скачать книгу бесплатно
Главная задача столиц состоит в представлении нации самим себе и окружающему миру. Столицы представляют собой идеализированные образы нации и национальной истории, своего рода образы нации в миниатюре. Именно в силу такой репрезентативной функции столицы в некоторых контекстах могут восприниматься как тождественные всей нации целиком.
Именно поэтому названия столиц в некоторых государствах совпадают с самими названиями этих стран. Это относится, например, к таким странам, как Алжир, Тунис, Мексика, Гватемала, Сальвадор, Бразилия или Белиз, в случае которых название страны и столицы совпадают или совпадали в прошлом. Гитлер планировал назвать новую столицу своей империи, которая должна была также стать столицей мира и заменить Берлин, Германией (Welthauptstadt Germania). Эта тенденция относится не только к современности, но и к периоду древности. Именем своей столицы назывались такие государства, как Аккад, Вавилон или Рим. Однако если в древности народы назывались именами своих столиц, то в новое время тенденция состояла, напротив, в том, чтобы столицы назывались именами наций и народов.
По той же причине символической субституции именами столиц называют целые периоды национальной истории некоторых стран (например, петербургский и московский периоды в русской истории). В историографии нередко предпринимались попытки представить всю историю народа или страны через калейдоскоп ее различных столиц: опыты такого изложения предпринимались, в частности, в отношении истории Китая, Персии или Арабского халифата (Hitti, 1973; Geil, 2005). Константин Аксаков в свое время описал всю историю России в оптике ее различных столиц: Русь Киевскую, Владимирскую, Московскую и Петербургскую. В некоторых случаях речь шла о представлении только отдельных отрезков истории, как, например, в истории средневековой Болгарии (Полывянный, 1994). И в таком представлении через столицы, безусловно, был свой интерес и свои резоны, хотя далеко не все национальные истории поддаются такому описанию.
Идея о том, что столица представляет всю нацию целиком и является ее символическим двойником, находит отражение также в военных стратегиях, в стандартных и принятых языковых практиках (мы говорим «Вашингтон или Лондон принял решение», хотя реальным субъектом этой фразы обычно служит вся нация целиком), в некоторых формальных или неформальных конвенциях международного права и международных отношений.
В ситуации гражданской войны в решениях международных организаций часто реализуется презумпция о том, что силы, которые осуществляют стабильный контроль над столицей, являются наиболее легитимной репрезентацией нации и носителями государственного суверенитета, хотя de iure международное право не содержит пунктов, которые бы фиксировали или закрепляли такое признание. На этот факт обратила внимание Марика Ландау-Уэллс в своей недавней статье, где она обращается к примеру решений по поводу легитимности власти в четырех африканских странах, принятых различными международными организациями (Landau-Wells, 2008). В глазах международного сообщества, таким образом, de facto столица часто служит привилегированным локусом суверенной власти или государственного суверенитета, особенно в ситуациях гражданской войны. Речь здесь, конечно, идет только о тенденции.
На этот же аспект – контроль над столицей часто приравнивается к победе в международной войне – указывается в некоторых классических работах по вопросам военной стратегии. Например, известный в прошлом немецкий военный теоретик Фридрих фон Бернгарди (1849–1930) в своем капитальном труде «Современная война» замечает по этому поводу:
Военная история вновь и вновь указывает нам своими многочисленными примерами на важность столиц в ведении войны. Неспособность Ганнибала завоевать Рим лишила его лавров победителя; Наполеон почти всегда выбирал столицы в качестве главных мишеней своих стратегических атак, повергая своего противника их захватом (Бернгарди, 1912: 196)
Хотя в работах Карла фон Клаузевица главным свидетельством победы в международной войне является разгром армии врага, он признает захват столицы противника вторым по значимости критерием победы в боевых действиях (Landau-Wells, 2008: 15)[4 - Клаузевиц, в частности, писал: «Не всегда существует необходимость завоевания всей территории противника. В случае захвата Парижа в 1792 году война против Революции почти наверняка была бы выиграна. В 1814 году, напротив, даже захват Парижа не решил бы дела, если бы у Бонапарта оставалась достаточно большая армия. Но поскольку его армия была уничтожена, захват Парижа разрешил проблему и в 1814 году, и вновь в 1815» (Landau-Wells, 2008: 15).].
Военные историки также обращают внимание на большую значимость столиц в чрезвычайно централизованных и до-современных государствах. В таких государствах овладение столицей часто означало победу в войне. Примерами таких стран могут служить Франция и императорский Китай.
Как мы уже отметили, во многих столицах также осуществляется символическая репрезентация нации. Более подробно мы обсудим эту тему в одной из последующих глав книги. Здесь же обратим внимание лишь на то, что во многих столицах государств городская топонимика отражает всю географию страны целиком. Большое пространство государств моделируется в пространстве малом (в данном случае большое пространство государства – в пространстве столиц), как это было характерно для многих архаичных религиозных центров. Так, в Москве, например, есть районы, которые до сих пор воспроизводят в названиях улиц и проспектов физическую географию целых республик или регионов СССР (например, Крым или Украину на юге Москвы). Подобная же географическая символизация нации и воспроизведение большого пространства в топонимике столицы обнаруживается во многих странах мира как европейских, так и неевропейских (другие примеры подобного рода можно найти, в частности, в книге Radovic, 2008).
В большинстве государств существует только одна столица, и такая ситуация кажется нам естественной. Но в некоторых странах существует две или несколько столиц, функции которых различаются. Существовали и гораздо более необычные и оригинальные формы организации этого социального института.
В некоторых исторических обществах, например в средневековых тунгусо-маньчжурских государствах – таких как государства бохайцев, киданей (государство Ляо) и чжур-чжэней (государство Цзинь), населявших Дальний Восток и последовательно сменявших друг друга, – традиционно было по пять столиц (Воробьев, 1968; Е Лун-ли, 1979, гл. 22). Некоторые историки связывают такое устройство с китайской концепцией пяти первоэлементов (Задвернюк, 2002). В самом Китае, впрочем, концепция пяти столиц никогда не существовала[5 - 1. В эпоху Западная Хань в Китае существовала концепция «пяти городов» (у-ду), которые представляли пять крупнейших городов страны помимо самой столицы и, вероятно, соответствовали пяти первоэлементам в китайской натурфилософии (Лоян, Ханьдан, Линьц-зы, Вань и Чэнду). В эпоху Тан существовала концепция трех столиц (Н|$), в число которых, помимо Чанъани (Западная столица), входили Лоян (Восточная столица) и Тайюань (Северная столица). Концепция трех столиц получила хождение также в период раздробленности Китая в эпоху Троецарствия. Классическая «Ода трем столицам» китайского поэта Цзо Сы (250–305) как раз повествует о трех столицах этого периода (столицах Шу, У и Вэй) как о воплощениях определенных моральных принципов. Она, в свою очередь, опирается на увещевательную и нравоучительную традицию видения столиц государства (в данном случае крупнейших городов страны) как моральных принципов в стихах знаменитого ученого и поэта эпохи Хань Чжан Хэна (77-139), а также на «Оду о двух столицах» известного ханьского историка Бань Гу (32–92). Чжан Хэн повествует о декадентско-расточительной, традиционалистской и спокойной столицах Хань в трех одах – одах Западной, Восточной и Южной – столицам (имеются в виду Чанъань, Лоян и Наньян). Американский синолог Марк Льюис отмечает, что развитие жанра прославления нескольких столиц представляет собой отход от более древней традиции прославления одной совершенной императорской столицы (Lewis, 2006: 235–238, 181, 192). В более поздний период эта древняя традиция восстанавливается, например в «Оде о славной столице», посвященной Цзянькану (Нанкину), цзиньского поэта Юй Чана (ум. в 339). Для позднейших периодов китайской истории, особенно для минской эпохи, характерна определенная двустоличность (Пекин и Нанкин). См. таблицу 6.]. Возможно, бохайцы действительно заимствовали известную китайскую концепцию пяти городов (у-ду) и переформулировали ее в концепцию пяти столиц (у-цзин), которую у них, в свою очередь, впоследствии заимствовали другие народы.
Каждая из столиц в тунгусо-маньчжурских государствах специализировалась на определенном круге проблем. Это были своего рода средневековые аналоги современных министерств, вынесенных в пять разных мест. Например, одна из столиц специализировалась в области военного дела, другая – в области сельского хозяйства, третья – в области торговли или транспорта[6 - 2. В «Истории государства киданей» (Циданъго чжи)пять столиц описываются следующим образом: «Столица Яньцзин – три финансовых ведомства; Западная столица – управление начальника перевозок; Средняя столица – счетно-финансовое ведомство; Верхняя столица – управление по делам соли и железа; Восточная столица – управление по делам денег и железа при финансовом ведомстве» (Е Лун-ли, 1979, гл. 22). Государство Бохай (698–926) включало в себя территории современного Приморского края, Приамурье, Северную Корею, а также большую часть Северо-Восточного Китая (Маньчжурию).]. Тем не менее даже в этих государствах только одна из столиц считалась верховной и, как правило, одновременно служила резиденцией князя или верховного правителя.
Функции столицы
Исследователи выделяют несколько фундаментальных функций столицы. Немецкий историк Андреас Даум к важнейшим функциям столицы относит функции администрирования, интеграции, символизации, а также охраны памятников, истории и ценностей национальной культуры. При этом интеграция, о которой он ведет речь, имеет два аспекта– социальный и этнический (Daum, 2008: 5–8).
Интегративная функция столицы состоит в ее способности фиксировать и воплощать в себе аспекты и элементы единства нации. Такое единство часто происходит за счет компромисса. Среди наиболее распространенных и важных из этих компромиссов можно выделить компромиссы между двумя или более этносами, религиозными или этнолингвистическими группами, составляющими нацию; компромиссы между местными и общенациональными интересами, между самыми крупными городами страны, между глобальностью и национальностью, а также между международным и партикулярным. В идеале столица становится своего рода временной точкой равновесия между различными силами и интересами, которые присутствуют в стране. Если определенные группы не имеют своего политического, социального или символического представительства, это равновесие становится хрупким. Пространство оказывается, таким образом, формой и локусом воплощения нормативных принципов, правовых и моральных. В столице отражается не только настоящее нации, ее наличное бытие, но и ее идеальный образ – то, как она себя видит и чем она хотела бы стать. Отсюда вытекает многосторонний характер интегративной функции, которую мы обнаруживаем в столице.
С символической функцией тесно связана также перформативная функция столиц, которая состоит в том, что столичный город является площадкой для проведения национальных праздников, массовых шествий, парадов и демонстраций, которые сплачивают нацию и, по сути, транслируют заявления об идентичности в действиях. Символическая функция в наибольшей степени отражается в архитектуре и в символах власти. В каждой национальной столице, как в книге или фильме, есть свой сюжет, воспроизводящий отредактированную версию национальной истории. В этом сюжете есть свои герои, свои злодеи, в нем закодированы ее национальные праздники и фестивали, образы прошлого и образы будущего. При этом воображенное сообщество нации включает в себя не только ныне живущих, но и эпических и мифологических героев, основателей и защитников нации.
Подобно Ленину, который пытался построить социализм в отдельно взятой стране, нация на первых порах строит себя своим воображением, пытаясь сначала представить себя в одном отдельно взятом городе. Столица представляет собой как раз такой образ нации в одном городе. Предполагается, что в идеале эта модель нации должна распространиться на всю страну. В обустройстве столичного города, в его архитектурном ансамбле и формах нация конструирует себя так же, как в национальной литературе и музыке, но этот поиск носит более сознательный характер и происходит с гораздо более серьезным участием государства.
Однако помимо перечисленных универсальных функций можно говорить о неоднородности тех функций и задач, которые выполняют столицы в различных странах. В основе многих их концепций лежат антропоморфические или анатомические метафоры. В некоторых странах столицы выполняют функции мозга или головы (об этом говорит латинская этимология слова: от caput – голова) и своего рода направляющей силы; в других более акцентированными оказываются культурные функции сердца или души государства или исключительно духовные и религиозные функции. В некоторых из них роль столиц является, скорее, наблюдательной. В соответствии с этим разные авторы описывали столицы в качестве головы, сердца, лица или даже глаз государства (так один из арабских путешественников назвал в свое время Багдад «оком Ирака»). Некоторые столицы обращены вовне и являются главным образом лицом нации. Другие столицы обращены на внутренние процессы и являются, скорее, ее сердцем. Продолжая эту метафору, можно сказать, что города образуют скелет нации, а главные торговые города – ее становой хребет.
Типологизация столиц, которой мы займемся ниже, объяснит некоторые закономерности в составе и распределении столичных функций в разных странах.
Типология столиц
Ученые предлагают различные классификации столичных городов. Примером такой типологии может служить популярная среди урбанологов номенклатура столиц, предложенная авторитетным американским географом Питером Холлом (Hall, 1993). Питер Холл различает семь видов столиц.
1. Многофункциональные столицы, которые сочетают в?себе большинство ролей национального уровня (Токио, Москва, Лондон).
2. Глобальные столицы, которые сочетают в?себе национальные и?наднациональные функции (Париж, Женева, Вашингтон).
3. Политические столицы, функции которых сводятся к?национальному управлению (Лиссабон, Катманду).
4. Суперстолицы, которые служат штаб-квартирами крупных международных союзов и?организаций. Классическим примером такой столицы могут служить Брюссель, Аддис-Абеба и?Джакарта (столицы Европейского Союза, Африканского Союза и аСЕаН).
5. Бывшие столицы, то?есть те?города, которые утратили формальную роль столицы, но?сохраняют важную историческую или религиозную функцию в?стране.
6. Бывшие имперские столицы, которые раньше служили столицами целых империй.
7. Провинциальные столицы, имеющие только региональную значимость (Hall, 1993: 176).
Эта классификация столиц, на которую часто ссылаются географы, кажется логически проблематичной, поскольку разделение понятий здесь идет по разным основаниям.
Попытаемся скорректировать и привести деления к общим основаниям, одновременно несколько расширяя эту классификацию. Предложенные ниже таксономии учитывают масштабы столиц и уровень их амбиций, их исторические и культурные формы, характер их расположения, их функциональное содержание и специфические задачи, а также хронологические циклы их развития.
По географическому месторасположению и задачам, которые они решают, можно выделить центральные, тыловые и вперед смотрящие, или авангардные, столицы (forward-thrust capitals). Вперед смотрящие столицы характерны для расширяющихся империй или для государств, осваивающих новые территории; центральные столицы – для государств, которые решают свои внутренние задачи примирения этнических, конфессиональных или групповых интересов, интеграции страны и нации. Тыловые столицы характерны для государств, испытывающих внешние угрозы и нестабильность на границах. Смена столицы может быть продиктована изменением стратегической позиции этих государств, их военными победами или поражениями.
По функциям выделяются административные, военные, культурные, деловые, религиозные, индустриальные, морские и транспортные столицы (хабы), а также столицы многофункциональные. Наиболее важными и наиболее распространенными по функциональному типу являются политические, культурные, религиозные и экономические столицы. Глобальные столицы часто сочетают в себе экономические и другие функции.
По своим историческим формам выделяются сакральные, отчужденные, религиозные, национальные, имперские и бывшие столицы. Жан Готтман обсуждал бывшие столицы и отношения диалога, которые часто устанавливаются между старыми и новыми столицами. Подобный диалог столиц часто оказывает серьезное влияние на политическую и культурную динамику этих государств (Gottman, 1985). В некоторых случаях происходит конверсия имперских столиц в национальные столицы, что сопровождается определенными архитектурными и морфологическими трансформациями. Все эти типы столиц мы обсудим более подробно в следующих параграфах.
По масштабу можно различать периферийные, региональные, национальные и транснациональные столицы, а также сверхстолицы (например, столица Европейского Союза).
По истории возникновения и по характеру застройки выделяются естественные столицы, которые постепенно эволюционировали в столичные города в государствах Старого Света. Таковы Париж, Лондон, Токио, Рим или Пекин. Они, как правило, превращались из важных коммерческих, военных или религиозных центров в столицы империй, а потом национальных государств.
Противоположными им по типу являются столицы, специально отстроенные по особому плану (designed capitals). К этой категории столичных городов относятся Вашингтон в США, Нью-Дели в Индии, Канберра в Австралии, Анкара в Турции, Бразилиа в Бразилии. Хельсинки тоже вписывается в ряд спланированных городов. До того как сюда была перенесена из Турку столица Финляндии в 1812 году – старая столица находилась слишком близко к бывшей метрополии, то есть к Швеции, – этот город был военной крепостью и небольшим торговым поселением. Пожар 1809 года практически превратил перенос столицы в строительство нового города с чистого листа (Kolbe, 2006). Спланированные столицы – не обязательно новые города. Историк Византии Сирил Манго относит Константинополь к числу таких же спланированных столиц (Mango, 2005).
Спроектированные города стали не только новыми столицами, но и сценами для радикальных градостроительных экспериментов и для демонстрации новых для своего времени моделей планирования городов и веяний в архитектуре. Во многих из них утопическая энергия была направлена на преобразование окружающего социума. Специально спланированные города предоставляют гораздо более свободы для экспериментов и становятся лабораторией для конструирования нации через архитектуру и символы единства. В них часто в большей степени отражается сама суть столичности. Публичные пространства естественных городов старого мира, которые постепенно формировались в соответствии со своими изменяющимися задачами и функциями и в которых заметно сразу множество исторических слоев (layered cities), в меньшей мере подходили для этой роли. Примерами таких исторических, многослойных и естественных городов могут служить Рим или Москва.
В противоположность этому в спланированных столицах гораздо более акцентированно выражается и закрепляется определенная идеология национального строительства.
С момента своей постройки эти идеологические мотивы могли меняться и внутри них могли смещаться акценты. Примерами таких изменений могут служить переход Дели к национальной независимости или смещение акцентов в архитектуре и градостроительном плане Хельсинки с имперского на демократическое пространство после достижения независимости.
В какой-то степени к спланированным городам приближаются города с масштабной реконструкцией старых столиц. Токио и Берлин могут считаться весьма близкими к спланированным столицам, так как после масштабных разрушений в ходе войны большая часть этих городов была спроектирована и застроена заново. В несколько меньшей степени это относится к Мадриду, основательно разрушенному в ходе бомбардировок гражданской войны в Испании.
По степени пространственного единства можно выделить концентрированные и распределенные столицы. Последние особенно характерны для относительно небольших государств, построенных на принципах федеративности (Швейцария, Голландия, ЮАР, Боливия, Новая Зеландия). Некоторые города при этом могут быть столицами не будучи вместе с тем местами размещения соответствующих правительств (Амстердам, Ла-Пас, Абиджан). Если в вышеперечисленных странах столичные функции разделены между разными городами, то в некоторых странах столица разделена между разными народами. Такой разделенной столицей является, например, Иерусалим (Emet, 1996).
По степени стабильности и долголетию можно выделить стационарные или постоянные столицы в противоположность временным и блуждающим столицам.
Временные столицы часто возникают в государствах, находящихся в состоянии войны. В случае угрозы старой столице столичные функции обычно выносились в глубокий тыл, а по окончании военных действий возвращались назад. Так, во время Второй мировой войны столица России перемещается на восток страны в Куйбышев. Столица Испании выносится в Валенсию. Во время наполеоновских войн фактическая столица Португалии перемещается за океан, в Рио-де-Жанейро, а столица Пруссии – в Мемель (Клайпеду). С 1922 по 1940 год временной столицей Литвы стал Каунас, так как Вильнюс оказался на территории Польши.
Блуждающие столицы были типичным явлением для нескольких средневековых государств Африки (Эфиопия, Руанда и Уганда) и для некоторых кочевых обществ. В XV–XVII веках в Эфиопии в блуждающих столицах воплощалась особая стратегия партизанской войны против мусульманских завоевателей. Перемещение столицы при этом могло происходить почти каждый год или даже чаще, но при этом и в постоянно мигрирующей столице сохранялись важные символические и интеллектуальные функции (Horwath, 1969: 215).
Статичность или мобильность столиц была важной характеристикой различных государств и их стратегий господства и власти. В Риме была только одна столица, и падение города символически означало падение всей Римской империи, хотя фактически столицу просто перенесли в Константинополь. К числу чрезвычайно долгих столиц относятся тысячелетние столицы, такие как Хэйан в Японии или Константинополь. Напротив, в Корее за период с возникновения Трех Царств в первом веке до н. э. до возвышения династии Ли в 1392 году столица переносилась 22 раза (Yoon, Hong-Key. 2006: 18, 40, 231, 250; UNESCO, 2012). В истории Армении существовало 12 столиц, не включая столиц Киликии и отдельных армянских княжеств (Economist, 2006; Эджмиацинский, 2012).
По уровню контроля можно выделить жесткие и мягкие типы столиц. О таком критерии различения говорил итальянский писатель Умберто Эко в своем выступлении, посвященном обсуждению концепции и модели новой общеевропейской столицы Брюсселя, ее облика и основных требований к ней (Therborn, 2008: 70). Жесткие столицы (Эко называет их столицами «по модели Людовика XIV») характерны для более крупных централизованных государств; они доминируют в большинстве сфер жизни и часто являются громоздкими городами, объединяющими в себе сразу множество функций.
Мягкие столицы более характерны для небольших полицентрических государств Европы, таких как Бельгия или Швейцария. Как правило, они отличаются компактностью и ненавязчивостью. Если воспользоваться компьютерной метафорой, можно сказать, что мягкие столицы дают государству только один из скриптов или одну из программ (software), в то время как жесткие столицы более тотально определяют всю совокупность экономических и социальных отношений (hardware). (European Commission, 2001: 10–11). В соответствии с этой метафорой можно делить и государства. Так, в первой половине XIX века в Швейцарии было шесть чередующихся мягких столиц, включая Люцерн, Берн, Базель, Фрайбург, Золотурн и Цюрих. После религиозной гражданской войны 1847
°Д
результате революции 1848 года конфедерация превратилась в единую нацию, столицей которой стал Берн (Therborn, 2008: 63).
Критерии жесткости и мягкости играли заметную роль в выборе столицы во многих других странах. Например, в дискуссии по поводу новой итальянской столицы, которая состоялась в 1864 году, один из итальянских политиков (Феррари) высказался против модели жесткой столицы: «Сама идея доминирующей столицы была решительно всеми отвергнута… Нам не нужно итальянского Парижа или итальянского Лондона» (Djament, 2005: 376).
Тем не менее не все европейские жесткие столицы в виде гигантских городов или городов-гегемонов вполне сопоставимы друг с другом. Так можно говорить о заметных и существенных различиях между местом и статусом столиц в англосаксонских и континентальных европейских государствах.
Примером здесь может служить резкий контраст между Лондоном и Парижем. Хотя для обеих столиц характерен высокий уровень концентрации функций, Париж всегда затмевал Лондон в плане столичного блеска и монументальности. Еще Стюарты завидовали столичному великолепию и роскошеству Парижа и Мадрида[7 - Робертсон замечает, что уже тогда была в ходу поговорка: о птице судят по ее гнезду (Robertson, 2001: 38).]. Впрочем, предметом зависти для английских королей становились не только французская и испанская столица (последняя была реконструирована испанскими королями Филиппом I и II), но даже более скромные континентальные столицы, такие как Копенгаген или Прага, уже в начале XVII века. Известны не очень успешные попытки, предпринимавшиеся английскими Стюартами, превратить Лондон в полноценную королевскую столицу по модели европейских княжеских барочных городов, которые, однако, окончились провалом (Robertson, 2001: 38–41).
Причина такого различия состояла в том, что государство и политическая власть во Франции играли гораздо более заметную роль, в силу чего последняя могла более эффективно проводить централизованное планирование, мобилизовывать капитал и строить свою столицу за счет провинции. В результате градостроительные модели Парижа стали предметом подражания не только для Англии, но и для большинства других европейских столиц.
В Англии же столичный город находился под контролем частных интересов. Реконструкция Лондона в монументально-классическом стиле – тем более в тех масштабах, размахе и великолепии, с какими это было сделано в Париже Османа, – была не по карману городским властям британской столицы. При этом наблюдатели обращали внимание на то, что казалось им противоречием между статусом Великобритании как мощнейшей индустриальной и колониальной державы и образом ее столицы, которая не могла конкурировать со своими континентальными коллегами (Wagenaar, 2000: 5). Эта англосаксонская концепция экономной столицы, по-видимому, нашла свое отражение впоследствии и в идеях неброского столичного города в других англосаксонских странах– США, Австралии, Канаде, Южной Африке и Новой Зеландии.
Эта же концепция англосаксонской столицы, по-видимому, до сих пор определяет различия между муниципальными системами управления и административными культурами в Англии и Франции. Если управление Лондоном рассредоточено в 33 округах города (boroughs) и главную роль в управлении играет выборный мэр, то управление Парижем чрезвычайно централизовано и до сравнительно недавнего времени было сосредоточено в руках префекта департамента Сены (R?ber & Schr?ter, 2004:10). Должность мэра Парижа возникла только в период Французской революции.
Можно ввести еще одно различение столиц – на основании характера экономик государства, центром которого она является, важность которого будет ясна из дальнейшего изложения. Размер столичного города во многом зависит от того, построена ли экономика государства, столицей которого он является, на основе распределительных или производственных отношений. В государствах, которые основываются на распределительных экономиках, столица обычно значительно превосходит остальные города. В государствах, которые построены на основе производящих экономик, рост столицы значительно больше на ранних стадиях их развития, когда факторы производства (стоимость капитала, земли и труда) еще не поднялись в цене. В таких государствах размер крупнейших городов постепенно падает или стабилизируется по мере того, как производство естественным образом разделяется между другими городами.
Знаменитый французский географ Жан Готтман предлагает также различать две модели столичных городов, которые он называет платоновской и александрийской моделями (Gottman, 1990: 67). Следуя другой терминологии, эти два типа столиц можно также назвать континентальными и атлантическими.
Идея платоновской столицы восходит к диалогу Платона «Законы», где греческий философ говорит о том, что главные города страны должны располагаться вдалеке от моря. «Близость моря, хотя и дает каждый день усладу, на самом деле это горчайшее соседство. Море наполняет страну стремлением нажиться с помощью мелкой и крупной торговли, вселяет в души лицемерные и лживые привычки. Море делает граждан недоверчивыми как по отношению к себе, так и друг к другу» (Законы, VII, 705а). Александрийские столицы, в противоположность платоновским, космополитичны, в них сочетается как коммерция, так и политика. Критерием их различения выступает, таким образом, близость к морю, с которым связывается интенсивность экономической жизни и особенно внешней торговли.
Географ Скотт Кэмпбелл предлагает другую интерпретацию александрийской модели: к александрийским относятся столицы такого рода государств, у которых нет единого центра. Существует история о том, что Александр Македонский на вопрос о своем выборе будущей столицы якобы указал пальцами сразу в нескольких направлениях на карте. По словам Кэмпбелла, если платоническая столица определяет государство нового времени (modern state), то александрийская столица определяет ситуацию ацентричности постмодерна, с которой он связывает идею виртуальной слабо локализованной сети, в которой воплощаются столичные функции (Campbell, 2000: 18). Такая идея отчасти вдохновляла проект Путраджайи в Малайзии. Эта интерпретация, будучи интересной и оригинальной, однако является фактически и исторически неточной, так как Александр Великий, как известно, мечтал о новой столице империи в Вавилоне (Boyi, 2004: 97), а связка платонизма со столицами модерна лишает саму изначальную дистинкцию Готтмана всякого реального смысла.
Гораздо более существенным в различении этих двух видов столиц мне представляется позиционирование и ориентация этих двух моделей, направленность континентальных платонических столиц вовнутрь и александрийских столиц – вовне. Примерами платонических столиц в такой интерпретации могут служить Кабул, Мадрид и Москва в противоположность Константинополю или Стокгольму. В другой терминологии их можно назвать внешними и внутренними столицами (outward & inward capitals) (Shevryev, 2003).
В связи с платоновскими и александрийскими столицами в качестве небольшого отступления уместно хотя бы упомянуть в этой связи Аристотеля, который был учеником Платона и учителем Александра Македонского. Хотя в корпусе его сочинений нет специальных обсуждений вопроса о столице, в его «Политике» есть фрагменты, которые с оговорками могут трактоваться как прямые рекомендации по этому поводу или во всяком случае по вопросу о естественном стратегическом центре Греции. Незаметно полемизируя с Платоном, Аристотель, во-первых, реабилитирует морские и космополитические города («Политика», книга VII), а в полемике с Александром Великим, желавшим переместить новую столицу на Восток, как будто выдвигает на роль политического центра Греции остров Крит.
Остров Крит как бы предназначен природой к господству над Грецией, и географическое положение его прекрасно: он соприкасается с морем, вокруг которого все греки имеют свои места поселения; с одной стороны он находится на небольшом расстоянии от Пелопоннеса, с другой – от Азии, именно от Трионийской низменности Родоса. Вот почему Минос и утвердил свою власть над морем, а из островов одни подчинил своей власти, другие населил (Политика, Книга II, глава ю).
Важно отметить в этой связи, что Крит был историческим центром минойской культуры, стоявшей у истоков культуры греческой, и его стратегические преимущества состояли, прежде всего, в его положении важного центра, соединявшего Африку, Азию и Европу, и таким образом выходили за пределы только общегреческих плюсов, на которые Аристотель указывает непосредственно. По сути дела, здесь идет речь о столице всего Средиземного мира с центром на острове – видение, артикулирующее архетипическую европейскую пространственную схему (Карапетьянц, 2000). Можно сказать, что в данном фрагменте Аристотель в некотором роде примиряет концепции Платона и Александра. Подобно Платону он сохраняет столицу на территории исторической Греции, но, вопреки ему и согласно Александру, делает ее космополитической и открытой другим цивилизациям. Такова аристотелевская столица, как будто следующая его принципу золотой середины.
В дополнение и в противовес пространственным столицам, вероятно, существуют еще и столицы самого времени. Вокруг таких столиц кружатся века, столетия и целые исторические эпохи. Одной из них был воспетый поэтами и историками Париж, который Вальтер Беньямин метко назвал «столицей XIX века» (1935) (Benjamin, 2002). Но эти столицы времени являются частью особой темы культурных столиц, которая не будет нас специально занимать в данной книге (о культурных столицах см. Charle & Roche, 2002; Van Damme, 2005).
Вышеприведенная типологизация столиц особенно важна не из-за желания автора как-то упорядочить или дополнить существующие классификации, хотя и такая задача была бы весьма полезной. Она важна главным образом потому, что указывает не только на историческое многообразие принципов размещения и возведения столиц, но и на различные и многообразные концепции, оттенки смысла и понимание функций столичности в различных странах или цивилизациях.
Эта типология позволит нам лучше ориентироваться в дальнейшей дискуссии и даст нам язык для именования городов и столиц, которые мы будем обсуждать.
Нашему анализу столичности уместно предпослать также небольшой исторический очерк, который как проиллюстрирует перечисленные нами типажи, так и позволит определить векторы исторического развития и эволюции этих городов. В последующих главах мы выделим пять исторических типов столиц по своим историческим манифестациям: мобильные, сакральные, королевские, имперские и национальные. Первые три из этих типов можно отнести к категории протостолиц. Помимо различных функций, каждый из этих типов столиц пользовался определенным символическим языком и системой кодов, которые отличали их друг от друга. Выделение этих типов имеет решающее аналитическое значение для понимания эволюции идеи столичности и ее модификаций в различных цивилизациях.
В первой главе будут обсуждены сакральные и королевские столицы, а также тесно связанные с ними по происхождению национальные столицы. О различных аспектах истории и символизма последних пойдет речь в нескольких последующих параграфах. Имперские и отчужденные столицы будут обсуждены уже во второй главе исключительно в контексте их переносов.
Исторические формы столиц
Мобильные столицы
В древности и в Средние века (примерным водоразделом здесь может служить период формирования вестфальской системы) столицы не играли критической роли в жизни государств. Строго говоря, до XVII века столиц в современном смысле слова попросту не существовало. В разных языках слово «столица» означает просто укрепленный город, крепость, королевскую резиденцию (как, например, стол, престол в русском языке) или «мать городов» (Emet, 1996). В мозаике форм человеческих поселений были заметные и успешные коммерческие центры, военные крепости, резиденции князей и королей, а также города-государства, города-империи и важные культовые и религиозные центры. Своих столиц не было даже в крупных имперских государствах древности, например в Македонской империи[8 - Вопреки внешней аналогии, Александрия, основанная Александром Македонским, не имелась в виду в качестве новой столицы Греции подобно столицам древних восточных государств, названных по имени их царственных основателей, – городу Пер-Рамсесу, столице Древнего Египта, построенному фараоном Рамсесом II, или столицам Армении – Артаксату, построенному царем Артаксом, или Тигранакерту, построенному Тиграном Великим. Жан Готтман, французский географ, пишет о попытке построения общей столицы для греческих городов-государств, которая предпринималась фиванским генералом и пифагорейцем Эпаминондом (410–362 до н. э.). Он приступил к строительству новой столицы федерации греческих городов-государств – Мегалополиса (Большого города) – в Аркадии в Южной Греции, но его планам по объединению Греции не суждено было осуществиться (Gottman, 1985: 67).]. Разумеется, во всех этих государствах существовали сильные военные и политические центры. Но собственно столицы в современном смысле этого слова возникают в Европе только в период раннего нового времени. В контексте досовременных государств можно говорить, скорее, о протостолицах.
Можно выделить два типа мобильных или перипатетических столиц: переходящие, или чередующиеся, столицы (itinerant capitals) и блуждающие столицы (wandering capitals или roving capitals).
Если мы обратимся к устройству Священной Римской империи, то обнаружим, что у ее императоров даже не было постоянной ставки и канцелярии и соответствующих чиновников для регулярного ведения делопроизводства. Например, Карл Великий большую часть времени проводил в Аахене, но мог находиться также в Вормсе или в Рейнских землях. Столичная функция была переходящей и зависела от места пребывания императора. По большей части мобильная столица империи блуждала между Вормсом, Нюрнбергом, Прагой, Веной, Римом, Берлином, Франкфуртом и Майнцем. В Майнце первоначально происходила коронация императоров. Имена некоторых прославленных императоров Священной Римской империи были тесно связаны с их любимыми городами Германии, которые тем не менее не считались столицами: например, Бамберг – с Генрихом II, Вюрцбург и Нюрнберг – с Фридрихом Барбароссой, а Шпайер – с Конрадом III[9 - Уместность и важность анализа в данном контексте Священной Римской империи, которую некоторые авторы до сих пор ошибочно рассматривают как эфемерное или фиктивное образование, не игравшее существенной роли в решении политических судеб Европы, определяется ее ролью своего рода федеративного образования, которое продолжает оказывать влияние или даже формировать политические процессы в Европе задолго после своей официальной гибели. Такие инерционные оценки, во многом созвучные известной формуле Вольтера, остроумной, но вряд ли верной (она не была ни Священной, ни Римской и ни империей), во многом опираются на клишированное представление об империях как чрезвычайно жестких политических образованиях. Многие современные историки рассматривают Священную Римскую империю как черновик и прообраз Евросоюза, считая линию и миссию Австро-Венгрии в европейской и международной политике и дипломатии прямым продолжением миссии Священной Римской империи (Nedreb0, 2012). Брюссель, находящийся недалеко от Аахена, продолжает эту линию и во многом ориентирован на ее ценности.].
Эти традиции Священной Римской империи, возможно, заложили основы децентрализации и плюрализма столиц в период, когда складывалось древнее единство Европы. Столицы такого рода можно также назвать переходящими столицами. Именно такой тип движущейся столицы предлагали для Европы вместо Брюсселя некоторые приглашенные на встречу с Проди, специально созванную для обсуждения вопроса об образе европейской столицы, именитые и почетные гости, в частности Бронислав Геремек, польский диссидент, специалист по истории Средних веков, позже министр иностранных дел Польши и депутат Европарламента. Необходимость такой столицы для Европы он обосновывал отсылками к европейскому феодализму и опыту Священной Римской империи (Wise, 2002). И некоторые элементы такого подхода мы видим в актуальном распределении некоторых столичных функций между городами Европы: Страсбургом, Люксембургом и Франкфуртом.
У многих древних и даже относительно современных народов существовал другой тип подвижных столиц, которые некоторые историки называют «блуждающими». Такой тип столиц был вовсе не обязательно связан с кочевым образом жизни. В Японии столицы государства в течение многих столетий часто менялись в связи с представлением об обновлении харизмы нового правителя (место, где умер предыдущий правитель, считалось оскверненным). Первой постоянной столицей Японии стал город Нара (Wheatley & See, 1978; Goethem, 2008). В более позднее время – в XVI–XVII веках – непостоянные, блуждающие, столицы возникают в Эфиопии, где они служили особой стратегии ведения войны, будучи своего рода временными военными ставками (Howath, 1969).
У самих кочевников, вопреки распространенному мнению, как раз были свои – причем относительно стабильные – столицы, например Неаполь Скифский у скифов (в районе Симферополя), Сарай-Бату (в районе Астрахани) у татар или Шарукань (в районе Харькова) у половцев.
Важную роль в родословной современных столиц играют сакральные и королевские столицы, которые выступают одновременно и предшественниками и антиподами национальных столиц. Попытаемся проследить генеалогию и маршрут движения от сакральных и королевских столиц к столицам национальным.
Сакральные столицы
В контексте генеалогии современных столиц особого рассмотрения заслуживает феномен сакральной – то есть религиозной или ритуальной – столицы. Многие теоретики городов, в том числе такие блестящие историки и антропологи, как Фюстель де Куланж и Пол Уитли, указывали пз, религиозные истоки урбанизма (Coulanges, 2001; Wheatley, 1971). Наиболее показательна в этом плане книга последнего «Ось четырех кварталов: предварительное исследование истоков и характера древнекитайских городов», которая стала вехой в понимании урбанистической истории и антропологии. Сакральные столицы в различных формах сложились на всех континентах. Примерами таких ритуальных столиц могут служить Теотиуакан в Мексике, Персеполь в Персии или Большое Зимбабве, ритуальный центр предков народности шон, в Африке[10 - Подробный обзор азиатских сакральных столиц можно найти в статье Франка Кейтинга (Keiting, 1994). Интересная дискуссия сакральных столиц Индонезии и индуистских сакральных столиц в целом представлена в книге известного антрополога Клиффорда Гирца (Geertz, 1973: 223–230).].
Сакральные столицы были, по существу, городами-храмами, городами, сложившимися и разросшимися вокруг храмовых комплексов. Особая важность этих сакральных столиц состояла в том, что они были встроены не только в социальный порядок государства, но и в космический порядок. При этом устроительная функция города мыслилась продолжением мироустроительных функций богов и первопредков. Смысл этих городов состоял не только и даже не столько в их географической центральности внутри древних государств, сколько в их роли связующего звена между небом и землей, божественным и человеческим порядками мироздания – своего рода космической центральностью. Так, например, в Вавилоне упорядочение хаоса богом Мардуком завершается устроением им жилища для себя и для других богов – возведением сакрального города Вавилона (Eisenstadt, 1986:186–187). Сакральные города строились как модель мира, и они обнаруживают архетипическое стремление моделировать большое пространство в пространстве малом (Leroi-Gourhan, 1986).
Американский антрополог Клифорд Гирц так описывает сакральные индуистские столицы Индонезии XIV и XV веков, замечая, что многие их черты сохранились и в гораздо более поздние эпохи.
Самой важной из концепций управления была так называемая теория центра-образца, – представление о том, что столичный город является микрокосмом сверхъестественного порядка… и материальным воплощением порядка политического. Столица была не просто ядром, двигателем или осью государства; она была самим государством. В эпоху индуизма королевский дворец охватывал практически весь город. Расчерченный на квадраты, построенный в соответствии с представлениями индийской метафизики, «небесный город» был больше, чем местом власти… В центре его находился божественный король, который воплощал божество; его трон символизировал гору Меру – местопребывание богов; по направлениям четырех священных ветров вокруг него по квадрату располагались здания, дороги, городские стены и даже, в период церемоний, его жены и свита. Считалось, что не только сам король, но и знаки его власти… наделены харизмой. Дворец и его жизнь составляли средоточие королевства, и тот, кто, часто подготовленный особой медитацией для достижения нужного духовного состояния, захватывал дворец, приобретал тем самым всю империю, овладевал харизмой и смещал короля, потерявшего свой священный статус (Geerz, 1985: 222–223).
Таким образом, в символизме многих древних столиц акцентирована не только властная, но и космическая составляющая, встроенность города в космическое время и мифологические нарративы. В некоторых культурах считалось, что сакральная столица находится не просто в центре государства, но и в центре мира. В определенных случаях такой город описывался как пуп земли или Axis Mundi (Россман, 2003). Так, например, ритуальная столица Вилькас находилась, по представлениям древних инка, на пересечении четырех сторон света. Сакральные столицы были особыми обетованными, или избранными, городами, выделенными из окружающего природного и социального ландшафта.
В древних государствах организация пространства была также важным инструментом политического контроля и средством политической и культурной пропаганды. Традиционные космографические модели, представлявшие сакральные города образами неба на земле, способствовали легитимации власти правителя. Такие космографические схемы и формы организации и представления пространства мы находим в цивилизациях Древнего Египта, Вавилона и Древнего Китая (Meyer, 1976: 109; Westenholz, 1998).
Сакральные столицы были единственными и главными столицами во многих древнейших цивилизациях. В них религиозная легитимация статуса правителя играла наиболее важную роль. В большинстве из вышеперечисленных государств сакральная столица первоначально совпадала с политической столицей или протостолицей, и смена политического курса в них часто сопровождалась важными религиозными реформами. Так, например, в Египте смена политических центров всегда была сопряжена со сменой культа или религиозными реформами[11 - Возвышение конкретных номов и городов, куда переносились столичные функции, сопровождалось возвышением их религиозных культов. Гелиополь был известен своим культом бога Ра, Мемфис – бога Птаха, Фивы – культом Амона, Ахетатон – Атона. Тесная сопряженность политической власти с религиозными культами свидетельствует о более тесной связи религии и государства в Египте по сравнению с государствами Месопотамии.]. Фараоны Египта вели свою родословную от богов. Император Китая считался сыном Неба. Правители инка именовались сыновьями Солнца.
Несколько менее выражена эта тенденция была в государствах Месопотамии. Интересно подчеркнуть, что в последних, собственно, коммерческие элементы городов были более выражены по сравнению с египетскими городами, где как раз больше акцентировались чисто религиозные функции. На это, в частности, обращал внимание Фернан Бродель в своей книге «Память и Средиземное море» (Braudel, 2001: 66–67)[12 - В своей книге Бродель противопоставляет характер урбанизма в Египте и в Месопотамии. Если в последней города были достаточно автономны и больше ориентированы на торговлю, то в Египте города были по преимуществу религиозными центрами, что отчасти объясняется тупиковым географическим положением Египта и, напротив, большей рыночной открытостью государств Месопотамии, лежавших на торговых путях. Хозяйство Египта было по преимуществу сельским, а потому, пишет французский историк, главный его городской потенциал сосредоточился в столичных городах, которые контролировались храмами и жрецами. Напротив, в Месопотамии хозяйство было гораздо сильнее связано с коммерческой деятельностью; здесь даже складывается своеобразный городской патриотизм, который мы видим, например, в эпосе о Гильгамеше. Этими различиями определялась, по мнению Броделя, более высокая динамика месопотамской экономики и цивилизации и ее более высокое разнообразие (Braudel, 2001: 66–69). Интересно заметить, что внутри Месопотамии южная ее часть, Вавилония, располагала более густой и разветвленной сетью городов (Eisenstadt, 1986: 186–188).]. Возможно, такая ситуация объясняется географическим положением Месопотамии, через которую исторически проходили важнейшие торговые пути (например, лазуритовый путь возник уже в 3–2 тысячелетиях до н. э.).
Поэтому в государствах Месопотамии, а также в древнем Израиле и Греции, постепенно сложилось более четкое разделение труда между религиозными и политическими центрами. Общие ритуальные центры или духовные столицы играли критически важную роль в культурной интеграции различных племен и народов и служили нейтральными территориями, относительно автономными по отношению к политическим центрам. Первоначально они часто возникали в ситуации фрагментации политической власти или в условиях создания федераций для защиты от общих врагов.
Примерами здесь могут служить Дельфы в Греции, Силом в Древнем Израиле или Ниппур в Месопотамии, служившие главными религиозными центрами соответственно панэллинской, паниудаистической и паншумерской цивилизаций. В тот период эти народы представляли собой конфедерации племен или колен. В Силоме в эпоху Судей (XIII–XI вв. до н. э.) находилась Скиния Завета (Навл 8:1) и совершались общеизраильские празднества; в Дельфах находился оракул, или прорицатель человеческих судеб, одинаково важный для всех греческих полисов (Iannaccone, Haight, Rubin, 2011: 333–334). Нейтральность этих религиозных столиц, которые не пытались монополизировать ни одно из входящих в конфедерацию племен, определяла их роль в интеграции и разрешении межплеменных конфликтов[13 - Экономисты выделяют три типа религиозных рынков, которые подразделяются на монополистические и немонополистические, которые, в свою очередь, могут характеризоваться совершенной или несовершенной конкуренцией. Примером совершенной конкуренции на религиозном рынке выступает организация религий в США. Примером несовершенной конкуренции являются религиозные рынки, например, в описанных союзах племен (Iannaccone, Haight, Rubin, 2011).].
Тенденция к отделению религиозных столиц от политических была сильной в Европе. Выделение Рима в общеевропейский религиозный центр с эпохи Раннего Средневековья во многом определило логику развития европейской истории и взаимоотношения светских и духовных властей. По сути дела, положение Рима в Священной Римской империи воспроизводило роль Дельф в Древней Греции.
Кентерберийское аббатство в Англии, Сантьяго-де-Компостела в Испании, Реймс во Франции (здесь происходила церемония миропомазания французских королей), Ватикан в Италии, Мцхета и Эчмиадзин в Грузии и Армении, Старая Уппсала в Швеции, город Ниш в Сербии (резиденция митрополита Сербской православной церкви), Гнезно в Польше (традиционная резиденция примаса Польши, архиепископа Гнезненского) стали отдельными от столицы религиозными центрами, пространственно отделенными от центров политической власти. В некоторых случаях, например в случае Ватикана, такие религиозные центры признавались в качестве отдельных и относительно независимых территориальных образований. Неевропейскими примерами таких религиозных столиц могли бы также служить Мекка и Медина в Арабском халифате, город Истахр в Персии, который стал духовным центром зороастризма, главным святилищем огня и хранилищем Авесты после разрушения Персеполя[14 - Подобно императорам Священной Римской империи персидские шахи часто перемещались по разным городам государства. Лето царь царей, как правило, проводил в своей горной резиденции в Экбатане. Несколько месяцев в году он жил в окрестностях целебного источника в Сузах. Иногда останавливался в Вавилоне, самом большом городе Древнего Востока. Но Новый год он неизменно встречал в Персеполе (Парсе). Это был центр религиозного культа, связанный, прежде всего, с храмом Ормузда и ритуалами праздника Нового года. Интересно, что Персеполь был изъят из экономической жизни страны и находился на каменистой равнине, в бесплодной местности, которая зависела от поставок продовольствия из других регионов (Perrot, 1998). Хотя Персеполь по этому параметру был похож на отчужденные политические столицы, которые мы обсудим в главе специально посвященной этому типу столиц, роль его была скорее ритуальной, чем политической.], а также инкская ритуальная столица Вилькас.
В некоторые исторические эпохи в Китае также существовали сакральные столицы, отдельные от административных столиц. Так в эпоху династии Чжоу (особенно это относится к периоду IX–VIII вв. до н. э.) в Китае было две столицы: сакральная столица в Цися на западе страны и меняющиеся административные и военные столицы (в эпоху Восточного Чжоу административно-политической столицей стал Лои в центре государства) (Khayutina, 2007, 2008). В своей статье, посвященной перемещениям столицы Чжоу и опирающейся на детальный анализ текстов и археологические данные, Марина Хаютина, синолог и специалист по этой эпохе китайской истории, обосновывает точку зрения, согласно которой более древний город Цися (или Цишань, названный так в честь священной горы Ци) продолжал оставаться сакральной столицей Чжоу и главным алтарем чжоуских ванов, где хранились их священные реликвии и где семейному клану Чжоу были явлены знаки его мандата на правление (фениксы и красные вороны) (Khayutina, 2008). Эта столица в некоторых аспектах была похожа на сакральные столицы греков и иудеев – Дельфы и Силом, – отделенные от центров политической власти. Если главной иудейской реликвией была скиния завета, то главной реликвией китайцев были девять жертвенных треножников, которые воплощали девять областей Китая и позже служили символом власти императора. В районе города Цися было обнаружено множество ритуальных предметов и бронзовые треножники (Khayutina, 2008). Следует отметить, что в последующей конфуцианской политической традиции именно ваны династии Чжоу (прежде всего Вэнь-ван и Чэн-ван), идеализированные Конфуцием, считались образцовыми правителями[15 - Вероятно, является ошибочной идентификация сакральной столицы с городом Хаоцзин, которая присутствует в некоторых статьях (Задвернюк, Козыренко, 2002). Хронология китайских столиц представлена в таблице б.].
Роль религиозных, или культовых, столиц также часто приписывалась бывшим столицам, таким как Киото в Японии, Стамбул в Турции, Армавир в Армении, Гнезно в Польше (место, где короновался первый польский король) или Москве в эпоху Российской империи (Gottman, 1985).
Древний и средневековый исторический опыт дуализма или монизма политических и религиозных центров или столиц также оказывал заметное влияние на последующую структуру власти уже современных государств и устройство их урбанистической иерархии. В тех государствах, где произошло более четкое разделение на религиозные и светские политические столицы, как правило, более явственно обозначилась тенденция к разделению функций городов и разных типов властей, а также возникла более плюралистическая и полицентрическая система городов. В этих государствах произошло также более четкое размежевание на религиозные и светские элиты. Понтификальный элемент здесь могли представлять жрецы, священники, маги и чародеи. Политические элиты были представлены правителями, королями или императорами.
Напротив, ситуация цезарепапизма или государственной монополии на религию была наиболее ярко выражена в Египте в древности и в Византии в эпоху Средневековья.
В Византии сложилась система пентархии из пяти православных патриархатов: в Константинополе, Александрии, Антиохии, Иерусалиме и Риме. Однако они рассматривались, скорее, как проекции административной власти вселенского патриарха в Константинополе с его резиденцией в Софийском соборе и императора Византии, чем как сакральные центры сами по себе. На административный характер этого разделения указывает, например, первенство Александрии и Антиохии во вселенской церкви и позднее возникновение самого Иерусалимского патриархата, который из кафедры превратился в патриарший престол только в 451 году, хотя именно Иерусалим был колыбелью христианства. Решающее слово в избрании патриарха и пяти важнейших патриарших чиновников принадлежало императору[16 - Некоторые аспекты византийского урбанизма и столичности более подробно обсуждаются в книге «В поисках Четвертого Рима» (Россман, 2013), где речь идет о новостоличных дебатах в России.].
Тенденция подобного рода проявилась и в русской истории. В России древний религиозный центр в Кремле постепенно превратился в центр политической власти. Если в императорской России «порфироносная вдова» была в какой-то степени отделена от своего мужа – государства – в качестве религиозной столицы, то в допетровскую и постсоветскую эпоху Россия гораздо теснее сближается с цезарепапистской моделью власти. В идеологии многих групп, которые участвовали в обсуждении проблемы переноса столицы России, Москва выступает одновременно как сакральный и как политический центр. При этом сакральный статус Москвы служит аргументом в пользу ее уникальных претензий на статус столицы.
Многие палестинские политические группировки и некоторые группы израильтян также апеллируют к сакральному статусу Иерусалима для обоснования своих претензий на превращение города в политическую столицу своих государств (Melman, 2009). В современном мире это достаточно редкие примеры представлений о том, что политическая столица должна непременно обладать атрибутом святости. В большинстве стран произошло ясное размежевание этих двух категорий городов.
Заметим в скобках, что выбор святых мест и сакральных городов во многих традиционных цивилизациях происходил гораздо более рационально, чем это кажется многим современным историкам и комментаторам. Исторически всегда подспудно происходила своего рода селекция из великого множества существовавших святых мест. Анализ расположения важнейших старинных религиозных центров – таких как Дельфы, Иерусалим или Мекка – показывает, что их выбор был часто продиктован вполне земными и понятными соображениями, в том числе и соображениями политической прагматики или даже конъюнктуры (Joffe, 1998). Современные фундаменталисты, кажется, действуют гораздо более непреклонно в своих попытках установления контроля или возвращения статуса столиц старинным сакральным центрам (Pipes, 2001).
Королевские столицы
