скачать книгу бесплатно
Все начинается с любви…
Роберт Иванович Рождественский
Азбука-классика
Роберт Рождественский – один из самых известных русских поэтов второй половины ХХ века. Наряду с Е. Евтушенко, Б. Ахмадулиной, А. Вознесенским и Б. Окуджавой Рождественский вошел в «главную поэтическую обойму» поколения шестидесятников и стал символом «оттепели», эпохи свободы и романтических надежд на светлое будущее. Гражданственность и пафос, которые отличают многие стихи Роберта Рождественского, соединились в его творчестве с глубоко личным отношением ко всему происходящему, кристальной искренностью и чистотой душевных переживаний. «То, что я делал, я делал всегда честно. У меня никогда не было строчек от лукавого…» – с полным правом мог сказать о себе поэт. Стихи Роберта Рождественского нашли отклик у миллионов читателей, его книги выходили огромными тиражами, а песни, положенные на его строки с их особой щемящей интонацией, знала наизусть вся страна; большинство из этих песен поют до сих пор. Среди них «Мгновения», «Эхо любви», «Огромное небо», «Придет и к вам любовь», «Притяженье земли», «Песня о далекой родине», «Мои года» и многие другие.
В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.
Роберт Рождественский
Все начинается с любви…
Утро
«Приходить к тебе…»
А. К.
Приходить к тебе,
чтоб снова
просто вслушиваться в голос
и сидеть на стуле, сгорбясь,
и не говорить ни слова.
Приходить,
стучаться в двери,
замирая, ждать ответа…
Если ты узнаешь это,
то, наверно, не поверишь,
то, конечно, захохочешь,
скажешь:
«Это ж глупо очень…»
Скажешь:
«Тоже мне —
влюбленный!» —
и посмотришь удивленно,
и не усидишь на месте.
Будет смех звенеть рекою…
Ну и ладно.
Ну и смейся.
Я люблю тебя
такою.
Моя любовь
(Из поэмы)
Поэма началась в груди,
грудь разорвать грозя.
Теперь ее,
как ни крути,
не написать
нельзя.
Я ею бредил по ночам,
берег ее, как жизнь.
Я на руках ее качал
и повторял:
– Пишись!
Пишись! —
я требовал,
но мне
ответил ворох строк:
– Постой!
А был ли ты в огне?
Месил ли
пыль дорог?
Встречал ли ты в атаке смерть?
Привык ли ты дерзать?
И так ли знаешь жизнь,
чтоб сметь
о ней другим сказать?.. —
Сердце,
а что я знаю?
Ты подскажи мне тихо.
Знаю, что на Алтае
было село Косиха.
Было село —
я знаю —
крошечного значенья…
В речке вода парная
после грозы вечерней…
Сердце,
а что я помню?
Лес голубой стеною.
Помню – уходят кони
через село в ночное.
Помню еще я:
мама
на руки поднимала…
Сердце,
но это ж мало!
Это же очень мало!
Возле глухой ограды
чуть шелестит отава…
Сердце,
а может, правда,
я не имею права?
Пусть, затихая,
песня
будет на жизнь в обиде —
что расскажу я,
если
очень немного
видел.
Если мир перед глазами
был на диво мал…
Мы о нем узнали сами
и из сказок мам.
Нам о нем твердили в школе:
чуть ли не с шести
мы учили,
что такое
дальние пути,
что такое гнев и жалость,
что такое честь…
Мы учились.
Нам казалось:
это
жизнь и есть.
Мы учились,
а вглядеться —
окажусь я неучем,
потому что,
кроме детства,
и сказать-то не о чем.
Вновь иди,
слова ищи
за семью широтами…
Вышли в жизнь товарищи
слишком желторотыми.
Вышли в жизнь романтики,
ум
у книг занявшие,
кроме
математики,
сложностей не знавшие.
…Впервые взаправду дорога качала,
впервые мечты повели за собою,
впервые любовь
подсказала начало
поэмы,
которая стала судьбою.
Сквозные вокзалы
и запахи дыма,
гудков паровозных протяжная медь,
слова,
что я говорил любимой,
мне приказали
сметь.
«Слова бывают грустными…»
Слова бывают грустными,
слова бывают горькими.
Летят они по проводам
низинами,
пригорками.
В конвертах запечатанных
над шпалами стучат они,
над шпалами,
над кочками:
«Все кончено.
Все
кончено…»
Письмо домой
Мама, что ты знаешь о ней?
Ничего.
Только имя ее.
Только и всего.
Что ты знаешь,
заранее обвиня
ее в самых ужасных грехах земли?
Только сплетни,
которые в дом приползли,
на два месяца опередив меня.
Приползли.
Угол выбрали потемней.
Нашептали и стали, злорадствуя, ждать:
чем, мол, встретит сыночка
родная мать?
Как, мол, этот сыночек ответит ей?
Тихо шепчут они:
– Дыму нет без огня. —
Причитают:
– С такою семья – не семья. —
Подхихикивают…
Но послушай меня,
беспокойная мама моя.
Разве можешь ты мне сказать:
не пиши?
Разве можешь ты мне сказать:
не дыши?
Разве можешь ты мне сказать:
не живи?
Так зачем говоришь:
«Людей не смеши»,
говоришь:
