скачать книгу бесплатно
Покидая Тобольск, Царственные страстотерпцы не знали, куда их увозят и что ожидает их в будущем. До окончания земной жизни им оставались считаные дни – самые трудные и страшные, – те, что будут пережиты в Екатеринбурге – городе, с которым к 1918 году оказались связаны и судьбы тех, кто так или иначе был причастен к решению участи России ХХ столетия.
В марте 1918 года в Екатеринбурге, во 2-й городской тюрьме находился в заключении бывший министр Временного правительства князь Г. Е. Львов. Всего лишь год назад он подписывал постановление об аресте Николая II и Александры Федоровны, а в апреле 1917 года на заседании Четырех Дум восклицал: …да не смутятся робкие сердца перед русской свободой! Свобода, я в тебе никогда не усумнюсь[64 - См.: Солженицын А. Красное колесо. Т. 10. С. 139.]. Вспоминал ли князь эти слова в екатеринбургской тюрьме теперь, когда Уральская областная ЧК обвиняла его самого в «контрреволюционной деятельности» против советской власти, в том числе и «в заговоре» с целью освобождения Царской семьи? Он вышел из тюрьмы в начале июня 1918 года и, едва избежав смерти, эмигрировал. Всю оставшуюся жизнь в изгнании Львов тосковал по России, окончив свои дни во Франции[65 - Князь Г. Е. Львов был арестован в последних числах февраля 1918 г. в Тюмени, куда, отстранившись от политических дел, он перебрался для занятий коммерцией. 19 марта его доставили в Екатеринбург. Выйдя на свободу, князь Львов представил следствию белых ценные свидетельства о положении Царской семьи в Тобольске и Екатеринбурге. Эти сведения он получил от князя Долгорукова, лакея Седнева и дядьки Наследника Нагорного, находившихся вместе с семьей под арестом, а в Екатеринбурге оказавшихся в той же 2-й тюрьме, что и Львов: в ней содержались «политические». Вскоре эти трое близких к Царской семье были расстреляны. Я встречался с ними постоянно в тюрьме, – говорил Львов, – во время прогулок, во время работ в огороде (см.: Российский Архив. Вып. 8. Док. 53. С. 209).Наши современники – исследователи Г. Кинг и П. Вильсон в своей книге «Романовы: Судьба царской династии» пытаются поставить под сомнение сам факт этих встреч, а соответственно и свидетельства о последних днях Царской семьи. Кинг и Вильсон хотят убедить читателей в том, что в доме Ипатьева жизнь Царской семьи не являлась тяжелейшим испытанием, как утверждал Львов со слов свидетелей. Они считают, что князь Львов не мог видеться в тюрьме ни с кем из названных им лиц, поскольку освободился еще до их поступления. Но Кинг и Вильсон допускают ряд ошибок, в частности заявляя, что уже осенью 1918 г. Львов сообщил следствию Белой армии об убийстве Романовых и их слуг. Документов, подтверждающих это заявление, в следственных материалах нет, но есть протокол допроса князя Львова, давшего в качестве свидетеля показания следователю Н. А. Соколову лишь в 1920 г., в Париже. Кроме этого протокола существуют свидетельства и официальные документы о периоде заключения князя в екатеринбургской тюрьме, по-видимому совсем неизвестные Кинг и Вильсону. Для того чтобы опровергнуть их ложную точку зрения, достаточно было бы сослаться на воспоминания чекиста Кабанова: Вместе с царем, из Тобольска в Екатеринбург, прибыла и его свита, в числе которой были: гофмаршал, князь Василий Александрович Долгоруков, генерал и граф Татищев. По прибытии их в Екатеринбург, их сразу поместили в Дом Предварительного Заключения. С ними вместе, в одной камере находились князья Голицын и князь Львов… <…> По решению Уральского Областного Совета, Долгоруков и Татищев были расстреляны. Согласно того же Постановления, Голицын и Львов были освобождены… (Выступление Кабанова А. Г. Хабаровск, 1964 г. [Расшифрованная магнитофонная запись] РГАСПИ. Ф. 588. Оп. 3. Д. 15. Л. 4. Стенограмма беседы расшифрована в 1993 г.) В постановлении, подписанном членами Следственной комиссии Войковым, Поляковым и Чуцкаевым, князю Львову было предъявлено обвинение в «активной борьбе с большевиками». Постановление датировано 4 июня 1918 г., а Нагорный и Седнев оказались в тюрьме в конце мая, следовательно, у князя Львова была возможность видеться и беседовать с ними. С трудом, при помощи влиятельного заступничества он «не бежал», как утверждают Кинг и Вильсон, а был освобожден из заключения в первой половине июня 1918 г.].
В Екатеринбурге постигла смерть Всероссийское Учредительное собрание – надежду русских демократов. В ноябре 1918 года стены старого епархиального училища уральской столицы приютили последнее открытое пленарное заседание членов съезда учредиловцев. После Омского переворота они, не видя ясно, откуда грядет наибольшее для России зло, вступили на путь непримиримой борьбы с адмиралом Колчаком. Текст распространяемого ими в Екатеринбурге воззвания гласил: …напрасно реакционеры и монархисты надеются на успех своих преступных замыслов. Не одни социалистические партии, но вся демократия, все честные и любящие родину граждане не допустят возврата к прошлому, к восстановлению монархии, каким бы не назывался самодержец: Николай II, Михаил II или Колчак I[66 - См.: Плотников И. Ф. Гибель Всероссийского Учредительного собрания: Трагические события на Урале и в Сибири. 1918 г. Екатеринбург, 2002. С. 69.]. За свое ослепление учредиловцы заплатили жизнью. Ф. Ф. Феодорович, депутат Учредительного собрания, возглавивший в Иркутске восстание против Верховного правителя, арестовавший Колчака и выдавший его большевикам, так и не нашел у них покровительства, он умер опальным, в ссылке[67 - См.: Там же. С. 85.]. А в дальнейшем большевики истребили всех примкнувших к ним и вступивших в РКП(б) учредиловцев. Так, член Учредительного собрания Е. Е. Колосов, перешедший на сторону большевиков и боровшийся с Колчаком, расстрелян коммунистами в 1938 году: по иронии истории он был убит в тюрьме города Омска – бывшей столице Колчака[68 - См.: Там же. С. 92.].
К месту гибели Царской семьи имели отношение не только представители антибольшевистского лагеря, но и вершители судьбы Романовых – большевики, связанные с Екатеринбургом своим тюремным прошлым. В 1912 году после ареста сюда сослали в административную ссылку Я. Юровского, в 1913 году здесь был арестован и содержался в тюрьме Филипп (Шая) Голощекин. После Февральской революции в Екатеринбург приехал Яков Свердлов и проживал в апреле 1917 года на квартире Юровского. С Уралом Свердлова сближала прежняя революционная деятельность: после революции 1905 года Свердлов отбывал в Екатеринбурге срок наказания. Сидевших по общему делу боевиков и уголовников он «доучивал» в камере, и, видимо, в связи с этим его переводили из одной тюрьмы в другую.
За поведением Свердлова в екатеринбургской тюрьме наблюдал социал-демократ, марксист, Н. А. Чердынцев, оставивший дневниковые записи. Он поражался жестокости Якова и низости его ума и сердца. Одним из любимых развлечений Свердлова в камере была охота на крыс, которой он и руководил: крыс, пиная сапогами, сталкивали в отхожее место или «казнили» через повешение. С того времени за Свердловым закрепилось прозвище Яшка-х улиган[69 - См.: Плотников. И. Ф. Правда истории: Гибель Царской Семьи. Екатеринбург— М., 2003. С. 474–475.]. Тогда никто не мог и предположить, что имя этого «хулигана» войдет в историю[70 - В 1924 г. в Екатеринбурге прошли бурные дискуссии с требованием заменить в названии города «терзающее пролетарский дух» имя царицы Екатерины. Предложенных вариантов названий было несколько: Красноград, Реваншбург, Местеград. В результате город переименовали в Свердловск по фамилии одного из большевистских лидеров, причастных к убийству Царской семьи. Историческое название Екатеринбургу возвратили осенью 1991 г.].
Государь Николай II глубоко страдал, предчувствуя надвигающуюся смерть, и ехать в Екатеринбург не хотел. В своих сдержанных, кратких дневниковых записях он по этому поводу почти ничего не отметил, однако свидетельство о его отношении к революционной Уральской столице сохранилось. Прапорщик отряда особого назначения охраны Царской семьи П. М. Матвеев, сопровождавший Николая II в последней поездке, в записках-воспоминаниях передает свой разговор с Государем, состоявшийся при приближении к Екатеринбургу:
В это время вижу, Николай Романов выходит из купе… <…> …Обращается ко мне и говорит: «Простите, Петр Матвеевич, я у Вас без разрешения отломил кусок черного хлеба». Я предложил Романову белой булки, которую ребята купили на одной из станций, т. к. знал, что горбушка хлеба, лежащая на столике нашего купе была суха до последней степени и ее уже несколько раз собирались выбросить на станции собакам.
Но я посмотрел на Романова и увидел, что он сильно взволнован и грызет корку наверно больше от волнения.
Надобно вообще заметить, что после поворота поезда со станции Любинской в противоположную сторону, Романов все время явно волновался и по-видимому не мог найти себе места. И хотя действительная причина от него скрывалась, а поворот поезда был объяснен случайным повреждением одного из железнодорожных мостов на прежнем пути, очевидно Романов догадывался, что его везут уже не в Москву[71 - Из сведений, полученных следователем Н. А. Соколовым от Б. М. Капниста, известен рассказ проводника вагона, в котором ехала Царская чета. По его словам, в дороге Государыня не выходила из купе и все время плакала (см. об этом: Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 277. С. 507; Российский Архив. Вып. 8. Док. 58. С. 246).].
Поезд стал замедлять ход. Романов вдруг меня спрашивает: «Петр Матвеевич, этот вопрос определенно решен, что я останусь в Екатеринбурге?» Получив от меня утвердительный ответ, он сказал: «Я бы поехал куда угодно, только не на Урал». Я ему тогда задал вопрос: «А что же, Николай Александрович, не все ли равно, ведь в России везде Советская власть». Но на это он мне сказал, что все-таки остаться на Урале ему очень не хочется и, судя по газетам, издающимся на Урале, как например по «Уральской рабочей газете», Урал настроен резко против него[72 - ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 149 а. Л. 164; см. также: Последние дни Романовых: Документы, материалы следствия, дневники, версии / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. Свердловск, 1991. С. 247.].
В воспоминаниях Матвеев описал происшедший в дороге случай, который ему, революционно настроенному охраннику, показался смешным:…при пересадке еще произошел один маленький курьез: когда Романов высаживался из подводы, крестьянин, по-сибирски «челдон», правивший лошадью, каким-то образом узнал, что он вез на своей подводе бывш. царя. Выходя из кошевы, Романов подошел к везшему его крестьянину и спросил: «Что же, дядя, лошадки-то эти твои?» Тот снял шапку и низко поклонился, а на глазах у него были слезы. Он ответил: «Да, царь-батюшка, это лошадки-то мои, вот господь привел провести Вас на моих родных». Романов поблагодарил и пошел садиться на другую подводу.
Я подошел к этому крестьянину и спросил: «Что же ты, старый, плачешь-то». Он мне ответил: «Что, как же, батюшка, мне не плакать, ведь смотри, вот господь привел провести на моих-то лошадках самого царя-батюшку». Эх, темнота деревенская, когда ты наконец вполне сознаешь, каким злом является царское самодержавие[73 - ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 149 а. Л. 157–158; см. также: Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 245–246.].
Подкупающая простота деревенского мужика обескуражила Матвеева. Но проявление столь искренней, благоговейной любви, так редко встречавшейся в последние дни заточения Государя, этот сочувствовавший большевикам охранник мог расценить только как «политическую отсталость». При большевиках любое проявление внимания, даже просто корректное отношение к бывшему правителю России было небезопасным: это могло поставить в разряд врагов новой власти кого угодно, даже самых преданных ей революционеров. Так, комиссар Яковлев[74 - Настоящее имя комиссара В. В. Яковлева – К. А. Мячин, позже он жил также и под именем К. А. Стоянович.], вывозивший по заданию Москвы членов Царской семьи из Тобольска в Екатеринбург, приобрел себе репутацию ни много ни мало царского «верноподданного» и «германского агента» именно за относительно учтивое обращение с арестованными Николаем II и Александрой Федоровной. Исполнителем «воли немецкой власти» считал Яковлева и следователь Н. А. Соколов, хотя следственные материалы не давали оснований для такого вывода[75 - Более того, у следователя Соколова в протоколах находим немало свидетельств, подтверждающих строгое следование комиссара Яковлева заданию большевистской Москвы. Об этом рассказали оставшимся вместе с Царскими детьми Теглевой, Эрсберг, Мельник (Боткиной) и другим стрелки и офицеры, сопровождавшие Царскую чету в Екатеринбург, а затем вернувшиеся в Тобольск. Существует еще один документ-свидетельство из самой большевистской среды: Н. Сакович, бывший при большевиках комиссаром здравоохранения, присутствовал на собрании Урал-совета по вопросу переезда Царя на Урал и дал следствию следующие показания:…я остался и был очевидцем отвратительных сцен: например, был возбужден вопрос, кем не упомню, о том, чтобы устроить при переезде бывшего Царя крушение. Вопрос этот даже баллотировался, и было решено перевезти из Тобольска б. Государя в Екатеринбург. Помню, я случайно узнал, что по вопросу о перевозке б. Царя в Екатеринбург была какая-то переписка с центром большевистской власти и от центра было ясно сказано, что за целость б. Государя Екатеринбургские комиссары отвечают головой (см.: Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 44. С. 82).]. В своих постановлениях в качестве аргумента Соколов неоднократно подчеркивал: …ввиду данных предварительного следствия, коими выясняется поведение комиссара Яковлева при Августейшей Семье… <…> …Видно, что обращение его с Государем Императором носило характер почтительности[76 - Российский Архив. Вып. 8. Док. 80. С. 294; Док. 108. С. 359.].
Почтительность, как известно, никогда не была свойственна большевикам, из-за нее со времен гражданской войны и возникли легенды об «агенте Германии», «интеллигентном комиссаре», «дворянине» или «морском офицере» Яковлеве. Тем не менее неблагородное происхождение посланника большевистского Центра (Яковлев был выходцем из крестьянской семьи) заметили многие из окружения Николая II. Например, Сидней Гиббс говорил Соколову: Яковлев не показался мне интеллигентным человеком, а интеллигентным матросом[77 - Российский Архив. Вып. 8. Док. 31. С. 108.]. И Александра Теглева считала, что он производил впечатление человека полуинтеллигентного[78 - Там же. Док. 32. С. 126.]. Однако наиболее точно определил социальное происхождение загадочного комиссара и охарактеризовал его нрав лакей Цесаревича Сергей Иванов: Яковлев, по-моему, человек не «привилегированный». Он мне казался рабочим, но из развитых[79 - Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 239. С. 406.]. А вот в момент отъезда, – говорил опытный Царский слуга, – я наблюдал отношение Яковлева к Государю. Государь поехал в одной шинели. Яковлев мне сказал: «Принесите ему что-нибудь». Я не понял, про кого говорит Яковлев, и спросил его: «Кому?» Он пренебрежительно махнул рукой в сторону Государя и сказал: «Ну, как его? Этому…» и махнул рукой[80 - Там же. С. 405.].
Образ комиссара Яковлева оказался окружен таинственностью. Способствовали этому как недостаточность и малоизвестность фактов из его биографии, так и сама сложная политическая эпоха, сформировавшая у его современников узкое, упрощенно-классовое представление обо всем. И поэтому мало кому было известно, что комиссар Яковлев, вопреки метаниям на протяжении всей жизни, до последнего дыхания оставался большевиком. В истинном отношении Яковлева к Царской семье – безусловно, большевистском – легко убедиться, читая его воспоминания. Вот каким запомнился ему момент отъезда из Тобольска: Николай Романов как-то растерянно переходил от одного к другому и какими-то судорожными движениями крестил своих дочерей. Его надменная жена сдерживала слезы дочерей. Каждый ее жест, каждое слово говорили о том, что не надо показывать своей слабости перед «красным врагом». Она попыталась было еще раз показать свой характер, заявив, что выберет экипаж по своему усмотрению.
– Садитесь, куда вам приказывают, – было ей ответом, и с того момента она почти всю дорогу хранила упорное молчание[81 - Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 67.].
Воспоминания П. М. Матвеева сохранили для нас весьма характерную деталь в поведении Императрицы, подмеченную им еще во время пребывания Царской семьи в Тобольске: При расставании они все плакали, Александра Федоровна оставшихся дочерей целовала и крестила. Надо сказать, что она имела привычку крестить детей даже тогда, когда они просто выходили гулять днем в сад[82 - ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 149 а. Л. 151.]. Из-за весенней распутицы переезд из Тобольска в Екатеринбург был жутким и очень тяжелым. П. М. Матвеев сообщает о том, в каких условиях ехала Царская чета: На станциях при остановках нам трудно было узнать друг друга, весенняя дорожная грязь от лошадиных копыт до того забрызгивала все лицо, что буквально не оставалось чистого места, таким же черномазым ехал с нами и Николай Романов, лица его почти не было видно. От грязи не убереглась и Александра Федоровна, несмотря на то, что ее карета была вплотную закрыта. От этой грязи не было возможности сразу отмыться по приезде на место. <…>…Чем дальше, тем мы все больше становились похожими на каких то негров, до того все лицо было залеплено грязью[83 - Там же. Л. 154.].
В дороге на отряд, сопровождавший Царскую семью, готовилось покушение уральских боевиков с целью ее захвата или беспощадной расправы над ней. Ради осуществления своего плана уральцы готовы были уничтожить и всех сопровождавших, даже московского комиссара. …В случае открытого столкновения, – читаем в воспоминаниях Яковлева, – мы, конечно, справились бы, но стоило бы это таких жертв, каких не стоит вся вместе взятая трехсотлетняя династия Романовых[84 - Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 60.].
В апреле 1918 года для большевистского правительства была очевидна целесообразность сохранения жизни Царской семье в связи с дипломатическими отношениями с Германией, как было очевидным и то, что при удобной ситуации с Романовыми необходимо покончить. Из донесения Яковлева, отправленного из Тюмени на имя Свердлова, становится ясным – убийство было предрешено: Только что привез часть багажа (в телеграфной переписке Яковлев называет Царскую семью «багажом» или «грузом». – Н. Р.). Маршрут хочу изменить по следующим чрезвычайно важным обстоятельствам. Из Екатеринбург[а] в Тобольск до меня прибыли специальные люди д[ля] уничтожения багажа. Отряд особого назначения дал отпор – едва не дошло до кровопролития. <…>
<…> У Екатеринбурга, за исключением Голощекина, одно желание – покончить во что бы то ни стало с багажом. Четвертая, пятая и шестая рота красноармейцев готовят нам засаду.
Если это расходится с центральным мнением, то безумие везти багаж в Екатеринбург. <…> Предлагаю свои услуги в качестве постоянного комиссара по охране багажа вплоть до ликвидации[85 - Алексеев В. В. Гибель царской семьи: мифы и реальность: Новые документы о трагедии на Урале. Екатеринбург, 1993. С. 58.].
«Ликвидация», то есть уничтожение, убийство, – термин, однозначно понимаемый в среде революционных боевиков, в той среде, которая и взрастила Яковлева как профессионального террориста. Угроза убийства Царской семьи вместе с охранявшим его отрядом была столь велика, что даже видевший многое на своем веку комиссар Яковлев, который всегда, словно эквилибрист, балансировал на грани жизни и смерти и писал о себе, что с начала революционной деятельности его неотступно преследовала пуля и намыленная веревка, – не только опасался препятствий к исполнению задания, но и боялся за собственную жизнь. В телеграмме на имя военного комиссара Уралоблсовета Голощекина Яковлев предупредил его: …у Вас в Екатеринбурге течение среди отрядов сильно[е], чтобы уничтожить багаж. Ручаетесь ли Вы охранить этот багаж? Помните, что Совет [Народных] Комиссаров клял[с я] меня сохранить. Отвечайте подробности лично[86 - Там же. С. 60.]. Местоимение «меня», как видим, в телеграмме ключевое.
Ненавистью к Августейшим особам были одержимы не только большевистские руководители Урала: с не меньшей силой она проявилась и в среде простонародья, встречавшего в Екатеринбурге поезд с бывшими правителями России. У охранника Матвеева, очевидца событий, читаем описание этой встречи: …я вышел из вагона. Тут мне представилась такая картина: со всех сторон города толпы народа бегут на станцию, узнав, что привезли бывш. царя и царицу.
Перед нашим поездом была выставлена цепь солдат, но справиться с этой многочисленной толпой было весьма затруднительно. Собравшиеся екатеринбуржцы требовали показать им Николая и «Николашиху», как они говорили…[87 - ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 149 а. Л. 165; см. также: Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 248.]
В подобных же красках передана картина встречи и в воспоминаниях комиссара Яковлева. Когда нас увидели, – писал он, – стали требовать вывести Николая и показать им. В воздухе стоял шум, то и дело раздавались угрожающие крики: «Задушить их надо! Наконец-то они в наших руках!» Стоявшая на платформе охрана весьма слабо сдерживала натиск народа, и беспорядочные толпы начали было надвигаться на мой состав. Я быстро выставил свой отряд вокруг поезда и для острастки приготовил пулеметы. К великому моему удивлению, я увидел, что во главе толпы каким-то образом очутился сам вокзальный комиссар. Он еще издали громко закричал мне:
– Яковлев! Выведи Романовых из вагона. Дай я ему в рожу плюну!
Положение становилось чрезвычайно опасным. Толпа напирала и все ближе подходила к поезду. Необходимо было принять решительные меры. Я отправил к начальнику станции Касьяна с требованием немедленно поставить между платформой и составом какой-нибудь товарняк, а наш поезд отправить на станцию Екатеринбург-2.
Крики становились все более грозными. Чтобы на время, пока придет Касьян, образумить толпу, я как можно громче крикнул своему отряду:
– Приготовить пулеметы!
Это подействовало. Толпа отхлынула, по моему адресу тоже полетели угрожающие крики. Тот же вокзальный комиссар исступленным голосом вопил:
– Не боимся мы твоих пулеметов! У нас против тебя пушки приготовлены! Вот, видишь, стоят на платформе!
Я посмотрел в указанную им сторону. Действительно, там шевелились жерла трехдюймовок и кто-то около них копошился. Пока я таким образом обменивался любезностями, стараясь так или иначе выиграть время, вернулся Касьян, который, несмотря на всю происходящую суматоху, добился от начальника станции исполнения нашего требования. <…> Через несколько минут мы были уже отделены от бушующей толпы стеной вагонов. Послышались крики и ругань по адресу машиниста товарного поезда, и, пока толпа перебиралась в нашу сторону через буфера товарняка, мы, имея уже прицепленный паровоз, снялись с места и исчезли в бесчисленных путях Екатеринбургской станции, а через 15 минут были в полной безопасности на Екатеринбурге-2[88 - Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 71–72.].
Неудивительно, что при таких настроениях в городе, о которых по газетным публикациям, напомним, было известно и самому Государю, нашлось немало охотников охранять Царя «от побега»: рабочие-охранники гордились своей исключительностью и оказанным им «доверием и честью». В воспоминаниях Авдеева, первого коменданта дома Ипатьева, обращают на себя внимание приведенные им реплики в адрес арестованного Николая II. По ним можно судить об отношении бывших подданных к низвергнутому Императору: Вся охрана бывш. царя, поставленная большевиками, состояла… исключительно из рабочих и преимущественно из металлистов.
<…> Когда кто-либо из охраны появлялся на заводе, рабочие всегда встречали предупреждением: «Смотрите хорошенько, не прозевайте Николая, а то и на завод к нам не показывайтесь». <…> На металлургическом заводе бывш. Злоказова, где я одновременно состоял и комиссаром завода, устроили митинг и потребовали, чтобы я сделал информацию о том, как содержится бывш. царь, его семья и т. д. Дальше на этом собрании были вопросы, почему так долго возятся с бывш. царем, почему он сидит не в обыкновенной царской тюрьме, а живет в барском доме со всем инвентарем и пр., а также: достаточно ли принято мер, чтобы он не сбежал. Помнится ярко выступление одного старика рабочего на том митинге, который говорил, что у нас есть поважнее дела, чем охрана кровопийцы народного. Надо вот завод перестраивать, со снарядов переходить на полезное дело, на продукты мирного строительства, а тут оторвали полторы сотни самых нужных людей на заводе. И дело стоит, и люди там бездельничают[89 - Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 103–104. Воспоминания Авдеева, как и многих других непосредственных свидетелей, совсем не согласуются с данными книги Р. Вильтона «Последние дни Романовых». Ее автор, не считаясь с действительным ходом событий, всячески старался скрыть факт участия русских людей в охране и убийстве Николая II и приукрасить их роль, с явной тенденцией оттенить при этом «красных евреев». Так, Вильтон писал, что в доме Ипатьева стража была составлена наскоро: Выбрали, довольно случайно, нескольких рабочих Исетского завода и Злоказовской фабрики, живших в слободах (Вильтон Р. Последние дни Романовых. М., 1998. С. 36).]. Таков отзыв рядового русского человека о своем Царе, причем поразительно, что подобное сказано не молодым рабочим, а стариком!
В историю гибели Царской семьи, особенно екатеринбургского периода, вкралось немало фактических ошибок, искажений и просто фантазий. Это было обусловлено недостатком точных данных у авторов, которые первыми писали на «Царскую тему», а также и тем, что большинство из них и их последователей не знали так называемых красных источников – документов, исходивших от непосредственных участников преступления. Мы постараемся на примерах показать, что эти свидетельства из первых рук существенно проясняют и дополняют истинную картину событий, происходивших в Екатеринбурге в июне – июле 1918 года.
В книге Роберта Вильтона[90 - Вильтон Роберт (Альфредович), корреспондент английской газеты «Таймс» в Петрограде, был привлечен генералом Дитерихсом к работе в следственной группе Н. А. Соколова и назначен заведующим фотолабораторией.], ранее других написавшего об убийстве Романовых, находим мнение о том, что Царская семья в последний период комендантства Авдеева почувствовала облегчение и что сам он будто бы смягчился по отношению к узникам. Такого же взгляда вслед за Вильтоном придерживался и близкий к нам по времени автор известного очерка об истории гибели семьи Романовых П. Пагануцци. Он писал: И начали смягчаться сердца русских тюремщиков, и даже такого отпетого человека, как Авдеев. Он позволил на свой риск, скрыв это от Чрезвычайки, доставлять монашкам продукты из Новотихвинского монастыря и даже попросил принести Императору (так и назвал) табаку[91 - Пагануцци П. Правда об убийстве Царской Семьи. М., 1992. С. 52.]. А вот как о том же рассуждает сам Р. Вильтон: Помощь наладилась на глазах ничего не замечавших советских властей. Очевидно, все русские караульные потворствовали, ибо достаточно было бы одного несогласного, и Голощекин всё бы узнал.
Монахини по соглашению с Авдеевым, чтобы не вызывать подозрения, приходили в мирском платье. Семья получала молоко, масло, овощи; на долю Государя доставляли немного табаку, которого Он уже давно был лишен[92 - Вильтон Р. Последние дни Романовых. М., 1998. С. 39.].
Людям, любящим Россию, довольно трудно смириться с тем, что ее же сыны издевались над своим бывшим Царем и унижали его. Но примем правду такой, какая она есть. У коменданта Авдеева читаем: Местный женский монастырь обратился с ходатайством о том, чтобы доставлять продукты для семьи Романовых.
После обсуждения в областном исполкоме (обратите внимание! – Н. Р.) было решено разрешить им это делать, чтобы проследить за намерениями черносотенцев и учинить строгое наблюдение за арестованными[93 - Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 97.].
Наивность утверждения, якобы продукты доставлялись тайно, без согласования с Чрезвычайкой, разоблачается и воспоминаниями Юровского: По части питания, – говорил он, – они (Царская семья. – Н. Р.) во-первых получали, обед, ужин из советской столовой, т. е. из столовой Горсовета, во-вторых, значительный период они много получали всяких продуктов из женского монастыря, это последнее надо полагать, им было разрешено в целях обнаружения связи с организациями, принимавших меры к освобождению… <…> Правда не все приносимое им передавалось…[94 - Совещание старых большевиков по вопросу пребывания Романовых на Урале. Свердловск. 1 февраля [19]34 г. [Машинописная расшифровка стенограммы выступления Я. М. Юровского]. ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 150. Л. 7 об.]
Показания сестер Ново-Тихвинского женского монастыря следователю Соколову свидетельствуют не только о фактах воровства у Царской семьи, но даже и вымогательства самим комендантом Авдеевым. Послушница Антонина (Трикина) рассказывала: Как-то сам Авдеев сказал нам, что Император нуждается в табаке и просит прислать ему табаку. <…> Мы и табаку доставали и носили. Все от нас всегда принимал или Авдеев или его помощник. Как, бывало, мы принесем провизию, часовой пустит нас за забор к крыльцу. Там позвонят, выйдет Авдеев или его помощник и все возьмут. Авдеев и его помощник очень хорошо к нам относились, и никогда ничего мы худого от них не слыхали[95 - Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 228. С. 392.]. Еще бы! Особенно если учесть, что после гибели Николая II среди его вещей был обнаружен не табак – Государь им не пользовался, – а большое количество первоклассных папирос, которые достались охранникам в изобилии. Пьянице-коменданту ничего не стоило обманом заставить сестер монастыря приносить табак, – конечно же, для нужд большевиков, – тогда как Государь угощал Авдеева папиросами. Последнее стало известно из воспоминаний Юровского. Спустя годы, описывая обстановку в Ипатьевском доме, он упрекал Авдеева за «настроение распущенности»: Насколько разложение зашло далеко, показывает следующий случай: Авдеев обращаясь к Николаю, называет его – Николай Александрович. Тот ему предлагает папиросу, Авдеев берет, оба закуривают и это сразу показало установившуюся «простоту нравов»[96 - ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 150. Л. 5.].
Однажды Авдеев, видя простодушие послушниц и ревностное желание послужить Царской семье, обратившись к ним, сказал: «Теперь Алексею Николаевичу лучше. Нельзя ли рому принести?» Мы и рому принесли небольшой флакончик[97 - Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 229. С. 393.], – свидетельствовала на допросе у Соколова послушница Мария (Крохалова). Невозможно себе представить, чтобы кто-либо из членов семьи Романовых, находившихся в положении арестантов, притесняемых, нуждавшихся в продуктах первой необходимости, обратился с такой двусмысленной просьбой к кому бы то ни было, а тем более к монахиням. Личные же контакты насельниц монастыря с узниками дома Ипатьева были исключены. Никаких очных встреч никогда не происходило. Для доказательства этого (и одновременно опровержения современных домыслов, согласно которым Царственные особы передавали монахиням в дар иконы или драгоценности[98 - Вероятно, поводом для этих вымыслов стал следующий исторический факт: летом 1918 г. в Екатеринбурге появился посланник семьи Толстых И. И. Сидоров, монархист, приехавший в город с целью оказать Царской семье материальную помощь. Он должен был передать в дом Ипатьева и письма для Романовых от семьи Толстых, и икону в футляре. Однако З. Толстая на допросе о результатах поездки, со слов Сидорова, показывала следующее: Он рассказал нам, что проникнуть к Царской Семье лично он не мог: это было абсолютно невозможно (см.: Российский Архив. Вып. 8. Док. 90. С. 309). Сидоров пытался сделать это и через сестер Ново-Тихвинского женского монастыря, но безрезультатно. Монахиня Августина, непосредственно общавшаяся с Сидоровым, обстоятельно поведала об участи иконы, предназначавшейся в дар Романовым: Иван Иванович хотел, чтобы через нас Царской семье были переданы письма и икона в футляре. Но в то время, когда он был у нас в Екатеринбурге, сделать этого было никак нельзя. Поэтому эту икону и письма он оставил нам, чтобы мы передали все это, когда будет можно. Однако передать все это и потом мы не могли. Так все это у нас и осталось. Упоминавшуюся икону и письма монахиня Августина представила следователю Соколову во время допроса (см.: Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 227. С. 391).], сохранившиеся якобы до наших дней) приведем еще одно свидетельство. Оно принадлежит прокурору Пермского окружного суда П. Я. Шамарину: Пища в первое время доставлялась Царской семье в готовом виде из какой-то советской столовой. Она состояла из супа, мяса и молока. Ее приносили какие-то девушки. Доставлялись некоторые продукты также из местного монастыря. Их приносили монахини. Ни девушки эти, ни монахини к семье не допускались. От них все приносившееся отбиралось караульными[99 - Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 265. С. 474.].
Откровенное воровство продуктов командой Авдеева позднее стало очевидным и для Царской семьи. Государь в своем дневнике на третий день после смены Авдеева новым комендантом – Юровским – записал: Ю[ровский] и его помощник начинают понимать, какого рода люди окружали и охраняли нас, обворовывая нас. Не говоря об имуществе – они даже удерживали себе большую часть из приносимых припасов из женского монастыря. Только теперь, после новой перемены, мы узнали об этом, пот. что все количество провизии стало попадать на кухню[100 - Дневники Императора… С. 684. Сохранена графика оригинала.].
Юровский был противником «снисходительности» и через два дня после вступления в новую должность дозволил послушницам приносить в дом Ипатьева только молоко. Этот палач-ревнитель не был вором[101 - Следователь Соколов, найдя яичную скорлупу в районе Ганиной ямы и сопоставив этот факт с показаниями послушниц из женского монастыря, обвинил Юровского в воровстве яиц, которыми якобы утоляла голод его команда на шахте в ночь после расстрела. Но в действительности Юровский не планировал ехать с трупами убитых в район шахты, и по своему положению он мог себе это позволить. Кроме того, Голощекин предлагал ему остаться в доме Ипатьева. Решение все же поехать самому Юровский принял уже ночью после убийства. Вразрез с версией Соколова идет и дневниковая запись Государыни в последний день жизни перед расстрелом: Каждое утро комендант приходит к нам в комнаты, наконец через неделю принес яйца для
(см.: Мейлунас А., Мироненко С. Николай и Александра: Любовь и жизнь / пер. С. Житомирской. М., 1998. С. 619).] и, в отличие от Авдеева, ничего из приносимых продуктов не присваивал, – он умел держать себя с достоинством. Но при Юровском надежды Царской семьи на смягчение режима не оправдались, и хладнокровная жестокость нового коменданта причиняла им не меньше страданий, чем развращенность его предшественника.
Р. Вильтон считал, что причиной смены Авдеева послужило его сочувствие к заключенным, и поэтому писал: Пока русские караульные обращались с арестованными плохо, «начальство» ничего не изменяло. Пьянство осложнялось систематическим грабежом вещей, принадлежащих пленникам… Голощекин делал вид, что ничего не замечает.
Но вот русские меняют свое поведение. <…> …Они смягчились… <…> Невероятная кротость и страдальческое смирение Семьи возбуждали у охраны сначала сомнения, потом раскаяние, а затем и жалость. <…> …Не исключая самого Авдеева[102 - Вильтон Р. Указ. соч. С. 38–39.]. Согласно с точкой зрения Вильтона рассуждал и Пагануцци, называя воровство лишь предлогом для замены авдеевской охраны: Организаторы злодеяния не были уверены в преданности русских рабочих внутренней стражи. Поэтому, придравшись к мелкой краже Царского имущества, совершенной Мошкиным, его арестовали, Авдеева сменили[103 - Пагануцци П. Указ. соч. С. 52.].
Как же всё происходило в действительности? Для того чтобы обрисовать положение таким, каким оно было, обратимся к документам. Следственная власть допросила охранника Анатолия Якимова. Из протокола его допроса узнаем следующее: Про Царя он (Авдеев. – Н. Р.) тогда говорил со злобой. Он ругал его, как только мог, и называл не иначе, как «кровавый», «кровопийца». <…> Авдеев был пьяница. Он любил пьянство и пил всегда, когда можно было. Пил он дрожжевую гущу, которую доставал на Злоказовском заводе. Пил он и здесь, в доме Ипатьева. С ним пили и эти его приближенные. Когда последние переселились в дом Ипатьева, они стали воровать царские вещи. Часто стали ходить в кладовую и выносить оттуда какие-то вещи в мешках. Мешки они вывозили и в автомобиле, и на лошадях. Возили они вещи к себе домой по квартирам. Пошли об этом разговоры. <…> Говорили об этом и на фабрике Злоказовых, указывая определенно как на воров на Авдеева и Люханова. Это, конечно, так и было[104 - Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 199. С. 335–337.].
Если мы примем определение П. Пагануцци «мелкая кража» как соответствующее действительности, то трудно не изумиться суровости наказания за нее: по свидетельству заводской работницы Евдокии Межиной, после обнаружения подлинных масштабов воровства часть красноармейцев арестовали, а другую – не допустили к охране Царской семьи. После этого рабочие Злоказова, – показала Евдокия, – на собрании вынесли порицание тем рабочим-красноармейцам, которые заворовались в охране, и даже вынесли такое постановление, что они за это воровство могут искупить свою вину только кровавыми ранами. После такого постановления красноармейцы-охранники уехали на фронт[105 - Там же. Док. 55. С. 91–92.].
Подтверждается факт изгнания Авдеева с должности коменданта именно за неуемное воровство и воспоминаниями Родзинского. Чекист Исай Родзинский, составитель подложных писем Николаю II от имени офицера[106 - Они были написаны Родзинским на французском языке под диктовку комиссара снабжения П. Л. Войкова.], неоднократно посещавший дом Ипатьева, рассказывал: Коменданта Авдеева я застал немного. Там вот что пошло, растаскивать вещи стали. Вещи раньше были на руках у царя. И у семьи [Романовых] начали таскать вещи. Охрана там состояла из рабочих Верхисетского, да и он сам (имеется в виду Авдеев. – Н. Р.) кажется оттуда был. Одним словом, в частности, стали появляться, скажем, с мальчика, с этого Алексея (Цесаревича. – Н. Р.) на рабочих ребятах. Растаскивать стали. Ну, обошлись так круто. Авдеева сняли. Пошел он красноармейцем, на фронт его отправили…[107 - Запись беседы с Родзинским И. И. в Радиокомитете. 1964 г. [Расшифрованная маг
тофонная запись] – РГАСПИ. Ф. 588. Оп. 3. Д. 14. Л. 26.]
Для того чтобы еще нагляднее изобразить натуру Авдеева, процитируем отрывок из протокола А. Якимова: Если, бывало, в отсутствие Авдеева кто-нибудь из Царской семьи обращался с какой-либо просьбой к Мошкину, тот всегда говорил, что надо подождать возвращения Авдеева. Когда же Авдеев приходил и Мошкин передавал ему просьбу, у Авдеева был ответ: «Ну их к черту!» Возвращаясь из комнат, где жила Царская семья, Авдеев, бывало, говорил, что его просили о чем-либо, и он отказал. Это отказывание ему доставляло видимое удовольствие. Он об этом радостно говорил. Например, я помню, его просили разрешить открывать окна, и он, рассказывая об этом, говорил, что он отказал в этой просьбе.
Как он называл Царя в глаза, не знаю. В комендантской он называл всех «они». Царя он называл Николашкой.
Я уже говорил, что он, как только попал в дом Ипатьева, так начал таскать туда своих приближенных рабочих. А потом они вовсе перекочевали в дом, когда их поперли из комитета и совета. Все эти люди бражничали в доме Ипатьева, пьянствовали и воровали царские вещи. Раз Авдеев напился до того пьяный, что свалился в одной из нижних комнат дома. Как раз в это время пришел Белобородов и спросил его. Кто-то соврал из приближенных Авдеева и сказал Белобородову, что Авдеев вышел из дома. А в нижний этаж он попал тогда после посещения в таком пьяном виде Царской семьи, он в таком виде ходил к ней. Пьяные, они шумели в комендантской комнате, орали, спали вповалку, кто где хотел, и разводили грязь[108 - Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 199. С. 339. Комендантская находилась на том же самом этаже, на котором держали арестованных, то есть совсем рядом с их комнатами, и, безусловно, при столь близком соседстве узники не могли не испытывать потрясений от безудержных оргий охраны.].
О поведении охраны в период комендантства Авдеева и постоянной грубости по отношению к Царской семье в следственных материалах Соколова сохранилось немало сведений. Так, камердинер Т. И. Чемодуров, некоторое время находившийся в доме Ипатьева, рассказывал о том, что на Пасху у заключенных был маленький кулич и пасха, комиссар пришел, отрезал себе большие куски и съел[109 - Российский Архив. Вып. 8. Док. 31. С. 112.]. Чемодуров называл Авдеева главным лицом в доме Ипатьева и говорил, что Авдеев относился к Семье отвратительно[110 - Там же. Док. 78. С. 292.].
Капитан Малиновский, описывая атмосферу, в которой жила Августейшая семья в тот период, привел следующие эпизоды: Какой-то гимназист снял однажды своим фотографическим аппаратом дом Ипатьева. Его большевики сейчас же «захлопали» и посадили в одну из комнат нижнего этажа дома Ипатьева… <…> Сидя там, этот гимназист наблюдал такие картины. В одной из комнат нижнего этажа стояло пианино. Он был свидетелем, как красноармейцы ботали[111 - Ботать – качать, болтать, колебать, стучать ногами в широких сапогах.] по клавишам и орали безобразные песни. <…> Был случай разрыва гранаты где-то около дома Ипатьева. <…> …Это дурно отразилось на душевном состоянии Наследника[112 - Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 213. С. 368.].
Итак, как можно видеть из документов, действительной причиной отстранения Авдеева от должности послужило не сочувствие Царской семье, не «сомнения, раскаяние и жалость», а очевидное для всех пьянство и воровство как самого коменданта, так и охраны.
С назначением Юровского на должность коменданта Р. Вильтон связывал и все произошедшие перемены, в частности выселение охранников из особняка Ипатьева в соседний дом Попова: Все изменилось в доме, – писал Вильтон. – Красногвардейцы были переселены на другую сторону переулка и стали нести караульную службу лишь снаружи дома; все внутренние посты были доверены исключительно «латышам»[113 - Вильтон Р. Указ. соч. С. 40.]. Данное утверждение Вильтона обнаруживает его предвзятое отношение: искажая факты, он скрывает подлинную причину переселения красноармейцев в дом Попова. Это переселение произошло не при Юровском, а гораздо раньше, еще при коменданте Авдееве, и вызвано было, по показаниям А. Якимова, вот чем: Наше переселение в дом Попова произошло по нашему требованию. В особенности на этом настаивали сысертские рабочие. К ним, как к дальним от города, приезжали жены. А между тем, в доме Ипатьева они останавливаться не могли, так как туда никого не пускали. Вот поэтому нас всех и перевели в дом Попова[114 - Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 199. С. 336.].
Если доверять Пагануцци, то может сложиться мнение, что во внутренней охране дома Ипатьева преобладали «нерусские» люди и что команда, призванная из ЧК для расстрела, состояла исключительно из иностранцев. Он пишет об этом, выделяя тему национальности как центральную: …в дом Ипатьева привели новых, не русских тюремщиков. <…> Затем прибыло еще десять человек, и, поселившись внизу, они приняли на себя внутреннюю охрану дома. Медведев этих тюремщиков считал «не нашими». <…> …Все эти десять человек чекистов являлись «омадьяренными» немцами (австрийцами)[115 - Пагануцци П. Указ. соч. С. 52.]. Таким образом, из текста Пагануцци представляется, что с назначением Юровского в доме Ипатьева оказались одни «нерусские» и что П. С. Медведев считал их «не нашими». Но справедливости ради заметим – в протоколах допроса Павла Медведева нет даже подобных выражений. Впрочем, они есть в показаниях его жены Марии Медведевой, но совсем в другом виде:…в них (в Царск у ю семью. – Н. Р.) начали стрелять и всех до одного убили. Стрелял и мой муж. Он говорил, что из сысертских принимал участие в расстреле только один он, остальные же были не «наши», т. е. не нашего завода, а русские или не русские – этого мне объяснено не было[116 - Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 64. С. 113.].
А вот что относительно национального состава команды, прибывшей из ЧК незадолго до расстрела, показал на допросе Якимов: Действительно, через несколько дней люди из Чрезвычайной следственной комиссии прибыли в дом Ипатьева. Их было 10 человек. <…> …Всем тогда было известно, что прибыли все эти люди из чрезвычайки из Американской гостиницы. Из числа прибывших пятеро были не русских, а пятеро русских. Я категорически утверждаю, что пятеро из них были именно русских людей: они, эти пятеро, все были самые русские люди, говорили по-русски. Остальные же пятеро по виду были не русские. По-русски, хотя говорили, но плохо.
<…> Хорошо я знаю, что /одному из русских/ фамилия была Кабанов. Это я весьма хорошо помню и положительно это удостоверяю. <…>
Всех этих прибывших из Американской гостиницы людей мы безразлично называли почему-то «латышами». Нерусских мы называли потому «латышами», что они были не русские. Но действительно ли они были латыши, никто из нас этого не знал. Вполне возможно, что они были и не латыши, а, например, мадьяры. Среди нас же все эти десять человек, в том числе и пятеро русских, просто назывались «латышами». <…> Пожалуй, неверно не будет, если сказать, что было у нас три партии: вот эти самые «латыши», злоказовские рабочие и сысертские. К «латышам» Юровский относился как к равным себе, лучше относился к сысертским и хуже к нам. Различное отношение его к нам и к сысертским объяснялось тем, что нас он причислял к тем же рабочим со Злоказовской фабрики, которые были изгнаны вместе с Авдеевым[117 - Там же. Док. 199. С. 337–338.].
Итак, среди десяти чекистов внутренней охраны, которые и участвовали затем в расстреле, было пять русских и пять латышей. Как же повели себя эти пятеро иностранцев во время убийства? Комендант Юровский в своих ранних, 1922 года, воспоминаниях писал: Когда я распределял роли, латыши сказали, чтобы я избавил их от обязанности стрелять в девиц, так как они этого сделать не смогут. Тогда я решил за лучшее окончательно освободить этих товарищей в разстреле, как людей неспособных выполнить революционный долг в самый решительный момент[118 - Юровский Я. Свидетельствую… С. 111.].
Годы спустя помощник коменданта Юровского Г. П. Никулин рассказал о своем участии в убийстве, отметив численное превосходство русских в расстреле: Причем он (речь идет о Я. М. Свикке. – Н. Р.) даже говорит о том, что, дескать… он был на прогулке – царь, его охраняли латышские (стрелки)… латыши. …Берзин и вот этот товарищ (имеется в виду Свикке. – Н. Р.), видимо, хотели… …Приписать честь охраны и расстрела царской семьи латышам, понимаете.
Они там были. Их несколько человек было, (которые) несли внутреннюю охрану. Но они даже отказались участвовать в расстреле.
Д. П. Морозов:
– Почему они отказались?
Г. П. Никулин:
– Они отказались потому, что, дескать, мы (латыши. – Н. Р.) встречаемся с ними (с дочерьми Николая II. – Н. Р.)… <…> Девушки проявляли такую, знаете, любезность. Может быть, особые улыбки расточали этим самым постовым. <…> Ну, струсили, я думаю, просто, чего там говорить. Конечно, я уж, например, с ними, как-никак, встречался каждый день и по утрам, и по вечерам. И водил их гулять. Однако, свой исполнить долг, должен был. И исполнил[119 - Запись беседы с Никулиным Г. П. в Радиокомитете. 1964 г. [Расшифрованная магнитофонная запись] РГАСПИ. Ф. 588. Оп. 3. Д. 13. Л. 47–48.].
Расхожее представление о том, что Николая II расстреливали не русские, а латыши или австро-венгры, сложилось в годы гражданской войны, когда белые расследовали обстоятельства гибели Царской семьи. Но это, как видим, не соответствует действительности[120 - Вопреки распространенному ошибочному мнению, что Царя убивали иностранцы и инородцы, в составе участников расстрела, установленном на основании анализа документов, русские люди были в большинстве (см. об этом: Плотников И. Ф. Правда истории).]. Иной вывод прочитывается и в указаниях прокурора Иорданского, составленных еще в январе 1919 года на основе данных предварительного следствия: …большинство охранников дома «особого назначения» были из рабочих Сысертского завода. В числе таковых, например, были Андрей и Алексей Стрекотины, Иван Петров и Иван Иванов Старковы, Николай Садчиков, Егор Столов, Константин Степанов Добрынин, Николай Зайцев, Сафронов, по прозвищу «Файка», Иван Таланов, Иван Котегов, Семен Турыгин и другие. По данным следствия многие из числа охранников являются соучастниками по делу, а некоторые из них принимали и весьма видное и деятельное участие в преступлении[121 - Российский Архив. Вып. 8. Док. 1. С. 11.].
Судя по приведенным выше документам, если из отказавшихся стрелять пяти чекистов-латышей все они были отстранены от расстрела Царской семьи, то, кроме единственного инородца – еврея по происхождению – Юровского, остальные убийцы-исполнители были русскими[122 - Вспомним об убийстве под Пермью великого князя Михаила Романова, в пользу которого отрекся Государь, – в числе его убийц были только русские люди.]. И сам Юровский, хорошо зная, что русские чекисты и рабочие, находившиеся в доме Ипатьева, составляли большинство, впоследствии писал: Разговоры о том, что царя и его семью нужно было разстреливать инородцам-латышам, что будто бы русские рабочие и крестьяне не могли дойти до разстрела, это разумеется чепуха, которой поверить могут только глупо и безнадежно тупые монархисты[123 - Юровский Я. Свидетельствую… С. 116.].
Так, не ведая, что творят, без сомнения и жалости сокрушали русские люди будущее своих судеб: Вы спрашиваете меня, почему я пошел караулить Царя, – говорил на допросе А. Якимов, вскоре скончавшийся в Иркутской губернской тюрьме. – Я не видел тогда в этом ничего худого. <…> Царя я считал первым капиталистом, который всегда будет держать руку капиталистов, а не рабочих. Поэтому я не хотел Царя и думал, что его надо держать под стражей, вообще в заключении, для охраны революции[124 - Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 199. С. 338.].
Чем полнее открывается нам неистовая ненависть, излившаяся на Государя в последние дни его жизни, тем более поражает нас в Николае II подвиг христианского терпения и кротости. Чей взгляд может быть пристальнее взгляда врагов и чей язык – выразительнее их обличительного языка? Однако все противники Царя, наблюдавшие за ним в дни заключения, словно не замечая за собой, проговаривались и отмечали присущую ему простоту, сдержанность и незлобие. Это бросалось в глаза, иногда ошеломляло. Едва ли кто из посторонних и чуждых Романовым людей мог представить, что? в глубине души чувствовал бывший Император, для них он так и остался непостижимым. Поэтому, как правило, они приписывали исключительные качества Николая II ограниченности его ума.
Вспоминая период ареста семьи в Царском Селе, Керенский говорил о Государе:…в заключении Николай был большей частью в благодушном настроении, во всяком случае спокоен[125 - Российский Архив. Вып. 8. Док. 57. С. 243.].
…В нем поражало полное равнодушие ко всему внешнему, претворившееся в какой-то болезненный автоматизм[126 - Там же.]. В Тобольске комиссар Временного правительства В. С. Панкратов[127 - Следует оговориться, что, несмотря на принадлежность к партии эсеров и свое мятежно-революционное прошлое, В. С. Панкратов не испытывал ожесточенности к членам Царской семьи и относился к ним с уважением.] удивлялся выдержке Государя во время ссылки: При встрече он так хорошо владел собою, как будто бы эта новая обстановка не чувствовалась им остро, не представлялась сопряженной с громадными лишениями и ограничениями[128 - Мельник Т. Е. Воспоминания о царской семье и ее жизни до и после революции. Репр. воспр. изд. (б. г.) М., 1993. С. 127.]. И даже в Екатеринбурге, где для Царской семьи практически ввели уже тюремный режим, Николай Александрович, находясь второй год в заточении, не утратил бодрости духа. Вот отзыв о нем коменданта Авдеева: По его виду никогда нельзя было сказать, что он арестован, так непринужденно весело он себя держал[129 - Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 99.].
У главного исполнителя расстрела, Юровского, о Николае II сложилось такое мнение: Всякий увидев его, не зная кем он был, никто бы не сказал, что этот человек был много лет царем такой огромной страны[130 - ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 150. Л. 8 об.]. А говоря обо всех Романовых, заключенных в доме Ипатьева, Юровский вынужден был признать: Если бы это была не ненавистная царская семья, выпившая столько крови из народа, можно было бы их считать как простых и незаносчивых людей[131 - Юровский Я. Свидетельствую… С. 111.]. Общее впечатление о их жизни такое: обыкновенная, я бы сказал мещанская семья… <…> Сколько-нибудь долгое пребывание с ними, люди слабой настороженности, могли быстро потерять бдительность[132 - ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 150. Л. 8 об.]. Если посмотреть на эту семью по обывательски, то можно было бы сказать что она совершенно безобидна[133 - Юровский Я. Свидетельствую… С. 111.].
Однажды, – вспоминает комендант Авдеев свой разговор с Государем, – он задал вопрос, кто такие большевики. Я указал ему, что 5 депутатов-большевиков второй государственной думы были им сосланы в Сибирь, так что он должен знать, что за люди большевики, на что он ответил, что это делали его министры часто без его ведома.
Тогда я спросил его, как же он не знал, что делали министры, когда 9 января 1905 года расстреливали рабочих перед его дворцом, перед его глазами.
Он обратился ко мне по имени-отчеству и сказал: «Вот вы не поверите, может быть, а я эту историю узнал только уже после подавления восстания питерских рабочих»[134 - Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 101.].
Воспоминания надзирателей и палачей Романовых содержат не только общие впечатления о событиях, но и передают некоторые ценные подробности из жизни семьи в заточении. Так, у Авдеева узнаём, насколько прискорбно было Царской семье в Екатеринбурге понять, что они лишатся практически всей своей прислуги, которую уже и так вынужденно сократили в Тобольске. Несмотря ни на какие жалобы, просьбы и переговоры, из сорока пяти человек оставили только троих[135 - См.: Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 95–96. Или Авдеев неточен, или же в дальнейшем были приняты небольшие отступления от первого решения, поскольку некоторое время в доме Ипатьева, кроме доктора Е. С. Боткина, лакея А. Труппа, горничной А. Демидовой и повара И. Харитонова, находились К. Нагорный, И. Седнев и его маленький племянник Леня Седнев.]. В воспоминаниях Авдеева сохранился также и один неизвестный эпизод из бытовой жизни Царственных узников: Первые 2–3 недели еще были затруднения с арестованными в смысле стирки белья. Привыкли они менять белье ежедневно, и надо было всю эту массу белья тщательно просмотреть, прежде чем сдать прачкам, при возвращении – та же история. Для этого не было ни времени, ни людей, а следить за каждой мелочью приходилось очень напряженно.
Согласовали мы этот вопрос с тов. Белобородовым и предложили заняться этим делом, т. е. стиркой белья, самим дочерям бывш. царя совместно с Демидовой, да и на кухне дома удобно было отгородить помещение для прачечной. <…> Вначале Александра Федоровна, как всегда, протестовала, требовала, чтобы пропускали прачку, но т. к. соответствующего человека не было найдено, ей категорически отказали. После этого бывш. великие княжны обратились ко мне, чтобы им достать печатную инструкцию по стирке белья. Конечно, книжки, как стирать белье, нам было негде достать, и мы были в затруднении, но нас выручил один старик кузнец с фабрики Злоказова тов. Андреев – он вызвался проинструктировать их. И действительно, после оборудования прачечной т. Андреев оказался хорошим преподавателем, и дело со стиркой наладилось, с тем лишь только, что менять белье они стали пореже[136 - Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 98–99. В доме Ипатьева Великие княжны не только сами стирали, но и мыли посуду и даже готовили. В показаниях А. Белозеровой, знавшей об этом от охранника В. Логинова, читаем: Были случаи, что б. княжны стряпали сами лепешки, но они у них не выходили, тогда они просили красноармейцев показать им, как стряпают лепешки. Это свидетельство подтверждается и одной из дневниковых записей Николая II: Харитонов готовит нам еду… Дочери учатся у него готовить и по вечерам месят муку, а по утрам пекут и хлеб! Недурно! (см.: Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 54. С. 90; Дневники Императора… С. 683).].
Неожиданное, но правдиво переданное наблюдение взаимоотношений Царственных узников и близких им лиц находим и у Юровского: Мальчик Седнев настолько привык и обжился в семье, что ничего похожаго на лакейские услуги, оказываемые наследнику Русскаго престола не было. Часто своей игрой с собачкой, которая у них была, он приводил в раздражение Александру Федоровну. Он, однако, непокидал этого для него приятнаго занятия, часто отравлял состаяние Александры Федоровны[137 - Юровский Я. Свидетельствую… С. 111.]. Уже знакомый нам из писем и других источников жизненный распорядок Императрицы-пленницы нисколько не изменился в Екатеринбурге, что подтверждается и комендантом Авдеевым: …Александра Федоровна не сидела без дела. Она или вязала, или вышивала что-либо, часто сидела за чтением книг, но эти книги были все вроде жития святых[138 - Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 101.].
Без сомнения, подлинные события, рассказывающие о том, что? испытывали отрезанные от мира узники за двойным забором ДОНа[139 - – Дом особого назначения. Так называли большевики дом Ипатьева во время пребывания в нем семьи Романовых.], прочитываются во всех свидетельствах новых «хозяев жизни», ставших непосредственными очевидцами происходившего с Царской семьей в Екатеринбурге. Например, по воспоминаниям Юровского видно, каким утешением для арестантов служили прогулки: Однако, все прогулки они ждали с нетерпением. …И если это почему-либо задерживалось, кто-либо из дочерей прибегали спросить: «А что, скоро на прогулку?» – и убегали с радостью и кричали в дверь, что скоро идем гулять[140 - Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 262.].
Помощник коменданта Юровского Г. Никулин рассказывал:…на прогулке я, конечно, всегда наблюдал за ними. Это была, так сказать, моя неотъемлемая обязанность. [Но] я должен так, в порядке объективности, сообщить, что почти в редких случаях мне приходилось напоминать царю о том, что дескать… время прогулки истекло. А то, как правило, он всегда посматривал на часы и (по истечении времени прогулки) подходил тогда, и говорил:
– Пора?
– Пора[141 - РГАСПИ. Ф. 588. Оп. 3. Д. 13. Л. 21–22.].
Среди охранников ДОНа двое оказались знакомы бывшему Императору. Один из них, К. И. Украинцев[142 - Имя Украинцева неоднократно упоминается в дневниках Государя. Например, запись от 22 апреля 1918 г.: Вечером долго беседовали с Украинцевым у Боткина (Дневники Императора… С. 677).], прежде служил матросом на императорской яхте «Штандарт»[143 - Матросы императорских яхт «Штандарт» и «Полярная Звезда», считавшиеся наиболее преданными Царской семье, изменили ей в первые же дни революции. Многие из них, уходя, выкрикивали угрозы матросу «Штандарта» Климентию Нагорному, не пожелавшему присоединиться к ним и сохранившему верность Царю до смерти. Нагорный очень смело вел себя во время переезда из Тобольска в Екатеринбург; он решительно протестовал, выражая свое возмущение латышскому командиру Родионову, явившемуся инициатором воровства и притеснения Царских детей. А. Теглева, давая показания, привела слова Климентия, сказанные им о большевиках по прибытии в Екатеринбург: Меня они, наверное, убьют. Вы посмотрите, рожи-то, рожи-то у них какие! У одного Родионова чего стоит! Ну, пусть убивают, а все-таки я им хоть одному-двоим, а наколочу морды сам! В Екатеринбурге вскоре после заключения в тюрьму Нагорный был расстрелян (см.: Российский Архив. Вып. 8. Док. 32. С. 129).]. Другого, А. Г. Кабанова, Государь узнал при встрече во дворе дома Ипатьева благодаря своей исключительной зрительной памяти. Об этом рассказывал охранник А. Якимов: Однажды пришел я в комендантскую комнату и застал там Никулина и Кабанова. Никулин при мне спросил Кабанова, о чем он разговаривал в саду на прогулке с Царем. Кабанов ответил, что Царь спрашивал его, не служил ли он ранее в кирасирском каком-то полку. Кабанов, по его словам, ответил утвердительно и говорил, что, действительно, он в этом полку служил и однажды был на смотру этого полка, который тогда производился Царем. И Никулин, и Кабанов удивились еще тогда памяти Царя[144 - Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 199. С. 345.].
Алексей Кабанов был одним из тех чекистов, кто вместе с Юровским расстреливал Царскую семью, а в 1960-е годы, будучи в преклонном возрасте, он требовал себе от «родной партии» за этот «подвиг» персональную пенсию. Вспоминая о времени службы в доме Ипатьева на посту начальника пулеметной команды, Кабанов говорил, что Царь был не разговорчив во время прогулок, постоянно гулял только с дочерью Ольгой; причем они гуляли ускоренным шагом.
В одну из прогулок, Николай II обратился к постовому охраннику, чтобы убрать торф с тропинки, по которой царь гулял. На это охранник ответил бывшему императору:
– Ишь, какой барин! Убери сам!
После этого, Николай эту тропинку очистил сам, путем разбрасывания ногой, с тропинки, торфа[145 - РГАСПИ. Ф. 588. Оп. 3. Д. 15. Л. 3.].
Из дневниковых записей Императрицы известно, что она крайне редко выходила на прогулки и почти всегда оставалась в доме из-за плохого самочувствия. Однако знакомство с документами советского периода позволяет сделать предположение: одной из причин нежелания Александры Федоровны лишний раз выходить из комнат были оскорбления, нанесенные ей рядовыми охранниками. В воспоминаниях Кабанова об этом можно прочесть следующее: Бывшая царица Александра – среднего роста, рыжая, лицо слегка покрыто веснушками, некрасивая, затянутая, на прогулку не выходила, потому что ей, в первые дни нахождения в доме Ипатьева, охранники задавали вопросы: как она сожительствовала с Распутиным[146 - Там же. Л. 4.].
После расстрела Кабанов участвовал в сортировке царских вещей. Просматривая обнаруженные личные записи Великих княжон, он заметил: У всех дочерей царя были дневники. Несмотря на проходившие бурные события и, особенно, касающиеся их судьбы, в дневниках записывалось их самые обыденные моменты, как и с кем они стояли в церкви, с кем завтракали, прогуливались, и больше ничего. А ведь Ольге было уже 22 года![147 - Там же. Л. 6.]
Оставил свои воспоминания о членах Царской семьи и красногвардеец из охраны дома Ипатьева А. А. Стрекотин. Приведем один фрагмент, в котором рассказывается о запомнившихся ему прогулках бывшего Императора с сыном: Тяжелая, неизлечимая болезнь совершенно парализовала у царевича обе ноги, видимо, еще до революции, поэтому-то на прогулку его всегда на руках выносил сам царь. Осторожно приподнимет его, прижмет к своей широкой груди, а тот крепко обхватит руками короткую толстую шею отца, опустив, как плети, тонкие слабые ноги. Так царь вынесет его из дома, усадит в специальную коляску, потом катает его по аллеям. Остановится, наберет камешков, сорвет для него цветов или веточек с деревьев – даст ему, а тот как ребенок кидается ими в кусты[148 - Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 268–269.].
Любое мирное обращение Царских детей к охранникам вызывало у них раздражение, и Стрекотин не без досады пишет: Арестованные непременно старались вступать в разговоры с красногвардейцами. <…> Они часто начинали разговор так: «Нам скучно, в Тобольске нам было веселее, отгадайте, как зовут эту собачку?» Они всегда выводили с собой собак, находящихся при них.
Когда с такими разговорами они обратились к красногвардейцу Садчикову Николаю Степановичу, он грубо ответил: «Нечего мне зубы заговаривать, можете топать дальше». Испуганно переглянувшись, молча они пошли дальше по аллее. <…>
<…> Особенно тяжело было стоять на внутренних постах, вверху дома, где помещались арестованные, у выхода сверху во двор, здесь часто мимо поста проходили арестованные, останавливались, улыбаясь, начинали заводить разговоры с красногвардейцами…[149 - Там же. С. 269.]
Кроме грубых, хамских выходок со стороны охранников, были издевательства и иного рода. Из рассказов Чемодурова стало известно, что когда Августейшие Особы проходили куда-либо мимо часовых, те всегда умышленно щелкали затворами винтовок, нервируя Их. Государь как бы окаменел и не выдавал своего состояния, – говорил Чемодуров, – Государыня страдала и все молилась. Княжны нервничали[150 - Российский Архив. Вып. 8. Док. 26. С. 90.].
Когда княжны шли в уборную, Их там встречал постовой красноармеец и заводил с Ними «шутливые» разговоры, спрашивая, куда Они идут, зачем и т. д. Затем, когда Они проходили в уборную, часовой, оставаясь наружи, прислонялся спиной к двери уборной и оставался так до тех пор, пока ею пользовались[151 - Российский Архив. Вып. 8. Док. 78. С. 292–293.].
В доме Ипатьева узники не имели права свободно передвигаться даже по второму этажу, где они проживали, поскольку и здесь дежурили охранники; и каждый выход из комнат в уборную или ванную должен был оповещаться предупредительным звонком часовому, только таким образом они могли пользоваться уборной. Из всех членов Царской семьи Императрица единственная выражала свой протест нежеланием подчиняться этому унизительному установлению. Жена Николая, – писал участник расстрела Виктор Нетребин, – была очень упряма, и почти каждый раз приходилось вставать ей на дорогу, когда она выходила из своих комнат, так как не хотела придерживаться заведенного правила давать предупредительный звонок часовому[152 - Нетребин В. Н. Воспоминания участника расстрела Романовых. ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 149 а. Л. 209.].
