скачать книгу бесплатно
– Брезгуешь, да?
– Ты бы ещё посцал на него, – беззлобно ответил Валера.
Стали прислушиваться и собираться ребята. Но отступать было некуда, и Толик предпринял ещё одну попытку.
– Да ладно, завтра я тебе принесу такое же, целое. – Тут он заметил, что Бродяга не слушает его, а с кем-то говорит, причём о чём-то совершенно не касающемся происшедшего. Толяну показалось, что сказано было недостаточно громко, и он, превозмогая унижение, повторил:
– Слышь, завтра я…
Бродяга обернулся, посмотрел прямо в глаза и неожиданно добродушно сказал:
– Отстань, – помолчал и добавил: – Обосрался – обтекай.
Если Толик мог бы провалиться сквозь землю, он был бы самым счастливым человеком. Красный, растерянный и злой на самого себя за секундный порыв жадности и за унизительные попытки оправдаться, он стоял, не зная, куда себя деть. И, самое главное, что убивало больше всего, Бродяга не обиделся, как это обычно бывает с друзьями. Он равнодушно вычеркнул его. Толик был здоровый, выше среднего роста парень, значительно сильнее Бродяги. Но в данном конкретном случае чувствовал себя абсолютно беспомощным. Прозвенел спасительный звонок, который напомнил ему гонг, объявляющий конец раунда. А также бой, в котором когда-то был послан в глубокий нокаут. Толик выиграл тот бой. Он всегда выигрывал и в спорте, и в жизни. Тогда гонг спас его. Сейчас – звонок. Со следующего часа он ушёл. Надо было собраться с мыслями. Решил походить по парку, что рядом с институтом. В сотый раз прокручивал в уме этот дурацкий случай и не заметил, как лекция закончилась. Он так ничего и не придумал. Сначала хотел предложить Бродяге пойти на пиво и там поговорить. Но, во-первых, он знал, что тот не пойдёт, а во-вторых – что говорить, когда всё ясно? Надо извиняться – мелькнула мысль. Извиняться? За что? Я кому-то что-то должен? Он! Он виноват! Это он не должен был ничего просить. Пусть теперь не обижается… А он, кстати, и не обижается. И даже не сердится. Вот сука! Мы же ровесники, а я всё время чувствую себя школьником по сравнению с ним. Я сильнее, учусь лучше, и следовательно, умнее. И тут Толик понял, что врёт себе и что надо признать, многие жизненные вопросы, над которыми он бился и искал ответы в книгах, Валера давал экспромтом, не заглядывая никуда. И дело здесь не в уме, а в каком-то особенном подходе к жизни.
Толик устал. Решения не было. Стараясь ни на кого не смотреть, он вернулся в аудиторию и сел на своё место. Снова был перерыв, и снова студенты галдели обо всём и ни о чём. Толику вдруг подумалось, что никто не придаёт значения происшедшему и только он один делает из мухи слона. Так, пожалуй, оно и было… Вот только Бродяга… Почему он не обиделся? А, может, виду не показал? Господи, в чём загвоздка-то? Яблоко… Всего-навсего яблоко… «Ты пожалел, не дал, не поделился», – ворчал внутренний голос. «Ну, это же не хлеб в войну», – чуть не закричал Толик. «Вот-вот, сегодня – яблоко, а завтра – хлеб…» – не уступал голос. Хотелось вырвать этот день, как лист в черновике, и переписать набело.
В этих бесконечных разговорах с самим собой незаметно закончилась лекция. Студенты потянулись к выходу, и вскоре аудитория опустела. Толик остался один на один со своей проблемой. Кто-то вернулся, позвал его, но он отмахнулся, зная, что не готов к общению с кем бы то ни было… Дверь чёрным глазом проёма смотрела на него, и временами, казалось, затягивала в себя. Утратив чувство времени, Толик сидел, погружаясь в какое-то непонятное одурманивающее состояние равнодушия… Неожиданно он вздрогнул, словно от какого-то толчка. «Пора идти…» – подумал он. Встал, собрал вещи и направился к выходу. В дверях неожиданно столкнулся с Валеркой.
– Ты что здесь делаешь? Забыл чего? – хмуро спросил Толик.
Валера посмотрел прямо в глаза, помолчал и без тени улыбки сказал:
– Друга забыл. Пошли?
И протянул руку…
Прелесть английского
Миша Минин опоздал на занятия. Это был первый урок английского на первом курсе. Он пригладил рыжие, торчащие во все стороны волосы, поправил очки и решительно вошёл в класс.
– Good morning! – официально заявил Миша.
– Good morning! – сказала Белянчикова и, с укоризной посмотрев на бестолкового студента, тут же строго спросила: – What is your name?
Вчерашний школьник сильно переживал по поводу неудачного начала новой, столь много обещающей студенческой жизни. И решил хоть как-то исправить неблагоприятное впечатление, которое произвела совершенно не английская пунктуальность.
– Майкл Минин! – без тени улыбки сказал он, даже не подозревая, что с этого момента до конца института все будут звать его исключительно Майкл. Преподавательница не удержалась и, позабыв о том, что намеревалась примерно наказать нарушителя дисциплины, широко улыбнулась.
Английский язык Борис не любил. Не то чтобы он страстно любил остальные предметы, однако английский вызывал у него перманентное чувство отвращения. Боря категорически отказывался понимать, почему эти грязные, вонючие англосаксы пишут одно, а произносят совершенно другое. Кроме того, многие буквы в словах и вовсе не озвучиваются. И ещё, зачем, спрашивается, столько времён глагола. Вот по-русски, например, прошедшее, настоящее и будущее, и всем хватает, до сих пор ещё никто не жаловался. Тьма-тьмущая каких-то дурацких правил и, что гораздо хуже, – гораздо больше исключений. На свою беду, Боря попал в группу студентов, продолжающих изучать английский. И все они, без исключения, знали ненавистный язык лучше, чем он. Этот факт неприятно раздражал и даже заставлял задуматься о какой-то неизвестной медицине мозговой патологии, при которой развивается полное отторжение английского языка. Преподавательница давно утратила надежду на то, что сумеет научить Борю хоть чему-нибудь, и откровенно махнула на него рукой. Поэтому Борис окопался за последним столом, читал газеты, спал и терпеливо ждал, когда наконец закончится первый курс и вместе с ним столь ненавистный английский. По иронии судьбы, рядом с ним сидел Майкл. И если Боря был глухонемым в английском, то Майкл владел им на уровне родного. Он свободно читал, говорил и даже пел на нём. Преподавательница никогда не спрашивала у него домашнее задание – зачем тратить драгоценное время? И так ясно, что Минин язык знает. В отличие от Бори, Майкл не разгадывал газетные кроссворды, а читал «Театр» Моэма в подлиннике.
Борис с детства знал, что завидовать нехорошо, поэтому искренне старался не замечать Мишкиных успехов. Однако потихоньку у него сформировался стойкий комплекс неполноценности.
Однажды Белянчикова попросила Борю к доске. Он, как обычно, молча стоял и хмуро смотрел в окно, ожидая, когда глупая наставница наконец осознает свою ошибку и вызовет кого-нибудь другого. Потому что спрашивать у Бори английский, всё равно, что у слепого – дорогу. Дело совершенно безнадёжное и бесполезное. Обычно терпеливая Белянчикова вдруг не выдержала и рубанула с плеча нелицеприятную правду-матку:
– Никогда вы не познаете прелести английского языка! – возмущённая его равнодушием кричала наставница. «Как? – удивлённо подумал Борис. – В английском есть какая-то скрытая прелесть?» Этот факт вообще убил парня. А жестокосердная Белянчикова безжалостно продолжала:
– Для тебя закрыт путь в замечательный мир англоязычной культуры. Подумай только – четверть населения земного шара говорит и творит на английском…
Она ещё долго говорила о фантастических преимуществах английского языка… Но Боря уже отключился, чтобы зря не расстраиваться и не разрушать бесценные нервные клетки.
Однако если прежде сильный контраст между Майклом и Борей в знании языка вызывал лёгкое раздражение, то теперь стал просто выводить из себя. Как и все нормальные люди, в создавшемся положении Борис винил не себя, а других. Он возненавидел Майкла врождённой, той дремлющей в генах ненавистью неудачника к счастливчику, которая, как правило, обеспечивает стойкое ощущение себя как человека третьего сорта. Неизвестно, сколько продолжался бы этот пожар на торфяном болоте, если бы однажды Боря не стал случайным свидетелем одного разговора. Белянчикова остановила Минина и спросила:
– How are you, Michael?
– Same shit, just the depth that varies (To же самое дерьмо, только глубина разная), – с вежливой улыбкой ответил Минин.
Улыбнувшись, наставница в свою очередь рассказала что-то такое, что рассмешило Мишку. И они разошлись.
– Что ты ей сказал, что она заржала, как кобыла, – с нескрываемой неприязнью полюбопытствовал Боря.
И Майкл, не мудрствуя лукаво, охотно объяснил. Изумлению Бори не было предела. Он никогда не задумывался, что на английском можно шутить, нормально общаться, ругаться, наконец. Борис искренне верил, что английский создан для того, чтобы мучить студентов текстами, типа «Диалог в аптеке» или «Визит к узкому специалисту».
– Да ты что, а ну повтори! – воскликнул Боря.
Майкл пожал плечами и повторил.
– Класс! – сказал Боря и восхищённо протянул: – Same shit, just the depth that varies.
Фраза улеглась в мозгу, как кошка на диване, удобно и легко, словно жила там годами. И тут Борька осознал, что сделал это абсолютно без усилий, не переводя и не зазубривая каждое слово. Поражённый чудесным открытием, он спросил:
– А она-то чего тебе рассказала?
Майкл замялся:
– По-русски это звучит слишком грубо…
– Я хочу грубо! Я люблю грубо, – чуть не закричал Борька.
Тогда Майкл отвёл друга в сторону и, оглядываясь по сторонам, рассказал довольно пошлый анекдот. Это была древняя бородатая шутка, поэтому Боря, узнав несколько слов, перевёл её сам, почти без помощи Майкла. Восторгу не было предела. Боря смеялся не потому, что анекдот был смешон. Это был торжествующий смех счастья от понимания неприступного и ненавистного иностранного языка. Это был прорыв, маленькая брешь в стене, которая давала надежду на покорение заколдованной английской крепости.
– Вот! Вот с чего надо начинать! А то… – волна возмущения захлестнула его, он долго не мог найти подходящие слова, чтобы выразить своё негодование.
После этого случая Боря погрузился в глубокие раздумья. А вечером он пришёл к Мишке и просительно сказал:
– Мишаня, помоги мне с английским. Не с уроками. А как сегодня – шутки, анекдоты там… разные…
И Майкл, добрая душа, без колебаний согласился.
Незаметно прошёл месяц, другой. Белянчикова, утратив надежду, больше не трогала Борю. Лишь однажды вскользь заметила: «Борис, учите тексты. Может, прорвётесь».
Боря не ответил. Даже не обиделся. Он готовил реванш, но никто, даже Майкл, не знал об этом.
К подготовке экзамена Борис подошёл серьезней, чем элитный спортсмен – к олимпийским играм. Он просыпался и засыпал с мыслью об английском. При каждом удобном случае доставал учебный текст или словарик. Никогда и никакой предмет он не учил так упорно, но странное дело – теперь получал удовольствие. Английский стал по-настоящему интересен. У Борьки действительно получалось, страх поражения исчез, и парень радовался каждому новому слову и выражению, как начинающий грибник радуется боровику.
Прошло почти полгода, и наступил день экзамена. Однако теперь для Бори это был не просто экзамен по иностранному языку. Это была проверка характера на прочность. Это была борьба за право уважать самого себя.
– Прошу… – без особого энтузиазма сказала Белянчикова.
Она приготовилась к самому худшему. Борис между тем взял билет и быстро пробежал его глазами. Потом молча сел напротив преподавательницы.
– Вы хотите отвечать без подготовки? – удивилась наставница.
– Это лишнее, – спокойно ответил Боря.
Белянчикова, тяжело вздохнув, недоумённо пожала плечами. Она поняла это заявление по-своему: «Дескать, чего там готовиться – всё равно ничего не знаю…»
А Борис, не обращая внимания на обречённое выражение лица наставницы, зачитал первый вопрос и начал отвечать. Студенты, которые в это время напряжённо готовились, побросали ручки и настороженно прислушались. Они удивлённо переглядывались, откровенно не понимая, что происходит. Боря говорил по-английски! Действительно, говорил. Спокойно и уверенно. Было видно невооружённым глазом, что это не просто зазубренный текст, а живой рассказ. Белянчикова растерянно хлопала глазами, ей, наверное, казалось, что она бредит. Наконец, она не выдержала и спросила:
– Денисов, что случилось? Как вам это удалось?
Борис наслаждался триумфом. Он ждал этого часа долгими ночами, сидя в читалке, когда спали даже матёрые зубрилки и проклятые отличники. Сначала Борька хотел рассказать, что на самом деле послужило толчком к этому невероятному успеху. Но потом решил: пусть это останется его маленькой тайной. И скромно сказал:
– Хотел вас удивить…
Что, в принципе, было правдой. Ибо, как известно, нет большего удовольствия, чем сделать то, чего, по мнению других, ты сделать не можешь…
После экзамена Борис, естественно, решил отблагодарить Мишку. В бывшем Союзе существовал единственный способ выражения глубокой благодарности – алкоголь во всех его проявлениях. Но зная, что Майкл практически не пьёт, Боря оказался в безвыходном положении. В конце концов, он купил в «Академкниге» три тома рассказов О. Генри на английском языке. А также пару бутылок вина – на всякий случай.
Майкл растрогался: оказалось, что это его любимый автор. На радостях он даже согласился выпить.
Ребята сидели в пустой читалке, пили винцо с копчёным колбасным сыром и рассуждали на тему иностранных языков.
– Чего ты зациклился на этом английском? – искренне возмущался Боря. – Ты ж его лучше училки знаешь. Двигай дальше! Европейские языки – они же все на базе латыни. Тебе не трудно будет… А потом можно и для экзотики что-нибудь подучить – скажем, японский или китайский. Я вот ещё годик повожусь с английским и к итальянскому приступлю…
Майкл удивлённо качал головой, но соглашался. Потом обсудили вопрос призвания вообще и своего, в частности. В результате пришли к неожиданному выводу: надо было всё-таки поступать в иняз.
– Положение критическое, – заметил Боря. – Что будем делать?
В конце концов, друзья решили не превращать жизнь в трагедию и продолжить обучение в скучном мединституте. А языки пусть останутся отдушиной… Вино подошло к концу… Было далеко за полночь. И ребята, согреваемые грандиозными планами и радужными надеждами, пошли спать, обещая друг другу непременно стать полиглотами.
«Не корысти ради, в токмо волею пославшей мя жены…»
Шурка Рудаков, для друзей просто Рудак, а для недругов – и вовсе чудак на букву «М», с треском завалил зачёт по латыни. И беда не в том, что не сдал с первого раза. С кем не бывает, а в том, что даже не представляет, как к проклятому зачёту подступиться. Латынь была той заколдованной крепостью, которую он не мог взять ни стремительным штурмом, ни долгой осадой. Преподавательница Васильева Леся Ивановна – женщина дородная и, как большинство полных людей, добродушная и вполне миролюбивая. Но только до тех пор, пока кто-то не начинал путать священные падежные окончания пяти латинских склонений. Тогда она чувствовала, что её великая любовь к латыни оскверняется неофитами и профанами, и зверела, ну просто как гладиатор на арене Колизея.
Вся группа уже сдала латынь неделю назад и мирно готовилась к сессии. И только Шура по-прежнему приобщался к истории латиноговорящего мира и мужественно штудировал древние пословицы и поговорки. Но чем больше он учил, тем яснее понимал, что запомнить всё это не сможет никогда. Что может быть ужаснее утраченной надежды?.. Шура сидел, тупо уставившись в обшарпанную стену общаги, и в его воспалённом воображении живо рисовались картины в стиле Страшного суда… Провал на зачёте, ещё провал. «Под трибунал пойдёшь!» – кричит декан голосом Папанова. Господи, приснится же такая гадость!.. Шура поднял голову и увидел соседа по общежитию, Бродягу, который по-хозяйски, как у себя дома, отрезал полбулки хлеба и уже собирался отхватить здоровенный кусок докторской колбасы. Тут Шурка проснулся окончательно и укоризненно заметил:
– Ты бы хоть разрешения спросил…
– Так ты же спал… – удивился Бродяга. – Сон дело святое. А во-вторых, ты что – против?
Шура шумно вздохнул:
– Нет, конечно… не против. – И тут он снова вспомнил о не сданном и висящем над ним, словно родовое проклятье, зачёте.
– Что с латынью-то делать? – вопрос не был обращён лично к Бродяге и сказан был просто так, в окружающее пространство, как крик души и глас вопиющего в пустыне…
Однако Бродяга – человек конкретный. Обернулся, будучи уже в дверях, и неожиданно спросил:
– Хочешь, я с училкой поговорю?
– И что ты ей скажешь? – удивлённо спросил Шурка.
Действительно, предложение звучало довольно необычно.
Как правило, за студента может попросить декан, куратор, физрук, наконец…
– Ну… что ты учишь, стараешься, да только языки тебе трудно даются… – не задумываясь, ответил Валера. – Она как бы сжалится над тобой…
– То есть что, я тупой? – обиделся Шура.
– Если ты действительно умный, то корона с тебя не свалится, когда один раз тебя тупым назовут. А если и впрямь дурак – так сиди и учись!
«Наука сокращает нам опыт быстротекущей жизни», – огрызнулся Валерка. Он ушел, не закрыв дверь, не поблагодарив за еду и даже не попрощавшись. А Шура остался один на один с не решаемой проблемой. После интенсивной, но непродолжительной внутренней борьбы Шура добровольно пошёл к Валере и сделал официальный запрос на проведение операции под кодовым названием «lingva latina non penis canina», что в переводе на русский буквально означает: «латинский язык – не хер собачий!»
Хотя какая это, к чёрту, операция. Элементарная двухходовая комбинация, простая домашняя заготовка. Риск, можно сказать, нулевой. Так как Бродяга латынь уже сдал, причём Лесе Ивановне лично, то, с её точки зрения, мединститут благополучно окончил. И на почве древнего языка их пути уже никогда не пересекутся. А насчёт Шурки Валерка скажет, что визит этот – его личная инициатива, о которой Шура не знает, и не дай бог узнает. Потому что это подорвёт его веру в себя – с одной стороны. С другой – выработает вредную привычку искать обходные пути вместо того, чтобы тупо (т. е. честно) учиться. В самом худшем случае Леся Ивановна не проявит чуткости и глубокого понимания сложной студенческой души, и тогда Рудак продолжит углублённое изучение покойного языка…
Короче, заходит Бродяга в кабинет наставницы и бодро говорит:
– Pax tecum, Леся Ивановна! (Мир тебе! – лат.)
Леся Ивановна легко узнала собственного ученика.
– Здравствуйте… – сказала она и насторожилась. Несмотря на то что латынь Валера сдал и сдал хорошо, она за год знакомства с ним усвоила: с этим парнем расслабляться не рекомендуется.
Он обернулся и крикнул, якобы обращаясь к кому-то в коридоре:
– Recedite, plebes! Gero rem imperialem! (Прочь, плебеи! Я по императорскому делу! – лат.).
Лицо Васильевой тотчас приняло счастливое выражение. Дело в том, что эта фраза не входила в необходимый лексический минимумом будущего врача. Следовательно, студент выучил её по собственной инициативе и, надо полагать, беззаветно любит латынь, так же, как и она. Что, впрочем, полностью соответствовало истине.
– Садитесь, Валерий… – милостиво сказала она. – Что привело вас ко мне?
Бродяга уселся и, сделав серьёзное и слегка печальное лицо, доверительно поведал простодушной наставнице трагическую историю о бедном студенте, которому не даются даже живые языки, не то что мёртвые. О том, как несчастный Шура Рудаков старается и учит ночи напролёт, грубо нарушая режим сна и отдыха. Как мучительно переживает неудачи, и, может быть, если, конечно, это возможно, Леся Ивановна слегка прикроет строгое недремлющее око справедливости и подпишет Шуре зачёт.
– Учит, говорите, ночи напролёт? – с большим сомнением в голосе спросила Васильева.
Валерка усердно закивал и добавил специально выученную для этого случая пословицу: Amat Victoria curam (Победа любит старание, – лат.) и Amicus certus in re incerta cernitur (Верный друг познается в беде, – лат).
– Вы настоящий друг! – воскликнула Леся Ивановна с чувством, и стало ясно – дело сделано…
Тогда Бродяга первый раз понял, как легко и, главное, приятно просить за кого-то другого. «Поставьте, пожалуйста, троечку, ну что вам, жалко…» – это звучит гадко и унизительно, если просишь для себя. Совсем другое дело, если просишь за друга. Ты вдруг становишься благодетелем, Робин Гудом и Дон Кихотом одновременно. Преподаватель, видя искреннее желание помочь, тоже загорается и искренне желает проявить благородство. В общем, Валерке понравилось.
Следующий случай не заставил себя ждать. У Феди Кравца, или просто Федоса не шёл немецкий язык. Ну, то есть вообще. Он учил, правда – учил. Но то ли потому, что искренне ненавидел этот язык, то ли действительно не давался он ему, а только Федос уже дошёл до ручки. Забросив все предметы, кроме немецкого, разумеется, безуспешно учил тексты наизусть. И он таки с горем пополам выучил их. Однако если перебить его (а преподавательница – вот зараза! – всегда перебивала, исправляя какие-то мелкие, не принципиальные ошибки), то Федос тотчас сбивался и терял нить повествования. Поэтому отвечал он быстро, стараясь сказать как можно больше, прежде чем педантичная наставница остановит его. От волнения и спешки он делал те злополучные ошибки, которых так мучительно старался избежать… Как говорится, Circulus vitiosus (заколдованный круг) – неразрешимая проблема.
На этот раз Бродяга решил не оригинальничать и действовать по проверенной и хорошо зарекомендовавшей себя латинской схеме. Только слегка подредактировал название операции: «lingva germanska – non penis canina» (немецкий язык – не хер собачий! – лат).
– Главное, – сказал, волнуясь Федос, – чтоб она тебя сразу не выгнала. – Помолчал и с невольным уважением в голосе добавил: – Суровая баба, понимаешь…
