скачать книгу бесплатно
– Моя жена и я… мы тоже ждали ребенка, когда… и это тоже случилось в…
Она не дала ему договорить:
– Я оставила дверцу машины открытой и пошла к автоматам…
Женщина смотрела на крест, погружаясь в кошмарные воспоминания.
– …поэтому я и не видела, как подъехал тот фургон. А когда увидела, было поздно…
Гренс ждал. Она собиралась с силами.
– Я просматривала материалы камер наблюдения. Семь секунд – этого оказалось достаточно, чтобы мир изменился раз и навсегда. Моя дочь сидела в детском кресле на пассажирском сиденье. Фургон подъехал почти вплотную. Водитель открыл дверцу, вышел, взял девочку и вернулся в свою машину с ней на руках. Потом уехал.
Закончив свою историю, незнакомка, с которой было так легко поддерживать беседу, сделала то же самое, что и Гренс на могиле Анни: опустилась на корточки и занялась опавшей листвой и сорняками. И, возможно, по той же самой причине. Не ради того, чтобы порадовать случайных прохожих видом ухоженной могилы, но чтобы сделать хоть что-нибудь, когда делать что-либо уже поздно.
– Это были странные похороны.
Пальцы ловко перебирали цветы, отделявшие женщину от той, кого она оплакивала.
– Я там была, конечно. И еще полицейский, куратор и священник – люди, с которыми она никогда не встречалась и которые поэтому не могли значить что-либо в ее жизни и ничего не значили для нее после смерти. Кладбищенский сторож вырыл совсем неглубокую ямку для маленького белого гробика с красной розой, который так легко было нести, потому что в нем никто не лежал. Для нее звонили церковные колокола, и кантор, который до того успел похоронить совсем немногих, выбрал колыбельную «Йон Блунд»[2 - Йон Блунд – фольклорный персонаж, человечек, навевающий детям сны. Текст колыбельной, о которой идет речь, написал Г.-Х. Андерсен.]. День выдался погожий, солнечный. И под музыку церковного органа казалось еще более абсурдным, что только что начавшего жить человека опускают под землю на веки вечные.
Женщина замолчала, а потом запела, все еще глядя на устилающий могилу цветочный ковер.
– Спи-и споко-ойно… сла-адких снов.
– Вы что-то сказали?
– Так мы пели тогда… Это последняя строчка колыбельной… И звучала она совсем не так, как если бы я пела для нее дома.
Женщина подняла глаза на Гренса:
– Может, потому, что сон в кроватке для нее закончился. И она пробудилась – не для этого мира, для вечности.
Она показала на могильную плиту, на которой они оба стояли:
– Там ее гроб, под нашими ногами. Разве это не странная мысль?
Да, это и в самом деле была странная мысль. Не менее странная, чем то, что Гренс так часто думал об Анни, лежавшей всего в нескольких рядах отсюда и не имевшей возможности ни видеть, ни слышать его. И теперь Гренс хотел вернуть то время, когда боль сокрушила все. Он должен был присутствовать на похоронах жены.
– Теперь, когда для всех остальных она стала безымянной, я называю ее Альвой, – продолжала женщина. – «Альва» – почти «Эльва», эльфийское имя, а эльфы существуют, только когда мы в них верим.
Она протянула тонкую, но на удивление сильную руку. Как будто хотела увести Гренса в мир своего прошлого.
– Вот уже три года как она ушла от меня. И почти шесть месяцев, как ее объявили мертвой. Раз в неделю я навещаю ее, чтобы она не скучала одна. Потому что она, конечно, чувствует себя одинокой, несмотря на всех, кто лежит здесь. Обычно это бывает в четверг, когда легче улизнуть с работы. А теперь мне пора, может, увидимся в другой раз, когда придем одновременно навестить наши могилы. Если нет, Альве будет приятно, если время от времени и вы будете к ней заглядывать. Просто остановитесь здесь ненадолго. Это не займет много времени, а она почувствует, что рядом кто-то есть.
Гренс смотрел, как она удалялась по гравийной дорожке, петляющей между ухоженными кустами и массивными надгробьями, будто перемещенными сюда из другой эпохи. Он не спросил даже ее имени.
Безымянная, совсем как та девочка.
Ему и самому была пора возвращаться в кабинет комиссара криминальной полиции, с минимум дюжиной текущих расследований на столе. Но он еще не закончил с Анни. Поэтому Гренс снова присел на парковую скамью, теперь уже один и без всякой тряски.
Он ведь тоже иногда думал о ребенке, о котором Анни так и не узнала. О вполне сложившемся человеке, с сердцем, легкими и глазами, которые могут закрываться и открываться. Их девочка умерла в тот же день, что и Анни – для всех, только не для Гренса. Почему он не сказал об этом Анни? Он пытался, особенно поначалу, в больнице. Но Анни как будто не вполне его поняла.
Моя маленькая девочка.
Так это все-таки несправедливо.
Время от времени, занимаясь делами преступников, которые преследовали и убивали друг друга, Гренс не мог избавиться от ощущения, что эти люди сами выбрали свою судьбу. Нет, он все так же добросовестно делал свою работу, выкладывался по полной, снова и снова заглядывая под каждый камень, хотя бы потому что для Гренса это был единственный способ справиться с самим собой. Ничто у него не делалось наполовину, но Гренс не мог по-настоящему сочувствовать жертвам, которые сами сделали свой выбор. В отличие от ребенка, за которого решил кто-то другой.
Именно поэтому в случаях, где жертвами оказывались дети, речь шла о чем-то большем.
Вскоре он забыл о времени. Просто сидел на солнце, которое согревало весь мир, только не этот его кусочек.
Прошел почти час, прежде чем комиссар поднялся со скамьи и сорвал пару цветов с могилы Анни, чтобы положить их на край другого деревянного креста. Он стал задавать вопросы девочке, которой там не было.
Кто ты?
Почему ты исчезла?
Где ты теперь?
* * *
Я не хочу этого. Дайте мне побыть в одиночестве, пока здесь нет мамы и папы.
Так приятно держаться за руку, мягкую и твердую одновременно.
Руку, которая точно знает, куда идти, куда ушли папа и мама.
И где они меня ждут.
После того как Анни угодила под машину и девочка, которая только начала расти у нее внутри, умерла, а сама Анни медленно угасала в больничной палате, запертая в своем мире, коллеги отправили его к полицейскому психологу. Чтобы тот наконец разъяснил Гренсу, что это он наехал на Анни, и их совместная жизнь близка к завершению. Что то, чего он так боялся, произошло. До сих пор, тридцать пять лет спустя, Гренс помнил эту встречу с психотерапевтом, отчаянно пытавшимся нащупать подход к человеку, который потерял все.
Молодой помощник полицейского Эверт Гренс с треском провалил свое первое задание в качестве пациента – найти прибежище в ментальном мире, где можно было бы укрыться, когда лечение станет слишком изматывающим, а душевная боль невыносимой. Уже тогда Гренсу стало ясно, что его мир дал трещину. Он так и не нашел себе прибежища, даже в мыслях.
Кровать превратилась в черную дыру, куда он проваливался каждую ночь. Ни коллеги, ни друзья, ни огромное полицейское здание, которое он так любил, – ничто не приносило утешения. Гренс нигде не находил покоя, пока однажды не купил этот диван, на котором теперь лежал в своем кабинете.
Коричневый, вельветовый, ничем не примечательный и не особенно дорогой, он был удобен уже тем, что позволял комиссару вытянуться во весь его немалый рост. Набивка оказалась недостаточно жесткой, поэтому диван быстро потерял форму и стерся, так что стало совсем не очевидно, что он вельветовый. Что неудивительно после трех десятилетий ежедневного лежания, иногда и в рабочее время, и ночью, когда не оставалось сил добраться до дома.
Но в тот день отдохнуть так и не получилось, несмотря на послеобеденный час и хорошо знакомые шлягеры шестидесятых, которые Гренс снова и снова крутил на старом кассетном магнитофоне. Голова кружилась, в теле металась боль, заставляющая руки и ноги вздрагивать, даже когда ему удавалось впасть в короткий, беспокойный сон.
Гренс сел на краю дивана, потом лег снова. Нащупал на столе чашку с черным кофе, выпил. Потом стал рассматривать узор трещин на потолке: до сих пор это помогало успокоиться. Попытался было взяться за материалы предварительных расследований, тяжелыми кипами громоздящиеся на столе, но быстро убедился в бессмысленности этой затеи. Как ни вглядывался Гренс в буквы, как близко ни подносил к лицу, описание места преступления не читалось, и он понимал, в чем дело.
Сходство.
Гренс все еще был с ней, с той безымянной девочкой, которая, совсем как их с Анни дочь, бесследно исчезла на грязной парковке, не оставив после себя ничего, кроме воспоминаний. И которую Гренс обещал навещать на кладбище, не имея ни малейшего представления ни о том, как она выглядела, ни о том, как звучал ее голос, ни как загорались ее глаза, когда в них кто-то смотрел.
Гренс знал одно-единственное место, где можно было с ней встретиться, – архив. Там, в одной из коричневых папок, хранились свидетельства того, что девочка и в самом деле существовала.
Гренс вышел в коридор, быстрым шагом миновал комнаты, где коллеги, в отличие от него, занимались тем, чем должны были, то есть текущими расследованиями, и на лифте спустился в подвал. В архиве не было ни окон, ни нормальной вентиляции, но у Гренса теплело на душе от одного только прикосновения к кодовому замку на тяжелой двери. Там, внутри, его ждало совершенно другое общество и царили другие порядки. Иногда даже справедливые, если закрытое дело содержало достаточно доказательств для обвинительного приговора.
Гренс зашагал по архивным коридорам, все больше углубляясь в лабиринты помещения под зданием полиции, – к компьютеру в одном из дальних углов. Залогинился и приступил к поиску. Безымянная девочка была где-то там, среди десятков и сотен тысяч мертвых и живых. Из головы не шла безымянная женщина на кладбище и ее история с описанием «странных похорон». Гренс набрал «пропала без вести» и «девочка» в поисковой строке, кликнул на Enter и уставился в монитор.
Девятьсот семь совпадений.
Он попытался вспомнить, что женщина говорила еще, и дополнил запрос словом «Сёдермальм».
Сто пятьдесят два совпадения.
В воображении нарисовалось бетонное здание парковки и руки женщины, вздрагивающие от отчаяния и гнева.
«Парковка» – осталось двадцать два совпадения.
Как же она описывала эту девочку? Платье, волосы, заплетенные в две длинных косы.
«Платье» – пять совпадений.
«Косы» – одно-единственное.
Гренс быстро поднялся и пошел к семиярусным металлическим стеллажам, мимо мятых картонных коробок, набитых какими-то бумагами, увесистых связок и множества толстых папок, выстроенных по сложной цветовой системе, которую он так и не научился понимать. Папки были прошиты грубыми нитками – широкие корешки, переполненные пластиковые кармашки, и между всем этим сумки с вещественными доказательствами, так и оставшиеся нераспакованными. Расследование за расследованием, и там, в самом сердце архивного зала, наконец обнаружилась она. Проход 17, секция F, шестая полка.
Гренс подставил табурет и добрался до ящика. Снять его оказалось совсем не сложно, несмотря на больную ногу и проблемы с вестибулярным аппаратом. Гренс устроился за одним из столов в зале и откинул створку переплета – огромную, как картонное крыло.
Внутри обнаружилось не так много. Во-первых, заявление в полицию с последовательным изложением хода событий. Протокол отдела криминалистики, которому так и не удалось обнаружить каких-либо следов злоумышленника, не говоря о ДНК. Материалы бесед с людьми, по тем или иным причинам оказавшимися вблизи места преступления.
Незнакомка с кладбища была права. Ни малейшего продвижения, несмотря на внушительную следственную работу. Ребенка увезли в неизвестном направлении, и никто ничего не увидел и не услышал.
* * *
Это очень хорошая машина – очень длинная и очень новая. И никого, кроме меня, на заднем сиденье – ни Матильды, ни Якоба, ни Вильяма. Я могу даже лечь и вытянуть ноги, и они не достанут до дверцы. А могу встать и посмотреть в окно сзади, где большое здание магазина становится все меньше и меньше, а потом и вовсе исчезает. Я спрашиваю, почему мама и папа не поехали с нами, почему они остались, так ничего мне и не объяснив? И тот, кто ведет машину, отвечает мне, что знает, где я живу, и что мы едем именно туда.
Но я уже скучаю.
По маме и папе.
И хочу, чтобы мы приехали скорее.
На пути к своему кабинету в самом конце коридора Гренс остановился. И не возле кофейного автомата, как обычно, а у кабинета коллеги, с которой редко когда разговаривал и которую почти не знал, хотя и работал с ней в одном здании. Так бывает, когда полицейские погружены каждый в свое расследование.
– Можете уделить мне минутку?
Элиза Куэста, женщина чуть за сорок, подняла глаза от стола, загроможденного нераспакованными картонными коробками. В остальном кабинет выглядел пустым – голые стены и никаких признаков присутствия живого человека, со своим характером и эстетическими предпочтениями. Как никому не принадлежащий гостиничный номер.
Не то что вельветовый диван у него в кабинете.
– Войти можно?
– Да, конечно… Но… вы уверены, что это нужно?
– То есть?
– Я хотела сказать… Я и вы, Гренс, до сих пор мы с вами ни разу не разговаривали. Прошел почти месяц, Гренс, и я боюсь, что уже поздно. На вашем месте я не особенно бы рассчитывала…
– Месяц? Поздно? Теперь я совсем ничего не понимаю.
Она посмотрела ему в глаза и подняла обе руки – сдаюсь.
– Простите, я думала, вы совсем по другому делу… Ну, в таком случае, начнем. Присаживайтесь вон на ту коробку: она довольно прочная и до сих пор выдерживала, во всяком случае. Так что вы хотели?
Лавируя между картонными коробками, Эверт Гренс добрался наконец до той из них, на какую ему указали. Сел, вытянув больную ногу, насколько это было возможно. Нащупал более-менее равновесное положение и сосредоточился на коллеге за столом.
– У меня несколько вопросов, касающихся расследования, которое вы, как я полагаю, закрыли пару лет назад. Это ведь вы занимаетесь поиском пропавших без вести?
Лицо Элизы Куэста все так же ничего не выражало, как и ее кабинет. Она всегда выглядела одинаково. Это не та внешность, которая сохранится в памяти. Гренс мог бы не узнать эту женщину, встретившись с ней где-нибудь на улице час спустя. Но в этот момент ее лицо приобрело индивидуальность, загорелось гневом человека, которому задают слишком много вопросов.
– Ну и…
– Я здесь не для того, чтобы предъявлять вам претензии.
– Мы с вами никогда не разговаривали, Гренс, и, честно говоря, я не особенно скучала по вашей компании. И теперь вы заявились ко мне, чтобы поболтать о деле, которое я не довела до обвинительного приговора? И если вы и в самом деле здесь не для того, чтобы предъявлять мне претензии, чего вы, в таком случае, хотите?
Гренс немного переменил позу, так что ящик едва не опрокинулся.
Разумнее было встать, что он и сделал. И сразу почувствовал себя в безопасности.
– Я хочу найти маленькую девочку, чей пустой гроб зарыт под белым крестом.
– Вот как?
– Меня интересует все. Каждый кадр с камер слежения, начиная с раннего утра 23 августа 2016 года. Всех камер – в больницах, детских садах, социальных учреждениях. Материалы допросов, которые вы проводили, и бесед с людьми, в квартиры к которым вы звонили. Пока, не дождавшись результатов, не понизили это расследование в приоритете, а потом и вовсе закрыли.
– Не понимаю, о чем вы.
– Дело девочки, которую вытащили из машины и увезли в неизвестном направлении.
– Какой девочки?
– Четырехлетней, которая сидела на заднем сиденье, когда…
– Оглядитесь вокруг, Гренс. Видите, сколько здесь коробок? И в каждой материалы текущих, то есть актуальных на сегодняшний день, расследований случаев насилия. Ими занимаюсь не только я, хотя я в том числе. Потому что, как и вы, ненавижу насилие. Но с этим делом вам придется обратиться к кому-нибудь другому. Я не могу вспомнить ничего подобного, и этот наш разговор ни к чему не приведет.
Эверт Гренс даже не вздохнул. Просто развернулся и направился к двери.
– Большое спасибо за помощь.
– Но зачем оно вам, Гренс?
– Что зачем?
