Радужная сюита

скачать книгу бесплатно

Радужная сюита
Михаил Васильевич Росляков

Эта книга – практически полное собрание сочинений М. В. Рослякова: два поэтических сборника, проза и стихотворения разных лет, а также написанные на английском языке песни. Лингвист, энтомолог, ботаник, филателист…

Основательный и великолепный во всём, чем занимался. Романтик с великим даром Свободы, космического масштаба виденья, с обостренным чувством непреходящей ценности жизни: и вселенной, и песчинки.

Майкл Росляков

Радужная сюита

© "Пробел-2000", 2021

© Росляков М.В., наследники, 2021

Рисунок на форзаце Ольги Болговой

Оформление, орфография и пунктуация автора

* * *

Посвящается

Маме

Оле Б. и Северину

Лене За.

Юле, Жоре и Собакамъ

Егору Радову †

Вове Жигулину †

Тимуру Валиеву †

Минечке (а также Недгару †)

Хрипе

… (Is she ANYWHERE now?)

А также на благо благородных сомнений

и восхитительных различий всех живых существ.

Когда нам 60

В просторной тихой комнате без стен

Стоял голубоглавый телевизор,

Показывая много лет подряд

Различные программы, как и нужно.

Вокруг стояли кресла полукругом,

Но – странно – не сидел никто на них.

Но вот однажды слезли мы с экрана,

Чтоб посмотреть, не плохо ль мы сыграли,

Присели в кресла и, узнав себя,

Смеялись и показывали пальцем,

Курили и спокойно отдыхали.

    21.03.1981

Введение в измерение Майкла Рослякова

Мир людей переполнен множеством стандартов и ограничений, направляющих русла человеческих судеб не всегда к светлому будущему. У Майкла была своя система координат, свои внутренние стандарты, которые он категорически отказывался нарушать.

Был ли он человеком? Я в этом всегда сомневалась. Казалось, что нечто огромное заключили в формат тела человека – это было его даром и его проклятием. "Всему родственный", жадный до всех вкусов жизни, он торопился наслаждаться и так же много страдал, носил в себе вселенные и путешествовал по неведомым мирам, не вставая со своего кресла в квартире на Пресненском валу в Москве. И считал, что жизнь – это тайм-аут, где можно расслабиться перед тем Главным, что будет После.

Каковы мы на самом деле? Мы такие, какими нас видят близкие, или мы иные? И пожизненно заключены в комнатах кривых зеркал и нескончаемых иллюзий и догадок, и нет ключа, чтобы открыть дверь и посмотреть в глаза истине? Майкл был велик, но порой беспомощен в простых бытовых ситуациях, горд и неожиданно стеснителен, размышлял о судьбах человечества и был иногда невыносимым эгоистом; он был "лишён грубых надежд" и не поддерживал никаких шаблонов. В каком-то смысле он так и не социализировался за всю свою жизнь и жил как некий Странник, занесённый в наш мир нездешними ветрами. К деньгам он относился своеобразно: с одной стороны, он без них не мог, как и все-мы-здесь-живущие, с другой – презирал их как нечто "нечистое".

Кругозор его был огромен и поражал знаниями в самых различных, часто неожиданных, областях. Этот багаж появился не вдруг, а нарабатывался с детства. Майкл рос в семье, где отец Василий Петрович Росляков был известным писателем, членом Союза писателей СССР, а мама

Нина Андреевна Рослякова – человеком науки в статусе Действительного члена Европейской академии наук. Ментальные запросы маленького Миши были удивительно многосторонними: лингвистические премудрости, ботаника, биология, астрономия и ещё много всего. На биофак МГУ Майкл не поступил, поспорив с профессором на вступительных экзаменах и оставшись при своём мнении, но тут же с лёгкостью прошёл на филологический факультет МГУ, причём на самый сложный факультет, куда попадали только "высоколобые" – на отделение структурной и прикладной лингвистики (ОСиПЛ). Как лингвист он был специалистом высочайшей категории, и его находили для исполнения сложных и очень сложных заказов. Одной из таких последних работ был перевод старых текстов плохого качества на смеси поздней латыни и средневекового английского, которые сначала нужно было сканировать и реставрировать на компьютере, поскольку разобрать буквы было крайне сложно. Английский Майкл знал как родной, писал на нем стихи, прозу и тексты песен, музыку к которым создавал сам. С появлением интернета он постепенно обзавёлся огромным количеством друзей на всех континентах и вёл оживлённую переписку, его много где ждали в гости.

Думаю, что Майкл избрал буддизм в качестве опоры для себя из-за неперсонифицированного понятия "Пустоты", которое лежит в основе основ этого учения. К Богу как к персоне у него всегда были вопросы. Он затевал капитальный труд по сравнительному анализу христианства и буддизма, которому, к сожалению, было не суждено состояться.

Его харизматичность была просто невероятна, и при первом знакомстве бросалась в глаза какая-то гениальность, он был ею пропитан, хотя было непонятно, в чем именно она заключалась. Его всегда вела неутолимая жажда свободы, пусть и гибельной, вела на край истины, и он шёл и шёл к этому краю… Я думаю, что где бы он ни оказался до-или-после-жизни-или-смерти, ОН ВСЕГДА БУДЕТ ДВИГАТЬСЯ В ТОМ ЖЕ НАПРАВЛЕНИИ.

"…Но я буду снова катиться, вставать и шататься,
Падать и биться…"

Я не уверена, что мне удалось донести колорит этого незаурядного человека. Чтобы его образ стал ближе и понятнее читателям, мы включили во вступительную часть этого издания воспоминания его друзей. Но главное о Майкле скажут его стихи. И возможно, однажды его произведения займут своё место в антологии русской литературы.

    Ольга Болгова (жена Майкла)

Об авторе

С Мишей Росляковым я познакомился на втором курсе, году в 1979-ом, мы начали общаться как "деловые партнёры". Моя возникшая ещё в школьные годы страсть к западной рок-музыке могла быть удовлетворена только через фирменные виниловые пластинки, которые в те времена не только оседали в частных коллекциях, но и передавались из рук в руки на предмет послушать и переписать на магнитную ленту. Это требовало знакомств со многими людьми, постоянных встреч, чаще коротких, в метро, но часто и в более спокойной, располагающей к общению обстановке. Такое деловое общение, конечно, переходило со временем на новый уровень, обрастало эмоциональной связью.

Среди моих московских муз-знакомых Миша выделялся на общем фоне, был чем-то особенным и в высшей степени притягательным. Выделялся не знаниями или мыслями – если они и были, я их не замечал, будучи тогда на ранних стадиях своего развития, а обаянием более корневым, природным, дословесно-музыкальным, хотя и транслируемым прежде всего через речь.

Вдохновенный монолог, сиречь "телега", как говорят в определённых кругах, обычно о вещах ничтожных, но ведь нам уже объяснили – важно не что, а как, не так ли? Трудно уловить и передать словами это "как".

Тогдашняя жизнь коллекционеров западного рок-винила неизбежно была полна микрособытий в условиях как информационного голода, так и дефицита звучащего материала – и неизбежно сопровождалась разговорами. Мы и подумать не могли о возможности скачать дискографию артиста одним движением указательного пальца, достать классический рок-альбом было событием, которое обсуждалось. Многие пластинки имели свою особую историю исхода из тёмной зоны в круг людей понимающих. Обсуждение оных, возбуждённый коллекционерский трёп, сопровождаемый радостным смехом при рассказе об удачах и неудачах, составлял основную ткань нашего общения – серьёзные критические высказывания были зачаточными. Как меломан и знаток, Миша, пожалуй, превосходил других людей, которых я знал, своей широтой кругозора и готовностью с энтузиазмом встретить самый разнообразный материал. Довольно быстро у меня возникла установка, что всё интересное должно быть ему предоставлено для ознакомления, даже если это было связано для меня с неудобствами. Если Миша не слышал вот этот редкий, интересный альбом – это было дисгармонией во вселенной.

Миша наших студенческих лет сохранился в моей памяти как целостный, нерасчленённый образ, образ прежде всего звучащий. Для меня Миша – это его голос, речь, только для него характерные тембр и интонации, музыкальная составляющая речи, которая была для него естественным состоянием. Моменты визуальные: жесты, выражение лица, взгляд – в моём восприятии были вспомогательными, подчинёнными. Единственная его фотография, которую я нашёл в Сети – по ней видно: что-то уже вертится на языке, что-то он собирается сказать, видите эту усмешку в глазах? Переписка, которую я постарался сохранить, передаёт эти интонации, по крайней мере в моём восприятии; читая эти письма (да что там письма, даже реплики в чате), я слышу живой голос. Голос, лишённый мальчишеской звонкости, без ораторской элоквенции, без тех пауз, которые подразумевают контроль за вниманием слушателя. Внутренний скептик уже подбрасывает: "если у тебя есть фонтан…", но и в те и в более поздние годы такая мысль была для меня невозможна, я слушал Мишины монологи, как пение некой сирены. Только не небесной и надводной, а, скорее, подземной или звучащей из глубины лесной чащи. Ужасная дикция, сипловатость и глуховатость голоса, при этом кипящий энтузиазм, вечная готовность как-то вопросительно рассмеяться… Стараясь сейчас понять эту притягательность, я бы сказал, что Мишина речь была одновременно обращена и внутрь, была разговором с самим собой, и в то же время трансляцией во внешний мир как бы поверх слушателя. (В обществе более архаичном он был бы сильным шаманом!) Вот эта ограниченная степень контакта со слушателем, самоуглублённость и создавала, возможно, некий художественный эффект внутренней жизни и завершённости, целостности. Я сказал "кипящий энтузиазм", но при этом и ощущение на ваших глазах проделываемой внутренней работы: через паузы, игру интонаций, задумчивое замедление речи, внезапное вопросительное "А?" – в смысле "ты согласен или нет?", сопровождаемое хлопком ладони по стопке новых пластинок. У меня как слушателя этих монологов возникал особый комфорт от захваченности потоком энергии, невозможный, когда тебя в чём-то убеждают правильной аргументацией. Так ребёнок на своём празднике смотрит на бенгальский огонь.

Это сравнение, пожалуй, подразумевает наличие некой дистанции – ну да, она была. В годы студенческой молодости я как-то не считал Мишу именно вот другом в узком, серьёзном значении слова – я был удивлён, когда с его стороны уже в возрасте позднем, это слово прозвучало. Не могу сказать, что отреагировал с распахнутым сердцем… годы не те, но – я его услышал, как сейчас говорят. Причиной этой (мною тогда вполне осознаваемой) дистанции была, конечно, не разница общественных статусов, данных рождением, и не те или иные идейные расхождения, которые мною тогда ощущались, но безболезненно и не выносились наружу (мои духовные корни не в Серебрянном, скажем, веке, а в стандартных школьных учебниках брежневских времён). У меня не было тогда своего особого, благоприобретённого идейного багажа, Миша же иногда, без особой цели приобщения, рассказывал что-то о своей литературно-богемной среде. Большого интереса я не проявлял, это была не моя "чашка чая", несмотря на страсть к западной рок-музыке, знания о которой тоже не входили в официально подразумеваемый культурный минимум. Я просто знал, что он легко обойдётся в своей жизни без меня, имея органически сложившуюся ещё в школе тесную компанию и обширные столичные связи и относился к этому спокойно. Миша был для меня объектом эстетического любования со стороны, никаких требований, порождаемых серьёзной дружбой.

(Помню, как-то, завершив деловую часть встречи, решили вместе пойти в кино. Я как раз недавно впервые послушал нил-янговский Harvest, по случайному совпадению строчка I was watching a movie with a friend зависла у меня в голове, я то и дело вполголоса мурлыкал её себе под нос, при этом отмечая про себя: чёрт, неловко как-то, ещё подумает, что навязываюсь сверх нужной меры…)

Деловое, кстати, общение (чёрт бы его побрал!) здорово усиливало упомянутую дистанцию. Миша в те годы был нарцисс ещё тот, умеренность и аккуратность не были его естественным призванием. Много лет спустя, при чтении того места в переписке Белинского с Бакуниным, где речь о "гривенниках", подумалось: вот и тот Мишель таков же (и портретное сходство есть). Много упрёков пришлось мне высказать человеку, вечно опаздывающему на деловые встречи и не спешащему возвращать взятое на время, но ведь недостатки – продолжение достоинств, не так ли? Это входило в стоимость путёвки. Как-то раз в ответ на его обещание улучшить деловые паттерны я шутливо ответил: смотри, потеряешь much of your charisma.

Да и не только в делах. Готовность к насмешке, подкалывание – это было всегда пожалуйста. Мне случалось (не так чтоб часто) удивлённо обижаться (про себя, конечно), однако, к ещё большему удивлению, иногда случалось наблюдать совсем другое, необычное для привычной молодёжной среды: какой-то природный аристократизм, воспитанность, благородную сдержанность, деликатную обходительность. (Конкретных случаев уже не припомню, но чувство удивления помню хорошо: "Ни фига себе! Это Миша-то!")

Студенческие годы быстротечны, я осел в ближнем Подмосковье, инерция относительно беззаботной студенческой московской жизни ещё сохранялась первый год, потом началась взрослая жизнь – и слава богу: тянуть лямку – быть человеком. Музыкальные интересы не ослабли, но потеснились. Мы с Мишей уже встречались как старые добрые приятели, скорее чтобы вместе приятно провести время, чем обменяться очередным винилом. А там и просторы, большие, чем расстояние между Москвой и ближним Подмосковьем, разъединили нас. Потом уже началось время коротких встреч на бегу и расставаний надолго. Я помню отдельные эпизоды, но что было раньше, что позже? какой это был год? Внезапный звонок на мобильник:

– Привет, это Росляков!

– Боже мой, я уж и забыл, что ты существуешь! Да, да, конечно, давай встретимся!

Предметом встречи могло быть, как обычно, что-то деловое, музыкально-обменное, но для меня это было уже не на первом плане: с друзьями ведь принято встречаться просто так. Несколько раз я бывал в новой мишиной квартире, но лишь забегал ненадолго, всенощные бдения остались в прошлом. Последние встречи были на Белорусском вокзале (перевалочный пункт моего пути на работу и обратно), расстояние между ним и Грузинским валом было уже непреодолимо. Последние же годы общались только через Сеть.

Встреча на Белорусском, после очередного длительного перерыва (какого уж по счёту?). "Волнуюсь, будто встречаюсь со старой любовницей" (мне приятно это слышать, хмыкаю про себя: да ты не пропадай так надолго, и волноваться не придётся). Какой это был год? В следующую, кажется, встречу я вёз ему несколько экземпляров меланолевки коротконожковой[1 - Долгий путь меланолевки коротконожковой (лат.).], собранные в парке около дома. Электричка опаздывала минут на пять, от Миши пришла эсэмэска, состоящая из одного вопросительного знака. "Беговая", отправил я в ответ, (ждать, мол, недолго) и тут же скреативил вторую, переделку старого афоризма: Via longa Melanoleuca brevipes[2 - Долгий путь меланолевки коротконожковой (лат.).] (с такой, мол, короткой ножкой…). В этих языковых играх Миша был "тот, ради кого"!

Во всяком случае, 2007-й был неким рубежом. Появилась блогосфера, а там, глядишь, и безлимит проник в наши Палестины из ваших израилей – началась эпоха плотного муз-фанатского сетевого общения, к сожалению, почти неизбежно кратковременная и обреченная. Однако же она имела свою весну: воскрес пламенный энтузиазм тех виниловых лет, только не на почве редких, вызывающих бурную радость, удач, а на почве изобилия, о котором мы не могли и мечтать. Это изобилие быстро сделало невозможным старого типа муз-общение, когда с горящими глазами: "Вот, глянь, что я раздобыл!" – и ответный энтузиазм был гарантирован. Но это было потом, а пока – интенсивное общение в чате, Миша настоял, чтобы я установил QIP, который всё как-то не хотел нормально работать. Для меня это была реставрация тех времён студенческой молодости (жизнь этому не способствовала, друзья с родного факультета разлетелись, у всех свои заботы).

Вот как-то раз, занимаясь на работе рутинными бумажными делами, получаю эсэмэску из мишиной деревни: "В мегаполис отправляю сани с кучею тюков с чем тебя и поздравляю до свидани Росляков".

О, привет из другого, беззаботно-радостного мира! Отвечаю: "Встре уже я предвкуша и контента до шиша!"

Но привычный с тех ещё времён обмен оным контентом уже уходил, сеть заменила живого человека. Миша быстро освоил новые практики, для меня оставшиеся недоступными: покупал особо редкий винил, не выложенный в блогах, на глобальных аукционах, работал над созданием некой всеохватывающей музыкальной базы данных, переписывался со всем миром от Барбадоса до Индонезии и Фарерских островов. Традиционные формы муз-общения становились всё более какими-то иррелевантными (в большей степени для него, чем для меня). Почти утратили смысл сообщения о том, что есть и что нужно. Однако желание поддерживать связь и общаться оставалось сильным (думаю, что для нас обоих). Вдруг обозначались неожиданные общие интересы. Я страстный грибник, Миша оказался весьма серьёзным самодеятельным микологом (тут я щенок перед ним, несмотря на свой биофаковский диплом). Один раз удалось вместе сходить в лес, вспоминаю об этой встрече с двойственным чувством… время травмирует… повторить мероприятие захотелось не сразу.

Помню, как Миша вернулся из деревни, где у него был дом и попросил меня сделать фотографии нескольких образцов грибов, привезённых в двух пластиковых коробках (сам он, кажется, тогда был без фотоаппарата). Я забрал коробки после работы, чтобы сфотографировать на другой день на работе при дневном свете. Один из этих образцов уже изрядно высох, нежные плиссированные чашечки невесело торчали из слоя зелёного мха. Пришлось советоваться по телефону, решили залить мох водой и поставить на ночь в холодильник – к утру была совсем другая картина! Правда, с дневным светом на работе были проблемы, мой полуподвал не годился, пришлось конспиративно внедряться в дружественный отдел, там на широком подоконнике операция была успешно закончена (с хлипкой миценой, торчащей из сосновой шишки, пришлось повозиться)… милые сердцу воспоминания, разделённая однажды радость. Потом уже у Миши была хорошая фотокамера, контакт с неким голландским сетевым журналом, разместившим его фотографии грибов. Мне он сообщил о (почти?) выполненном цикле фотографий грибов на территории Москвы, собирался прислать – увы, эти фотографии до меня не дошли. Зато новейшая переводная и отлично иллюстрированная книга о грибах, купленная для меня прямо на складе, была мне торжественно вручена рядом с фонтаном у входа на Белорусскую-кольцевую – не последняя ли это была наша встреча?

Но я хотел говорить о дружбе, которая, конечно, может возникнуть и от совместных занятий того или иного рода, но в основе своей – "от делать нечего", без внешней причины. "Какое-то влеченье, род недуга" (из письма к тому другому Мишелю). Этого-то у меня хватало, когда я познакомился с

Мишей, более тесному сближению мешали внешние барьеры, со временем они, стёрлись, возникли внутренние. Не раз ловил себя на мысли, что очередное Мишино исчезновение неизвестно куда воспринимаю как отдых. "В больших дозах тебя невозможно потреблять" – не говорил, но на языке вертелось. Сталкиваясь с упрёками в "новых нормах сдержанности", я отмалчивался, про себя думая: "Ты, конечно, хочешь "вынь да положь", как всякий fortunate son[3 - Сын удачи (англ.). Есть одноимённая антивоенная песня американской группы Creedence Clearwater Revival из альбома Willy and Poor Boys, записанного в 1969 году.]". Мысль о том, что Миша нуждается в поддержке словом, в видимом душевном движении навстречу, как-то с трудом входила в сознание. Я привык видеть его иным. Всё же и такие моменты в позднем общении случались.

Последний год нашей переписки был связан с его последним поэтическим сборником. Миша просил какого-нибудь отзыва. Ох, не по адресу он обратился, здесь я не берусь быть судьёй. Но всё же начал свой хромой критический марафон (я же друг, а не кто-нибудь), отсылая краткие отзывы на каждое стихотворение из своего рабочего кабинета (расставание с коим и прервало это дело).

Звонок на Новый год, только что откуда-то вернулся, почти готово новое письмо…

Через год-другой звонок, не от него, о нём.

Надо бы завершить этот поток воспоминаний неким обобщением, выставить положительную оценку или хотя бы "зачот" упомянутым моментам прожитой жизни. Это было бы легче, если бы эти моменты имели всеобщее значение, выходили бы за рамки простых человеческих сантиментов, если бы мы были боевыми соратниками в исторической борьбе, или если бы я был в той же степени, что и Миша, участником или наблюдателем литературного процесса. Но чего нет, того нет. Есть простое сближение человеческих существ, пусть и имеющее свои пределы – в конце концов, всё великое совершается ради этого, да и вырастает из этого. То были дружеские споры… о дисках и джинсах… о джинсах, конечно, нет, но о дисках уж точно!

За окном одной из комнат большой писательской квартиры в Безбожном переулке ночь, мы с Мишей лежим животами на полу, перед нами толстая коллекционерская тетрадка, каких уже и быть не может. Заполнялись такие тетрадки беспорядочно, по мере поступления материала, на каждой странице – имя артиста или группы, название альбома и список песен. Стилистическая чересполосица, всё перемешано со всем: Monkees, Iron Maiden, Funkadelic, It's A Beautiful Day… Перелистываем эту тетрадку, восклицаниями приветствуем очередной, непредсказуемый альбом и высказываем всё, что приходит в голову в связи с оным – остановись, мгновенье! Не остановилось и не повторилось, увы. Но – было.

    Борис Поплетаев

Кем был Майкл по жизни?

Филолог, переводчик от Бога, известный в соответствующих московских кругах знаток и коллекционер рок-музыки, поэт и… натуралист. Последняя его ипостась занимала слишком большое место, чтобы не сказать об этом подробнее.

Известно, что до своего поступления на филфак МГУ Майкл собирался поступать на биофак. И, хотя этому намерению не суждено было осуществиться, Майкл во многом реализовал свое второе призвание. Я сам окончил биофак и могу сказать со всей уверенностью, что по своим познаниям в области ботаники и микологии Майкл превзошел любого среднестатистического выпускника биофака.

Мне довелось выбраться несколько раз с Майклом в лес за грибами, и это были запоминающиеся экскурсии. Казалось, Майклу было известно все, что встречалось на нашем пути, включая и то, что не представляло никакого гастрономического интереса – какие-нибудь невзрачные миниатюрные грибочки размером с ноготь. Если же попадался экземпляр, который Майкл не встречал ранее и не знал заочно, такой гриб аккуратно доставлялся домой и подвергался всестороннему изучению и определению с использованием микроскопа для исследования спор, если было необходимо – еще и с окрашиванием препаратов. С редких грибов Оля делала замечательные рисунки, они вполне могли бы стать достойными иллюстрациями для книги, которая когда-нибудь могла быть написана. Затем такие грибы высушивались и отправлялись в коллекцию. Интересовали Майкла и паразитические грибы, он мог потратить несколько часов своего времени, определяя видовую принадлежность какой-нибудь редкой заразы, обнаруженной на листьях кустарника из соседнего палисадника.

Высшие растения средней полосы, да и не только, Майкл знал в совершенстве. Из своих сибирских странствий он привез гербарную коллекцию разных злаков, и в его ежедневном расписании был зарезервирован час для разбора этой коллекции и определения видов растений. А надо сказать, что определять злаки, да еще по гербарным образцам – это занятие для искушенного специалиста…

Как представляется мне, Майкловская страсть к познанию живой природы объясняется тем, что это тоже МАНДУСТРА.

МАНДУСТРА – это центральное понятие жизненной философии Майкла. Понятие было рождено совместно с Егором Радовым, и означает, согласно трактовке авторов, говоря языком философии – "превращение акциденции в субстанцию". Наберусь смелости интерпретировать МАНДУСТРУ как творческий акт сознания, распознающего в мнимом хаосе бытия гармонию Божественного Творения[4 - Тут необходимо отметить следующий факт. Хотя Майкл, как известно, являлся правоверным буддистом тибетской линии Карма Кагью, и соответственно, должен был не признавать Бога Творца – он его признавал. Хотя и имел с Ним весьма непростые отношения, что хорошо отражается в некоторых его стихах.]. Отсюда и вытекает стремление к узнаванию и именованию природных артефактов. И да, писать стихи – это тоже МАНДУСТРА, поскольку это процесс переплавки стихии чувств в гармоничное произведение.

Майкл, мы всегда будем тебя помнить.

    Михаил Пекло

Mandustrian

Risus iridum

?????? ??????

От автора

Эпилогическое, этиологическое и этологическое пояснение

"Mandustrian" не существует в действительности: это коллективный псевдоним 69 людей, которые хотели бы зачесть стихи в стиле пост-модернисткого и пост-авангардного метафизического романтизма – однако не смогли найти таковых; посему, объединившись, они и произвели на свет этого легкомысленного, немолодого и едва ли суицидального Вертера нашего времени, издающего сборники стихов в пустом пространстве. Сегодня он, очевидно, уже бродит среди людей, как Тибетский Живой Мертвец, и время от времени посылает создателям всё новые страницы своих психиатрически харизматичных и драматически вольных космических баллад и наблюдений.

Относительно названия

"Risus iridum – ?????? ??????" состоит из двух фраз: латинской и древнегреческой. Первая совершенно буквально означает "смехи радуг" [рисус иридум]; вторая – "слёзы (малых) зверей" [дакруа тхерион]. Мы хотели бы заметить, что "???? ??" [тхерион] есть уменьшительная форма от слова "???" [тхер] – "животное", "дикий зверь"; однако эта форма совершенно не соответствует русскому "зверёк": речь идёт об обычных диких животных нормального размера, в отличие от мифологических/космических драконов-чудищ, "облых и озо?рных". В частности, это слово использовано в текстах, где речь идёт об охоте на волков. Таким образом, "тхерион" – это просто зверь, примерно такой же, как крупная мышь или дикий человек. Обе фразы не являются цитатами из каких-либо известных источников и, в совокупности, могут быть представлены в вольно-благозвучном переводе как "Смех радуги

Слёзы зверей".

Далее, две фразы (в идеальной типо-графии) разделяются крестом, особо любимым mandustrian'oм со времён его глубокого вымышленного детства. Эта форма "лапчатого" креста [cross pattee] использовалась ещё в ранние средние века Тамплиерами, затем (в красно-белых тонах) потомками упомянутых рыцарей в Португалии. Ещё позже она, с новыми цветовыми особенностями, была популярна при португальском короле Мануэле I, во время правления коего были плаваны лучшие плавания Васко да Гамы. Сине-белые цвета – также достаточно родные для Португалии; однако доподлинно неизвестно, использовался ли когда-либо белый лапчатый крест на синем поле где бы то ни было, кроме как в сознании сумасшедшего автора, посчитавшего эту фигуру прелестным шедевром, "беременным" смутной исторической и даже эзотерической ностальгией.