скачать книгу бесплатно
– Ты совершаешь страшную ошибку, милый! Не надо! Не женись на ней, тебе с ней будет плохо! А со мной будет хорошо! Я знаю! Нам будет хорошо вместе! Мы созданы друг для друга! Ты мой, а не ее! Давай поженимся! Менять ничего не придется! Свадьба состоится! Только женишься ты на мне! Так правильно! Только так! Ты женишься на мне, а не на Инке! Милый! Милый!
– Пойдем! – мягко сказал Алексей. – Пойдем отсюда!
– Пойдем, – легко согласилась Инга.
Отойдя на несколько шагов, услышали чей-то окрик и вернулись за сумкой и шапочкой. Отряхнув шапочку, Алексей протянул ее Инге, но та демонстративно убрала руки за спину и подставила голову, требуя, чтобы он надел на нее шапочку сам. Этот, в сущности, невинный поступок, можно сказать – шалость, почему-то сильно задел Алексея, не терпевшего вынуждения или принуждения даже в малом. Отметив в уме, что Инна так никогда бы не поступила, он снял перчатки, надел шапочку на голову Инге и машинально поправил выбившуюся из-под нее непослушную прядь. Собирался всего лишь поправить волосы, но получилось так, будто он погладил Ингу по лицу. Инга просияла, слезы на ее глазах тут же высохли, губы тронула довольная улыбка. Она поймала руку Алексея своей рукой, коснулась губами его пальцев (то был не поцелуй, а именно касание), потерлась о них холодной щекой и сказала:
– Мой!
Алексей промолчал. Невозможно было представить новую сцену на бульваре, второго действия после непродолжительного антракта. Надо было увести Ингу и, кроме того, дать ей время успокоиться. Говорить о серьезном можно только в спокойном состоянии. Поэтому он не только промолчал, но и позволил Инге взять его под руку. Сделал очередное сравнение – Инна брала его под руку мягко, так, что ее рука почти не ощущалась, а вот у Инги была железная хватка. Она держала, удерживала, не отпускала. «А она – хищница», – подумал Алексей, косясь на Ингу.
– Куда мы идем? – спросила Инга. – Или просто гуляем?
– Тут недалеко, на Герцена, есть место, где пекут вкусные чебуреки, – предложил Алексей.
Можно было найти что-нибудь и поближе, но Алексею хотелось, чтобы Инга окончательно успокоилась, а ходьба и свежий морозный воздух, по его мнению, этому весьма способствовали.
– Чебуреки жарят, а не пекут, – поправила Инга.
Алексей ничего не ответил. Инна никогда бы не стала поправлять. Придираться к словам было вообще не в ее стиле.
– А твоя мама хорошо готовит? – спросила Инга и с мягким упреком добавила: – Меня-то ты с ней не познакомил. Теперь, наверное, в ЗАГСе придется знакомиться. Необычно…
– Мама готовит неплохо, но не очень любит стоять у плиты, – ответил Алексей, пропустив упрек мимо ушей. – Нам с отцом нравится, как она готовит. Впрочем, мы люди неприхотливые, любим простые блюда – борщ, котлеты, макароны по-флотски…
– «Завтрак туриста», яичницу, бутерброды… – съязвила Инга. – То же самое, что и у нас. Но я, в отличие от мамы и Инки, умею готовить по-настоящему, а не просто продукты переводить. Ну а выпечка – это мое хобби, то есть призвание.
– А я-то думал, что твое призвание – юриспруденция, – Алексей ухватился за возможность увести разговор как можно дальше от опасной темы. – Или у тебя два призвания?
– Юриспруденция – это профессия, – серьезным тоном поправила Инга. – А призваний у меня много, и самое главное из них – быть хорошей женой тому человеку, которого я люблю!
Алексей понял, что тему сегодня сменить не удастся, и подумал, что лучше всего, наверное, договорить на ходу, не останавливаясь. Так они будут привлекать меньше внимания, а в кафе велик риск очередного «спектакля» для ограниченного круга зрителей. Он набрал в грудь побольше воздуха, так, будто вместе с воздухом прибавлялось и решимости, но Инга его опередила.
– Неужели ты ничего не замечал? Понимаю, Инка тебя очаровала. Она это умеет – очаровывать. Я ждала-ждала, пыталась тебе намекать, но ты ничего не понимал. Или притворялся? Нет, не понимал, по глазам вижу…
Инга говорила торопливо, не делая пауз между предложениями, на вопросы сразу же отвечала сама. Пусть выговорится, решил Алексей и молча слушал.
– Я, как видишь, ждала до последнего дня. Дальше уже некуда, теперь или никогда. Ты не волнуйся, родителям я все объясню сама, с Инкой тоже поговорю…
Сегодня Инга называла Инну «Инкой», это звучало не по-свойски, не по-родственному, а откровенно пренебрежительно.
– Все будет хорошо, это я тебе обещаю. У нас вообще все будет хорошо. Ты ничего не потеряешь, ты только выиграешь. Внешне мы одинаковы, а внутри… Я не стану себя нахваливать, сам поймешь разницу…
«Я давно ее понял, еще в первый день», – едва не вырвалось у Алексея.
– Скажу одно – я тебя люблю, а Инка не любит. Ты ей нужен для… То есть ты ей не нужен, ей нужен статус замужней дамы, нужно непременно выйти замуж первой, раньше меня, муж дома нужен как деталь интерьера. Хочешь, угадаю – вы не спали ни разу? Угадала? То есть знаю. Инка ни с кем еще не была. Ей этого не надо, она холодная. Снежная королева. А я живая, теплая. Ты чувствуешь, какая я теплая? Я сделаю тебя счастливым, таким же счастливым, как ты меня…
– Инга, мне очень жаль, – Алексей старался говорить как можно мягче, тщательно подбирал слова, подавил, насколько смог, раздражение, – но ты не сделаешь меня счастливым. И я тебя тоже не сделаю счастливой. Пойми, что я люблю Инну, так вот случилось. Пойми и не обижайся. Ты – классная, ты замечательная, умная, красивая, добрая… – насчет «доброй» он, конечно, соврал, но ситуация позволяла. – У тебя все будет хорошо, ты будешь счастлива, но только не со мной, а с другим мужчиной. Со мной не получится, мне больно говорить тебе такие слова, но это правда. Прости. Давай переживем это и останемся друзьями…
– Останемся друзьями! – эхом откликнулась Инга. – Закадыками не разлей вода! Замечательная перспектива! Я каждый день буду видеть тебя и Инку, я каждую ночь буду представлять, как она позволяет тебе любить ее, и думать о том, что на ее месте должна была быть я! А потом у вас пойдут дети, и я буду думать… Да я же с ума сойду от таких дум! Как ты не понимаешь?! Как ты можешь быть таким жестоким?! А если я сейчас брошусь под машину?! Прямо здесь! У тебя тогда проснется совесть?! Чары слетят?! Наваждение исчезнет?! Или…
Они уже дошли до здания ТАСС. Самое то место, чтобы бросаться под машину – оживленный перекресток. Забыв про элементарную вежливость (не тот случай), Алексей сам взял Ингу под руку, и не просто взял, а схватил железной борцовской хваткой, будь на Ингином месте какой-нибудь дюжий мужик, он бы и то не смог вырваться.
Инга попробовала вырваться раз, другой, а затем потребовала:
– Пусти!
– Перейдем на ту сторону и отпущу, – пообещал Алексей.
– На той стороне мне делать нечего! Пойдем обратно!
Пошли обратно по бульвару. Отойдя от перекрестка шагов на десять, Алексей ослабил хватку, а еще шагов через пять, убедившись, что Инга вроде как не собирается бросаться под машину, даже не смотрит туда, где они едут, отпустил ее руку.
– Я нарочно выбрала этот маршрут, – тихо, будто про себя, сказала Инга. – Думала, что мы как раз успеем все решить, пока дойдем до консерватории. Инка там до часу, мы бы ее нашли и… Я почему-то была уверена, что у нас с тобой все сладится, ведь мы так подходим друг другу. Мы просто созданы друг для друга…
– Инга!
– Молчи! Молчи и думай! У тебя осталось каких-то десять минут, пока мы идем до метро. Думай и выбирай! Вот уж никогда не могла вообразить, что человеку надо думать, чтобы выбирать между счастьем и несчастьем! Все так очевидно… Лешечка, может, тебе толчок нужен? Или пинок? Может, тебя по голове огреть, чтобы ты понял? Как до тебя достучаться, чугунный ты мой?
«Милый», «Лешечка», «чугунный ты мой»… От происходящего голова шла кругом, но надо было собраться и закрыть тему раз и навсегда, причем так, чтобы это закрытие не сорвало бы женитьбу и не отравило всю остальную жизнь. Сестра будущей жены, как-никак. Самая близкая родственница. Надо сгладить, переиграть, как переигрывают некоторые поединки… Да-да, эта ситуация и есть поединок. Инга нападает, он защищается. Времени мало. Свисток арбитра, или гонг, прозвучит в субботу. Если вдруг женитьба сорвется, если вдруг он потеряет Инну, то он этого себе никогда не простит. Не Инге, а себе, потому что Инга, в сущности, ни в чем не виновата. Она любит и борется за свою любовь. За настоящую любовь бороться не стыдно. За настоящую любовь надо бороться. Он бы тоже боролся, хотя, может, и не такими методами. Но у мужчин свои методы, у женщин свои… С женщинами трудно иметь дело. Парню скажешь – и точка! А почему бы и нет?
– Инга, ты не сможешь влюбить меня в себя, – сказал Алексей, уже не следя ни за тоном своего голоса, ни за выражением лица, ни за тем, какие слова выбирать – сгодятся те, что первыми пришли на ум. – Я люблю Инну и буду любить. К тебе я не испытываю ничего, кроме дружеских, уже, наверное, можно сказать – родственных, чувств. Это так, и тебе придется с этим смириться…
Алексей боялся, что Инга остановится и устроит новый «спектакль», но она, наоборот, ускорила шаг, словно захотела сократить тот временной промежуток, который сама же отвела Алексею для размышлений. Или уже поняла, что размышлять ему не о чем. На Алексея она не смотрела, но ему этого и не требовалось. Слушает – и хорошо.
– Я очень сожалею о том, что случилось между нами, – продолжал Алексей. – Мне бы хотелось, чтобы все это между нами и осталось. А лучше всего, чтобы мы постарались об этом забыть. Раз и навсегда! Как будто сегодняшнего разговора не было.
Инга вдруг остановилась как вкопанная и обернулась к Алексею, который едва не налетел на нее.
– Забыть? – переспросила она дрожащим голосом. – Разве можно забыть? Разве нужно забывать?
– Инга, прошу тебя… – Алексей умоляюще прижал ладони к груди. – Не начинай снова. Я все сказал, мне нечего добавить, и я не передумаю. Не мучай себя, пожалуйста…
Подбородок Инги перестал трястись, складка на переносице разгладилась, краска отхлынула от щек, а сузившиеся было глаза распахнулись и обожгли таким яростным холодом, что Алексею стало не по себе.
– Давай забудем! – своим обычным и очень спокойным голосом сказала Инга. – Уже забыли. Не было ничего. Стой тут и улыбайся.
Алексей послушно застыл на месте и даже попытался изобразить некое подобие улыбки. Инга отошла на несколько шагов, резко развернулась и сверкнула глазами. Алексею подумалось, что она сейчас ударит его ногой с разбегу в самое уязвимое место. Он машинально выставил вперед левую ногу, приняв самую незаметную из оборонительных стоек, а руки скрестил внизу перед собой, как футболист, вставший в «стенку» на поле. Инга явно догадалась, о чем он подумал, потому что на губах ее мелькнула усмешка.
Разбега не было, Инга всплеснула руками и громко воскликнула:
– О! Какая встреча! Вот не ожидала! Что ты тут делаешь?! Идешь в консерваторию за Инной? Представь себе – нам по пути! Ты угостишь меня по дороге мороженым?! Обожаю есть мороженое на морозе!
У Алексея отлегло от сердца. Кажется, обошлось. Ура!
– Конечно, угощу! – пообещал он, включаясь в предложенную Ингой игру. – Мороженое какой страны вы предпочитаете в это время суток?
– Во все времена я предпочитаю «Лакомку», потому что я сама тоже лакомка, – с улыбкой ответила Инга. – Пора бы запомнить! Впрочем, у тебя будет много времени для того, чтобы изучить мои вкусы…
Мило беседуя (совсем как ни в чем не бывало!), они дошли до консерватории, отыскали там Инну и отправились в чебуречную на Герцена, где Инга принялась учить Алексея, как правильно есть чебуреки.
– Начинаем с уголка! Надкусываем, выпиваем, закусываем! Раз-два-три! Вот! И ни капли бульона на столе! А то все вгрызаются в середину и обливают бульоном не только себя, но и соседей.
Алексей, давным-давно освоивший эту нехитрую науку, изображал прилежного ученика, радовался тому, что все обошлось (кажется, обошлось, тьфу-тьфу-тьфу), и удивлялся Ингиному самообладанию. Даже пришла в голову мысль о том, что все это могло быть чем-то вроде проверки чувств. Кто их знает, этих женщин, может, у них принято так вот испытывать своих любимых накануне свадьбы? А-а, ладно, договорились же забыть, значит, надо забыть. Хорошо, что все обошлось. Пронесло.
Все к лучшему в этом лучшем из миров. После небольшой встряски так приятно сидеть и есть чебуреки в компании невесты и ее сестры. Без встряски тоже было бы приятно, но так – особенно приятно. Контрастный душ.
8
Я сделаю тебя счастливым, таким же счастливым, как ты меня…
Я сделаю тебя счастливым, таким же счастливым, как ты меня…
Я сделаю тебя счастливым, таким же счастливым, как ты меня…
Хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать собственного голоса, но голос звучал внутри, а изнутри уши не заткнешь. Правда, можно напиться, если сделать это с должным энтузиазмом и полагающимся старанием, то голос на время заткнется. На время. Всего лишь на время. К тому же потом будет мутить и будет болеть голова. И как только отец может выпить целую бутылку и просыпаться утром, словно ни в чем не бывало? Натренировался за всю жизнь…
Алкоголь не решает проблем. После кратковременного притупления боль становится еще сильнее. Да и не выход это – бежать от реальности. Проблемам нужно смотреть в глаза. Проблемы нужно встречать с высоко поднятой головой. Проблемы нужно уметь щелкать, как орешки – щелк-щелк-щелк!
Решать проблемы Инга умела. Главное – правильно определиться с приоритетами. Что важнее, что почем, а нужно ли вообще? Ну а как определилась, надо действовать. Смело, решительно. Где смелость, там и удача, недаром же говорится, что смелость города берет. Мямлям, рохлям и трусам никогда не везет.
– Ты любишь Алексея? – спросила Инга у сестры в новогоднюю ночь.
– Люблю! – сестра закатила глаза и закружилась по комнате в танце. – Так люблю, что и не передать!
В этом она вся, Инна. Просто ответить нельзя, надо для пущего эффекта вальс изобразить и добавить «так люблю, что и не передать». Чтобы больнее уязвить. Вот, мол, смотри и завидуй моему большому и светлому чувству. Кусай локти, рви на голове волосы, бейся башкой об стену, изводись от зависти…
Из всех насмешек провидения (а Инга была уверена в том, что где-то там кто-то, ехидный и всемогущий, забавляется тем, что подкидывает ей одну проблему за другой) эта была самой болезненной. Провидение, будь оно неладно, поставило сестер в абсолютно одинаковые условия (познакомились вместе, одновременно), поманило шансом (на первые свидания ходили вдвоем – как смешно!), а потом совершило обычную раздачу: Инне – пряник, Инге – кукиш. А зачем тогда было дразнить? Инна могла бы встретить свою любовь и без сестры, если уж ей это было суждено…
Не было! Не было суждено! В том-то все и дело! Это Инге было суждено, недаром же она так вдохновилась в момент знакомства. И Алексей вначале смотрел только на нее, пока сестра, по своему обыкновению, не принялась тянуть одеяло на себя. Коснулась пальцами его руки, когда брала кошелек, стрельнула своим «фирменным взглядом»… Искорки из-под ресниц – ах-ах-ах, можно подумать! У Инги точно такие глаза и ресницы, только она не опускается до дешевого кокетства. Короче говоря, Инна «вышла на середину сцены», как выражается мать, и Алексей «поплыл» (это уже из отцовского лексикона).
Нет, на этот раз провидение расстаралось. Так ткнуло в грязь, что теперь до конца жизни не отмыться. Считала себя лучше сестры? На, получи! Если ты лучше, то почему он с ней, а не с тобой? Она его так любит, что и передать нельзя? Верь больше, как всему тому, что было до сих пор! Сестра любит только себя, и эта любовь действительно столь сильна и велика, что передать невозможно. Квинтэссенция квинтэссенциального эгоизма, самодовольство и самолюбование, чувство глубочайшего удовлетворения своим совершенством, а страдания Инги добавляют этому удовлетворению пикантности. Чтобы подчеркнуть достоинства главного героя, драматург вводит в пьесу героев второго плана с различными недостатками – закон жанра. Нет! Плевать она хотела на все законы всех жанров вместе со всеми драматургами! Она сама себе драматург и в пьесе под названием «Моя жизнь» согласна только на главную роль!
Инга убедила себя в том, что стоит только «стряхнуть» с Алексея чары, наведенные сестрой, как он сразу все поймет и сделает правильный выбор. Она собиралась спасать Алексея примерно так, как Герда спасла Кая от Снежной королевы. Герда была Каю не возлюбленной, а другом? Какая разница! Суть-то едина. Алексею нужна ее помощь, и она ему поможет.
Момент Инга выбрала очень точно – буквально накануне свадьбы. Отменять поздно, времени на то, чтобы вернуть Алексея, у Инны уже не будет, матери не придется долго сокрушаться (не секрет, что Инну она любит больше, чем Ингу). Без скандала, конечно, не обойдется – такой удар (ах-ах, то есть – ха-ха-ха!), но к тому времени, как семейство немного успокоится, пора будет ехать в ЗАГС! Честным пирком да и за свадебку! И это будет всем победам победа, награда Инге за все ее страдания! И это будет счастье! Предвкушая жизнь с Алексеем, Инга млела. Впервые в жизни мужчина нравился Инге настолько, что с ним хотелось (мечталось, желалось, вожделелось!) связать свою жизнь. Помимо всех явных достоинств Алексея, Инга подметила и одно скрытое до поры до времени. В Алексее было то, что она называла «потенциалом». Чувствовалось, что этот серьезный, сдержанный парень далеко пойдет. Чувствовалось, что он из породы победителей. Порода чувствуется всегда.
А как он красив! Аполлон! Нет – Марс! Высокий, плечистый, фигуре Инга придавала, пожалуй, больше значения, чем чертам лица, но у Алексея и с лицом все было в порядке – высокий лоб, прямой нос (курносых Инга находила вульгарными), выразительные глаза с пушистыми, совсем девичьими ресницами, сочные, красиво очерченные губы, в которые так и хотелось впиться, и квадратный, настоящий мужской, подбородок. И к этому набору великолепных достоинств прилагался бархатный баритон с небольшой сексуальной хрипотцой. Стоит только вообразить, услышать слова любви, произнесенные этим голосом, как улетаешь к небесам.
Улетать к небесам получалось на самом деле настолько, что порой, начиная думать об Алексее, Инга увлекалась воображаемыми картинами их близости. Ей было очень забавно смотреть на готовящуюся к свадьбе сестру и предвкушать, смотреть и знать, что свадьба-то состоится в назначенный день, только вот невеста будет другая. Разница в одну букву – «г» вместо «н», но как много порой значит одна-единственная буква! Мама что-то, наверное, предчувствовала, когда выбирала дочкам такие имена.
Примерив тайком от всех в третьем часу ночи свадебное платье и убедившись, что оно сидит на ней столь же идеально, как и на сестре, Инга сказала себе шепотом: «Пора». Когда укладывалась спать, представила, что будет твориться дома завтра, и усмехнулась – поделом. Главное, чтобы отец «с горя» (он ведь тоже Инну больше любит, можно сказать, что одну ее и любит) не выпил всю запасенную для свадебного стола водку. Впрочем, не успеет даже с горя, даже с его закалкой. Ну будет на столе на четыре бутылки меньше – плевать!
Завтра была обычная предсвадебная суматоха – не более того. Инга помогала матери и сестре, отвечала на бесконечные звонки, следила за тем, чтобы отец не увлекся настолько, чтобы утратил назавтра парадный вид. Суетилась и думала, думала, думала… Все уже было решено и надумано, но она все равно думала, прокручивала в уме события сегодняшнего дня, вспоминала былые надежды, прощалась с иллюзиями… Переживала, но держалась, даже получалось улыбаться. Только мать заметила во взгляде тоску (матери положено замечать все или почти все), но истолковала по-своему:
– Что, тяжело сестру замуж выдавать? А мне-то как тяжело отпускать нашу Инночку… В чужой дом, в чужие руки отдавать! Свою кровиночку!..
– Мама, мы не в театре! – резко оборвала мать Инга. – Спектакль послезавтра, в тринадцать часов! Побереги слезы и причитания!
Мать снова не поняла. Сначала погрозила пальцем – мол, не смей таким тоном со мной разговаривать, а потом привлекла к себе, взъерошила челку и шепнула на ушко:
– Будет и на твоей улице праздник!
– Будет, – так же шепотом ответила Инга, не вдаваясь в объяснения по поводу того, каким будет ее праздник. – Прости, мама, сорвалась не по делу, нервы…
– А у меня что – канаты? – запоздало обиделась мать и хотела сказать еще что-то, но с кухни донеслось подозрительное звяканье, и мать устремилась туда, сунув в руки Инге список предсвадебных дел.
Инга попыталась прочесть его, чтобы понять, что уже сделано, а что еще нет, но буквы начали расплываться, а строки слились в мутные полосы. Побежденной тяжело участвовать в подготовке триумфа победительницы. От того, что победительница – родная сестра, легче не становится. Наоборот – тяжелее. Инга подумала о том, что примерно такие же чувства испытывает человек, роющий себе могилу перед расстрелом. Конец жизни, и ты своими руками…
«Не конец, а только начало! – должно быть, в сотый уже раз за сегодняшний день напомнила себе Инга. – До финиша еще так далеко…»
Слезы высохли, полосы превратились в строчки. Инга тщательно изучила список, отмечая в уме то, что уже было сделано. С ее поистине феноменальной памятью вычеркивать не было необходимости – запоминала с ходу. Увидела, что не решен вопрос с колонками-усилителями для магнитофона. Помещение для торжества любезно (всем гульнуть хочется!) предоставила администрация театра, в котором сейчас «служили искусству» (боже упаси сказать не «служат», а «работают» – убьют) родители. Но только помещение, звуковую аппаратуру зажали, побоялись, что ей причинят ущерб – свадьба же, как-никак, хоть и интеллигентская, а свадьба. Велик был соблазн «продинамить» вопрос с колонками – пусть счастливая новобрачная сама аккомпанирует гостям на пианино, что украшает театральный буфет, но Инга его переборола. Негоже размениваться по мелочам, возмездие должно быть возмездием, а не фарсом. Вдобавок, Инне эта музыка до лампочки, она будет упиваться своим триумфом, своей победой над сестрой. Музыка нужна гостям, а гости ни в чем не виноваты, нельзя портить им настроение. Инга недаром считала себя справедливым человеком. Не просто считала, но и гордилась этим. Если поступать по справедливости, то, во?первых, удача не отвернется, а во?вторых, совесть мучить не будет. Совесть мучила Ингу часто. Вот и сейчас кололо в душе – нагрубила маме, стыдно. Маме и так не по себе, зачем усугублять?
Нет, каков негодяй! Плюнул в душу, надругался над самым светлым, что было в ней! А она так надеялась! И ведь сама все сделала, сама все сказала, ему оставалось только согласиться, увидеть очевидное, осознать свое счастье, счастье, которое само пришло ему в руки!
Не осознал. Не захотел. Оттолкнул. Надругался. Надругаться ведь можно и так – деликатно в переносном смысле, суть от этого не меняется, и боль слабее не становится. Напротив, деликатность в таких случаях ранит еще больнее. Понимаешь, что на тебя смотрят как на пустое место, ни хамить тебе не хочется, ни прикрикнуть на тебя. Ты не вызываешь никаких эмоций. Совершаешь подвиг (пусть кто-то попробует сказать, что то был не подвиг), заглядываешь в глаза человеку, ради которого ты этот подвиг совершила, и видишь там пустоту. Пытаешься уловить вывернутой наизнанку душой его чувства и понимаешь, что ему хочется поскорее от тебя отделаться. Только и всего!
Только и всего!
Пойти ва-банк, будучи уверенной в победе, предвкушать триумф – и проиграть! Нет! Она не проиграла, потому что такие, как она, никогда не проигрывают! Глобально! Мелкие поражения не в счет, ошибки случаются с кем угодно.
Несколько минут там, на бульваре, Инга была очень несчастной. Шла в непроглядной жуткой тьме, ничего не видя (как только не споткнулась?), и думала о том, что счастья в ее жизни больше никогда не будет, что его вообще не было и как теперь жить с этим знанием? Стоит ли вообще жить? Ради чего? Ради того, чтобы оттенять своими поражениями победы сестры? Трудно быть фоном…
А потом камнем упало тяжелое слово «забыть» и беспросветная чернота рассеялась. И снаружи, и внутри. Разом. Как ветром сдуло. «Забыть» – это самый окончательный из всех окончательных приговоров, не подлежащий обжалованию. Если тебе предлагают забыть, то это означает, что надеяться не на что. «Оставь надежду, всяк сюда входящий», как говорит отец, убедившись, что все его потайные места, где он прячет свои заначки, пусты. Оставь надежду. И любовь тоже оставь.
Обмануться – это совсем не то, что быть несчастной. Досадовать на себя за то, что распахнула душу перед недостойным человеком, – это совсем не то, что страдать по поводу крушения своих надежд. Обманываться не так страшно, как отчаиваться. Мозг неофициальной чемпионки факультета по покеру (официальных чемпионатов тогда не проводилось) выдал расклад по пунктам.
Пункт первый. Не печалиться надо, а радоваться. Сестра считает себя победительницей? Ничего, успеет еще убедиться в том, что ее призовое яблочко с гнильцой. Отношение к Алексею изменилось в одночасье, мгновенно. Теперь он виделся Инге подлым, лживым, недостойным.
Любовь к себе немыслима без готовности успокаивать себя в трудный час. Инга любила себя и, подобно всем деятельным натурам, не была способна долго отчаиваться. Слово «забыть» стало тем камнем на дне, оттолкнувшись от которого утопающий всплывает на поверхность. Не было бы этого слова, Инга уцепилась бы за другое. Стоило ей только понять, что ее чувство осталось без ответа, как она, пока еще неосознанно, начала убеждать себя в том, что Алексей недостоин ее любви, что он мелок, жалок, подл и т. п. Шла, словно во мраке, думая о том, что жизнь кончилась, а новое отношение к Алексею и ко всему случившемуся уже начало формироваться.
Пункт второй. Алексей оскорбил Ингу, отвергнув ее любовь. Такое нельзя прощать. Такое заслуживает возмездия, суровой кары. За такое мало стереть в порошок и развеять по ветру, надо еще и забвению предать. Сам же сказал – давай забудем. Забудем, Алешенька, забудем. В свое время.
Пункт третий. Алексея надо наказать так, чтобы сестра не догадалась о причастности Инги к этому. С сестрой свои счеты. С сестрой у Инги соревнование длиною в жизнь. На сестру можно обижаться, сестру можно искренне ненавидеть, сестре можно иногда в сердцах пожелать «чтоб ты треснула!» или «чтоб ты провалилась!», но нельзя забывать о том, что это «чудо в перьях» твоя родная сестра, с которой ты когда-то устраивала возню в материнской утробе. Это сестра эгоистка, которая, кроме себя, никого и ничего знать не хочет, а она, Инга, не такая. Выбрав подходящий момент, она накажет Алексея (ох, как накажет!), причем непременно так, чтобы выставить его перед сестрой в неприглядном свете. Чтобы та поняла, с каким типом ее угораздило связаться. После развода (возмездие непременно должно закончиться разводом) сестра станет нуждаться в поддержке. Непременно станет, она же по натуре совсем не боец, характер у нее слабоват, вся отпущенная на двоих твердость досталась Инге. А вот вся наглость досталась Инне. Инга с удовольствием думала о том, как поддержит сестру после развода, станет ее жизненной опорой, наконец-то займет первое место в их тандеме и тем самым поставит точку в соревновании.
«Смейся-смейся, – думала Инга, глядя на выходящую из ЗАГСа сестру (нарочно вышла первой, обогнав всю процессию, чтобы полюбоваться зрелищем). – Хорошо, как известно, смеется тот, кто смеется последним».
Алексея она не замечала, в упор не видела, не человек, а пятно, сгусток тьмы на светлом фоне жизни. Но это игнорирование не помешало ей станцевать с женихом, теперь уже мужем, сестры на правах ближайшей родственницы. Надо же было окончательно успокоить дурака, а то он рисковал заработать косоглазие – одним глазом смотрел на Инну, а другим настороженно косился на Ингу, явно опасаясь, что она выкинет какой-нибудь фортель. Напрасно опасался. Публичные скандалы – это мамино хобби. Уж она-то, оказавшись на месте Инги, не стерпела бы – закатила такую сцену, что никому бы мало не показалось. И чего бы добилась? Ничего, только бы психопаткой прослыла, вот и вся «прибыль». И такие мелочи совсем не в Ингином духе. Карать – так карать.
Инга премило улыбалась Алексею, заливисто смеялась его шуткам, отпускала едкие (с подковыркой) комплименты, касающиеся его внешнего вида, и вообще вела себя так естественно и непринужденно, что Алексей окончательно успокоился. Правда, один намек, весьма туманный, она себе все-таки позволила. Обмолвилась между делом, словно невзначай, что ее настольная книга – «Повести Белкина», но уклонилась от ответа на вопрос о том, какая из повестей самая любимая, предложила угадать. Дурак «угадал» «Барышню-крестьянку», окончательно подтвердив низкое мнение о его умственных способностях. Ничего, придет время, и он поймет, что любимая Ингина повесть – «Выстрел». Только она не собирается играть в благородство, как Сильвио. Ей недостаточно будет страха и смятения в глазах врага. «Разить, так насмерть», как выражается отец, допивая бутылку до дна. Ну, не насмерть, конечно, потому что главный смак любого возмездия в продолжительности его действия. Смерть – это чересчур, смерть – это промысел, в который лучше не вмешиваться, да и не так, наверное, страшна смерть, как унылое существование отверженного и презираемого всеми человека. Каждый день вспоминать прошлое, сравнивать его с настоящим и страдать, страдать, страдать бесконечно… И еще покойнику не заглянешь в глаза и не спросишь ласково: «Хорошо ли тебе, Алеша?»
Инга настолько увлеклась, что произнесла вопрос вслух.
– Мне невероятно хорошо! – ответил Алексей. – Так хорошо, что хочется летать!
Музыка затихла. Танцевать второй танец подряд с мужем сестры Инга не собиралась. Поразвлеклась – и хватит, нечего баловать, а то еще Инна приревнует. Поощрительно улыбнувшись тершемуся возле нее еще с ЗАГСа Борьке Сапожкову, Инга получила приглашение на следующий танец. Акции Борьки неожиданно выросли после неудачного объяснения с Алексеем. Во-первых, надо было продемонстрировать Алексею, что забывать она умеет не хуже его и что скучать без кавалеров ей не придется. Во-вторых, Инга успела узнать, что Борька единственный ребенок «того самого Сапожкова, который директор НИИ экономики и информатики». В-третьих, она со второго взгляда (с первого, при знакомстве, не получилось – другим человеком были заняты помыслы) поняла, что из Борьки вполне можно вить веревки – удобный кадр. Настолько удобный, что можно и о замужестве подумать. Сестра с ее «сокровищем» станут по прутику, по соломинке вить семейное гнездышко, а Инга может получить все жизненные блага сразу. С милым рай и в шалаше, а с немилым надо так, чтобы сразу во дворце. Да и долго ли продлится рай в шалаше? Шалаш – это так уныло…
Борька, окрыленный «авансом» в виде неожиданной Ингиной благосклонности, распустил хвост, как королевский павлин. Рассказал о дворянских корнях, о даче во Внукове на пятидесяти сотках – академический кооператив, о своей, отдельной двухкомнатной квартире на Соколе («Так скучно жить одному, поэтому я пока обитаю у мамы с папой…»), о том, что «на диплом» отец обещал подарить машину, что благодаря «личному знакомству» с Ельциным отцу светит министерский пост… Если допустить, что из всего сказанного правдой была лишь треть, то и так выходило весьма заманчиво. Очередная шутка провидения, безжалостного в своем ехидстве. Пришла, чтобы заполучить одного, а провидение подсунуло другого. С намеком: на безрыбье и рак рыба.
