скачать книгу бесплатно
– Квартира – в большом доме! – напоминала она всем: и риелторам, и потенциальным покупателям-сменщикам с таким апломбом, будто речь шла о Доме на набережной. Дом, в котором они жили, местные жители называли «большим», потому что когда-то он был единственной многоэтажкой среди бараков. А еще его называли «красным» за цвет кирпича, но «красный», по мнению тетки, звучало не так значительно, как «большой». Смирившись с тем, что ей придется переезжать в однушку, тетка начала ревностно следить за тем, чтобы племяннице ненароком не достался бы вариант получше. Обращала внимание на все – не только на метраж и этаж, даже расстояние до остановки мерила шагами. Вымотала все нервы, но Катерина не сдавалась. Она не могла после того, что случилось, жить с теткой и не могла бесконечно кочевать по подругам. Ей было нужно свое жилье. Пусть комната в коммуналке, пусть соседи будут какие угодно… Все равно, хуже тети Полины никого не придумаешь.
Разъехались «диаметрально противоположно», как выразилась риелтор Света, в разные концы Москвы. Тетка – в Выхино, Катерина – на Планерную. Катерина собралась переезжать сразу же после того, как получила ключи от новой квартиры, а тетка назначила переезд на последний день срока, отведенного им новыми жильцами.
– Хоть поживу напоследок одна, без всяких… – то и дело повторяла она.
– Вы теперь до конца жизни будете одна, – сказала, не выдержав, Катерина. – Про меня забудьте. Помирать станете – не приду!
– А вот и придешь! – усмехнулась тетка. – Квартиру захочешь унаследовать и придешь! На пузе приползешь, шестерить будешь ради квартиры-то!
И столько звучало уверенности в ее голосе, что Катерина не выдержала. Взяв с теткиной тумбочки Библию, она положила на нее правую руку и поклялась, что никакого наследства от тетки не ждет, а если и получит от нее квартиру, то продаст ее, а деньги переведет тому детскому дому, в котором воспитывались дед с бабкой. Или какому-нибудь другому, без разницы. На тетку клятва произвела впечатление. Катерину всегда удивляло, как легко при всей своей показной набожности тетка преступает различные заповеди и запреты, начиная с «не судите» и заканчивая… Неизвестно, на чем это заканчивалось. Главной христианской добродетелью тетка считала не любовь к ближнему, а ревностное соблюдение постов. Запреты и ограничения вообще составляли высший смысл ее жизни. Это называлось емким словом «дисциплина».
Из мебели в новую квартиру Катерина забрала только мамино пианино. Сама она играть не умела, вообще была немузыкальной, но пианино было не просто инструментом, а памятью, вещью, которой часто-часто касались мамины руки. Было очень приятно усесться на вращающийся стул, осторожно поднять крышку и долго гладить клавиши руками. Пожелтевшие от времени клавиши были теплыми, казалось, что они хранят тепло маминых рук. А если закрыть глаза и прислушаться, то начинала звучать третья соната Шопена, которую мама играла не очень часто, но с особенным удовольствием. Пианино встало в новой квартире у стены, на самом видном месте, напротив двери, и гости, те, что из новых, нередко просили Катерину сыграть что-нибудь. Услышав, что она не умет играть, удивлялись. Зачем одинокой женщине пианино, если она не умеет на нем играть? Но не станешь же каждому рассказывать про маму и про ее заветную мечту посвятить себя музыке. «Лучше бы на медсестру выучилась, как я, – ворчала тетка. – Хоть толк бы был. Лучше медицинское училище окончить, чем три раза в консерваторию не поступить!» Маме не хватило везения и настойчивости. Срезавшись на вступительных экзаменах в третий раз, она решила, что больше пробовать не станет. Поступила в мастерскую эстрадного искусства на ВДНХ, стала хореографом. По теткиному мнению, «танцульки» не считались профессией, но мама была довольна своей работой. Или просто делала вид, что довольна.
Когда было очень плохо, можно было положить на клавиши голову и подумать о маме. Это помогало безотказно. На душе становилось легче, пусть и не до конца, но легче, появлялись какие-то мысли. Иначе и быть не могло, ведь в любимый инструмент мама вложила частицу своей души, и теперь эта частица жила в нем. Катерина считала, что в ее любимом мольберте тоже, наверное, живет частица ее самой. Она вообще была склонна думать о предметах, как о живых. А что? Взять, к примеру, кисти. На вид они одинаковые, а на самом деле у каждой свой характер. Одна скользит по холсту гладко, другая вредничает, цепляется, третья подличает, брызгая исподтишка краской… А если кисть крепко обругать (с Катериной однажды такое случилось), то она от огорчения начинает облезать, теряя щетину. А уж про мольберты и говорить нечего. Катерине повезло, ей по случаю достался уникальный мольберт. Она подобрала его на помойке, наверное, умер художник, а родственники или соседи выбросили мольберт. Была осень, моросил мелкий дождик, мольберт одиноко и гордо стоял возле контейнеров с мусором, и от его вида у Катерины защемило сердце. Она взвалила мольберт на плечи (а он был тяжелым, буковым), принесла домой и начала сушить-обтирать. Когда мольберт высох, прошлась по нему наждачными шкурками, покрыла морилкой, а сверху – прозрачным бесцветным лаком. Мольберт ожил, можно сказать – расправил крылья, и в благодарность за спасение и реставрацию верно служил Катерине. Его не надо было долго устанавливать, выбирая наилучшее освещение. Достаточно было легко подтолкнуть его рукой – и он сам становился так, как надо. А если Катерина уставала, подбадривал ее своим задорным видом: «Эй, не раскисай, бери пример с меня!» Небольшой переносной мольберт, с которым Катерина выходила на натуру, был просто набором досочек и реечек, а вот большой мольберт был личностью и заслуживал личного имени. Недолго думая, Катерина назвала мольберт Альбертом. Созвучно и прикольно. «Знакомьтесь, это мой мольберт! – важно представляла она своим гостям Альберта. – Его зовут Альберт». Художники понимающе улыбались, у доброй половины были мольберты с именами, а все остальные улыбались иначе, вежливо, как улыбаются шуткам. Альберт, подобно Катерине, был ревнителем этикета. Если кто-то случайно наскакивал на него, платил за неучтивость по-своему: падая, больно ударял по ногам. Сначала Катерина укрывала мольберт старой простыней, но очень скоро ей стало стыдно, и Альберт получил чудесную бархатную накидку цвета ультрамарин, под которой выглядел этаким испанским грандом, закутавшимся в дорогой плащ.
Сразу же после переезда Катерина попала в передрягу. Так она про себя называла это – «передрягой». Не «трагедией» (что такое трагедия, Катерина знала хорошо), не «геморроем», потому что не любила режущих слух слов, не «неприятностью», поскольку масштабы были покрупнее, а именно «передрягой». Передряга – это когда из огня да в полымя, когда, пытаясь решить одну проблему, получаешь другую, покрупнее. Передряга – это когда, кроме себя, винить некого.
Зарабатывать деньги Катерина начала рано, в девятом классе. Работала по принципу «куда возьмут»: носилась савраской по Москве в качестве курьера, раздавала листовки, занималась обзвонами, была Снегурочкой у соседа Геннадия Петровича, отставного актера больших и малых театров. Геннадий Петрович держал, как он выражался, «семейную антрепризу». Сам он исполнял главные роли, его супруга обеспечивала музыкальное сопровождение на аккордеоне и губной гармошке, сын был шофером, грузчиком и актером второго плана, а жена сына играла женщин и детей. Брал Геннадий Петрович недорого, заказчиков не подводил, поэтому работал много, преимущественно на детских праздниках. Новый год был у семейной антрепризы самой урожайной порой, той самой неделей, точнее – двумя неделями, которые кормили целый год. Когда забеременевшая невестка «подвела» труппу, Геннадий Петрович предложил Катерине ее заменить. На роль Снегурочки высокая голубоглазая блондинка Катерина подходила идеально. Актерских талантов она в себе не обнаружила, но «на подхвате» у ведущего все представление Геннадия Петровича сработала хорошо. И заработала тоже хорошо, было что вспомнить. Тетка, правда, ворчала: «Пост, а ты кривляешься в компании придурков», но Катерина давно научилась пропускать ее ворчание мимо ушей.
Поступив в художественный институт, Катерина стала работать больше. Расходы у студентки совсем не те, что у школьницы, стипендия была небольшой, а на тетку рассчитывать не стоило, несмотря на то что деньги у нее водились. У тетки все было четко разграничено, вплоть до полок в холодильнике. Это твое, а то – мое и попробуй только посягнуть. Она всю жизнь неплохо зарабатывала: что-то «обламывалось», как она выражалась, сверх зарплаты в больнице, что-то приходило с надомных уколов, а что-то – с «добрых дел». «Добрыми делами» тетка называла посредничество в разного рода медицинских услугах. Она всю жизнь проработала в одной и той же многопрофильной больнице, знала всех (и ее все знали) и могла устроить все, что угодно, начиная от аборта на позднем сроке и заканчивая освобождением от армии. Врачи, с которыми она вела «левые» дела, ценили тетку за пунктуальность и молчаливость. Все, что ей было известно, тетка хранила в себе, ни с кем не делилась. Да и как ей было делиться, если она никогда ни с кем не дружила?
Катерине очень понравилось работать на промоакциях. Из-за модельной внешности ей доставались лучшие, самые «хлебные» предложения, начиная от рекламы парфюмерной продукции и заканчивая работой на выставках. Сеть парфюмерных магазинов «Пальмира-престиж» предлагала Катерине постоянную работу, но она отказалась, потому что такую работу совмещать с учебой было невозможно, а учеба стояла у Катерины на первом месте. По двум причинам. Во-первых, ей очень нравилось рисовать. Она рисовала всю жизнь, сколько себя помнила, рисовала всем, что попадалось под руку, и не видела себя в какой-нибудь иной профессии. Во-вторых, не имевшей высшего образования маме очень хотелось, чтобы Катерина его получила.
– Диплом вуза – это совсем другие перспективы, – часто повторяла она с ноткой горечи в голосе.
– Перспективы! – хмыкала тетка. – У нас некоторые санитарки побольше докторов заколачивают!
«Заколачивать» Катерине не хотелось. Ей хотелось заниматься любимым делом и иметь большие перспективы.
События, предшествовавшие разъезду с теткой, надолго выбили Катерину из привычной колеи. Вернуться к жизни ей помогла работа. Когда тебе не на кого надеяться, когда у тебя закончились последние деньги, то выходов два: помирать с голоду или сделать над собой усилие и пойти работать. Но с работой стало хуже. Подурневшую, поникшую, осунувшуюся Катерину на промоакции больше не брали. «Поглядитесь в зеркало! – грубо сказали ей в одном агентстве. – Вам же только на Хэллоуине выступать!» В сущности, сказали правду: на роль живого мертвеца или оголодавшего вампира Катерина подходила идеально. Правильные черты лица, заострившись, стали карикатурно-зловещими, круги под глазами просвечивали сквозь тональный крем, как их ни замазывай, волосы поредели, потеряли шелковистость, превратились в какую-то паклю. Катерина с горя попробовала подстричься коротко, но вышло еще хуже – узница концлагеря, да и только. С такой внешностью брали только в курьеры и на раздачу листовок. Не самые «хлебные» работы, если честно.
Для того чтобы рассчитаться с риелтором Светой, Катерине пришлось влезть в долги. Крупных сумм ей никто бы не одолжил, поэтому занимала понемногу у многих, не только у подруг, но и у однокурсниц, с которыми была знакома шапочно. Небольшие суммы одалживаются легче, к тому же все знали про Катеринины обстоятельства и сочувствовали ей. Что-то еще пришлось занять на переезд, а переехав, Катерина поняла, что ей нужна мебель. Из старой квартиры она не взяла ничего, кроме маминого пианино. Мебель, купленная в семидесятые годы прошлого века, была далеко не в лучшем состоянии, патологически жадная тетка претендовала на каждую вещь, вплоть до кровати, на которой спала Катерина (как только надеялась впихнуть всю обстановку из трехкомнатной квартиры в однушку?), да и не хотелось Катерине тащить в новую жизнь рухлядь из старой. Тем более что прежние жильцы оставили ей диван, пару стульев и стол. Неплохо для начала, многие и с худшими активами новую жизнь начинали.
У Катерины было составлено некое подобие графика погашения долгов, но вдруг одна подруга попросила вернуть деньги как можно быстрее, потому что решила купить машину, за ней другая собралась замуж, третьей срочно понадобились деньги на лечение матери… Отказать было нельзя, ведь люди в свое время ее выручили. Заработать больше того, что она зарабатывала, Катерина не могла – и так пахала как проклятая на своих доставках-листовках, а по ночам писала пейзажи, которые сдавала знакомой художнице, торговавшей по выходным на Измайловском вернисаже. Выход у нее был только один: влезть в новые долги, чтобы рассчитаться со старыми. Она начала «перезанимать», но занимать уже в сущности было не у кого, давать деньги повторно при наличии непогашенного долга почти никому не хотелось, к тому же пошел слушок о том, что Катерина Ютровская – аферистка. Аферисты часто используют такой метод. Берут в долг у знакомых небольшие суммы, из-за которых судиться себе дороже, и не возвращают. Никто уже не давал Катерине в долг, но все захотели получить свои деньги обратно. Обстановка сложилась крайне нервозная. Кредиторы без конца названивали по телефону, в институте показываться было нельзя, потому что сразу же обступали с вопросом: «Когда отдашь долг?!» – некоторые, наименее близкие и наиболее нахальные, являлись скандалить домой, в результате чего на Катерину начали коситься соседи.
Выход из безвыходного положения подсказала бывшая одноклассница Ленка Сергеева, которую в школе прозвали Лисой не за рыжие волосы и остренькое личико, а за пронырливость. Сразу же после школы Ленка вышла замуж и исчезла с горизонта, а тут вдруг встретилась Катерине в гипермаркете вся такая яркая, цветущая, улыбчивая, немного пополневшая, что ей, впрочем, было к лицу. Тележка ее была набита продуктами, в сторону которых Катерина и смотреть избегала, чтобы не травить лишний раз душу: ворох нарезок, дорогие сыры, красная икра, тропические фрукты…
– Катюха! – всплеснула руками Ленка, увидев Катерину. – Что с тобой? Болеешь, наркоманишь или просто по жизни так дошла?!
– По жизни, – вздохнула Катерина, отводя взгляд в сторону, потому что смотреть на шикарную Ленку ей было больно, и Ленкина бесцеремонность тоже немного коробила.
– Расскажи! – потребовала Ленка.
Торговый зал не располагает к долгим беседам, да и откровенничать с Ленкой особо не тянуло, не тот человек, поэтому Катерина рассказала о своих проблемах крайне сжато, надеясь, что Ленка удовлетворит любопытство и оставит ее в покое. Разъехалась с теткой, завязла в долгах, много приходится работать…
– Нет, ну какая же ты дура! – воскликнула Ленка на весь магазин, отчего на них начали оглядываться окружающие, и повторила еще громче: – Самая настоящая дура!
Годы, прожитые с теткой, научили Катерину не то чтобы смирению, а, скорее, умению пропускать неприятное мимо ушей и не связываться с дураками, ибо себе дороже. Поэтому она вежливо улыбнулась и сказала:
– Я знаю, что я дура. Такая уж родилась.
– Точно – дура! – повторила Ленка, как будто бы Катерина с ней спорила, доказывая обратное.
Катерина попробовала молча обойти Ленку, но та перегородила ей путь своей тележкой и сказала:
– Умные люди делают по-другому. Вместо того чтобы связываться с кучей народу, берут кредит в банке. Быстро и просто!
– Кто ж мне его даст? – удивилась Катерина. – Я же студентка.
– Катюх, ты что, вчера с Луны прилетела? – вытаращилась на нее Ленка. – Не знаешь, как такие дела делаются? Купи справку с липового места работы, где будет написано, что ты – манагер на солидном окладе, и топай в банк!
– Но так же нельзя! – ахнула Катерина.
– А до ручки доходить можно?! – фыркнула Ленка. – Впрочем, тебе решать. Чао?-какао?!
Не без усилия толкая свою тяжелую тележку, она ушла по направлению к кассам, а Катерина с почти пустой корзинкой в руке долго простояла на месте, обдумывая услышанное. Липовая справка – это, конечно, нехорошо. Но что поделать, если у банков такие дурацкие правила? Они дают кредиты только тем, у кого есть постоянная работа с хорошей зарплатой, а ведь таким людям, если вдуматься, кредиты не очень-то и нужны. Кредиты нужны таким, как она, бедным, точнее, нищим, без стабильных доходов. Чтобы выжить, выстоять, выплыть… Ведь если она в ближайшем будущем не расплатится, то ее просто с ума сведут. И продолжать учебу она не сможет, потому что в институте уже сложилась невыносимая обстановка. После того что с ней произошло, она не стала брать «академ»[2 - Академический отпуск.], потому что очень дорожила учебой, а теперь придется брать… Или даже уйти насовсем. Ужас! А в чем, собственно, обман? В том, что у нее нет высокооплачиваемой работы? Но ведь это всего лишь условность. Банку важнее всего, чтобы она вернула деньги с процентами в срок, а она вернет, непременно вернет, сдохнет, а вернет! Лишь бы только жизнь вошла в обычную колею…
Случайные встречи были проклятием Катерины. Все ее самые большие несчастья и проблемы начинались именно со случайных встреч.
4. Блог Кати Ютровской, 5 апреля 2002 года
У тебя чудесное имя, любимый! Александр! Так и хочется петь его (чем я сейчас и занимаюсь). Александр означает «защитник». Твое имя очень идет тебе. А еще оно нравится мне тем, что подходит как мальчику, так и девочке. Я уже решила (ты видишь, как скоро я все решаю?), что нашего первого ребенка мы назовем твоим именем, будь то мальчик или девочка. И детям посоветуем сделать так же, и внукам. Будет у нас еще одна фамильная традиция. Здорово, правда? Мне хочется много-много традиций, и вообще, чтобы всего хорошего было много-много!
Обожаю твое имя! Эх, если бы моя мама ткнула пальцем на несколько строчек выше… Я еще не успела рассказать тебе, почему я Аркадьевна. Дело в том, что отца своего я в глаза не видела и ничего о нем не знаю. Могу догадываться, что он поступил с моей мамой настолько плохо, что при всей легкости маминого характера она его возненавидела и не только никогда о нем не вспоминала, но и имени его вслух не произносила. Вычеркнула из жизни навсегда. Меня когда-то разбирало любопытство, хотелось узнать об отце хоть что-то, но мама ничего не рассказывала, а годам к шестнадцати я остыла. Подумала, что мама поступила правильно. Если бы он был хорошим человеком, то за шестнадцать лет нашел бы время для того, чтобы со мной встретиться. Хотя, возможно, что я и не права. Может, он умер? Не знаю… Знаю одно: отец – это белая страница в моей биографии.
Так вот, когда пришло время меня регистрировать, мама попросила у сотрудницы загса справочник имен, раскрыла не глядя и ткнула пальцем в первую попавшуюся строчку. Попала на имя Аркадий. Вот так я стала Аркадьевной. Однажды я спросила у мамы, что было бы, если бы она ткнула пальцем в настоящее имя отца. Мама грустно улыбнулась и сказала, что вряд ли оно было в справочнике. И тут же перевела разговор на другую тему, но мне хватило этой единственной оговорки для того, чтобы выстроить целую историю. Я придумала, что мой отец – швед, ведь с моей внешностью трудно предположить, что он индиец, из какой-нибудь аристократической семьи. Он познакомился с мамой, когда приехал в Москву. Захотел увидеть город с изнанки, сел в метро, доехал до Таганки, сел в троллейбус… Я видела, как он, похожий на актера Харатьяна, едет в троллейбусе по Нижегородской улице и с любопытством смотрит по сторонам на настоящую, непарадную Москву. Увидев небольшую церквушку, выходит, чтобы осмотреть ее, дальше идет пешком и доходит до Дома культуры, в котором мама вела танцевальный кружок. В Швеции нет Домов культуры, поэтому ему становится любопытно. Он заходит и сталкивается с мамой… А дальше у них все происходит, как у нас с тобой… Сначала. А потом он уезжает домой, обещает маме, что скоро вернется, но дома на него наседают родители. Как так? Что за мезальянс? Мы нашли тебе невесту из нашего круга, а ты связался с какой-то плебейкой в далекой России. Мать, которая в моем представлении была очень похожа на мою тетю, ложится в постель и начинает стонать, отец, то есть мой дед, снимает со стены старинный пистолет (откуда только это взялось!) и кричит, что сейчас застрелится, если его неблагодарный сын не изменит своего решения. Сын, то есть мой отец, уступает. Не пишет и не звонит маме, женится на нелюбимой аристократке и чахнет от тоски. Чахнет-чахнет и умирает, а перед смертью пишет маме покаянное письмо, в которое вкладывает документы, где сказано, что он признает их ребенка своим и так далее. Но его злая жена перехватывает письмо и сжигает в камине. Злая жена тоже была похожа на тетю, потому что с нею у меня ассоциируются все злые люди.
Как тебе моя история? Писала и предвкушала, как мы вместе над ней посмеемся. Настоящий бульварный роман «Стокгольмские тайны». Литература – это не моя стезя, ведь я художница. Знаешь, что мне хочется написать больше всего на свете? Наш семейный портрет. Ты, я, наши дети и наша собака… Мне всегда хотелось иметь собаку, но моя тетя не выносит животных. Никаких, даже рыбок. Потому что животные, по ее мнению, «производят грязь и усложняют жизнь». На самом деле никто не усложнил моей тете жизнь так, как она сама. Но, когда мы станем жить вместе, мы непременно заведем собаку. Или кошку, или канарейку, или черепашку… Очень хочется, чтобы дома, кроме милого мужа и милых детей, был бы какой-нибудь милый питомец. Собака, на мой взгляд, лучше всего. Во-первых, с ней надо ежедневно гулять, а нам, художникам, вечно торчащим у мольберта, прогулки на свежем воздухе просто необходимы. Я, когда увлекаюсь, могу рисовать сутками, не могу остановиться, а потом падаю без сил. Так, конечно, нельзя. А вот собака не даст «зарисоваться», схватит зубами за юбку и потащит к выходу: «Аванте, камаради, гулять пора!» И еще собаку можно научить разным милым фокусам. С другой стороны, канарейки умеют петь, а собаки нет. Ладно, потом разберемся. Я еще даже не знаю, кто тебе нравится больше. Не успела спросить. Я вообще почти ничего не успела узнать о тебе за эти три встречи. Столько вопросов в уме крутятся, а как увижу тебя, так забуду обо всем и несу какую-то чушь про погоду и про Шакиру с Аврил Лавин (честно говоря, обеих терпеть не могу, мне гораздо больше нравится Земфира). Не могу понять, почему так происходит. Очень боюсь показаться тебе полной дурой. Стараюсь сказать что-то умное и говорю еще большую глупость.
И в плохом можно отыскать что-то хорошее. Зато я успела убедиться в том, что ты добрый. Только добрые люди могут с заинтересованным видом слушать часами всякую чушь, да еще и поддакивать. Это очень хорошо, что ты добрый. Впрочем, злой человек не смог бы мне понравиться, злого человека я не смогла бы полюбить. У меня чутье на добрых людей. Загляну человеку в глаза, переброшусь с ним словом и знаю, добрый он или злой. Такие вот способности. А еще меня цыганки часто принимают за свою. Подходят на улице, обращаются на цыганском, а потом удивляются: «Как? Ты не наша?» Иногда я думаю: может, мой отец был цыганом? Может, от него я унаследовала умение видеть характер людей? Но потом смеюсь – какой цыган? Волосы у меня светлые, кожа белая, глаза голубые. Сроду я таких цыган не встречала. Скорее всего, причина не в моем отце, а в моей любви к длинным цветастым юбкам и ярким браслетам. И еще я пластичная оттого, что долго занималась с мамой танцами. Раньше я очень любила танцевать, а после того как мама ушла, перестала. Не могу. Стоит только начать, как сразу же вспоминаю маму, вспоминаю, как она учила меня делать первые па, как подбадривала: «Смелее, моя принцесса!» Мама звала меня «принцессой», а тетя «принцеской» (всего одна буква, а какая огромная разница!). Сразу на глаза навертываются слезы, ноги начинают путаться, короче говоря, ничего хорошего. Это психическое, от переживаний. И я уже знаю, кто меня «вылечит». Конечно же ты, любимый. Обещаю, что на нашей свадьбе я тебя не подведу, станцую так, что все ахнут! Знаешь, у меня такое чувство, что, когда ты рядом, я могу все. Все на свете! Могу сдвинуть горы или повернуть реки. Но горы с реками могут не беспокоиться, мне до них нет никакого дела, а вот кое-что из того, что мне раньше не удавалось, я уже сделала. Например, вчера, когда мы сидели на нашей скамейке, я вдруг поняла, почему мне никак не давалось ночное небо. Я уж и перепробовала по-всякому, и к преподавателям приставала. Вроде все делаю правильно, а звезды с луной как приклеенные. На языке художников «как приклеенный» означает «ненастоящий», «никуда не годный». Кстати, слово «аппликация» у нас ругательное. Сказать про чью-то работу: «Это не картина, а аппликация какая-то!» – означает смертельно обидеть художника. Про мои картины такого еще не говорили, и я надеюсь, что никогда не скажут. Так вот, когда ты меня поцеловал, на меня снизошло озарение. Я все делала правильно, как мальчик из анекдота, только не с того начинала. Начинала, как обычно, с земли, рисовала деревья и все прочее, а потом принималась за небо. А надо было наоборот. Безграничное небо должно ложиться на холст первым. Небо надо изображать как Вселенную, в которой существует то, что изображено на картине. Я не могу передать этого словами, но, вернувшись домой, я тотчас же схватилась за кисти и к утру убедилась в том, что моя догадка верна. Мне никто не советовал так поступить, это мое личное открытие, особенность моего восприятия, и сделать его помог мне ты, любимый. И это только начало. Очень надеюсь, что и я смогу тебе чем-то помочь. Я буду очень стараться, очень-очень-очень!
Знаешь, когда у нас будет свой дом (мне всегда очень хотелось жить в своем доме с лужайкой), я подговорю тебя на небольшую авантюру. Мы купим скамейку, похожую на нашу, и темной-темной ночью подменим нашу скамейку на купленную. Очень хочется, чтобы наша скамейка стояла у нас во дворе. Всего пять дней прошло, а я к ней уже душой прикипела. Стыдно признаться, когда я прохожу мимо и вижу, что на ней кто-то сидит, я испытываю чувство, похожее на ревность. Как они смеют?! Это же наша скамейка! Вот такая я собственница! Ты еще не понял, с кем тебя угораздило связаться!
А еще я мнительная. Сегодня утром вдруг забеспокоилась, едва только глаза открыла. Подумала: а вдруг тебя нет? Вдруг это я тебя выдумала, потому что мне очень хотелось влюбиться в такого идеального мужчину, как ты? Выдумала и сама поверила в свою выдумку? Галлюцинации же бывают очень достоверными… Ты не представляешь себе, как я испугалась! Ты, наверное, удивился моему раннему звонку и тому, как сдержанно я с тобой разговаривала. Это потому, что я вышла на кухню, где сидела тетя, и включила громкую связь. Я так иногда делаю, когда руки заняты, но предпочитаю делать это не при тете. А сейчас разговаривала при ней. Расчет у меня был простым. Если я тебя выдумала, то тетя непременно спросит, чего это я разговариваю с молчащей трубкой. На то, что она проявит деликатность и промолчит, можно не надеяться. Не тот случай. Деликатность тете совершенно несвойственна. Но она вместо этого сказала: «Какой противный голос у твоего Саши, скрипит, как старая телега». От радости я была готова ее расцеловать. Ура! Значит, ты существуешь на самом деле! Ну а на то, что она назвала твой голос противным, я даже внимания обращать не стала. Вот если бы тетя сказала, что у тебя приятный голос, тогда следовало бы насторожиться: уж не заболела ли она?
На нашу сегодняшнюю встречу я прихвачу свой фотоаппарат и попрошу кого-нибудь нас сфотографировать. Чтобы всегда иметь при себе доказательство твоего существования. Ты не представляешь, как я испугалась…
5. Москва, ноябрь – декабрь 2003 года
Ленка дала правильный совет. Если бы Катерина не сваляла дурака, то все бы у нее было хорошо…
Раздобыть необходимую справку оказалось нетрудно. Катерина оторвала от наклеенного на столбе объявления язычок с номером телефона, позвонила, продиктовала очень милой девушке свои данные и уже на следующий день получила от молодого человека на «Курской» конверт с двумя экземплярами документов: справку о своих мнимых доходах и копию выписки из трудовой книжки, заверенную печатью неведомого ЗАО «Олрекс-групп», в котором Екатерина Аркадьевна Ютровская якобы работала в должности менеджера по продажам. Документы обошлись недорого, примерно в треть суммы, на которую рассчитывала Катерина. К тому же девушка, с которой она общалась по телефону, сказала, что их фирма обеспечивает «послепродажное сопровождение». То есть если кому-то вздумается позвонить по номеру телефона, указанному в справке, то ему подтвердят, что такая-то действительно работает в такой-то должности в такой-то компании. «У нас солидная фирма, а не шарага какая-нибудь», – несколько раз повторила девушка. Катерину это позабавило: солидная фирма, ах-ах-ах! Но еще больше позабавила ее процедура передачи документов, очень похожая на сцену из шпионского боевика. К ней подошел высокий худой парнишка, лицо которого скрывала сдвинутая на лоб бейсболка. Нервно оглянулся и шепотом спросил, как ее зовут. Когда Катерина назвала себя, курьер оттопырил карман своей курточки и многозначительно на нее посмотрел. Сдерживая смех, Катерина сунула туда конверт с деньгами. Курьер отошел чуть в сторонку (Катерина даже забеспокоилась, как бы он не убежал с ее деньгами), достал конверт и долго рылся в нем, пересчитывая деньги. Выглядел он при этом настолько подозрительно, что, будь Катерина милиционером, она непременно им заинтересовалась бы. Закончив считать деньги, курьер вернулся к Катерине, встал боком к ней, отвернулся в сторону, вытащил из своей сумки конверт и протянул ей. «Кино и немцы», – вспомнила Катерина любимую мамину присказку. Уходил курьер тоже прикольно – крадучись и оглядываясь. Катерина решила, что парню просто скучно развозить по городу документы (ей и самой не очень-то нравилось «курьерить», вот он и старается вносить разнообразие в унылую рутину).
Начавшееся так гладко дело забуксовало на стадии одобрения кредитной заявки. Получив один за другим четыре отказа в крупных банках, Катерина решила попытать счастья в банках помельче. Ей каждый раз, что в первый, что в четвертый, было очень тяжело общаться с банковскими сотрудниками. Казалось, что вот-вот они догадаются, что ее справка липовая, и прогонят ее, а то и вызовут милицию.
В седьмом по счету банке, маленьком, но со словом «генеральный» в названии, Катерине улыбнулась удача. Более того, ей предложили взять сумму вдвое большую той, которую она просила. Сказали, что чем крупнее сумма, тем лучше условия. Не помня себя от счастья, Катерина согласилась, решив, что упавшие с неба деньги (иначе их и не назвать) она потратит на обстановку своей новой квартиры. Минимализм интерьера, на который она на первых порах не обращала внимания, постепенно начал ее угнетать.
Дьявол, как известно, кроется в деталях, которые прописаны мелким шрифтом. В кредитный договор Катерина особо не вчитывалась, только проверила, правильно ли указаны ее личные данные. А зачем ей было вчитываться, ведь сотрудники банка все ей объяснили на словах? В маленьком банке, со словом «генеральный» в названии, работали замечательные люди, дружелюбные, компетентные, предупредительные. Они подробнейшим образом разобрали с Катериной все важные пункты договора. Разобрали бы, наверное, и «неважные», но у них для этого не оставалось времени. Да и неловко было Катерине злоупотреблять их любезностью. Она знала за собой грех и сильно смущалась от того, что ей приходится обманывать таких хороших людей.
Кто кого обманул, это еще бабушка надвое сказала. В сентябре, в самом начале нового учебного года, на воспрянувшую было духом и обставившую хоть как-то свою квартиру Катерину свалилось откровение. Оказалось, что ее ежемесячный платеж банку на деле был почти втрое больше той цифры, которая отложилась в ее памяти. Почему так получилось?
– А вы договор прочитайте внимательно, – посоветовал ей по телефону суровый мужской голос. – Там все написано.
Сначала Катерине показалось, что она попала в какой-то другой банк. Среди сотрудников ее банка просто не могло быть таких грубиянов. Увы, никакой ошибки не было. «Неважные» пункты, прописанные мелким шрифтом, превращали кредитный договор в кабальный.
Катерина попробовала добиться справедливости.
– Не рыпайтесь, – посоветовала ей девушка из банка, совсем недавно бывшая такой милой в общении. – Договор составлен грамотно, под ним стоит ваша подпись, мы свои условия выполнили, деньги вы получили в срок, теперь извольте платить!
Платить! Проценты на проценты, а сверху еще проценты с пенями за несвоевременное погашение… Несложные расчеты показали, что долг банку будет расти как снежный ком. Катерина прокляла свое легкомыслие и пообещала себе, что впредь не подпишет ни одной бумажки, пока не прочтет ее от начала до конца дважды. Нет, не дважды, а трижды! Четырежды! Увы, правильное поведение в будущем не может исправить ошибок прошлого.
Первым делом появилась идея сдать свою квартиру, самой снять где-нибудь комнату, а разницу отдавать на погашение кредита. Это если не спасало ситуацию, то, во всяком случае, существенно улучшало ее. Так казалось вначале, когда Катерина сравнивала цены по объявлениям. На деле выяснилось, что все не так уж и здорово. Относительно дешево сдавались комнаты в таких ужасных, как в смысле состояния, так и в смысле соседей, квартирах, куда войти-то было страшно или противно, не говоря уже о том, чтобы там жить. Берлоги какие-то, а не квартиры. Особенно запомнилась Катерине одна из таких берлог на улице Амундсена в Свиблове. Первый этаж панельной девятиэтажки, раскидистые деревья у дома дают вечную тень, отчего в квартире сыро и по стенам ползет зеленая плесень. Обои свисают живописными лохмотьями, паркетный пол где не сгнил, там выщерблен, а где не выщерблен, так изгажен чем-то склизко-липучим, потолок в пятнах копоти и потеков, двери носят следы многократного вышибания… И все это великолепие освещается тусклой желтизной единственной лампочки. Катерина с риелтором не успели дойти до сдававшейся комнаты. Их спугнула сизая одутловатая рожа, высунувшаяся из первой от двери комнаты.
– О, девки пришли!.. – обрадовалась рожа, дохнув на весь коридор ядреным перегарным духом.
Катерина бежала к остановке быстрее лани, а следом за ней топала толстуха риелтор, бормоча на ходу что-то насчет того, что хозяйка комнаты может сделать скидку. «Да ну их на фиг все скидки на свете!» – думала Катерина. А еще она подумала, что погорячилась, считая, будто хуже ее тетки соседства быть не может. Может, ой как может…
Опять же и с желающими снять Катеринину квартиру не все было ладно. В идеале (ох уж эти идеалы, придуманные только для того, чтобы портить людям жизнь!) Катерине представлялась девушка-студентка, интеллигентная, аккуратная, чистоплотная, некурящая. Не хотелось сдавать свою квартирку, тем более с новой мебелью, абы кому. Но, видимо, все интеллигентные студентки уже обзавелись съемным жильем, потому что на просмотры к Катерине риелторы приводили то громогласных поддатых теток, при первом взгляде на которых становилось понято, что таких только впусти, потом не избавишься, то не вызывающих абсолютно никакого доверия небритых помятых мужиков… А если и попадался кто-то, не вызывающий антипатии и подозрений, так он, по закону подлости, оказывался не вполне платежеспособным: еще на просмотре начинал канючить об отсрочке и заявлял, что плату за два месяца сразу отдать не в состоянии.
– Что вы хотите? – удивлялись риелторы. – Принца или академика? Очень им нужна ваша однушка у черта на куличках!
Некоторые выражались более резко. Риелторов можно было понять: топчешь ножки, водишь народ на просмотры, а хозяйка кочевряжится. Ну и ту цену, на которую рассчитывала Катерина, за ее квартиру никто не предлагал. В лучшем случае давали процентов на двадцать меньше.
Спустя месяц Катерина передумала, точнее, одумалась и прекратила просмотры. Хватит и того, что потеряла на них кучу денег, потому что половину вечеров то смотрела, то показывала. Лучше бы посвятила это время работе, нежели всей этой утомительной пустопорожней суете. Еще два месяца ей не было покоя от риелторов. Особенно настойчиво звонил коренастый черноглазый и золотозубый киргиз по имени Кылычбек. После того как Катерина в десятый раз объяснила, что не собирается ни снимать, ни сдавать жилье, Кылычбек признался, что на самом деле он названивает ей с иной целью, и пригласил на свидание. Кылычбеку было хорошо за сорок, он не относился к тому типу мужчин, которые имели шансы понравиться Катерине, и в то время ей было совсем не до романтики.
– Неправильная вы девушка, – сказал Кылычбек, услышав отказ. – Одинокая, бедная и гордая.
– Какая есть! – ответила Катерина и повесила трубку.
Долго потом еще фыркала, вспоминая эти слова, но со временем сама стала так говорить о себе: «Я – неправильная. Одинокая, бедная, но гордая». Вроде бы шутила, а на самом деле не очень. В сочетании одиночества, бедности и гордости и впрямь есть что-то неправильное. Чем гордиться-то?
Поступиться гордостью и еще кое-чем советовали некоторые из однокурсниц, зарабатывавшие на жизнь проституцией. Катерину удивляло, как с годами изменилось отношение к этому занятию. Когда она была маленькой, это занятие считалось не вполне достойным, а само слово «проститутка» – крайне оскорбительным. А сейчас девчонки говорили об этом так просто, будто речь шла о работе секретаршей или продавцом. Даже эвфемизмов вроде «эскорт» или «массаж» не употребляли. Так и говорили: «Давай к нам, в проститутки». Обещали по знакомству замолвить словечко перед мамками и обучить азам профессии.
– Чему тут учить? – простодушно удивилась Катерина, считавшая, что она уже все знает. Объяснений дослушать не смогла – стало противно.
– Ну и зря! – кривили губы доброжелательницы, уязвленные тем, что Катерина отвергла их предложения. – Где еще приличной девушке можно так хорошо заработать?
Отчасти спасла положение неожиданно свалившаяся на голову халтурка. Одна из преподавательниц порекомендовала Катерину хозяйке элитного детского клуба на Рублевке. Той хотелось расписать стены своего заведения сценами из сказок. Восемь комнат, коридор и холл Катерина оформила за пять дней, точнее, за пять суток. От сознания того, сколько она может заработать, следом за вторым дыханием открывалось третье, а за ним четвертое… Двенадцать-четырнадцать часов работы, три часа сна – примерно в таком режиме работала Катерина. Домой не уезжала, спала там же, на диванчике. Очень боялась накосячить, но заказчица осталась довольна всем: и работой, и сроком ее выполнения. В придачу к обещанной плате Катерина получила премию.
– Вижу, как вы устали, – сказала заказчица, передавая Катерине конверт с деньгами.
Катерина и в самом деле очень устала, можно сказать – вымоталась. Но не от работы, а от дум, нахлынувших на нее в детском клубе. Работа помогала хоть немного отвлечься. С определенных пор Катерина старалась избегать всего, что было связано с детьми, даже к остановке ходила кружным путем, а не напрямик, чтобы не проходить мимо детских площадок, но от халтуры в детском клубе отказаться не могла. Ради денег пришлось переступить через себя.
Заработок вместе с премией ушел в ту же черную дыру, в которую уходили все деньги – на погашение кредита. Близился Новый год. Вспомнив о том, как она была Снегурочкой, Катерина попыталась было тряхнуть стариной, пристроиться к какому-нибудь «бесснегурочному» Деду Морозу, но очень быстро выяснила, что спросом пользуются Деды Морозы, а не Снегурочки. Снегурочку подыскать проще, роль у нее сугубо вспомогательная, а в крайнем случае можно обойтись и без нее. На рынке новогодних развлечений Снегурочки были неходовым товаром.
Ситуация складывалась аховая, паршивая. Катерина понимала, что у нее есть два выхода: то ли бросать учебу и впрягаться в работу по полной, чтобы зарабатывать больше, то ли менять квартиру на худшую, с таким расчетом, чтобы разница в стоимости гасила кредит. «Худшую» означало комнату в коммуналке, чего Катерине, насмотревшейся на разные варианты, очень не хотелось, или же однушку где-нибудь не ближе Солнечногорска, чего тоже не хотелось – слишком уж далеко будет ездить в альма-матер. Если тратить больше двух часов на дорогу в один конец, то на подработки уже ни сил, ни времени не останется. На что тогда жить? На стипендию? Ха-ха-ха! Проживешь на нее, как же!
В одну из неспокойных ночей – теперь у Катерины все ночи были неспокойными, из-за тяжких дум спала она урывками, часто просыпалась – Катерине приснилась тетка. Как будто бы та пришла к ней домой, в новую квартиру, встала на пороге, левую руку уперла в бок, а правую, сложив пальцы в кукиш, выставила вперед. Постояла так недолго, а потом криво усмехнулась – ну что, непутевая племянница, вкусила самостоятельности? – и не ушла, а растаяла в воздухе.
Как бы тяжело ни приходилось Катерине, у нее не возникало мысли о том, чтобы обратиться за помощью к тетке – занять у той денег или, скажем, попроситься пожить на некоторое время, пока она будет сдавать свою квартиру. Тетка была навсегда (и заслуженно!) вычеркнута из жизни. Антипатия к ней была настолько сильной, что заблокировала воспоминания. Вспоминая маму или что-то из прошлого, Катерина не вспоминала о тетке, словно той никогда и не было. Психологи считают, что неприятные воспоминания не стоит загонять внутрь, что их надо осмысливать, переживать заново, обсуждать со своим психоаналитиком или с кем-то из близких, а затем «отпускать». Они правы, но воспоминание воспоминанию рознь. Есть такие воспоминания, которые не успеешь осмыслить, потому что полезешь в петлю или выпрыгнешь из окна. Такие воспоминания лучше зарыть поглубже, спрятать на самых задворках бессознательного. Пусть себе полежат до поры до времени, пока душевные раны не зарубцуются настолько, чтобы можно было позволить себе пережить это заново. Но в голове у Катерины произошел какой-то сбой. Она прекрасно помнила (едва ли не каждую минуту вспоминала!) о том, что произошло, но почти совсем забыла о том, что у нее когда-то была тетка. Почти совсем, потому что если бы забыла совсем, то тетка бы ей не приснилась.
Забвение спасительно. Лучше забыть то, что нельзя исправить, что невозможно искупить. Катерине впору было завидовать тем, кто потерял память. Иногда она так и делала, думала о том, как хорошо бы было, к примеру, упасть, удариться готовой обо что-нибудь и забыть напрочь всю свою прежнюю жизнь. Думала – и тут же ужасалась. Все?! Забыть все?! Значит, и маму тоже забыть?! И живопись свою любимую?! Нет! Так нельзя! Лучше остаться собой! Пусть даже и с тяжелым грузом на сердце…
6. Блог Кати Ютровской, 21 апреля 2002 года
Дневникам положено доверять сокровенные тайны. У меня нет сокровенных тайн, такая вот незадача, но зато у меня есть сокровенный сон. Сон про Сад спящих мотыльков.
Это очень таинственный сон. Я видела его много раз. Это единственный из снов, который снится мне снова и снова. Но, несмотря на повторения, я так до сих пор и не смогла разобраться, какой он, этот сон, – страшный или нет? Он начал сниться мне после того, как не стало мамы, но с мамой он никак не связан.
С одной стороны, не столько страшный, сколько непонятный. Непонятное, конечно, пугает, но никакой угрозы я во сне не ощущаю. Какую угрозу могут представлять бабочки, тем более – спящие?
С другой стороны, когда просыпаюсь, сердце колотится как бешеное и внутри свербит что-то такое, неприятное. Опять не смогла, опять не успела…
Впрочем, расскажу по порядку.
Это черно-белый сон, вернее – серый. Все вокруг серое, но иногда сквозь эту серость проступают оттенки красного, зеленого и синего. Ничего удивительного, ведь серый цвет получается при смешении этих цветов. Удивительно то, как они проступают: мерцают, пульсируют, как будто хотят пробиться на поверхность и не могут. Не скажу, что это мерцание выглядит зловещим, но приятным его тоже назвать нельзя.
Сначала я долго иду по извилистой тропинке, которая то поднимается в гору, то бежит вниз. Я тороплюсь, мне очень важно успеть, а идти далеко. Вокруг меня все размыто – молочно-серый туман. Я вижу только тропинку. Она широкая, гладкая, идти по ней удобно, подъемы и спуски небольшие, пологие. Я иду, иду и, наконец, дохожу до красивой кованой ограды – веточки, листочки, загогулины. Словом – красота. Я очень люблю рассматривать эту ограду, но на ходу – неудобно, а останавливаться не стоит, потому что времени у меня мало. Я знаю, что должна успеть и что, дойдя до ограды, я должна свернуть вправо.
Стоит мне добраться до нее, как окружающий меня туман куда-то исчезает, пространство раздвигается и я вижу за оградой большой сад, а над головой небо, безоблачное, но тоже серое. Деревья в саду разные: высокие и низкие, толстые и тонкие, ветвистые и не очень, но ни на одном нет листьев. Вместо них на ветвях сидят мотыльки, небольшие такие бабочки. Их очень много, столько же, сколько должно быть листьев, если не больше. Мотыльки разные, есть поменьше, есть покрупнее, но все они небольшие. Каких-нибудь тропических бабочек я в своем сне не видела. Мотыльки спят, сложив свои крылышки. Крылышки подрагивают – значит, мотыльки живые. Я знаю, что должна разбудить мотыльков. Они расправят крылышки, взлетят, и весь мир, то есть весь мой сон, станет цветным.
Разбудить мотыльков непросто. Я не знаю, как я должна это сделать – закричать, свистнуть, хлопнуть в ладоши, но знаю, что сначала мне надо обойти весь сад. Это очень важно – обойти весь сад, пройти мимо каждого дерева, скользнуть взглядом по всем мотылькам. Иначе мотыльки не проснутся.
Иногда мне кажется (во сне), что я попала в картину, которую нарисовал неумелый художник. Он попросил меня ее подправить, и вот я хожу и смотрю, что и как тут можно сделать. Эта мысль быстро мелькает в моей голове. Я думаю только о том, что должна успеть обойти весь сад.
Сад большой, иду по тропинке, иду, а конца не видно. Мною овладевает беспокойство – вдруг я не успею разбудить мотыльков? Я невольно перехожу на бег… А как же иначе? Ведь мне поручили такое важное дело, и я должна оправдать доверие. Я по натуре очень ответственный человек, хотя по жизни раздолбайка – такой вот парадокс. То есть для себя, любимой, могу сто раз забыть что-то сделать, но, если кто-то попросит или поручит, сделаю все, как надо.
Переходить на бег нельзя, но во сне я постоянно об этом забываю. Как только я начинаю бежать, так сразу же просыпаюсь. Просыпаюсь и обещаю себе, что уж в следующий раз я непременно обойду весь парк и наконец разбужу этих мотыльков. Зачем? Да хотя бы для того, чтобы они перестали мне сниться! Это надоедает и немного расстраивает. Когда у меня что-то не получается, пусть даже и во сне, я всегда расстраиваюсь. Не люблю обломов.
Меня несколько раз посещала мысль о том, чтобы нарисовать сад из моего сна. Казалось, что нарисую – и избавлюсь от этого наваждения. Но стоило мне взять в руки карандаш (серое можно рисовать только карандашами и больше ничем), как я понимала, что ничего не помню. Помню словами, вот так, как сейчас рассказала, а глазами не помню. Не надо думать, будто я сошла с ума. Художники знают, что можно помнить глазами, это особый вид памяти, когда картина, именно картина запечатлевается в голове. Сад спящих мотыльков никак не хочет запечатлеваться. Создается впечатление, будто кто-то хочет передать мне какую-то информацию, только я никак не пойму – какую. Я должна что-то найти? Мне нужно куда-то дойти? Зачем? И кто хочет мне что-то сказать? Неужели мой отец? Нет, его я, наверное, почувствовала бы. Какое-то тепло почувствовала или еще что-то в этом роде.
Ау, дядюшка Фрейд! Что вы мне скажете?
7. Москва, декабрь 2003 года
Двадцать четвертого декабря в перерыве между лекциями к Катерине подошла однокурсница Анжелка Новак.
– Приходи к нам сегодня, – пригласила она. – Будем вместе праздновать Рождество.
Анжелка была полькой из Калининграда. Вместе со своей землячкой и соотечественницей Вероникой, учившейся в Плехановке, она снимала однокомнатную квартиру у метро «Сокол». Катерину из-за ее фамилии Анжелка считала своей, полькой, несмотря на то что Катерина объяснила, откуда у нее взялась польская фамилия. Двухлетний дед, не помнивший даже своего имени, получил фамилию от женщины, которая привела его в детский дом с Курского вокзала.
– У отца было два варианта, – шутила мама, – или Курским бы стал, или Ютровским.
Праздновали в узком кругу, втроем: Анжелка, Вероника и Катерина. Анжелка предпочитала шумным компаниям задушевные разговоры, да и соседи у нее были такими вредными, что лишний раз чихнуть было боязно – как бы снова не нажаловались хозяйке. Ели запеченного карпа, запивали сладким красным вином (ничего так сочетание, Катерине понравилось) и разговаривали о жизни. Узнав о Катерининой проблеме, Вероника посоветовала:
– Иди в официантки, там можно хорошо заработать. Зарплаты не очень, но чаевыми можно собирать много. Если, конечно, есть голова на плечах. И график удобный всегда подобрать можно, и на кухне подкормиться. Я три года с подносом бегала – знаю, что говорю.
В качестве официантки Катерина себя никогда не представляла. Она считала, что официанткам, чтобы прилично зарабатывать, нужно непременно обсчитывать клиентов, и еще думала, что к официанткам непременно кто-то пристает: или клиенты, или хозяева-начальники, а то и те, и другие. Так и объяснила, но Елена улыбнулась и сказала:
