаль (Georges Cadoudal; 1771–1804) – один из лидеров шуанов (крестьян-роялистов, восставших против Первой республики) во время Французской революции.], чем, признаться, горжусь.
– Итак, Филипп Лемаршан был одним из людей, которые по уши вымазались в крови 1793-го года и у которых главной целью были деньги, и денег он оставил своему сыну больше чем достаточно. Этот сын, Огюст, был эпикурейцем, решившим наслаждаться жизнью, как только можно. Эстетом в искусстве и литературе, жуиром в светских салонах.
Огюст Лемаршан родился в Париже, в 1810-м году, когда его отцу было уже за 50 лет, причем его появление на свет стоило жизни его еще совсем молодой матери, и остался в 20 лет сиротой и наследником огромного по тому времени состояния. Тогда мир предоставлял богатому человеку возможности более интересные, чем нынче: мы мало имеем в наши дни даже представления о том, сколько в нем было свободы, красоты и комфорта! Огюст, получивший хорошее образование и привычный к обществу золотой молодежи столицы мира, был по складу характера гедонистом и желал взять от жизни все удовольствия, какие она может дать, в самом широком смысле, интеллектуальном, эстетическом и физическом.
Он прожил достаточно долгую жизнь, чтобы выполнить свой план; он скончался только в 1884-м году, на заре нового века.
– Тогда, значит, с его смерти не прошло еще ста лет, как мне говорили? – робко спросил я.
– Нет, только 70 лет. Но 70… это как раз цифра знаменательная в оккультных науках, связанная для всех темных сил с увеличением их влияния, – Керестели и Ле Генн понимающе переглянулись.
– Теперь, через такой долгий срок, нелегко восстановить второстепенные события середины прошлого столетия, хотя наш друг и дал мне к тому широкую возможность, открыв мне доступ во все архивы, полицейские и иные, – профессор сейчас обращался преимущественно ко мне.
– Общая картина, однако, восстанавливается довольно ясно. Значительную часть времени, особенно впервые годы после смерти отца, Лемаршан провел в путешествиях, включая Индию и Дальний Восток, и целые годы на Балканах, бывших тогда в большой моде. С возрастом он стал менее подвижен и прочно осел в Париже. Круг его интересов был широк: наука, искусство… но с бесспорным уклоном в сторону всего зловещего: оккультизм, демонология, вивисекция… Один из документов доказывает, что при его доме – он жил в большом мрачном особняке в Отейле – имелась тайная курильня опиума. Но там, верно, много можно было найти курьезного…
Полиция располагала почти бесспорными данными о тайных пороках, безобразных оргиях и кощунственных церемониях, ютившихся за высокой оградой этого особняка, купленного еще первым Лемаршаном, прежде принадлежавшем одному герцогу. Но его теперешний владелец был богат и влиятелен; он умел кого надо подкупить; доказать что-либо в подобных материях нелегко… а самое главное, в числе завсегдатаев и случайных посетителей были лица, которых властям никак не хотелось втягивать в скандал. Я не буду называть сановников и светские фигуры того времени; большинство из них ныне забыты. Стоит, пожалуй, упомянуть маркиза Де Кюстина[49 - Астольф-Луи-Леонор де Кюстин, маркиз (Astolphe-Louis-Leonor, marquis de Custine) (1790–1857) – французский писатель, путешественник. Известен своими записками «Россия в 1839 году», где страна изображена в крайне негативных тонах.]. Но Лемаршан пользовался славой мецената и обширными связями в литературном мире. Достаточно сказать, что в разные периоды в числе гостей его салона считались Жерар де Нерваль[50 - Жерар де Нерваль (Gerard de Nerval; наст. имя Жерар Лабрюни; 1808–1855) – французский поэт, писатель, переводчик. (Покончил с собой, повесивших на фонаре в одной из парижских улочек.)], Барбе д’Оревильи[51 - Жюль Амеде Барбе д’Оревильи (Jules Amеdеe Barbey d’Aurevilly; 1808–1889) – французский писатель, публицист.], Шарль Бодлер[52 - Шарль Пьер Бодлер (Charles Pierre Baudelaire; 1821–1867) – французский поэт, критик, переводчик. Основоположник декаданса и символизма. (Умер от последствий сифилиса.)], Гюисманс[53 - Жорис-Карл Гюисманс (Joris-Karl Huysmans; 1848–1907) – французский писатель. Первый президент Гонкуровской академии; чиновник Министерства внутренних дел Франции.], Вилье де Лиль Адам[54 - Жан Мари Матье Филипп Огюст Вилье де Лиль-Адам, граф (Jean Marie Matthieu Phillippe Auguste Villiers de l’Isle Adam; 1838–1889) – французский писатель, драматург.], Мопассан[55 - Ги де Мопассан (Guy de Maupassant; 1850–1893) – французский писатель, поэт. (Умер от прогрессивного паралича мозга сифилитического происхождения.)] и Оскар Уайльд…
– «Les feurs du mal», «Les diaboliques», «Contes cruels», «A rebours», «Horla»[56 - «Цветы зла» (Ш. Бодлер), «Жестокие рассказы» (О. Вилье де Лиль-Адам), «Лики диавола» (Ж. Барбе д’Оревильи), «Наоборот» (Ж. Гюисманс), «Орля» (Г. де Мопассан).], – невольно пробормотал я. – Самоубийство, безумие, извращение…
Мадьяр бросил мне быстрый взгляд с интересом и пониманием:
– И ведь это были, несомненно, первые по уму и таланту люди во Франции! Вы никогда не задумывались над тем, почему они все, включая и англичанина Уайльда, попали на такую скверную дорогу, всё так преждевременно и трагически погибли? Словно бы чья-то вражеская рука тяготела над их судьбой… Но ближе к делу. Смерть Лемаршана окутана какой-то тайной. Да, я уже говорил тебе, Шарль, следствие по его делу явным образом умышленно запугано, и в досье не хватает важных бумаг. Придушенный скандал… Естественная кончина или убийство? Скорее всего, несчастный случай, а мы знаем, что под таким названием нередко скрывается… Скандалом, который остался открытым, было его завещание. Вы оба уже знаете суть этого документа. Миллион франков в нынешних деньгах тому, кто в течение сорока ночей будет проводить время от 11 вечера до 7 утра внутри его склепа на Пер-Лашез!
– Условие оставалось в силе 20 лет, до 1904-го года, когда дальнейшие попытки были запрещены. За это время нашелся 21 охотник разбогатеть; большинство в первые годы… Перерыв с 1890-го по 1902-ой год странным образом последовал за появлением на сцену сестры Урсулы де Рокейроль. Эта монахиня, из ордена, посвятившего себя благотворительности, была одушевлена идеей добыть деньги для своей организации. Но через 21 день она отказалась от своего, казалось, весьма удачно начатого предприятия: до нее никто не выдерживал так долго. У нас есть свидетельство, что сестра Урсула сказала одному любопытному, что ей стало теперь ясно одно: такие грязные деньги, на которых накопилось столько греха и зла, не могут быть обращены на пользу ближнему или на служение Богу, даже если бы она и сумела ими овладеть.
– После нее про могилу и деньги Лемаршана словно забыли. Однако в 1902 году страсть к наживе вдруг вновь вспыхивает вокруг лежащего в банке, страшно выросшего за эти деньги капитала. За 1902–1903 год находится 10 человек, жаждущих легкого обогащения; до того за всё время их набралось 11. В конце 1903 года два опыта кончаются трагически. Студент-медик Анри Гардон выходит на третий день из склепа в состоянии буйного помешательства, так что его приходится прямо с кладбища отвезти в психиатрическую лечебницу, где он, как я проследил, умирает через год. Банковский служащий Пьер Морель после первой же ночи испытания оказывается лежащим мертвым; его находит на утро сторож. Именно после этого инцидента по постановлению Префектуры дальнейший доступ публики в склеп Лемаршана строго воспрещается.
Керестели сделал паузу.
– Но прекращается ли его влияние? Сперва небольшое замечание о предшествующем. Из 21-го мне удалось проследить судьбу девяти посетителей, не считая двух последних, Гардона и Мореля. Ни один из них не прожил больше года после посещения Пер-Лашеза… За исключением сестры Урсулы, которая мирно достигла глубокой старости и скончалась в ореоле святости, настоятельницей монастыря близ Шартра. Кроме того, всё это, понятно, материал отрывочный и случайный. Иначе и быть не могло; да еще если учесть, что у меня было всего два дня на поиски! Но в старых газетах я обнаружил несколько происшествий, которые, взятые вместе, наводят на серьезные подозрения. В 1936-м году, в мае месяце, молодая девушка, Жанна Тессье, падает и умирает, видимо от разрыва сердца, во время случайной прогулки на Пер-Лашез, и – хотя это точно не указано в газетах – где-то в непосредственной близости от склепа Лемаршана. В 1940 году, зимой, пожилой мужчина, личность которого не удается установить, кончает с собою в комнате дешевого отеля около кладбища. Я беру два инцидента наудачу. Факт, что вблизи Пер-Лашеза случаи внезапной и загадочной смерти, помешательства и самоубийств непомерно часты; и у меня есть впечатление, что они волной, расходятся всё дальше и дальше по Парижу…
Керестели кончил, и на несколько минут наступило молчание. Потом Ле Генн швырнул в пепельницу окурок папиросы и встал.
– Я предлагаю поехать сейчас на кладбище и осмотреть склеп. В такси это не займет много времени, а тогда многое станет яснее. Вы согласны?
У меня внутри неприятно захолонуло. Но профессор казался как нельзя более довольным.
– Чудесно, друг мой! Я сам хотел сказать, что без этого нам никак не обойтись…
* * *
Всё это было как в кошмаре, о котором мне и сейчас тягостно вспоминать и который почти невозможно пересказать.
Старый сторож, отпирающий тяжелым ключом каменную дверь, не сразу поддавшуюся нашим общим усилиям… Затхлый, сырой воздух, повеявший в лицо… Темная лестница вниз… бледный круг от электрического фонаря Ле Генна…
Огромный саркофаг, густо покрытый пылью, гранитная скамья вдоль стены… Мы насилу втиснулись втроем в небольшую комнату, где стоял промозглый холод… Я остался позади, тогда как Керестели и бретонец почти с жадностью устремились ко гробу.
– Смотрите! Стеклянная крышка… Вот чего я не ждал! – воскликнул профессор.
Когда сыщик любезно отодвинулся, давая мне место, мне ничего не оставалось, как бросить взгляд на толстое, прозрачное стекло, которое Керестели заботливо отер платком, и куда Ле Генн навел свой фонарь.
Брр… это было отвратительно… мертвец, набальзамированный, что ли? – сохранился словно живой. Нет, это был труп, это чувствовалось сразу… но все очертания иссохшего лица ничуть не пострадали от тления… и нечеловеческая, сатанинская свирепая улыбка застыла на губах… Так и чудилось, что сейчас эти пергаментные веки приподымутся, и из-под них плеснет, словно из глубины пекла, пылающий злобой взгляд…
Я вздрогнул и отодвинулся. Профессор и инспектор вполголоса деловито обменивались впечатлениями. По счастью, это продлилось недолго. Наверху нас снова встретило яркое солнце, зелень, летняя жара… но я не мог разогнать ощущение холода и с трудом подавлял дрожь. Вскоре мы сидели опять в кабинете Ле Генна. Гостеприимный хозяин, не спрашивая, поставил на стол бутылку коньяку, и разговор возобновился лишь после второго бокала.
– Итак, во всеоружии данных, дорогой профессор, какое средство ты нам посоветуешь? – спросил затем инспектор с несколько напускной веселостью.
Венгр поднял на него свои серьезные глаза и скрестил на столе перед собой длинные худые пальцы.
– Радикальной мерой, и наилучшей, было бы извлечь труп из гроба, забить ему в сердце осиновый кол, отрубить голову, а затем сжечь. Что касается пепла…
Ле Генн поднял руку жестом усталого и пессимистического протеста.
– Нет, я решительно не вижу, чтобы муниципалитет позволил мне произвести подобную операцию. Даже если бы мы обратились в министерство… Нет, поищем что-нибудь менее экстраординарное.
Геза Керестели кивнул, показывая, что он ждал подобной реакции.
– Другой способ, компромиссный, раз уж это необходимо, состоит в том, чтобы наглухо замуровать дверь в склеп при соблюдении известной процедуры. Замазка и известь должны быть приготовлены по специальным правилам… но это я могу легко устроить: у меня есть знакомые каменщики из числа наших, венгерских эмигрантов, если хочешь, приглашу двоих ребят… пусть они заодно и подработают… Идет?
Ле Генн просиял улыбкой, не скрывая своего удовлетворения.
– Превосходно, дорогой мой! Это всё вполне реализуемо. Сговоритесь с вашими парнями; им заплатят по высшему тарифу, из сумм нашего отдела «Сюрте».
– Должен, однако, тебя предупредить, что это – только паллиатив. Со временем, под действием дождя, ветра, перемен температуры, неизбежно образуются щели, если не в двери, то в стенах… и я замечал, что в подобных данному случаях атмосферные условия начинают действовать со странной быстротой… А первая же трещина вновь освободит силу, с которой мы пытаемся бороться.
– Что же делать! Но, по крайней мере, надо всё устроить поскорее. Если бы завтра?
– Завтра? Нет, но послезавтра, это бы я, пожалуй, мог… В полдень лучше всего. Вы хотите присутствовать? – вежливо повернулся Керестели в мою сторону.
Я почувствовал, что во мне любопытство взяло верх над страхом.
* * *
Не успел я прождать и пяти минут, бродя вокруг поросшего мхом темного и низкого здания, похожего на гриб, как на дорожке показались Керестели и двое рабочих, нагруженных какими-то инструментами, в сопровождении кладбищенского сторожа.
Сердечно пожав мне руку, профессор отдал своим спутникам распоряжения по-мадьярски, сказал что-то сторожу, который отошел в сторону, и затем взял из рук одного из каменщиков предмет, оказавшийся складным треножником. Через несколько минут на нем горели сухие травы, высыпанные из принесенного Керестели мешочка, и густой ароматный дым расстилался по земле и постепенно окутывал гробницу вампира. Профессор предварительно сообразил направление ветра, и сейчас громко читал вслух заклинания по нескольким манускриптам, извлеченным из его портфеля. В известный момент, – по-видимому, он принимал в расчет время и положение солнца, – он сделал знак каменщикам, и те быстро и дружно взялись за работу.
Через полчаса, осмотрев накрепко замурованный вход, мы с профессором направились к воротам кладбища. Он горбился, словно бы после целого дня утомительного труда.
– Теперь остается последнее, – сказал он мне уже на улице, – мне надо повидать вашего соседа. Вы говорите, молодой человек учится в университете и не имеет постоянной службы? Тем лучше: скажите ему, что я, может быть, найду для него работу на некоторое время, и под этим предлогом приведите его ко мне… скажем, в ближайшую пятницу.
Гриша, который последние дни выглядел заметно лучше, встретил мое предложение с энтузиазмом.
В назначенный срок мы появились в скромной квартире профессора Керестели, жившего на улице Бертеле, около бульвара Гэй-Люссак. Он нас принял очень мило и просто, и Гриша сразу почувствовал себя совершенно свободно; что до меня, я приметил испытующий и словно оценивающий взгляд, который за разговором искоса бросал на него несколько раз венгр.
– Вы, значит, студент-биолог? – спрашивал он между тем молодого человека. – Как нельзя более удачно! Потому что работа, которую я хотел вам поручить, хотя и не требует специальных познаний, связана как раз с биологией. Вот в чем дело. Проглядите эту рукопись: мне было бы нужно, чтобы вы ее переписали от руки и внесли в нее дополнения, которые отмечены вот на этих страницах под соответствующими номерами…
Гриша сидел, утонув в мягком кресле, около маленького столика, на котором были перед ним разложены бумаги, слушал журчащую речь профессора и, казалось, из последних сил боролся с непреодолимой сонливостью. Мучительная зевота раз за разом сводила его челюсти; он всё с большим трудом разъединял слипающиеся веки, и тщетно ерзал на месте, пытаясь рассеять дремоту.
– Вы спите? – оборвал вдруг свои объяснения профессор.
– Сплю, – отозвался изменившийся голос Гриши.
– Очень хорошо, – венгр ласково положил руку на черноволосую голову молодого человека, – когда вы проснетесь, вы забудете про всё, связанное с кладбищем Пер-Лашез и могилой Лемаршана. Вы там никогда не были; вы не слыхали рассказа про его завещание. Вы ничего о нем не знаете! И вы не будете столько терзаться мыслями о деньгах, как прежде; скоро вы окончите курс, будете хорошо зарабатывать, сможете как следует поддержать мать и сестру. У вас есть молодость, здоровье и чистая совесть. Сколь многие на свете тщетно желали бы это иметь! И в ожидании, я вам помогу, так что вам не о чем беспокоиться. Теперь вы можете проснуться.
Тонкие пальцы профессора перебирали большие листы, исписанные мелким убористым почерком.
– Вы хорошо разбираете мою руку? – спросил он настойчиво.
Гриша виновато встряхнулся, проклиная, должно быть, в душе не вовремя напавший сон.
– Да, господин профессор!
* * *
На этом кончились или по крайней мере прервались на длительный срок загробные злодеяния Огюста Лемаршана с кладбища Пер-Лашез.
Допрос
Tout ce qu’on fait ? la copie, l’original en souffre, et la chair succombe aux blessures de la cire.
Maurice Renard, «La gloire du Comacchio»[57 - «Оригинал страдает от всего, что причиняют копии, и плоть погибает от ран, нанесенных воску». Морис Ренар, «Слава Комаккио» (фр.)Морис Ренар (Maurice Renard; 1875–1939) – французский писатель. Мастер фантастики, приключенческого и криминального романа, оккультных и неоготических произведений.]
– Господин Арто, я принужден просить вас отвечать на поставленные вопросы точно и в серьезном тоне. Не забывайте, что это официальное следствие.
– Постараюсь исполнить ваше требование, сударь. Но ваши вопросы носят столь странный характер… поистине, я не могу не находить их совершенно не относящимися к делу, фантастическими и неуместными.
– Предоставьте мне, в качестве полицейского чиновника, самому разбираться в допустимости и целесообразности моих действий. Во всяком случае я обязан приложить все усилия, чтобы выяснить причины, приведшие к смерти человека… в данном случае вашей жены.
– Вы можете даже сказать «бывшей жены». Вы знаете, что мы с Мадленой уже год, как разошлись, что она хлопотала о разводе и почти добилась его; остались лишь последние формальности. Но вам известно также, что в момент ее гибели я находился в Париже, в бюро акционерного общества, где я служу. Тогда как она погибла вблизи Тура, в результате автомобильной катастрофы, вполне, впрочем, естественной. Каким же образом можно меня делать ответственным за этот инцидент?
Пауза.
– Разрешите мне прочесть вам выдержку из протокола. Вот… да, это место: «При столкновении легкового автомобиля с грузовиком, в результате удара, выбитый продолговатый кусок стекла вонзился в правый глаз управлявшей машиной мадам Мадлены Арто, проникнув вплоть до мозга, что и явилось причиной немедленной кончины…»
– Довольно отталкивающие подробности. Но я не вижу, что вы хотите ими доказать?
– Практикуете ли вы занятия черной магией, мсье Арто?
– Решительно, инспектор, вы или с ума сошли, или позволяете себе шутки, уж вовсе не подходящие к официальному допросу. Что, в самом деле, можно отвечать на бредовые инсинуации в этом роде? К ним просто нельзя относиться всерьез.
– Потрудитесь взглянуть на этот предмет. Знаком ли он вам?
«Предмет» лежит на столе между собеседниками, извлеченный инспектором Ле Генном из ящика, который он снова задвинул. Это – небольшая кукла из черного воска, комически одетая в элегантное платье с широким декольте, и даже в миниатюрные туфельки на каблучках; золотистая длинная шевелюра из настоящих волос распущена по плечам, и метет сейчас крашеную деревянную поверхность стола. Черты лица вылеплены с большой тонкостью, и даже кажется, что на них застыло страдание. Длинная тонкая игла всажена в правый глаз.
