banner banner banner
Кадавр. Как тело после смерти служит науке
Кадавр. Как тело после смерти служит науке
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Кадавр. Как тело после смерти служит науке

скачать книгу бесплатно

Кадавр. Как тело после смерти служит науке
Мэри Роуч

Перед нами замечательное, порой даже веселое исследование необычной жизни наших тел после смерти. На протяжении двух тысяч лет человеческие трупы (иногда осознанно, иногда бессознательно) участвовали во многих важных и таинственных предприятиях. В своей необычайной книге Мэри Роуч описывает добрые дела в истории человечества, совершенные трупами, и рассказывает нам увлекательнейшую историю о том, что может произойти с нашими телами, когда мы с ними расстанемся.

Мэри Роуч. Кадавр.

Как тело после смерти служит науке

Моему замечательному Эду

Введение

Мне представляется, что состояние мертвеца чем-то напоминает состояние человека в круизном плавании. Большую часть времени вы проводите лежа на спине. Мозг отключен. Тело размягчается. Ничего нового не происходит, и от вас ничего не ждут.

Если бы мне пришлось отправляться в круиз, я бы выбрала путешествие на исследовательском судне, пассажиры которого также большую часть времени проводят лежа на спине с «пустой» головой, но все же определенным образом помогают в научных исследованиях. В таких путешествиях пассажиры знакомятся с какими-то новыми, неизвестными местами. Они получают возможность совершить что-то, чего не могли бы сделать в иной ситуации.

Мне кажется, нечто похожее возможно и в судьбе мертвого тела. Зачем просто лежать на спине, если можно сделать что-то интересное и новое, что-то полезное? В развитии любой современной хирургической процедуры – от пересадки сердца до изменения пола – принимали участие не только врачи, но и трупы, выполнявшие свою особую, конфиденциальную функцию. На протяжении двух тысяч лет человеческие трупы – иногда по воле самого человека, иногда невольно – были задействованы в решении самых важных научных задач и реализации многих странных предприятий. Трупы участвовали в апробировании первой гильотины во Франции, ставшей «гуманной» заменой повешению. С их помощью ученые разрабатывали технологию бальзамирования тела Ленина. Они присутствовали (на бумаге) на слушаниях в Конгрессе США, помогая принять решение о необходимости использования ремней безопасности. Они (точнее, их части) совершали космические путешествия, помогали аспиранту из Университета Теннесси пролить свет на явление спонтанного самовозгорания человека, подвергались распятию в парижской лаборатории, занимавшейся установлением подлинности Туринской плащаницы.

В обмен на приобретаемый опыт трупы соглашаются на достаточно серьезные испытания. Их расчленяют, разрезают, перекраивают. Но отметим важную вещь: им не приходится терпеть. Трупы – своего рода супергерои: они не уклоняются от выстрелов, выдерживают обрушение высотных зданий и лобовые удары автомобиля о стену. В них можно стрелять из пистолета, можно отрезать им ноги винтом быстроходного катера, но это их не побеспокоит. Им можно ампутировать даже головы, и это не приведет ни к каким последствиям. Они могут находиться одновременно в шести местах. Я принимаю точку зрения Супермена: стыдно не использовать подобные возможности на благо рода человеческого.

Эта книга о замечательных достижениях людей после смерти. Совершенные при жизни поступки давно забыты, но их посмертный вклад навсегда запечатлен на страницах научных книг и журналов. У меня на стене висит календарь с фотографиями из Музея медицинской истории Мюттера[1 - Музей Мюттера – знаменитый патолого-анатомический музей медицинского факультета Филадельфийского университета. – Примеч. пер.] в Филадельфии. На одной из страниц представлена фотография фрагмента человеческой кожи с проколами и разрезами. С помощью этого фрагмента кожи хирурги выясняли, какой шов более пригоден для приживления кожи – продольный или поперечный. Я думаю, что закончить свое существование в виде экспоната Музея Мюттера или передать свой скелет медицинскому факультету – это так же нормально, как заплатить за скамейку в парке после ухода: это хорошее дело, маленький шажок к бессмертию. Эта книга – иногда о странных, часто шокирующих, но всегда нужных делах, сделанных трупами.

Я не хочу сказать, что просто лежать на спине почему-то неправильно. Как мы увидим, в гниении тоже есть определенный интерес. Но существуют и другие способы провести время, находясь в состоянии трупа. Послужить науке. Быть выставленным в музее. Стать частью дерева. Вот некоторые варианты для размышления.

Смерть. Она не обязательно должна быть скучной.

Конечно, кто-то со мной не согласится. Кто-то считает, что неуважительно по отношению к человеку делать что-либо с его мертвым телом, кроме как сжечь его или похоронить. Думаю, таким же неуважением может считаться и написание книги на эту тему. Такие люди скажут, что в смерти нет ничего забавного. Но это не так! Быть мертвым – абсурд. Это самая глупая ситуация, в которой каждый из нас оказывается. Руки и ноги не слушаются. Рот приоткрыт. Быть мертвым – уродливо, отвратительно и стыдно, и с этим, черт побери, ничего не поделаешь!

Эта книга не об умирании. Момент смерти, уход – горестен и тяжел. Нет ничего забавного в том, чтобы терять или оставлять любимых людей. Эта книга о другом – об уже умерших, анонимных. Виденные мною трупы не производили тягостного или отталкивающего впечатления и не разрывали сердце. Они казались милыми и доброжелательными, иногда печальными, изредка забавными. Некоторые были красивы, другие безобразны. Одни были в тренировочных штанах, другие – голыми, одни – целыми, другие – в виде отдельных фрагментов.

Все они были мне незнакомы. Я бы не хотела участвовать в эксперименте, пусть даже очень интересном или очень важном, с останками кого-то, кого я знала и любила. (Как выясняется, некоторых это интересует. Рон Уэйд, руководитель программы пожертвования тел для медицинских исследований в Университете Мэриленда в Балтиморе, рассказывал мне, что несколько лет назад одна женщина, муж которой завещал свое тело университету, просила разрешения присутствовать на препарировании. Уэйд вежливо отказал ей в этой просьбе.) Я не хотела бы пережить подобного опыта не потому, что считаю это непочтительным или неправильным, а потому что эмоционально не смогла бы отделить тело от той личности, которой оно недавно принадлежало.

Чьи-то конкретные покойники – это не просто трупы, они занимают место живого человека. Они являются фокусом и вместилищем тех эмоций, для которых нет больше другого объекта. Но трупы в научном исследовании – всегда трупы чужих людей[2 - Или почти всегда. Время от времени случается, что на занятиях анатомией студенты узнают в трупе знакомого человека. Профессор медицинского факультета Калифорнийского университета в Сан-Франциско Хью Паттерсон рассказывал мне, что в его практике за четверть века это происходило дважды. – Примеч. авт.].

Я хочу рассказать вам о первом увиденном мною трупе. Мне было тридцать шесть лет, а ему – восемьдесят один. Это был труп моей матери. Я употребляю здесь притяжательную форму («моей матери»), чтобы сказать, что труп как бы принадлежал моей матери, это тело не было моей матерью. Моя мама никогда не являлась трупом. Никакая личность не может быть трупом. Вы были человеком, личностью, а потом вы перестали ею быть, и ваше место занял труп. Моя мама ушла. Труп служил ее оболочкой. По крайней мере, так мне казалось.

Было теплое сентябрьское утро. Меня и моего брата Рипа попросили прийти в морг примерно за час до начала церковной службы. Мы думали, что нужно будет заполнить какие-то бумаги. Служитель проводил нас в просторное, слабо освещенное помещение, где было очень тихо, очень плотные занавески и слишком много кондиционеров. У одной стены стоял гроб, что, впрочем, в похоронной конторе выглядело вполне уместно. Мы с братом застыли в неловком ожидании. Служитель прочистил горло и поглядел в сторону гроба. Наверное, мы должны были узнать этот гроб, поскольку сами выбрали и оплатили его накануне, но мы его не узнали. Наконец служитель подошел и слегка склонился над гробом, как метрдотель, демонстрирующий накрытый стол. И тут, как раз за его ладонью, я увидела мамино лицо. Я этого не ожидала. Мы не просили показать нам тело, и на церемонии гроб должен был быть закрытым. Тем не менее тело нам предъявили. Они вымыли и уложили ее волосы и подкрасили лицо. Они проделали большую работу, но я почувствовала себя обманутой, как если бы я попросила просто помыть машину, а мне бы ее еще и разукрасили. Я хотела сказать, что мы этого не просили, но, конечно, ничего не сказала. Смерть делает нас всех беспомощно вежливыми.

Служитель сообщил, что у нас есть час для прощания с ней, и тихо удалился. Рип посмотрел на меня. Час? Что можно делать с мертвым телом в течение часа? Мама долго болела. Мы уже отгоревали, отплакали и попрощались друг с другом. Состояние было такое, как будто вам дали кусок пирога, которого вам совсем не хочется. Мы чувствовали, что уйти будет невежливо, поскольку они старались. Мы подошли к гробу поближе. Я положила ладонь ей на лоб – отчасти в знак нежности, отчасти чтобы почувствовать на ощупь мертвое тело. Ее кожа была холодной, как бывает холодным металл или стекло.

Неделю назад в это время мама читала бы газету и разгадывала кроссворд. Насколько я знаю, она разгадывала кроссворды каждое утро на протяжении последних сорока пяти лет. Иногда, когда она лежала в больнице, я садилась рядом с ней на кровать, и мы разгадывали кроссворд вместе. Она была прикована к постели, так что это оставалось одной из немногих вещей, которые она могла делать и которые доставляли ей удовольствие. Я посмотрела на Рипа. Может, нам в последний раз вместе разгадать кроссворд? Рип сходил к машине и вернулся с газетой. Мы положили газету на гроб и стали читать вопросы вслух. И вот тут я заревела. Именно такие простые вещи сильно действовали на меня тогда – найденные в ящике буфета призы, выигранные ею в бинго[3 - Бинго – игра, напоминающая лото. – Примеч. пер.], четырнадцать завернутых в отдельные пакетики кусочков курицы в морозилке – каждый с надписью «курица», сделанной ее четким почерком. И кроссворды. Смотреть на ее мертвое тело было странно, но это не вызывало ужаса. Это была не она.

Самые серьезные переживания для меня за этот год были связаны не с видом мертвых тел, а с реакцией людей, которые просили меня рассказать о моей новой книге. Когда люди узнают, что кто-то пишет новую книгу, они хотят эмоционально отреагировать на это, хотят сказать что-то приятное. Но трудно поддерживать разговор с человеком, который пишет книгу о мертвых телах. Да, на эту тему можно написать статью, но целую книгу! Это определенный знак. Мы знали, что у Мэри есть некоторые странности, но сейчас мы начинаем сомневаться, в порядке ли она. Прошлым летом в библиотеке медицинского факультета Калифорнийского университета в Сан-Франциско я пережила подобный момент. Молодой работник библиотеки просматривал список выбранных мною книг: «Принципы и практика бальзамирования», «Химия смерти», «Огнестрельные раны». Он взглянул на книгу, которую я взяла в этот раз: «Протоколы девятой конференции по краш-тестам». Он ничего не сказал, но его мысль полностью отразилась в его взгляде. Часто, когда я сдавала или брала книгу в библиотеке, я ждала, что мне зададут вопросы. Зачем вы пишете эту книгу? Чего вы хотите? Кто вы такая?

Но в библиотеке меня ни разу ни о чем не спросили, поэтому не пришлось и отвечать. Но я отвечу вам теперь. Я любопытна. Как все журналисты, я наблюдатель. И я пишу о том, что считаю интересным и удивительным. Я много писала о путешествиях. Я путешествовала, чтобы уйти от знакомого и обыденного. Чем дольше я этим занималась, тем дальше должна была идти. В какой-то момент, когда я оказалась в Антарктике в третий раз, я стала искать по-другому – не вдали, а прямо перед собой. Я начала искать неизведанные земли прямо вокруг себя. Одной из таких неизведанных земель была наука. Наука, связанная с изучением или использованием мертвых тел, была наиболее странной и незнакомой, она отталкивала и притягивала одновременно. Места, где мне пришлось работать за прошедший год, были не так прекрасны, как Антарктика, но не менее странны и интересны и, я очень на это надеюсь, достойны того, чтобы рассказать о них читателю.

1. Нельзя выбрасывать голову. Хирургические операции на мертвых

Человеческая голова имеет приблизительно такой же размер и вес, как жареная курица. Мне никогда раньше не приходило в голову такое сравнение, поскольку никогда до этого дня я не видела человеческую голову в противне для жарки мяса. Здесь этих голов сорок, лежащих лицом кверху по одной в каждом поддоне, напоминающем миску для кормления домашних животных. Головы предназначены для работы пластических хирургов – по двое на каждую. Я присутствую на занятии по анатомии лица и курсе переподготовки специалистов в области пластической хирургии лица под руководством нескольких наиболее известных в Америке пластических хирургов; занятия финансируются медицинским центром Университета Южной Калифорнии.

Головы поместили в поддоны для жарки мяса (одноразовый алюминиевый вариант) по той же причине, по которой в такие емкости кладут кур – чтобы собирать вытекающую жидкость. Хирургическая операция, даже на мертвом теле, требует аккуратности и методичности. Сорок складных столиков обернуты бледно-лиловой пленкой; в центре каждого стоит поддон. Хирургические крючки и расширители разложены с замечательной точностью, как ножи на кухне ресторана. Все это выглядит как подготовка к важному приему. Я говорю молодой женщине, в обязанность которой входила подготовка сегодняшнего семинара, что бледно-лиловый цвет придает комнате радостное ощущение пасхального праздника. Ее зовут Тереза. Она отвечает, что лиловый цвет был выбран по той причине, что он действует успокаивающе.

Мне странно слышать, что мужчин и женщин, которые целыми днями подрезают веки и отсасывают жир, необходимо успокаивать, но некоторые головы могут взволновать даже профессионалов. Особенно так называемые свежие, то есть не подвергнутые бальзамированию. Эти сорок голов принадлежали людям, умершим в последние несколько дней, и поэтому во многом напоминают головы своих хозяев, когда те были еще живы. Бальзамирование огрубляет ткани, делает их менее эластичными, так что хирургическая процедура меньше похожа на реальную операцию.

Пока лица не видны. До прихода хирургов они закрыты белой тканью. Когда вы входите в комнату до начала занятия, вы видите только обритые ежиком макушки. Можно представить себе, что это множество пожилых мужчин, склонившихся в парикмахерских креслах с горячими полотенцами на лицах. Страшно становится, только когда проходишь вдоль рядов. Взору открываются обрубки шей, которые ничем не прикрыты. Они окровавленные и неровные. Я представляла себе что-то чистое и гладкое, как ломтик ветчины. Посмотрев на головы, тут же перевела взгляд на лиловое покрытие стола. Испугалась, успокоилась, опять испугалась…

Кроме того, обрубки шеи очень короткие. Если бы я отрезала головы от тел, то бы оставляла шею и каким-то образом прикрывала бы обрубок. Эти головы были отрезаны прямо под подбородком, как будто трупы были одеты в водолазки с высоким горлом, и тот, кто отрубал головы, не хотел повредить одежду. Мне захотелось узнать, чьих рук это дело.

– Тереза?

Она раскладывает по столам руководства, что-то мурлыча себе под нос.

– Мм?

– Кто отрезает головы?

Тереза отвечает, что головы отпиливают в соседней комнате, и делает это женщина по имени Ивонна. Интересно, как воспринимает этот аспект своей работы сама Ивонна. Как Тереза? Именно Тереза приносит головы и раскладывает их на столах. Я спрашиваю ее об этом.

– Когда я работаю с ними, я представляю себе, что они сделаны из воска.

Тереза приспособилась, она использует проверенный временем метод – деперсонификацию. Тем, кто должен постоянно иметь дело с человеческими телами, проще (и, я думаю, правильнее) думать о них как о предметах, а не как о людях. Большинство врачей привыкают к этому на первом же году обучения в анатомическом театре, или анатомичке, как часто называют это помещение. Чтобы помочь студентам деперсонифицировать человеческое тело, которое предстоит рассечь и выпотрошить, трупы в анатомичке обычно оборачивают марлей и предлагают студентам разворачивать их по мере продвижения работы.

Проблема в том, что трупы очень похожи на людей. По той же причине большинство людей предпочитает есть отдельные куски свинины, а не целиком зажаренных молочных поросят. Именно поэтому мы называем мясо «свининой» и «говядиной», а не «свиньей» и «коровой». Препарирование и хирургическая подготовка, как и поедание мяса, требуют определенного набора установок. Врачи и студенты-медики должны научиться воспринимать трупы вне всякой связи с теми людьми, которыми они когда-то были. В своей книге «Смерть, препарирование и нищета» (Death, Dissection and the Destitute) Рут Ричардсон пишет, что «препарирование требует от исполнителя эффективного подавления или приостановления многих физических и эмоциональных реакций, связанных с расчленением тела другого человеческого существа».

В эмоциональном плане наиболее трудную задачу представляет работа с головами, точнее с лицами. На медицинском факультете Калифорнийского университета Сан-Франциско, в анатомичке которого мне предстояло провести несколько часов, головы и руки часто оставляют прикрытыми до того момента, пока до них не дойдет дело. «Так ощущение менее пронзительное, – сказал мне впоследствии один студент, – поскольку именно на это вы обращаете внимание в живом человеке».

Хирурги начинают собираться в холле перед лабораторией, заполняют документы и весело переговариваются между собой. Я выхожу из лаборатории, чтобы посмотреть на них. Или чтобы не смотреть на головы, точно не знаю. Никто не обращает на меня внимания, за исключением одной темноволосой женщины небольшого роста, которая держится в стороне от других и внимательно меня изучает. Похоже, она настроена недружелюбно. Я принимаю решение думать о ней как о восковой фигуре. Беседую с хирургами, большинство из которых принимают меня за сотрудника лаборатории. Мужчина с волосатой грудью, открывающейся в треугольном вырезе халата, обращается ко мне с заметным техасским акцентом: «Вкололи воду? Расправили их слегка?» Многие из сегодняшних голов хранятся уже несколько дней и, подобно любому хранящемуся в холодильнике мясу, начали высыхать. Мужчина объясняет, что инъекция солевого раствора позволяет их освежить.

Внезапно передо мной возникает восковая фигура женщины с жестким взглядом. Она спрашивает, кто я такая. Я объясняю, что ответственный за проведение семинара хирург пригласил меня в качестве наблюдателя. На самом деле, это не совсем так. Если описывать ситуацию честно, то следует употребить слова «упросить», «умолять» и «пытаться подкупить».

«В издательстве знают, что вы здесь? Если вы не договорились с издательством, вам придется уйти». Она направляется в свой офис и набирает номер телефона, не спуская с меня глаз, как охранник в плохом кинофильме как раз перед тем, как Стивен Сигал наносит ему удар сзади по голове.

Один из организаторов семинара подходит ко мне: «Трудно вам приходится с Ивонной?»

Ивонна! Моя немезида – не кто иной, как декапитатор! Выясняется, что она еще и руководитель лаборатории и несет ответственность в таких неприятных ситуациях, когда писатель упадет в обморок или его стошнит, а потом он отправится домой и напишет книгу, в которой изобразит руководителя анатомической лаборатории в виде палача. Ивонна больше не звонит по телефону. Она уходит, подчеркивая тем самым свое недовольство. Организатор семинара успокаивает ее. Конец разговора происходит исключительно в моей голове и состоит в повторении одной-единственной фразы. Ты отрезаешь головы. Ты отрезаешь головы. Ты отрезаешь головы.

Тем временем я пропустила момент, когда с лиц сняли покрывала. Хирурги уже работают, низко склонившись над образцами и поглядывая на видеомониторы, установленные над каждым рабочим столом. На экране руки невидимого лектора, объясняющего суть процедуры на лежащей перед ним голове. Изображение очень близкое, так что, не зная, невозможно сказать, какая часть тела показана на экране. Можно подумать, что это Джулия Чайлд[4 - Джулия Чайлд – известная американская телеведущая и автор нескольких книг по кулинарии. – Примеч. пер.] сдирает кожу с курицы перед началом телепередачи.

Семинар начинается с повторения анатомии лица. «Приподнять кожу в направлении от латеральной зоны к медиальной», – произносит диктор. Хирурги послушно погружают скальпели в лица. Плоть не сопротивляется, крови нет.

«Изолировать бровь как отдельный островок кожи». Диктор произносит слова медленно, ровным тоном. Я уверена, что голос не должен быть ни возбуждающим, ни напористым. Общий эффект такой, что голос оказывает седативное воздействие, что мне кажется правильным.

Я прохаживаюсь между рядами столов. Головы выглядят как резиновые маски для Хэллоуина. Они похожи на человеческие, но мой мозг никогда раньше не встречался с изображением человеческих голов на столе, или в противне, или еще где-либо, кроме как на шее человека, так что, мне кажется, мозг решил интерпретировать эту картину наименее тревожным образом. Мы находимся на фабрике по производству резиновых масок. Посмотрите на симпатичных мужчин и женщин, работающих над созданием этих масок. У меня была маска для Хэллоуина, изображавшая беззубого старика с запавшим ртом. Здесь несколько таких. Здесь горбун из собора Парижской Богоматери с разбитым носом и торчащими вперед нижними зубами, а также Росс Перо[5 - Росс Перо – американский бизнесмен и политик, неоднократно выдвигавший свою кандидатуру на пост президента США. – Примеч. пер.].

Не похоже, чтобы врачи испытывали тошноту или отвращение, хотя позже Тереза сказала мне, что один из них должен был выйти из комнаты. «Они это ненавидят», – сказала она. Под «этим» подразумевалась работа с головами. Я чувствовала лишь, что они испытывают небольшой дискомфорт. Когда я останавливалась перед столом, чтобы посмотреть, они бросали на меня несколько раздраженный и смущенный взгляд. Такой взгляд вы встретите, если зайдете без стука в ванную комнату. Этот взгляд говорил: «Уйди, пожалуйста!»

Хотя хирурги и не испытывали удовольствия от препарирования человеческих голов, они, безусловно, оценивали предоставленную возможность попрактиковаться на ком-то, кто не проснется в неподходящий момент и не посмотрит на себя в зеркало. «Во время операции вы видите перед собой некую структуру, и вы не знаете точно, что это такое, и вы боитесь это разрезать, – сказал один хирург. – Я пришел сюда с четырьмя вопросами». Если сегодня он получит ответы на свои вопросы, это стоит потраченных пятисот долларов. Хирург берет голову и укладывает ее лицом вверх, пристраивая подходящим образом, как швея, поудобнее раскладывающая одежду, с которой сейчас работает. Он обращает внимание на то, что головы отрезаны для того, чтобы другие люди могли работать с другими частями тела – с руками, ногами и внутренними органами. Пожертвованные тела используются без остатка, ничего не выбрасывается. Перед нашим семинаром эти головы уже участвовали в работе лаборатории ринопластики, которая проводится по понедельникам.

Это меня смутило. Неужели умирающие жители Южной Калифорнии завещали свои тела науке только для того, чтобы закончить свой путь в качестве объекта для обучения приемам пластической хирургии носа? Хорошо ли, что они не знали, что с их телами будет потом? Или их тела заполучили сюда обманным путем? Позже я говорила об этом с Артом Далли, который руководит анатомической программой в Университете Вандербильта в Нэшвилле и является экспертом в области истории анатомических пожертвований. «Мне кажется, многие доноры действительно не интересуются тем, что произойдет с их телами, – сказал Далли. – Для них пожертвование является одной из практических возможностей распорядиться собственным телом, которая, к счастью, имеет альтруистическую окраску».

Хотя труднее принять использование трупов для обучения пластической хирургии носа, чем для отработки практики коронарного шунтирования, тем не менее такое применение оправдано. Косметическая хирургия существует, нравится нам это или нет, но для тех, кто прибегает к услугам пластических хирургов, важно, чтобы они делали свою работу хорошо. Однако, возможно, следовало бы предлагать донорам заполнять графу: Согласен (или не согласен) использоваться в косметических целях[6 - Лично я убеждена в нужности анатомического пожертвования органов и тканей (костей, хрящей или кожи), но была неприятно поражена, когда узнала, что не использованная, скажем, для пересадки обожженным людям кожа может быть применена в косметических целях для разглаживания морщин или увеличения размеров пениса. Хотя у меня нет определенного представления о загробной жизни, я строго убеждена, что она не должна принимать форму чьего-либо нижнего белья. – Примеч. авт.].

Я остановилась у стола № 13, за которым работает канадский хирург Марилена Мариньяни. У Марилены темные волосы, большие глаза и четко очерченные скулы. Ее голова (та, что на столе) худая, с таким же, как у Марилены, расположением костей. Довольно странное пересечение судеб двух женщин. Голове не нужна пластическая операция лица, и Марилена обычно этим не занимается. Ее основная работа связана с восстановительной пластической хирургией. До этого момента она сделала всего две пластические операции на лице и хочет усовершенствовать свое мастерство, прежде чем сделать такую операцию своей подруге. У нее на лице маска, закрывающая нос и рот, что выглядит странно, поскольку отрезанные головы не боятся инфекции. Я спрашиваю, служит ли маска для защиты ее самой – своеобразный психологический барьер?

Марилена отвечает, что работа с головами не вызывает у нее особенных проблем. «Мне труднее работать с руками, – она отрывает глаза от своей работы, – потому что ты держишь эту отделенную от тела руку, а она держит твою». Трупы иногда неожиданно ведут себя как живые люди, заставая медиков врасплох. Я однажды разговаривала со студенткой, которая описала случай из лабораторной практики, когда она вдруг почувствовала, что рука трупа обнимает ее за талию. При таких обстоятельствах бывает трудно сохранять спокойствие.

Я смотрю, как Марилена осторожно исследует ткани женщины. В основном то, что она делает, заключается в детальном, практическом изучении сложного слоистого строения кожи, жира и фасций, формирующих щеку человека. Если раньше пластическая операция состояла в оттягивании кожи и ее пришивании в более разглаженном виде, современные пластические хирурги делают подтяжку четырех индивидуальных анатомических слоев ткани. Это значит, что все эти слои нужно распознать, хирургическим способом отделить от соседних, специфическим образом расположить и пришить на место (и при этом не повредить жизненно важных лицевых нервов). С активным развитием эндоскопических методов косметологии (когда микроскопические инструменты вводят под кожу через миниатюрные разрезы) знание анатомии приобретает еще большее значение. «При работе старыми методами врачи разрезали кожу и могли видеть все, что нужно, – говорит Рон Уэйд, директор анатомической лаборатории медицинского факультета Мэриленда. – Теперь, когда врачи пользуются камерой, им гораздо труднее ориентироваться».

Инструменты Марилены располагаются вокруг блестящего желтого шарика. Этот шарик пластические хирурги называют жировым телом щеки. Жировое тело щеки – это округлое место в верхней части щеки, за которое бабушки обычно щиплют детишек. С возрастом жир начинает стекать вниз, собираясь у первого попавшегося на пути препятствия – носогубной складки (анатомическая круглая скобка, которая начинает проявляться в среднем возрасте и проходит от крыла носа к углу рта). В результате щеки становятся худыми и ввалившимися, а выпуклые «скобки» жира усиливают носогубную складку. При пластической операции хирурги возвращают жировое тело щеки на его прежнее место.

«Это великолепно, – говорит Марилена, – просто прекрасно. Все по-настоящему, только крови нет. Можно действительно увидеть, что происходит».

Хотя возможностью испытать новые методы или новое оборудование на анатомических образцах с удовольствием пользуются хирурги, работающие в самых разных областях, свежие образцы для хирургической практики получить не так уж просто. Когда я звонила Рону Уэйду в его офис в Балтиморе, он объяснил, что большинство программ, связанных с анатомическим пожертвованием, устроено таким образом, что приоритет при поступлении очередного трупа имеет анатомическая лаборатория. И даже если трупов избыток, не всегда существует инфраструктура, позволяющая передать тело из анатомического отделения медицинского факультета в госпитали, где есть хирурги. Кроме того, в госпиталях может не быть места для соответствующей лаборатории. В госпитале, где работает Марилена, хирурги обычно получают только ампутированные части тел. Учитывая частоту проведения ампутаций головы, пройти такую практику, как сегодня, кажется практически невозможным.

Уэйд пытается изменить существующую систему. Он считает (и с ним трудно не согласиться), что живой человек – наихудший объект для оттачивания мастерства. Поэтому он вместе с главами, извините, руководителями хирургических отделений госпиталей Балтимора, пытается выработать новую систему. «Если собирается группа хирургов, которые хотят отработать, скажем, новую эндоскопическую технологию, они звонят мне, и я организую семинар», – говорит Уэйд. Он берет номинальную плату за пользование лабораторией плюс небольшие деньги за каждый труп. Две трети тел, поступающих к Уэйду, применяются для хирургической практики.

Меня удивило, что даже хирурги-интерны в госпитале обычно не имеют возможности практиковаться на пожертвованных телах. Студенты обучаются хирургии так же, как делали это всегда, – наблюдая за работой действующих хирургов. В госпиталях, в которых происходит обучение студентов медицинских факультетов, хирургические операции обычно проводятся в присутствии интернов. Интерны наблюдают за операцией, а в какой-то момент им предлагают самим выполнить несколько простых манипуляций, таких как закрытие шва, а затем начинают поручать и более сложные процедуры. «Обучение по месту работы, – говорит Уэйд, – ученичество».

Так было с самого начала существования хирургической практики – процесс обучения в основном происходил в операционной. Однако только в последнем столетии пациенты стали выигрывать от такой практики. «Операционные театры» XIX столетия скорее служили для обучения, чем для спасения жизни пациентов. Тот, кто мог, пытался любой ценой не попасть в качестве объекта на публичную операцию.

Кроме того, пациентов оперировали без наркоза. Первая операция с использованием эфира была произведена лишь в 1846 г. До этого времени пациенты чувствовали каждый разрез, стежок и прикосновение. Иногда пациентам на время операции завязывали глаза (это было необязательным), но в обязательном порядке их прикрепляли к операционному столу, чтобы они не извивались, не дергались и просто не сбегали на улицу. Возможно, в связи с присутствием наблюдателей пациенты в ходе операции сохраняли большую часть своей одежды.

Первые хирурги не были такими всемогущими супергероями, как теперь. Хирургия была новым делом, требующим постоянного развития и сопряженным с большим количеством ошибок. На протяжении столетий хирурги были чем-то вроде цирюльников и редко выполняли более сложные операции, чем ампутация и выдергивание зубов, тогда как все остальные медицинские проблемы решали доктора, вооруженные различными снадобьями и примочками. Интересно, что хирургия как самостоятельная область медицины стала развиваться благодаря проктологии. В 1687 г. королю Франции была сделана успешная хирургическая операция по устранению долго мучившей его анальной фистулы. Король остался доволен и сообщил об этом широкой публике.

В начале XIX века в госпиталях, где проходили обучение студенты-медики, процветала семейственность. В выпуске журнала The Lancet от 20 декабря 1828 г. рассказывается о непрофессионально выполненной хирургической операции, выявившей полную некомпетентность некоего Брансби Купера – племянника известного анатома сэра Эстли Купера. В присутствии приблизительно двухсот коллег, студентов и наблюдателей молодой Купер продемонстрировал, что его присутствие в анатомическом театре объясняется исключительно его родством, но вовсе не его талантами. Операция в Гай-госпитале в Лондоне была несложной – всего лишь удаление камня из мочевого пузыря (литотомия). Пациент, Стефан Поллард, был крепким мужчиной. Обычно операция по извлечению камней длилась несколько минут, но Поллард находился на операционном столе около часа, с коленями, упертыми в шею, и кистями рук, привязанными к ступням. Все это время невежественный медик тщетно пытался найти камень. Один свидетель упоминал, что был применен и желобоватый зонд, и ложечка, и несколько щипцов. Другой описывал «чудовищный звук, издаваемый щипцами в промежности». Когда смена нескольких инструментов не помогла обнаружить камень, Купер «с силой засунул свой палец…». В этот момент терпение Полларда иссякло

(#c_1). Он произнес что-то вроде: «Ох, оставьте, как есть! Умоляю, оставьте!» Но Купер продолжал усердствовать, проклиная необычную глубину промежности пациента (как впоследствии показало вскрытие, промежность была нормального размера). Проковырявшись пальцем какое-то невообразимое количество времени, он встал со своего места и принялся «сравнивать длину своих пальцев с длиной пальцев других присутствующих, чтобы найти кого-то с более длинным пальцем». В конце концов он вернулся к своим инструментам и с помощью щипцов извлек непокорный камень (сравнительно небольшой, «не крупнее обычного виндзорского боба») и поднял его над головой с гордым видом обладателя престижной премии. Дрожащую и измученную массу, бывшую ранее Стефаном Поллардом, перекатили на постель, на которой через двадцать девять часов он скончался от инфекции и бог знает каких еще осложнений.

Мало того, что неумелые хлыщи в модных жилетах и галстуках-бабочках засовывали руки в ваши мочевыводящие пути, но все это происходило на людях – присутствовали не только начинающие врачи, но, как следует из еще одного отчета в том же журнале за 1829 г., почти половина Лондона: «Хирурги и их друзья, французские визитеры и просто зеваки заполняли все пространство вокруг стола». Стоял невообразимый шум, с галереи и с верхних рядов раздавались крики: «Сними шляпу!», «Пригни голову!»

Такая атмосфера кабаре, сопровождавшая обучение студентов-медиков, возникла несколько столетий назад в анатомических театрах знаменитых медицинских академий Болоньи и Падуи. Если верить биографии известного анатома эпохи Возрождения Андреаса Везалия, написанной С. Д. О’Молли, один взволнованный наблюдатель, присутствовавший на сеансе анатомии в переполненном зале, чтобы лучше видеть, свесился со своей скамьи и скатился к анатомическому столу. Как написано далее, «из-за неудачного падения <…> несчастный мастер Карло чувствует себя не очень хорошо и не может присутствовать на лекции». Можно быть уверенным, что мастер Карло не пожелал, чтобы его лечили там, куда он ходил на лекции.

Все без исключения пациенты госпиталей, в которых проходили обучение студенты, были очень бедными людьми, которые не могли оплатить частную операцию. К примеру, шансы человека погибнуть или излечиться в результате все того же удаления камней из мочевого пузыря были равными – летальность в результате подобной процедуры составляла 50 %. По сути, бедняки представляли собой живой материал для хирургической практики. Вдобавок к тому, что хирурги были неопытными, многие операции являлись экспериментальными, и мало кто рассчитывал, что пациенту действительно удастся помочь. Как пишет Рут Ричардсон в книге Death, Dissection and the Destitute, «польза [для пациента] часто имела второстепенное значение в эксперименте».

С появлением анестезии пациенты по крайней мере находились без сознания в то время, когда молодые врачи оттачивали свое ремесло. Но, возможно, при этом определенные манипуляции осуществлялись над пациентами без их согласия. До того времени, когда у больных стали спрашивать согласия на проведение операции и когда незаконные процедуры стали подсудным делом, больные не отдавали себе отчета в том, что с ними может произойти в ходе операции в тех госпиталях, где проходили обучение студенты. И врачи пользовались этим. Когда пациент находился под наркозом, врач мог пригласить студента попрактиковаться в удалении аппендикса. Неважно, что у пациента не было аппендицита. Одним из наиболее распространенных нарушений было проведение бесплатного изучения строения таза. Только что разработанный Пап-тест[7 - Пап-тест, или мазок по Папаниколау, – цитологический мазок, предназначенный для обнаружения атипичных клеток в шейке матки; был введен в медицинскую практику в 1950-х гг. – Примеч. пер.] часто испытывали на женщинах, находящихся под наркозом в ходе выполнения той или иной хирургической операции. В наши дни продвинутые медицинские школы приглашают на работу женщин, исполняющих функцию «профессиональной вагины»; они позволяют студентам практиковаться в гинекологии, реализуя обратную связь; я считаю этих женщин святыми.

«Бесплатные объекты» для медицинских исследований теперь появляются гораздо реже, чем раньше, что связано с возрастающей осведомленностью населения. «В наши дни пациенты лучше информированы, и атмосфера во многом изменилась, – сказал мне Хью Паттерсон, руководитель программы добровольных анатомических пожертвований на медицинском факультете Калифорнийского университета в Сан-Франциско. – Даже в госпиталях, где проходят обучение студенты, пациенты не хотят, чтобы их оперировали ординаторы, а только врачи. Это в значительной степени затрудняет процесс обучения».

Паттерсон считает необходимым, чтобы студенты могли проходить специализированную анатомическую практику на трупах в течение третьего и четвертого года обучения, а не только в рамках общей практики на первом курсе. Он и его коллеги уже добавили специализированные курсы препарирования, подобные тому, свидетельницей которого я была сегодня, в учебный план студентов-хирургов. Они также организовали серию курсов в морге медицинского факультета для обучения студентов третьего курса приемам первой медицинской помощи. До того как труп будет забальзамирован и отправлен в анатомическую лабораторию, он может в течение дня применяться для обучения проведению интубации и катетеризации (в некоторых местах для этой цели используют собак, находящихся под наркозом). Учитывая срочность и сложность некоторых процедур неотложной медицинской помощи, кажется вполне осмысленным обучаться им на мертвых телах. Раньше подобное обучение практиковалось на телах недавно умерших пациентов госпиталей в менее формальном режиме, то есть без согласия родственников. Правомерность такого подхода периодически обсуждается на закрытых собраниях Американской медицинской ассоциации. Возможно, следует просто испросить разрешения родственников: в соответствии с исследованием, опубликованном в New England Journal of Medicine, 73 % родителей, дети которых только что умерли, согласились на использование тел детей для обучения проведению интубации.

Я спросила Марилену, планирует ли она передать собственное тело после смерти для медицинских целей. Я считала, что врачи склонны делать это из чувства благодарности к тем людям, на чьих телах они тренировались во время обучения. Но оказалось, что Марилена не собирается этого делать. Она объясняет свою позицию недостатком уважения. Я удивилась, услышав такое из ее уст. Насколько я могу судить, с головами обращались с уважением. Я не слышала никаких шуток, смеха или грубых комментариев. Если существует «уважительный» способ снимать кожу с лица и если можно вежливо срезать кожу со лба, опустив ее на глаза, мне кажется, сегодняшние врачи делали все это и вежливо, и уважительно. При этом они выполняли свою работу.

Выяснилось, что Марилене не понравилось, что два хирурга сделали фотографии голов, с которыми они работали. Когда вы фотографируете пациента для медицинского журнала, вы спрашиваете у пациента разрешение. Мертвые не могут отказаться, но это не означает, что они согласны. Вот почему на фотографиях трупов в журналах по патологической анатомии и криминалистике глаза закрывают черной полосой, как глаза «стильно» и «не стильно» одетых женщин на страницах журнала Glamour. Нужно понять, что люди не хотят быть сфотографированными мертвыми и лишенными конечностей, как не хотят быть сфотографированными голыми в душе или спящими в самолете с открытым ртом.

Большинство врачей не боится неуважения со стороны других врачей. Если они чего и опасаются, так это недостатка уважения со стороны студентов-первокурсников, практикующихся в анатомичке (моя следующая остановка).

Семинар почти закончен. Видеомониторы выключены, хирурги умываются и выходят в холл. Марилена вновь прикрывает лицо трупа белой тканью. Примерно половина хирургов делает то же самое. Марилена добросовестна и почтительна. Когда я спрашиваю ее, почему у женской головы нет зрачков, она не отвечает, но подходит и опускает ей веки. Затем возвращается к своему столу, глядит на прикрытую салфеткой голову и говорит: «Теперь она может успокоиться».

2. Анатомические преступления. Воровство тел и другие страшные истории о препарировании трупов

Достаточно много времени прошло с тех пор, как канон Пахельбеля использовался в качестве коммерческого «размягчителя душ», так что эта музыка вновь вызывает во мне чистую и сладкую грусть. Это подходящий выбор для траурной церемонии – хорошая классическая музыка, заставляющая собравшихся вместе мужчин и женщин замолчать и сосредоточиться.

Чего здесь нет – так это гроба с останками усопшего, нет цветов, нет свечей. Это было бы достаточно сложно организовать, поскольку более двадцати тел были аккуратно расчленены на отдельные сегменты: фрагменты таза и разделенные пополам головы с обнажившимися секретными поворотами синусов, напоминающими туннели «Муравьиной фермы»[8 - «Муравьиная ферма» (Ant Farm) – группа американских художников и архитекторов, участвовавших в создании художественного направления видеоарт. – Примеч. пер.]. Я присутствую на траурной церемонии, организованной для прощания с безымянными трупами, поступившими в анатомическую лабораторию медицинского факультета Калифорнийского университета в Сан-Франциско. Церемония перед открытым гробом не испугала бы тех, кто собрался здесь сегодня, поскольку они не только видели умерших в качестве разрозненных частей, но и сами приложили руку к расчленению. Более того, присутствующие здесь люди как раз и являются главными виновниками расчленения тел. Они – студенты анатомической лаборатории.

Это не символическая церемония. Это возможность для тринадцати студентов искренне выразить свои чувства. Церемония длится около трех часов и сопровождается исполнением песни Time of your life группы Green Day, чтением необычно мрачной сказки Беатрис Поттер[9 - Беатрис Поттер (1866–1943) – знаменитая английская детская писательница и художник. – Примеч. пер.] об умирающем барсуке и фольклорной баллады о женщине по имени Дейзи, которая в будущей жизни стала студентом-медиком, а ее трупом в анатомической лаборатории – труп Дейзи из предыдущей жизни. Одна молодая женщина читает свой рассказ о том, как, рассматривая руки трупа, она обнаружила на ногтях розовый лак. «В атласе по анатомии не показаны ногти, покрытые лаком, – пишет она. – Вы специально выбирали цвет? Вы думали о том, что я увижу лак? Мне хотелось рассказать вам, как устроены ваши руки изнутри. Я хочу, чтобы вы знали, что каждый раз, когда я осматриваю пациента, вы незримо присутствуете рядом. Когда я ощупываю живот, я представляю себе именно ваши органы. Когда я слушаю сердце, я вспоминаю, как держала в руках ваше сердце». Это был один из наиболее трогательных рассказов, какой я когда-либо слышала. Думаю, что остальные чувствовали то же самое. В зале не было человека, глаза которого остались бы сухими.

На медицинских факультетах в последнее время многое делается для воспитания уважительного отношения к трупам в анатомической лаборатории. Медицинский факультет Калифорнийского университета в Сан-Франциско – один из многих, где проводятся подобные церемонии. Некоторые приглашают присутствовать членов семей тех людей, которые пожертвовали свои тела для медицинских исследований. Здесь, в Сан-Франциско, до начала работы в анатомичке студенты первого курса присутствуют на семинаре, организованном студентами второго курса, на котором те рассказывают первокурсникам о своих впечатлениях от работы в анатомической лаборатории. В их историях чувствуется уважение и благодарность. После того, что я услышала и увидела, трудно ожидать, что в сознательном состоянии кто-то из участников семинара мог бы засунуть сигарету в рот трупа или сделать прыгалки из его кишок.

Профессор анатомии и руководитель университетской программы по анатомическому пожертвованию Хью Паттерсон пригласил меня провести несколько часов в анатомической лаборатории. И я могу вам сказать, что либо студентов тщательно готовили к моему приходу, либо воспитательные программы работают. Без какого-либо принуждения с моей стороны студенты говорили о своей благодарности и об уважении, о привязанности к своим трупам, о том, как трудно делать с ними то, что приходится. Одна девушка рассказала мне, что, когда работавший с ней вместе студент разрезал тело, отыскивая что-то внутри, она вдруг поняла, что похлопывает руку трупа, приговаривая «все хорошо, все хорошо». Я спросила студента по имени Мэтью, будет ли он скучать по своему трупу, когда курс закончится, и он ответил, что было действительно грустно, когда «осталась только его часть» (приблизительно на середине курса ноги трупа удаляют и сжигают, чтобы ограничить контакт студентов с химическими консервантами).

Многие студенты дают своим трупам имена. «Не какое-нибудь Beef Jerky[10 - Beef Jerky – торговая марка сушеного мяса. – Примеч. пер.], а настоящие имена», – сказал один студент. Он познакомил меня с Бэном, своим трупом, который, хотя и был представлен в виде головы, легких и рук, сохранял значительный и достойный вид. Когда студент брал руку Бэна, он делал это осторожно, а потом осторожно клал на место, как будто Бэн просто спал. Мэтью даже написал руководству программы по анатомическому пожертвованию с просьбой сообщить ему биографические данные бывшего хозяина тела. «Мне хотелось представить себе личность этого человека», – сказал он мне.

В тот день я не слышала никаких шуток, по крайней мере, в адрес трупов. Одна женщина призналась, что в ее группе комментировались «необычайного размера гениталии» одного из трупов. Возможно, она не знала, что пропускаемая через вены жидкость для бальзамирования способствует расширению пещеристой ткани, в результате чего гениталии мужских трупов выглядят гораздо более значительными, чем они были при жизни человека. Но даже это замечание звучало уважительно, а не насмешливо.

Как сказал мне один из бывших преподавателей анатомии, «никто больше не носит головы трупов домой в ведре».

Уважение к мертвым, отличающее современную анатомическую лабораторию, позволяет оценить полное отсутствие такого уважения в большинстве исторических эпох. В прежние времена никакая другая наука не могла сравниться с анатомической наукой по скандальности и дурной славе.

Проблемы начались уже в египетской Александрии, примерно в IV веке до нашей эры. Царь Египта Птолемей I был первым правителем, разрешившим медикам вскрывать трупы, чтобы посмотреть, как устроен человеческий организм. Частично именно с этим связана египетская традиция мумифицирования трупов. При мумифицировании тела вскрывали, а внутренние органы удаляли, и об этом знало и правительство, и простой народ. Сказался и чрезвычайный интерес к препарированию самого Птолемея. Мало того, что он издал указ, позволявший медикам вскрывать тела казненных преступников, он и сам появлялся в анатомической лаборатории в халате, с ножом в руках и резал и исследовал вместе с профессионалами.

Источником проблем стал Герофил. Его называют отцом анатомии, и он являлся первым врачом, препарировавшим человеческие тела. Он действительно был талантливым и неутомимым ученым, но, кажется, в какой-то момент полностью утратил чувство меры. Его энтузиазм взял верх над состраданием и здравым смыслом, и этот человек начал препарировать живых преступников. По свидетельству одного из его обвинителей, Тертуллиана, Герофил осуществил вивисекцию шестисот заключенных. Честно говоря, никаких прямых свидетельств или записей тех событий не сохранилось, и некоторые считают, что показания Тертуллиана были вызваны профессиональной ревностью. В конце концов, никто ведь не называет Тертуллиана отцом анатомии.

Традиция препарирования тел казненных преступников существовала на протяжении столетий. В частности, именно препарирование широко практиковалось в XVIII и XIX веках в Англии и Шотландии, где появилось множество частных анатомических школ. Число их росло, но количество трупов практически не изменялось, так что анатомам хронически не хватало материала. В те времена никто не жертвовал тела на благо науки. Верующие ожидали воскрешения из гроба в плоти и крови, а препарирование в значительной степени снижало шансы на воскрешение. Действительно, кто откроет врата небес истекающему кровью субъекту, лишенному внутренностей? Начиная с XVI века, вплоть до выхода соответствующего указа в 1836 г., в Британии закон разрешал препарировать исключительно тела казненных убийц.

По этой причине в глазах общественности анатомы не слишком отличались от палачей. Они были даже хуже, поскольку препарирование воспринималось более жестоким наказанием, чем сама казнь. Именно поэтому власти отдавали трупы на препарирование, а вовсе не для того, чтобы у анатомов было больше тел для работы. Это было в некотором роде дополнительным средством запугивания злоумышленников. Того, кто украл свинью, вешали, но того, кто убил человека, сначала вешали, а потом препарировали. Вскоре после образования Соединенных Штатов в категорию преступников, подвергавшихся препарированию после казни, добавили дуэлянтов, поскольку смертная казнь была слишком легким наказанием для тех, кто и так был готов умереть от руки противника.

«Двойное наказание» было не новой идеей, а лишь развитием уже существовавшей практики. До этого убийцу могли повесить, а потом вытащить из петли и четвертовать: его конечности привязывали к лошадям, которых затем разгоняли в четырех направлениях. Образующиеся «четверти» поднимали на острия пик и выставляли на публичное обозрение для обучения граждан благоразумию. Препарирование как осмысленная альтернатива четвертованию убийц после повешения было узаконено в Британии в 1752 г. Слово «повешение» напоминает о бессвязной болтовне или, в худшем случае, о приготовлении дичи[11 - Это игра слов: по-английски повешение – gibbering, gibber – несвязная речь, а giblets – гусиные потроха. – Примеч. пер.], но на самом деле смысл этого слова ужасен. Повесить – означало окунуть тело в деготь, а затем подвесить его в железной клетке на виду у всего народа, где оно гнило и растаскивалось вороньем. Прогулка по городу в те времена, должно быть, была не таким приятным делом, как теперь.

В попытках легальным образом раздобыть тела для препарирования британские, а затем и первые американские анатомы загнали себя в довольно неприятное положение. Считалось, что эти люди могут выкупить у вас ампутированную ногу вашего сына за цену пинты пива (точнее говоря, за 37,5 центов; такой случай произошел в Рочестере, штат Нью-Йорк, в 1831 г.). Однако студенты не соглашались платить деньги за изучение анатомии рук и ног. Медикам нужно было найти источник целых трупов, иначе их ученики сбежали бы в анатомические школы Парижа, где разрешено было использовать для препарирования невостребованные тела бедняков, умерших в городских госпиталях.

Приходилось прибегать к уловкам. Известны случаи, когда анатомы перевозили тела своих только что умерших родственников в анатомическую лабораторию и препарировали, прежде чем похоронить на церковном кладбище. О хирурге и анатоме XVII века Уильяме Гарвее, который известен в связи с открытием системы кровообращения, говорили, что он настолько увлечен своим делом, что способен препарировать собственного отца или сестру.

Гарвей делал это, поскольку другие варианты – украсть тело чьего-то чужого покойника или отказаться от своих исследований – были для него неприемлемы. Современные студенты-медики, живущие по законам Талибана, стоят перед той же дилеммой и периодически делают тот же выбор. Строго интерпретируя Коран с точки зрения отношения к человеческому телу, священники талибов запрещают педагогам-медикам препарировать трупы или использовать скелеты для обучения анатомии (причем это касается даже трупов немусульман; другие мусульманские страны обычно дают на это разрешение). В январе 2002 г. обозреватель New York Times Норимитсу Ониши беседовал со студентом Кандагарского медицинского института, который принял трудное решение выкопать останки горячо любимой бабушки и распространить их среди своих соучеников. Другой студент вырыл останки своего бывшего соседа. «Да, он был хорошим человеком, – сказал он Ониши. – Конечно, мне было морально тяжело брать его скелет. Но я подумал, что, если это принесет пользу двадцати людям, это будет хорошо».

В период расцвета анатомических школ в Британии такие рассуждения и такая щепетильность были редкостью. Гораздо чаще случалось, что врачи прокрадывались на кладбище и выкапывали для изучения останки чьих-то чужих родственников. Такую практику стали называть похищением тел. Это было новым преступлением, которое следовало отличать от разграбления могил, когда охотились за драгоценностями и другими вещами, находящимися в могилах и склепах богатых людей. Поимка с вещами, захороненными вместе с телом, влекла за собой наказание, но поимка с самим телом не грозила ничем. До расцвета медицинских школ не существовало законов относительно присвоения мертвых тел. Да и откуда им было взяться? До этого времени находилось мало желающих, за исключением некрофилов

(#c_2), стремящихся похитить мертвеца.

Некоторые преподаватели использовали пристрастие своих студентов к ночным шалостям, поощряя их походы на кладбище с целью поиска тел для работы в классе. В одной из шотландских школ в XVIII веке вопрос рассматривался достаточно формально. Как пишет Рут Ричардсон, плату за обучение в этой школе можно было вносить не только наличными деньгами, но и мертвыми телами.

Иногда мрачную работу по добыче тел брали на себя сами преподаватели. Причем это были не какие-нибудь никому не известные докторишки. К примеру, Томас Сиуэлл, который был личным врачом трех американских президентов и основал учебное заведение, ныне известное как медицинский факультет Университета Джорджа Вашингтона, в 1818 г. был обвинен в выкапывании трупа молодой женщины с целью препарирования.

Находились и такие анатомы, которые за деньги нанимали других людей, выкапывавших для них трупы. К 1828 г. спрос на тела в анатомических школах Лондона был так велик, что в период «сезона» поиском тел были заняты десять похитителей трупов, работавших «полный рабочий день», и около двухсот похитителей трупов, трудившихся время от времени («анатомический сезон» длился с октября по май, поскольку летом тела разлагаются слишком быстро). По данным из архива Палаты общин за тот год, группа из шести или семи «воскресителей», как их часто называли, выкопала 312 тел. Такая работа приносила доход около 1000 долларов в год, что в пять или десять раз больше, чем доходы среднего неквалифицированного рабочего, да еще и с летним отпуском.

Эта работа была аморальной и мерзкой, но, возможно, не такой отвратительной, как кажется. Анатомам требовались тела только недавно умерших людей, от которых исходил не такой уж сильный запах тления. Похитителям не нужно было раскапывать могилу полностью, следовало лишь освободить ее верхнюю часть. Затем под крышку гроба подсовывали лом и приподнимали ее примерно на тридцать сантиметров. Тело вытаскивали с помощью веревки, которую накидывали на шею, или подхватывали под руки, а налипшую землю сбрасывали вниз. Все дело занимало не более часа.

Многие «воскресители» раньше служили при анатомических лабораториях или были могильщиками. Привлеченные более высокооплачиваемой и более свободной по графику работой, они оставляли свою прежнюю законную службу и брались за лопаты и мешки. Составить впечатление об этих людях можно по выдержкам из анонимного «Дневника воскресителя»:

«Третье число, вторник (ноябрь 1811 г.). Вышли посмотреть и принесли с Варфоломеевского [кладбища] лопаты. Батлер и я вернулись домой пьяными.