скачать книгу бесплатно
– Советую вам обратить внимание на труды античных авторов. У них бесконечно много достоинств. Во-первых, имена эти проверены временем. Во-вторых, у них нет родственников. И в-третьих, они прекрасны хотя б уже тем, что давным-давно умерли…
Тут его голос обычно мечтательно зависал, лицо разглаживалось, глаза заволакивала нездешняя дымка…
Ну как такой человек мог просить чего бы то ни было, у кого бы то ни было в этой земной жизни?
…А вот Миша Каценельсон, – философ, культуролог, парадоксалист, – тот, наоборот, заваливал потенциальных спонсоров камнепадом речи. Устремив на собеседника белое чернобровое лицо боярина с длинными волосами, которые частым беглым жестом он откидывал со лба и заводил за уши, Миша цитировал справочники и энциклопедии, сыпал именами давно сгинувших третьестепенных деятелей забытых литературных и прочих сообществ… Минут через двадцать одуревший спонсор впадал в летаргическое состояние и ослабевал настолько, что просто был не в состоянии вытащить чековую книжку или расписаться на бланке…
Миша был эрудирован настолько, что меня в разговоре с ним брала оторопь уже на третьей минуте; я как-то сникала перед этой лавиной информации, как перед бесчисленными томами «Британики». Вместе с тем Миша оказался вовсе не книжным червем: был азартен, боевит, постоянно с кем-то судился, причем сам себя защищал. И вообще, жил с полным своим удовольствием.
Сережа Лохман, безумный библиофил, коллекционер, разыскатель и издатель редких книг – просто не умел высиживать свои просьбы в приемных богатых фондов. Не было у него ни капли терпения, вернее, времени не было совсем: он должен был мчаться в типографию, где запускали тираж очередной редкой книги. И пока спонсоры рассматривали его просьбу на поддержку проекта, он бежал закладывать в ломбард единственное фамильное кольцо жены или продавал квартиру, потому что книга должна была выйти в срок, установленный Сережей самому себе. Учитывая этот невозможный характер, я кричала – «Пригласи, пригласи, пригласи!!!» – едва Маша докладывала, что явился Лохман и очень торопится.
За всех этих затрепанных гениев отдувалась Норочка Брук – женщина ослепительная, светская львица, вдова знаменитого актера. Она надевала деловой, но элегантный костюм и шла на прорыв, с очаровательной улыбкой выслушивая идиотские остроты председателей пузатых фондов, как бурлак, таща за собою всех этих ученых-не-от-мира-сего, так что поначалу даже забывалось, что Нора и сама по себе профессор, автор книг по истории хазар, президент объединения преподавателей высших школ «Научный Форум» – и прочая, и прочая, и прочая…
* * *
Рабочий день, как правило, начинался у меня с перебранки у бронированной проходной детского садика: Шая или Эдмон, стерегущие ворота нашей крепости, останавливали меня и осведомлялись – все ли в порядке, как прошла ночь, не заметила ли я чего странного или подозрительного, не получала ли звонков с угрозами, помню ли о приказе департамента Бдительности — не передвигаться самостоятельно по улицам Москвы и, наконец, когда я переставлю стол от окна, чтобы – не приведи Бог! – в случае чего меня не убили выстрелом в затылок?
Затем пробег по коридорам детского сада наверх, в отсек, где занимал три комнатенки мой департамент Фенечек-Тусовок.
И вот я садилась за стол, включала компьютер, щелкала «мышкой» и с неизменным почтительным изумлением наблюдала, как возникает на экране потешная летучая мышь в фуражке почтальона, и в мой электронный короб сыплются и сыплются приглашения, воззвания, письма, депеши из Иерусалима, афиши разнообразных, отнюдь не всегда еврейских, организаций и прочая шелупонь, чепуха, чушь и ветошь:
рассылка материалов «Народного университета» Пожарского;
рассылка национальной русской партии Украины о притеснениях, творимых украинскими националистами;
рассылка Чеченского Союза борьбы с оккупацией;
рассылка Панславянского Союза борьбы с засильем американо-сионистского спрута;
приглашение от Гройса явиться на банкет, посвященный учреждению Фонда Объединенных Еврейских Конгрессов;
приказ по департаменту Кадровой политики об увольнении Анат Крачковски и немедленном ее отзыве в Иерусалим;
приказ по департаменту Кадровой политики о восстановлении Анат Крачковски в должности и продлении ее деятельности на три месяца в связи с отсутствием достойной замены.
…Раскапывание завалов электронной почты прерывалось пулеметной очередью звонков. Я уворачивалась, как могла. Наконец поняла, что, не обучив своих ребят отчаянно и артистично врать, я буду погребена под лавиной посетителей, просителей, представителей и учредителей…
Весьма скоро мы выработали несколько нехитрых приемов.
Тот, на кого выходил очередной, жаждущий моей крови проситель, аккуратно и вежливо говорил, на всякий случай: – Она на совещании, а кто ее спрашивает? Одну минутку, я выясню – сможет ли она отвлечься.
Затем, на цыпочках вкравшись в мой кабинет: – Там этот старикан с проектом пирамиды-усыпальницы Рабина.
Или:
– …помните, дама, которая новый гимн Израиля пишет?
Или:
– …Лившиц, насчет генетической перелицовки палестинцев…
Я молча махала руками, хваталась за голову, закатывала глаза, и Костян или Маша, или Женя удалялись также на цыпочках:
– К сожалению, она на совещании у начальства по очень важному вопросу…
Но, бывало, меня заставали врасплох – когда по неосторожности я брала трубку сама.
Так напал на меня старикан, архитектор из Одессы.
Восьмидесятипятилетний могикан, – к моему изумлению, он продрался через колючую проволоку и минные поля нашей охраны и приволок несколько папок со своими проектами. Одна из них – огромная, из похожего на фанеру картона, долго не открывалась, он пыхтел, развязывал тесемки, попутно захлебываясь торопливыми объяснениями, кашляя, задыхаясь, впрыскивая в рот дозы ингалятора. Я, сама астматик, терпеливо и сострадательно все это пережидала.
Наконец во всю ширь письменного стола передо мной распахнулся павильон ВДНХ, украшенный звездой Давида.
– Что это? – спросила я, имитируя неподдельный интерес.
– Проект Третьего Храма на горе Сион, – проговорил он гордо. – Ищу спонсора.
– Строить? – кротко спросила я, не веря ушам своим.
– Пока нет! Издать альбом.
Правильно, что евреи установили запрет на изображение, подумала я. Знали своих.
Затем он долго демонстрировал коллажи, которые настрогал в великом множестве. Иные я даже помню: лодка, вроде индейской пироги, в которой в затылочек друг другу сидят на веслах десять мужчин…
– Тур Хейердал на «Кон-Тики»? – поинтересовалась я.
Он пояснил, что это – аллегория: предводители десяти потерянных израилевых колен плывут, устремленные в неизвестное будущее…
– А их разве по воде гнали? – удивилась я.
Он повторил невозмутимо:
– Это же аллегория…
На другом коллаже Главный раввин России Манфред Колотушкин и Главный раввин России Залман Козлоброд – смертельные враги в жизни – уходили, обнявшись, светлой дорогой к Храму, который сиял на горе Сион, как гигантская новогодняя елка. А там, наверху, раскрыв братские объятья, их ждал уже третий Главный раввин России, щадист Мотя Гармидер, которого ни тот ни другой, доведись им, не то что к Храму, – к бане близко бы не подпустили…
Наконец, на третьем коллаже – Главный раввин России Залман Козлоброд крепко обнял, вернее, вцепился в каменные Скрижали завета. Создавалось впечатление, что он только что получил их в вечное пользование неподалеку от своего поместья в Лефортово и – в отличие от Моисея – боится нечаянно разбить…
Глава 7. «Себя как в зеркале я вижу»
…Просыпаясь часа в три ночи и маясь до утра, я изобретала генеральный путь собственной деятельности, будила мужа, советовалась с ним, ссорилась, отчаивалась, вдохновлялась… Мне хотелось придумать что-нибудь этакое, новенькое, чего еще не было в Синдикате.
Собственно, работа с населением давно уже обрела традиционные формы: помимо колоссальных народных гуляний в табельные дни, помимо кружков, курсов по изучению чего бы то ни было, вечеров и лекций, фенечек и тусовок, каждый департамент практиковал выездные семинары, где в течение трех дней где-нибудь в загородном доме отдыха, пансионате или туристической базе заезжие израильские посланники и местные специалисты, заказанные и оплаченные в «Научном Форуме» у Норы Брук, обрабатывали пойманных в сети рыб по высшему разряду: программа таких семинаров составлялась наиплотнейшим образом, с получасовым перерывом на обед, так что желающим прокатиться за город на халяву приходилось отрабатывать и номера в тусклых обоях, и селедку под майонезом, и свежий воздух за окном.
Основным условием набора публики на такие вот тусовки было наличие мандата. Собственно, это был и основной закон Страны: взойти в Святую землю предков может человек, имеющий мандат на Восхождение… Этот самый мандат человеку обеспечивал его еврейский дедушка или бабушка, – что уж говорить, условие щадящее. Ведь, положа руку на сердце или оглянувшись окрест, вы чаще всего найдете этот самый мандат не далее как у себя за пазухой… А если не найдете, то, значит, плохо ищете… Покопайтесь в родословной, пошукайте какого-нибудь прадеда-кантониста, какого-нибудь Семена Ивановича Матвеева, полного георгиевского кавалера, бывшего Шмуля Мордуховича… Ищите, говорю я вам, и обрящете… В девяностые годы, годы Великого Восхождения, мандаты покупались в синагогах, подделывались в паспортных столах, возвращались во многих семьях из небытия, из выкрещенного прошлого, из кантонистских легенд, из бегов, из потерянных паспортов, из подделанных военных билетов… В те, уже легендарные, годы сотрудникам Синдиката не приходилось рыскать по задворкам Советского Союза, чтобы выдать на-гора и засыпать в закрома Родине. Они работали, как черти, валясь от усталости с ног, отправляя в день по нескольку самолетов…
Ныне ситуация изменилась, и словно гончие ищейки, синдики прочесывали и прочесывали старые грядки, пытаясь раскопать давненько закопанные в землю мандаты на Восхождение, а иногда заново посеять и вырастить в человеке нечто такое… некое чувство… самоощущение такое, вот… ощущение чего-то такого, неопределенного, но жгуче волнующего, которое…
Короче: на чиновном жаргоне Синдиката это называлось национальной самоидентификацией, и я хотела бы взглянуть на прохвоста, который изобрел этот термин.
Меня и саму коллеги часто приглашали поучаствовать в таких вот семинарах.
В большинстве своем собирались там вполне приличные, даже интеллигентные люди, читатели книг, и моих, в частности; многие и сами пробовали писать – с каждого такого семинара я возвращалась с несколькими рукописями, выданными мне «на благосклонное прочтение»… Бывало, после выступления, затерев меня в угол в дребезжащем музыкой баре, кто-нибудь из этих симпатичных людей интимным тоном интересовался – нет ли у Синдиката хороших программ по Восхождению в Германию…
* * *
…Но я-то в своем привилегированном департаменте Фенечек-Тусовок ориентирована была на особую публику; я никого не должна была мучить обязательной программой, никого никуда не тягала, и вообще, работала не топором и зубилом, а скальпелем. Даже Яша в одном из своих летучих комиксов, нарисованных им на «перекличке синдиков» за те пять минут, пока я отчитывалась перед Клавдием за неделю, нарисовал меня в белом халате, стоящей над простертым, обнаженным ниже пояса пациентом. В одной руке я держала скальпель, в другой – эфирную маску, из моего рта выдувался пузырь со словами: «Вы напрасно боитесь, в моем департаменте обрезание делают незаметно и безболезненно»…
Словом, я просыпалась ночами, перебирая в уме всевозможные идеи. Мысленно называла это «постирушкой».
В конце концов сочинила несколько изящных, на мой взгляд, проектов. Например, проект семинара по искусству.
Наутро собрала свой департамент на еженедельное совещание. В кабинете у меня уже стоял к тому времени роскошный диван для посетителей, журнальный столик, кресла. По пути на работу я покупала печенье, Маша и Женя заваривали на всех чай… Эти совещания, а точнее, ор, колготня и ругань, проходили у нас довольно весело, и на наш хохот, бывало, забегал Яша, кое-кто из инструкторов департамента Восхождения, заскакивал Изя Коваль с новой моделью мобильного телефона, забредал Гурвиц, позвякивая тяжелой связкой ключей от рая…
– Ребята, – сказала я, как это ни смешно, волнуясь. – Главная новость: в конце месяца мы проводим небывалый семинар по проблемам искусства…
– А на кого ориентирован этот ваш семинар?! – завела, как обычно, Рома. – Кому адресован?
И тотчас зазвонил телефон. Маша взяла трубку. Я показала ей знаками: не могу, мол, занята, совещание, отсылай…
Но услышав голос в трубке, Маша вытаращила глаза, судорожно сглотнула и, пробормотав:
– Щас, Ной Рувимыч… – переключила кнопку на аппарате.
– Клещатик!!! – прошипела она.
Что-то смутное вспомнилось мне. Кафе в Иерусалиме, зеленый тент над столиком, пятна света на благородном стволе старой оливы… Что-то такое предостерегающее…
– Я же показала тебе – не могу! – удивленно сказала я Маше. – У нас совещание.
– Но ведь Клещатик!!! – сдавленно вскрикнула девочка. Судя по виду, она была готова грохнуться в обморок.
Я взяла трубку и услышала совершенно родственный голос:
– Здравствуйте, дорогая… Простите, что влезаю в ваши напряженные будни, посреди совещания…
Я пожала плечами. Откуда этот господин мог знать о совещании? Услышал мои слова? Но ведь Маша успела переключить телефон, я точно видела…
– Ничего-ничего, – любезно проговорила я. – Слушаю вас…
– …Ной Рувимович, – подсказал он… – А мы ведь с вами давно уж должны познакомиться. Опять же и повод подходящий – ваша прекрасная идея семинара по искусству…
Я оцепенела.
Да, за завтраком я советовалась с мужем – кого позвать на наш семинар из российских художников и искусствоведов, кого пригласить из Израиля… Но больше никому, просто никому не успела сказать ни слова, вот, до последней минуты.
Я внутренне заметалась. Спросила растерянно:
– Откуда вы знаете о семинаре?
– Слухом земля полнится! Вы человек у нас заметный, так что… – он еще говорил что-то тем же задушевным тоном… Я не знала, что и подумать.
– …а вот сегодня, днем, смогли бы мы встретиться, пообедать где-нибудь?
– Вы имеете в виду где-то в городе?
Он рассмеялся:
– Да уж, не в Синдикате… У меня, знаете, печень не казенная.
Действительно, на обед к нам, в Синдикат, с часу до двух привозили алюминиевые баки из ближайшей столовой Метростроя, и мы обреченно жевали прибитые котлеты, обугленную печенку и макароны, липкие и тягучие, как смертная тоска…
– Я заеду за вами в три, – сказал Ной Рувимыч, – а там уж мы решим – куда податься. – И повесил трубку.
В сильнейшем замешательстве я обвела глазами своих подчиненных. Напряглась и вспомнила почти дословно разговор с моим предшественником на террасе иерусалимского кафе. «Пусть все твои чувства, все мысли и все позывы твоего естества замрут… и встанут дыбом…»…
– Ну вот, – проговорила Рома почти удовлетворенно. – А я все ждала – что это Клещатик запаздывает! Целых два месяца дал вам свободно гарцевать… Видать, чего-то опасается.
– Что ж вы молчали?! – воскликнула я. – Ну, рассказывайте!
Все они загалдели, перебивая друг друга, поправляя, вскакивая и вставляя какие-то замечания, совершенно мне непонятные. Из всего этого коллективного объяснения поняла я вот что:
Ной Рувимович Клещатик со своей фирмой «Глобал-цивилизейшн» уже много лет был генеральным подрядчиком Синдиката.
Его фирма, официальная, удобная и общеизвестная, как памятник Пушкину, проплачивала все затеи Синдиката безналичкой, – это было удобно всем; а затем уже Синдикат, с его неповоротливостью огромного ископаемого, спустя недели или даже месяцы оборачивался вокруг собственного хвоста и возвращал Клещатику долг, чаще всего в Иерусалиме, и совсем иной, вполне конвертируемой валютой.
Тень Клещатика нависала над Синдикатом, как статуя Свободы над Гудзоном. Любое мероприятие, любое деяние Синдиката в России осуществлялось через эту фирму – «и будешь ты ходить путями моими»… Без Клещатика немыслимо было снять зал, провести семинар, заказать автобус, поместить в гостиницу приезжих лекторов, купить в отдел ручки и салфетки. Вообще-то, объяснила осведомленная и опытная Рома, таких фирм навалом по всему миру, существуют они за счет своих – в целом небольших процентов за услуги… Но специфика существования Синдиката в России, балансирование, так сказать, в некоторых деликатных вопросах финансовой законности… с этим ведь такая морока! – тут они, как обычно, перешли на шепот, многозначительно округлив глаза и почти синхронно вывернув руки большими пальцами вниз: последний жест римлянина в Колизее.
Ничего не поняв, я уставилась в пол, на который они указывали… Наконец сообразила: с прошлой недели в «инструктажной», большой комнате на первом этаже прямо под нами, где обычно консультировали потенциальных восходящих, сидели и работали аудиторы из Налоговой инспекции… Мимо этой комнаты служащие Синдиката носились бесшумными валькириями, а главный бухгалтер нашего российского кошелька, Роза Марселовна Мцех, ходила торжествующая и гордая своей проницательной честностью. (Яша подозревал, что она-то и навела российских аудиторов на нашу избушку двуликого Януса. При этом на салфетке (дело происходило в нашей неказистой столовой за неказистым обедом) он мгновенно набросал двуглавого Ануса: пышную, как сдвоенные подушки, задницу с двумя отверстиями. В одно через огромную клизму Джеки Чаплин закачивал доллары, из другого с фонтанной мощью вылетали рубли; эту брешь и пыталась закрыть своим телом железняк-матрос Роза Марселовна.)
– Так вот, Клещатик, – продолжала Рома, – это гений финансовой законности, гроссмейстер игры на всех досках, какие только попадаются ныне в столице, виртуоз распутывания самых сложных узлов.
Но главное, – и в этом-то беда и закавыка, – главное, Ной Рувимыч Клещатик сам желает идейно участвовать в деятельности Синдиката, направлять, вдохновлять, инициировать. Бездна его проектов нашла применение в нашей организации.
– Зачем, – спросила я, – зачем ему это?
– А он увлекающийся человек, – ответила Рома, ухмыляясь. – Профессор, между прочим.
– Профессор чего?
– А какая вам разница? У него творческая жилка играет… Он, между прочим, и стихи пишет. Совместно с Фирой Ватник.
По таким мелочам, как семинары, сказала она, с нами работают его девочки, вышколенные, как солдаты, и у каждой из них тоже есть свои фирмы. Нас обеспечивает Ниночка. «Глобал-цивилизейшн», мегакомпания Клещатика, – это такая огромная матрешка, из которой вылупляются разнообразно и умело раскрашенные фирмы для любой надобности. Они рождаются и умирают, как далекие вселенные, поглощая немыслимые суммы, выделяемые Синдикатом на повседневную битву за Восхождение.
– …С другой стороны, – сказала Рома, – вам даже проще будет работать. Вот вы говорите, семинар. А как вы собирались приступить к этой затее?
– А чего там приступать! – раздраженно отозвалась я. – Приглашаем российских и израильских художников, звоним в дом творчества – в «Челюскинскую» или «Сенеж», – где есть литографские камни, заказываем номера и харч…
