скачать книгу бесплатно
– Взгляни-ка на это, – посоветовал Виктор, указывая на полотно, которое висело в стороне, словно оно было самым шокирующим из всех.
Я сразу узнала то, что на нем было изображено, ибо однажды сама присутствовала при точно такой же сцене! В центре на столе сидела женщина со вздутым животом и отвислыми грудями, голова ее была запрокинута назад, а лицо искажено гримасой неимоверного усилия, ноги разведены в стороны – поза, живо помнившаяся мне. Вокруг нее стояли другие женщины с полотенцами и тазами, как это бывает в кульминационный момент родов, одна из них готовилась принять ребенка. Виктор ткнул пальцем в нарисованное лоно.
– Знаешь, что тут изображено? – спросил он, уверенный, что я наверняка не отвечу.
Но я ответила.
– Она рожает ребеночка, – сказала я с некоторой гордостью. – Я уже видела такое. Женщина тогда раскрывается вот так; я видела, как это происходит.
– Ничего ты не видела! – выпалил он.
– Нет, видела! Смотри, ребенок появляется отсюда. Повитуха готовится принять его. Я сама держала в руках новорожденного.
Виктор пришел в замешательство, но не хотел этого показывать.
– Подумать только, нарисовать такое! – И он сделал вид, что его сейчас стошнит.
Почему он вел себя так? Мне было интересно знать, но спросить его я не осмелилась.
Мы были вынуждены быстро завершить осмотр комнаты.
– Никогда не рассказывай отцу, что была здесь, – предостерег меня Виктор, когда мы покинули эту часть замка.
– Но откуда тут эти картины? Кто нарисовал их?
– Тсс! – шикнул Виктор. – Этого я не могу тебе сказать.
– Я увижу их еще раз? – спросила я, горя желанием снова побывать в той комнате.
– Возможно, но только когда я разрешу.
Несколько дней после этого я мысленно возвращалась к тем картинам; я воображала себе музыку, наполнявшую сцену, – завывающую флейту и неистовый барабан. В фигурах, даже в воспоминаниях вызывавших во мне дрожь, было какое-то очарование. Каково это, спрашивала я себя, безумно резвиться ночью голышом, при свете луны, чувствовать телом влажную землю? Это казалось мне верхом непристойности, и однако было нечто влекущее в том наслаждении, которое явно испытывали персонажи картин. Мне очень хотелось вновь посмотреть на полотна, но еще больше хотелось увидеть подобные сцены в жизни. Есть ли на свете люди – женщины, – которые так поступают? Неужели художник писал свои картины с натуры? И если да, то кто тот мужчина, которому они позволили стать свидетелем их предосудительного поведения?
Что я увидела на поляне
Хотя барон не считался с расходами, когда дело касалось образования своих детей, в одном он был неизменен. Будучи атеистом, он противился тому, чтобы в число предметов, которым нас обучали, входила также религия. Это обстоятельство заставляло баронессу страшиться, что моральное развитие детей останется без внимания. По ее настоянию дважды в месяц в замок приглашали пастора Дюпена из женевской реформатской церкви просвещать нас в вопросах религии. Хотя барон, который считал всю теологию чистой софистикой, ворчал и открыто заявил, что не намерен оставаться дома на время визита пастора, он уступил желанию супруги. Он утешал себя тем, что в руках реформатской церкви (к которой относился с уважением, как патриот) юное поколение будет по крайней мере избавлено от влияния «иезуитской чепухи».
Пастор Дюпен оказался красивым, но суровым молодым человеком, чье постоянно хмурое лицо до времени превращало его в старика. Создавалось впечатление, что он прикидывается вечно угрюмым педантом-кальвинистом, каким его хотело видеть начальство аббатства Святого Петра. Хотя со своими учениками он был довольно мягок, ни Виктор, ни я не больше барона радовались его приходу, ибо он появлялся в доме, как черная туча. Как ни странно, леди Каролина, похоже, тоже с прохладцей относилась к пастору, который ни за что не оказался бы нашим гостем, не пригласи она его сама. Меня озадачивало, что она позволяла себе передразнивать его, когда представлялся такой случай. Так, если кто-нибудь из детей дулся, она смеялась и предупреждала нас: «Берегитесь! Как бы вам не стать, когда вырастете большими, такими же угрюмыми, как пастор Дюпен!» И она пародировала его хмурый взгляд, морща брови и гримасничая, а Виктор неизменно подхватывал забаву.
При том что это, конечно, было забавно, я начинала сомневаться, что смогу серьезно относиться к урокам пастора, раз моя мать унижает его, высмеивая его у него за спиной. Я спросила у Виктора во время одного из наших занятий – пастор Дюпен в этот момент отлучился из комнаты, – зачем мать пригласила пастора в замок, если столь откровенно высмеивает его.
– Разве тебе самой не понятно? Все дело во Франсине. Неужели не заметила? – ответил он.
Я, конечно, замечала, что леди Каролина очень любит Франсину, жену пастора, которая всегда приезжала с мужем в замок. Больше того, казалось даже, что для нее приглашение баронессы значило много больше, чем для мужа. Но какой я должна была сделать из этого вывод?
Франсина была настолько же веселой и живой, насколько ее муж пастор мрачным. Кроме того, ею можно было залюбоваться, ибо я в жизни не видела более прелестной особы. Как жене пастора, ей запрещалось пользоваться украшениями или косметикой; она всегда была в глухом черном платье, закрывавшем ее от горла до лодыжек, а блестящие черные волосы были забраны на затылке в тугой пучок. Но ее красоту не могла убить никакая строгость в одежде, которой она вынуждена была придерживаться. У нее были классически правильные черты лица, а большие добрые глаза сияли, как черный жемчуг. Кроме того, в ее движениях сквозила природная грация: казалось, она скользит, не касаясь ступнями земли. Я с особенным нетерпением ждала ее посещений, потому что леди Каролина дала мне понять, что хочет, чтобы Франсина стала мне близкой подругой, хотя не сказала, в каком смысле. Итак, пока пастор занимался с нами или водил по замку и читал нам лекции, используя в качестве примера библейские сюжеты гобеленов, леди Каролина и Франсина сидели, вместе вышивая, а чаще рисуя, в чем баронесса была большая мастерица. Ей доставляло удовольствие учить этому искусству других, а Франсина была благодарной ученицей. Сидя с Франсиной перед букетом цветов, леди Каролина показывала ей, как пользоваться углем или пастелью. Рисуя, они sotto voce[19 - Вполголоса (ит.).] обменивались секретами, часто смеялись над только им понятными шутками. Иногда они уходили со своими альбомами в отдаленную часть дома или в сад, возвращаясь лишь к концу визита пастора.
Однажды пастор, как он это часто делал, дал нам задание и оставил одних. Не успел он выйти за дверь, Виктор скользнул ко мне и дернул за рукав. Я подняла глаза и увидела, что он знаком показывает, чтобы я молчала. Потом осторожно открыл окно и помог мне перелезть через подоконник наружу. Тут он пригнулся и быстро побежал, прячась за живой изгородью и приглашая меня следовать за ним как можно незаметней. Я держалась рядом, а он вел меня из сада к близкому лесу. Там, подобно охотникам, преследующим чуткую дичь, мы беззвучно двинулись к небольшой тенистой лощине, где среди огромных сосен бежал горный ручей. Это было очень уединенное место, где я никогда не бывала прежде. Чтобы попасть туда, нужно было боком протиснуться сквозь узкую трещину в скалах; когда мы пробирались сквозь нее, Виктор обернулся ко мне и приложил палец к губам, приказывая мне молчать.
Проход наконец вывел нас на скалистый выступ, с которого открывался вид на небольшую поляну, окруженную деревьями. Виктор жестом велел мне лечь на землю и ползти за ним к краю выступа. Неподвижный воздух над поляной раскалился от горячего солнца. Сосны источали сильный аромат. Я посмотрела, куда показывал Виктор, и что я увидела! Баронессу, сидевшую на одеяле, рядом стояла корзинка с едой. В нескольких шагах от нее я увидела Франсину, которая в одной сорочке, босиком бродила в ручье. Баронесса на этой жаре тоже разделась до белья и сняла чулки. Через несколько минут Франсина вернулась к леди Каролине; они о чем-то говорили. Они были недалеко от нас, но громкое журчание ручья не давало расслышать слова. Баронесса показала на упавшее дерево на другом краю поляны, которое лежало наполовину в воде. Франсина направилась к нему и села на ствол. Но прежде она одним быстрым движением сняла сорочку через голову и дала ей упасть на землю. Оставшись совершенно нагой, она подняла руки, распустила узел на затылке, тряхнула головой, и волосы рассыпались по ее плечам и спине. От небрежности, с которой Франсина проделала это, и от вида ее наготы кровь горячей волной бросилась мне в лицо. По просьбе леди Каролины Франсина, прежде проведя ладонью по стволу упавшего дерева, томно, как сонная кошка, растянулась на нем и посмотрела на баронессу, которая указывала, как ей повернуться. Наконец Франсина нашла позу, которая удовлетворила леди Каролину. Ее волосы, струясь, падали на плечи и грудь, руки были закинуты за голову, веки прикрыты, словно она уснула. Некоторое время баронесса смотрела изучающим взглядом на фигуру Франсины, потом взяла альбом и принялась рисовать.
Виктор лежал рядом со мной на земле, и я чувствовала его невероятное напряжение. Он пожирал глазами тело Франсины. Можно подумать, что мне, еще такой юной, почти ребенку, была непонятна природа его возбуждения. Но я понимала, пусть и инстинктивно. Мое восхищение Франсиной и, несомненно, определенная женская солидарность подсказывали мне, что одобрять его подглядывание – это предательство; и все же мне отчаянно хотелось знать, что эти женщины будут делать дальше. Разрываясь между любопытством и стыдом, я была в полном смятении, но боялась заговорить, чтобы внизу не услышали наших пререканий. Вместо этого я беспомощно уткнулась лицом в ладони. Через несколько минут Виктор шепнул мне на ухо: «Смотри!» Когда я помотала головой, отказываясь смотреть, он стал щипать меня за руку, пока я не подняла глаза.
Леди Каролина, отложив альбом, подошла к Франсине и села рядом; Франсина не изменила позы и продолжала лежать на стволе упавшей лиственницы. Разговаривая с ней, леди Каролина протянула руку и коснулась щеки Франсины, потом волос, нежно перебирая их пальцами. Секунду спустя баронесса наклонилась и быстро поцеловала Франсину в губы, потом снова, и на сей раз поцелуй длился дольше. Настолько, что мне стало не по себе. Он еще длился, когда рука баронессы нежно скользнула по шее Франсины, легла ей на грудь и принялась круговыми движениями раскрытой ладони ласкать сосок. Еще через несколько секунд ладонь поползла вниз по телу Франсины, и тут я не выдержала: быстро поднялась на колени и, стараясь не производить шума, поползла к проходу в скале. Вскоре я уже была на той стороне и бегом бросилась к замку. Мне было все равно, последовал ли Виктор за мной, но вскоре я услышала за спиной его шаги и пыхтение.
Догнав, он грубо схватил меня за руку и вынудил остановиться.
– Почему ты убежала? – сердито спросил он. – Они могли тебя услышать.
– Ты не должен подглядывать за ними. Это нехорошо.
– Неужели? И почему же?
– Сам знаешь. Ты мальчик. Тебе не следует этого видеть.
Виктор насмешливо скривил лицо.
– Сказать тебе кое-что? Моей матери все равно, вижу я это или нет.
– Нет, не все равно! – твердила я, не помня себя от замешательства и злости. – Не все равно!
Виктор, мчась бок о бок со мной, ответил лишь самодовольным взглядом.
– Тебе самой хотелось это видеть.
– Нет! – негромко крикнула я, но поняла, что он мне не верит.
– Теперь ты знаешь, почему она любит, когда приезжает пастор.
Когда мы вернулись в замок, пастор Дюпен, который всюду искал нас, был не на шутку рассержен. «В комнате было так жарко», – оправдывался Виктор, когда он обрушился на нас. На что пастор произнес импровизированную проповедь на тему, не раз поднимавшуюся им прежде, о благотворности умерщвления плоти для христианина. Разве нам не известно, с каким восторгом мученики за веру принимали смерть на костре? Что такое провести час в жаркой комнате по сравнению с их божественной агонией? Позже Виктор заметил: «Лучше гореть на костре, чем опять выслушивать его идиотскую лекцию!»
Наше приключение породило во мне множество мучительных и неотвязных вопросов. Хотя я злилась на Виктора, втайне меня влекло то, что он открыл мне. Больше того, хотелось, чтобы он объяснил мне хаос чувств, в которых я не могла разобраться и которые, как я предполагала, ему понятны. К моему удивлению, у него было не меньше вопросов, чем у меня.
– Хотелось бы тебе поцеловать Франсину? – спросил он.
– Да, – ответила я не колеблясь, потому что уже целовала ее при каждой встрече и расставании. – Я целовала ее много раз.
– Не так, как матушка. А как она, хотелось бы?
Я не знала, что ответить.
– Не могу сказать… Может быть.
– А трогать ее, как матушка? Здесь? – И он протянул палец, чтобы ткнуть меня в грудь, ничем не напоминавшую пышную грудь Франсины. – Или там? – Он потянулся вниз, но я ускользнула от его руки.
Что я должна была ответить? Может, он хотел, чтобы я осудила матушку? Я сама не знала, хорошо это или плохо; оба ответа застряли у меня в горле. По правде говоря, мне было любопытно, каково на ощупь тело Франсины, при том что я знала: скоро мое тело начнет походить на ее. Но леди Каролина трогала ее не из любопытства, это я понимала. «Она показывала свою любовь к Франсине…»
– Но ты могла бы? Хотела бы?
– Если матушка это делает, – тихо ответила я, но притворилась, что по-другому и нельзя ответить.
Я знала, что Виктор не посмеет осудить какой бы то ни было поступок матушки; но у меня голова шла кругом от растерянности, и я злилась, что он заставил меня почувствовать свою детскую наивность.
Матушка приглашает меня в свою мастерскую
На другие вопросы, которыми я задавалась, ответ нашелся совершенно случайно несколько недель спустя.
Как-то, обнаружив, что придется самой занимать себя, я снова прокралась по лестнице в южной башне на верхний этаж, надеясь каким-нибудь образом попасть в то крыло, где находились странные картины. К своему удивлению, я увидела, что дверь не заперта. Войдя, я крадучись пошла полутемным коридором, стараясь не скрипеть половицами, – но прежде, чем я нашла нужную комнату, дверь ее открылась и передо мной появилась леди Каролина.
– Элизабет? – не столько возмутилась, сколько удивилась она, словно не верила своим глазам.
Не зная, что сказать, я пристыженно молчала. Несколько мгновений она, прищурясь, вглядывалась в меня, словно я была призраком. Я никогда не видела ее такой. Растрепанные волосы кое-как закручены наподобие тюрбана, ноги босые, поверх платья серый рабочий халат до колен. Платье, в пятнах краски всех цветов, распахнуто на всю длину. В полусвете я не была уверена, но мне почудилось, что под ним нет корсажа и вообще ничего, кроме нижней юбки. Несколько мгновений она внимательно смотрела на меня. Потом шагнула ближе, дотронулась до моей щеки и как будто осталась довольна, что я не видение. Только тогда она запахнула платье и завязала пояс.
– Как ты здесь оказалась?
– Дверь была не заперта.
– Значит, тебе любопытно, что тут, в этой комнате?
Когда я робко кивнула, она улыбнулась, продолжая смотреть на меня странно рассеянным взглядом, как иногда с ней бывало. В подобные моменты казалось, что она задумчиво прислушивается к голосам, которых другие не слышат. Она могла стоять так долго, погруженная в свои мысли, безотчетно водя по щеке неизменной зеленой веточкой, которую держала в руке. Наконец она очнулась и сказала:
– Входи.
Оказавшись в комнате, я поняла, почему леди Каролина была в таком виде. В комнате, находившейся под самой крышей, царила невыносимая духота, даже несмотря на то, что окна были распахнуты. Густая пыль лезла в ноздри. Но я не обращала на это внимания, ошеломленно оглядываясь вокруг. Комната больше напоминала музей, чем кладовку. Балки и потолок были заняты фантастическими растениями и чучелами и частями скелетов, рогами, бивнями, шкурами животных. На столах навалены груды раковин и камней, полки забиты неведомой утварью, застекленные шкафы – чужеземными иконами и фигурками. В темных нишах я разглядела ряды сосудов и склянок, где в разноцветной жидкости плавали то ли стебли и усики, то ли части насекомых и животных. Повсюду на стенах – старинные схемы и загадочные эмблемы, многие из которых представляли собой ужасные анатомические рисунки частей человеческого тела.
В комнате царил невообразимый хаос. К тому же в воздухе стоял острый запах химикалий, от которого у меня засвербело в носу.
– Совсем не похоже на покои миледи, да? – засмеялась леди Каролина. – Как видишь, слуги здесь не убирают; им это запрещено. Предпочитаю беспорядок, лишь бы ничто не мешало моей работе. Ты, наверно, хочешь спросить: какой работе? Ну, раз уж ты оказалась здесь, позволь удовлетворить твое любопытство. Пора тебе это узнать.
Она повела меня по комнате. Вокруг было много вещей, привлекавших внимание, но скоро я забыла обо всем, когда мы свернули в альков в дальнем конце комнаты и увидели мадам Ван Слик, сидевшую на плюшевой кушетке в нише окна.
– Добро пожаловать, мышонок! – сказала она.
Мадам Ван Слик и ее муж были знатными гостями из Амстердама; они гостили у нас уже несколько дней. Это была экстравагантная женщина, может быть, несколькими годами старше леди Каролины. Если судить по ее разговорам, можно было заключить, что она прочла все книги на свете, говорила на всех языках, о каких я только слышала, даже на языке индейцев племени алгонкинов в Новом Свете. Венгерка по происхождению, она утверждала, что является перевоплощением принцессы краснокожих индейцев. Ван Слики, последователи великого мыслителя барона Сведенборга, вызвали необычайный ажиотаж в Женеве, прочитав там лекцию о поразительных доктринах философа. Неудивительно, что их тут же пригласили погостить у нас.
Пригласив Ван Сликов, барон с нескрываемым удовольствием объявил дома: «Итак, теперь мы услышим, какой вклад сей выдающийся человек, Сведенборг, должен внести в великое дело Просвещения и в укрепление человеческой нравственности».
Пока Ван Слики гостили в замке, в гостиной и за обеденным столом не прекращались оживленные дискуссии по поводу учения барона Сведенборга, обсуждались предметы метафизические, которые, нет нужды говорить, были далеки от моего детского понимания. Леди Каролина как завороженная слушала все, что говорилось, постоянно о чем-то увлеченно беседовала с мадам Ван Слик. Но я обратила внимание, что барона, неизменно настроенного скептически, скоро стало раздражать то, что он слышал. Особенно мне запомнился один горячий спор, к которому меня, к моему удивлению, привлекли в качестве «живого доказательства» глупости Сведенборга. В тот вечер за обедом отец принялся высмеивать Сведенборга за предсказание конца света к исходу 1757 года – а больше за упорное утверждение, что конец света действительно произошел! Хотя сам пророк прожил после этого еще семь лет. Как могло случиться, что конец света произошел, а я его не заметил? Барон показал вилкой через стол прямо на меня и спросил:
– Слышишь, Элизабет? Вот сидит человек, верящий, что конец света произошел до того, как ты родилась. И однако ж ты тут, с нами, уплетаешь замечательнейший десерт Селесты. Правда вкусно, дорогая?
– Да, – ответила я, смутившись под устремленными на меня взглядами сидевших за столом.
– Вот вам, сэр, – заявил отец, торжествующе повернувшись к минхеру Ван Слику, – довод от миндального крема. Съедая очередную ложку десерта, ребенок становится живым доказательством глупости Сведенборга.
Но минхер Ван Слик, нервный, сморщенный человечек, с выпученными, вечно воспаленными глазами за толстыми стеклами очков, не сдавался и поспешил поправить отца.
– Нет-нет, сэр! Вы не понимаете. Речь шла о том, что в тысяча семьсот пятьдесят седьмом году настанет конец мира материального. Материального. Согласно Сведенборгу, мы перешли в царство Небесного человека, разве не ясно? Мы, все из нас, возродились в духовном мире.
– Прекрасно, сэр, – ответил отец с некоторым раздражением, – если так, то я мог бы недурно сэкономить, велев моему духовному повару приготовить вам духовного гуся. И полагаю, смог бы предложить к нему больше духовного вина, чем то, весьма реальное, которое вы уже выпили. Однако сомневаюсь, чтобы ваш духовный желудок хоть вполовину почувствовал бы приятную тяжесть, которую чувствует сейчас.
Из всего, что было сказано дальше, лишь одно вызвало у меня интерес. Виктор, который, как обычно, делал вид, что понимает, о чем разговаривают взрослые, сообщил мне, что барон Сведенборг, когда был жив, говорил с ангелами и ходил в небесах. Это побудило меня тайком спросить у отца, правда ли это.
– Действительно, этот человек утверждал, что это так, – с иронией сказал отец. – То же самое утверждает каждый сумасшедший у дороги. Вот и весь ответ. Мы живем в эпоху Разума, тем не менее безумие по-прежнему ходит среди нас – часто на ходулях.
С мадам Ван Слик отец держался не намного любезней. Если леди Каролина относилась к ней с теплотой, то ему претила ее самоуверенность. Хуже всего, что она осмелилась высказать в лицо отцу свое критическое мнение о Вольтере.
– Мудрый человек, – заявила она, – но и вполовину не такой умный, как мои предки, индейские вожди, которые почерпнули свою мудрость в Природе.
То, что она объявила дикарей людьми более талантливыми, чем великий Вольтер, было слишком, такого отец не мог стерпеть. Позже я нечаянно услышала, как он назвал ее «мужиком в юбке». Вот эта дама и поздоровалась со мной теперь в алькове мастерской матушки.
– Элизабет пришла навестить нас, Магда, – сказала леди Каролина.
– О, вот как! А мы гадали, кто это крадется по коридору, шпионит за нами, – сказала мадам Ван Слик, маня меня к себе. – Ты еще не была в студии мамы?
– Нет, не была. Не знала, что здесь студия.
– Тогда тебе предстоит многое узнать о талантах твоей мамы. Она одна из самых замечательных женщин нашего времени. Верю, что она, как великий Сведенборг, ходила в небесах.
Вид у мадам Ван Слик был такой же немыслимый, как у леди Каролины. Распущенные волосы рассыпались по плечам, от тела разило потом. Казалось, она переводит дух в изнеможении: щеки и шея горят, дыхание тяжелое. Платье валялось на полу, а на ней только одна сорочка, почти прозрачная и прилипшая к влажному телу, сквозь которую просвечивали большие торчащие груди, словно голые. Но больше всего меня поразила сигара, которую она поднесла к губам. Такие же отец предлагал нашим гостям мужчинам; но чтобы женщина курила, этого мне не приходилось видеть.
– Твоя мама рисовала мой портрет, – сказала она. – Хочешь посмотреть, что у нее получилось?
– Очень хочу.
Уголком глаза я заметила, как леди Каролина быстро отрицательно мотнула головой. Потом что-то сказала подруге по-немецки.
– Ах да, конечно; тогда покажи девочке что-нибудь более подходящее, – ответила мадам Ван Слик.
Леди Каролина направилась к картинам, сложенным у стены. Внимательно перебрала полотна и поставила одно на мольберт.
– Вот, – сказала она, – посмотри.
Хотя картина была еще не закончена, я узнала в ней одну из «сатанинских», взглянуть на которые я и пришла сюда. На ней были изображены те же призрачные, в белых одеяниях женщины, бродящие по лесу; на сей раз, собравшись в круг и взявшись за руки, они кружились в неистовом танце. Я сразу узнала фигуру в середине круга, хотя ее лицо было еще не прописано. Это была Франсина, раздетая и лежащая точно так, как мы с Виктором видели ее тогда на поляне.
– Ну, каково твое мнение? – весело спросила леди Каролина.
– Это вы нарисовали? – изумилась я.
– А тебе кажется странным, если женщина рисует? – спросила леди Каролина, которую явно забавляла эта ситуация, и подмигнула мадам Ван Слик. – Ну конечно, это моя картина – хотя я понимаю, что мне далеко до настоящего художника.
– Полно тебе! – возразила мадам Ван Слик. – Ни один мужчина не признает женщину настоящим художником, даже если она превосходит Рафаэля. Наше искусство – это не их искусство. Но какое имеет значение, что они говорят? Скажи, Элизабет, что ты думаешь о картине леди Каролины?
– Я думаю, она очень странная. И красивая… по-своему.
– Ты правда так думаешь? – нахмурилась леди Каролина. – Ты очень любезна.
– Девочка наблюдательна. И умна, – заметила мадам Ван Слик. – В ней пробуждается женщина.
