скачать книгу бесплатно
Человек – самый безжалостный хищник на земле, только он способен убивать ради забавы или вовсе не думая. Завести в качестве игрушки зверьё, а потом выкинуть в непригодную для выживания среду. Герман перевёл приличную сумму и больше на пороге заведения не появлялся. Благотворительность – не его стезя.
Сегодня Герман обещал отвезти фольклорную парочку в приют. Из-за этого с самого утра было паршивое настроение, не покидало желание кого-нибудь придушить, разорвать на тряпки. Первой под руку попалась любовница, оставшаяся накануне на ночь. Почему нельзя отсосать, когда велят, переночевать, если позволили, и свалить утром до того, как мужчина откроет глаза. Для чего эти бестолковые, бессмысленные игры в семью?
Её звали Алла, имя, которое никак не шло худой, высокой блондинке, по её же мнению, естественно. Германа вполне устраивало имя Алла, да хоть Гертруда, лишь бы функции свои выполняла. Алла представлялась всем, как Ангелина или Анжелина. Герману сказала: Ангелина. Не Геля, Лина или Эля, а только и только Ангелина.
Первое время он с трудом сдерживал смех, произнося: готовь-ка попу, Ангелина. Потом привык. Всё, что необходимо, готовили, предоставляли, подставляли, оказывали, на остальное плевать. Попросит горшком называть – назовёт.
Алла была такой же фальшивой Ангелиной, как и худой блондинкой. Герману казалось, она не ест совсем, чтобы поддерживать стройность. При этом широкая кость и едва заметные следы от подтяжки груди безжалостно выдавали – родилась Ангелина девушкой в теле. Карие глаза, смугловатая кожа, характерные черты лица говорили о том, что она вовсе не блондинка. Натуральное в Ангелине было лишь умение оказывать услуги определённого толка – этого Маркову вполне хватало для сносного сосуществования.
Утром Ангелина топталась на кухне, дерьмово отыгрывая роль хозяюшки. Готовить любовница Марков не умела. Предел – подгоревшая яичница и кривобокие бутерброды. Сейчас она старательно выкладывала куски ветчины на хлеб, придавливая сверху листьями салата. Конструкция разлеталась, Ангелина, не теряя оптимизма, продолжала вдавливать пальцами с кроваво-красными ногтями зелень в несчастный куски ветчины.
– Собирайся домой, – Герман попытался быть вежливым. Плата за секс – не причина смешивать женщину с отходами жизнедеятельности. Каждый зарабатывает как может.
– Но зайчик, – проныла Ангелина.
Зайчик, зайчик твою мать! Белая, пушистая, зубастая тварь с хвостом-помпоном на заднице!
– Ты свободна.
– За-а-а-ай-чик!
– Чего ты хочешь, Ангелина? – Он упёрся о столешницу, устало посмотрел на любовницу.
Какого чёрта он терпит? Желание секса? Герман давно перерос юношеское нетерпение, когда напрочь отказывали мозги при виде женской груди. Потребность оставалась, как и у всякого здорового мужика, не обделённого темпераментом, необходимость сбросить напряжение проявлялась каждый божий день, но от отсутствия женщины в постели он точно не сдохнет. Проще передёрнуть на сон грядущий, чем терпеть такие последствия бурной ночи.
Или пришло время поменять Ангелину на Изольду или Даздраперму? Смотря в какое имечко придёт в голову переименоваться урождённой Маше или Наташе. Нет, менять шило на мыло Герман точно не желал.
В любом из существующих миров была лишь одна девушка, которую он искренне хотел видеть в своей жизни и постели, без оговорок и условий. Девушка, чьё имя буквально сводило с ума – Ярина. От воспоминаний о которой хотелось выть, лезть в петлю, идти убивать. Та, которая считает его старшим братом, а он не станет пачкать её искренность в грязи собственных желаний. Перетерпит влюблённость, как зубную боль.
– Сумочку из новой коллекции, – Ангелина назвала знаменитый бренд, без которой ни одна экскортница не могла считаться успешной по их, шлюшечьей, градации.
– Сколько? – уточнил Герман стоимость, которая, впрочем, не вызвала удивления.
– Я буду очень-очень стараться, – залепетала Ангелина, тут же становясь на колени перед Германом, готовая показать прямо здесь и сейчас, как именно она будет стараться.
– Тебе пора, – отодвинулся он, одёргивая руку с алым маникюром от резинки домашних штанов.
– Зайчик!
– Будет тебе сумочка, на этом всё до конца месяца, поняла меня?
– Хорошо, – как болванчик закивала Ангелина, мгновенно подскочила и счастливым мотыльком поскакала вглубь пентхауса одеваться.
Чёрт! Ни один минет не стоил таких денег! Однако, Герман платил не только за секс, но и за верность, чистоплотность, уверенность в том, что не обнаружит никаких сюрпризов ниже пояса. Никаких инфекций, незапланированных беременностей. Платил за умение держать себя на людях, подавать в лучшем виде, как запечённого кролика под соусом из чернослива.
Ровно в оговоренное время Герман остановился на знакомой узкой улочке, позвонил «сестричке», сказал, что ждёт. Охренеть, какой хороший, мать его, старший, черт его раздери, брат!
Давно спала оглушающая июльская жара, и несмотря на близость осени, погода всё ещё стояла летняя. Ярина выскочила из подъезда в светлых брючках, обтягивающих стройные, при этом сформировавшиеся, бёдра, и широкой футболке с забавным принтом, заправленной одной стороной за пояс. За плечами кожаный рюкзачок, на ногах кроссовки, неизменные разные носки, в этот раз с блёстками. Что и говорить, роковая дама сердца во всей красе.
За руку она тащила Царевича свет Елисея, одетого, как типичный восемнадцатилетний пацан. Узкие, короткие джинсы, заставляющие Германа содрогаться каждый раз, когда он видел обтянутые тканью, тощие ноги, и толстовка. Выделяла Елисея причёска, вернее, цвет волос. Розовый! Короткие волосы торчали равномерным ярким ёжиком, вызывая желание сбрить его к чертям. Справедливости ради, не так и много видел Герман выпускников школ, может, они сейчас все как один шокируют окружающих яркими красками на бестолковых головах.
Ярина забралась на заднее сидение. Елисей успел оглядеть её сзади, плотоядно улыбнуться, нервно облизнуть губы, жадно сглотнуть, пока та устраивалась, только потом уселся сам. Герман с методичностью ребёнка с отставанием психического развития считал до пятидесяти и обратно, лишь бы не размозжить розовую голову наследника благородного семейства.
Герман отлично понимал, Елисей – парень Ярины, имеет право смотреть сколько угодно, тем паче – никто не возражает. Отдавал себе отчёт, что розоволосое недоразумение не только смотрит, но и делает массу других вещей, возможно, таких, до которых извращённый опыт тридцатитрёхлетнего мужика не доходил.
Когда пускаться в тяжкие эксперименты? Герман отлично помнил себя в восемнадцать. У него срывало крышу просто от факта дозволенности секса. Хотелось попробовать всё, испытать на собственной шкуре все виды и вариации, хоть сколько-нибудь укладывающиеся в понятие «нормы». Фольклорная парочка должна пройти тот же путь понимания, принятия собственной сексуальности.
Благие мысли, самовнушение не помогали. Каждый раз, когда Герман бросал взгляд через зеркало заднего вида, возникало с трудом контролируемое желание вдавить тормоз, выскочить из автомобиля, вытащить розовоголового и размозжить его череп о капот.
Нужно заканчивать с этим дерьмом! Хватит играть в добренького братика, надоело представлять, как убираешь с дороги тщедушного «соперника», совсем мальчишку. Вдавливаешь в себя на удивление ладное тело Ярины, впиваешься в губы ненасытным, жадным поцелуем, а потом любишь, любишь, любишь её до головокружения, потери дыхания, прекращения активности головного мозга, асистолии, попросту – смерти. Потому что после такого рая жизнь на земле не нужна.
Он ещё раз посмотрел на заднее сидение. Ярина, подвинувшись к окну, рассматривала знакомые пейзажи, дула на стекло, водила пальцем, оставляя какой-то рисунок. Елисей пытался пересесть ближе, перебирался по сантиметру на правую сторону, протянул руку, чтобы обнять. Не тут-то было, Ярина увернулась.
Герман давно приметил, девушка не позволяла Елисею никаких публичных поползновений, демонстраций близости, кроме детсадовского держания за руки. Ничего удивительного. Ярина до двенадцати лет жила в Приэльбрусье. В небольшом городишке, где основная часть населения придерживалась консервативных взглядов. Насколько Герман знал, там не принято выражать свои чувства публично. Никто не станет целоваться на глазах спешащих прохожих, не будет ходить обнявшись. Традиции, в которых человек рос, так или иначе оставляют след в подсознании. Тому, что «сестричка» ускользала от объятий своего парня, Герман не удивлялся. Скорее бесился, что розовая башка не понимает особенностей собственной девушки. Идиот! Какой же идиот! Мозги внутри черепушки такие же розовые, как торчащие снаружи волосы.
– Не заберу, дела, – коротко бросил Герман Ярине, когда та выбиралась из авто. – Доберёшься сама?
– Конечно, – кивнула «сестричка». Герман оценил задорно покачнувшийся хвост и попу в светлых брюках, сквозь которые просвечивалось крошечное бельё, почувствовал характерную тяжесть в паху.
Всё! Хватит! Достаточно с него! Чаша терпения переполнена. Он взрослый мужик, со своими интересами, проблемами, бесконечными делами, потребностями. Представлениями о жизни, куда не вписывалась девятнадцатилетняя пигалица, занимающаяся сексом с мудозвоном с розовыми волосами.
Твою мать! Ярина, его Ярина трахается с игрушечным, тощим Кеном! В голове звучало: «I'm a Barbie girl, in a Barbie world. Life in plastic, it's fantastic! You can brush my hair, undress me everywhere.»[1 - «Я девушка Барби, в мире Барби. Жизнь в пластике – это фантастика! Ты можешь расчесать мне волосы. Раздеть меня везде…» Текст песни группы Aqua «Barby girl».]
Хватит представлять одну картинку отвратней другой! Пора перестать думать об этом. Нужно сменить Ангелину на Даздраперму – разнообразие утихомирит разбушевавшуюся фантазию, отвлечёт от снедающих мыслей.
В тот день Герман ничего менять не стал, от встречи со счастливой, горящей желанием рассчитаться за подарок, Ангелиной отказался. Мысль, засевшая с самого утра – отправить любовницу в бессрочный отпуск, – не давала ему покоя. Насквозь фальшивый суррогат переставал удовлетворять его потребности.
Производственные проблемы закрутили почти до одиннадцати вечера, Марков выходил из офиса одним из последних, не вызвав удивления у охраны. Привычная картина – глава и владелец компании стабильно задерживался на рабочем месте до ночи несколько раз в неделю. Особенно часто в последние месяцы.
Дела шли хорошо, никаких авралов не было, дедлайны остались в прошлом. Компания двигалась по устойчивым рельсам, организм функционировал, как швейцарские часы. Герман спасался работой от собственной уничтожающей его влюблённости.
Выйдя, жадно, полной грудью вдохнул запах уходящего лета. Случаются особенные осенние вечера, когда ещё пахнет беззаботным августом, что пробивается сквозь надвигающиеся туманы. Долго смотрел на город, устроившись в салоне машины, который стоил неразумных денег – дань имиджу успешного делового человека. Мелькали бесконечные огни автомобилей, ночная иллюминация, бьющая по глазам реклама. Раздался рингтон и отвлёк от вязких раздумий, слепящих фантазий. Снова, в очередной, тысячный раз – о ней.
– Герман, простите, пожалуйста, за поздний звонок, – услышал он в динамках автомобиля голос Ярины. Каждый нерв в организме натянулся как струна, готовая лопнуть от любого движения, звука, нечаянного колебания воздуха.
– Ничего страшного. Что случилось? – ответил он будничным, спокойным голосом, полным участия. Едва не блеванул от собственных интонаций.
– Здесь… Вода льётся с потолка, с верхнего этажа.
– В квартире? – Почему Герман удивился, он и сам не понял. Рядовая ситуация, не прилёт инопланетян, в самом деле.
– Да. Я вызвала аварийную помощь, внизу в подъезде нашла объявление, позвонила соседям, они не открыли, а что делать ещё, не знаю.
– Жди, – всё, что ответил Герман и надавил на газ.
Сумасшествие. Наверняка прорвало трубу отопления, обыкновенные испытания перед отопительным сезоном. Старый фонд не мог похвастаться хорошими коммуникациями. Старинной лепниной – мог, паркетом из ценных пород древесины, некоторые даже занесены в Красную книгу – мог, приличными трубами – нет. Ничего страшного, зальёт квартиру, страховая выплатит компенсацию, со временем сделает ремонт. Никто никак пострадать не может, однако Герман давил на газ с такой силой, будто в его квартире по стенам не вода стекала, а полыхает огонь.
Подъехал, когда бригада сантехников перекрыла стояки. Размокшие обои отклеивались от стен под натиском последних струй, паркет был покрыт ровным слоем воды, которого хватило бы для комфортной жизни японским карасям. Ярина старательно собирала воду в ведра, бойкая старуха с нижнего этажа таскала их в туалет, стремясь быстрее убрать потоп, чтобы как можно меньше натекло к ней.
– Посмотрите, что делается! – взвыла старуха, увидев хозяина квартиры. Герман вспомнил, её зовут Зинаида Николаевна, и фамилия похожа на Гиппиус – Брабурс. – Хорошо, Рина дома была, сообразила вызвать сантехников, а то бы… Эх! – в сердцах кинула почти Гиппиус. – На кого теперь в суд подавать? На жилконтору?
– Скорей всего, – попытался отмахнуться Герман и посоветовал, чтобы чем-то занять мозг разъярённой пенсионерки: – Сначала составьте независимый акт о нанесённом ущербе.
– Вы будете составлять?
– Непременно, – растерянно выговорил он, не отводя взгляда от фигурки не то трикотажном домашнем костюме, не то в пижаме.
Нечто совсем коротенькое, фривольное, в то же время целомудренное, почти детское. Голубые шорты с изображением жизнерадостных слонов, едва прикрывающие ягодицы, и майка, под которой не было бюстгальтера. Зато грудь была…
– Я вам позвоню, когда буду вызывать, – спешно попытался он отмазаться от соседки и ловко забрал у неё ведро. – Зинаида Николаевна, давайте я сам, быстрее будет, а вы идите домой.
– И то правда, – всколыхнулась соседка. – Вы уж не забудьте позвонить!
– Обязательно.
Вдвоём они устраняли последствия потопа. Ярина в своих шортиках, из-под которых время от времени мелькали белые трусы с кружевной тесьмой – невинно-провокационные, соблазнительные до одури, до боли в глазах и в паху. И Герман – без носок и обуви, без пиджака, с закатанными рукавами брендовой рубашки. На стоимость брюк итальянского дома мод ему было плевать.
– Всё, – подытожил Герман, когда работа была закончена, последнее ведро с остатками воды отправилось в канализацию. Скинул влажную рубашку и отшвырнул её, остался лишь в брюках.
– А? – тут же переспросило чудо в голубой пижаме, отбрасывая половую тряпку, сделав шажок в сторону говорящего, будто не расслышало простое слово «всё».
Ярина споткнулась на ровном месте, не отводя взгляда от стоявшего у межкомнатного дверного проёма Германа, и полетела прямо в его сторону. Как в мелодраме. Встреча разгорячённого тела с такими же разгорячённым, дыхание с дыханием, взгляда со взглядом.
Герман подхватил свалившийся на него нечаянный соблазн, крепко вцепился, не в силах отпустить. Ярина замерла, и он разглядел, насколько на самом деле синие у неё глаза. Невероятные, космические, с прожилками ярко-голубого, с ободком цвета индиго.
Не контролируя себя, перехватил сильнее, опустил руку на тоненькую талию, не отдавая себе отчёт, что вторая ладонь тянется ниже черты, за которой заканчивается приличие и начинается соблазн или соблазнение, как посмотреть. Совсем рядом, близко-близко перед глазами маячили изящные ключицы, открытые благодаря тонким тесёмочкам майки. Чёртовы ключицы, которые хотелось поцеловать, пройтись языком, нырнуть в ярёмную ямку, очертить круг, продолжить путь, остановившись у области за крохотным ухом. Напоследок сжать губами мочку.
Герман ощутил, как девичье тело в его объятиях напряглось. Липкое до тошноты ощущение неправильности заставило тут же отпустить руки:
– Собирайся… – Всё, что он сумел произнести.
– Куда? – Ярина виновато прятала взгляд.
– Ко мне, конечно. Здесь оставаться нельзя.
– К вам?..
– Искать гостиницу некогда. Собери самое необходимое, и поехали, – отдавал он короткие распоряжения, боясь, что голос дрогнет, выдаст его состояние.
Впрочем, если Ярина не дурочка, она прекрасно почувствовало его возбуждение собственным животом.
Глава 4
Герман прошёлся по гулкому от повисшей тишины дому. На первом этаже бесшумно передвигалась прислуга. Женщина лет пятидесяти, раньше он её не встречал, старательно протирала пыль. Увидев незваного гостя, вытянулась по струнке, ожидая распоряжений, Герман лишь кивнул, показывая, что не стоит отвлекаться.
На телефонные звонки Нина не отвечала. Ни на первом, ни на втором этажах её не нашлось. В саду было пустынно, как на кладбище в непогожий день. Герман невольно вздрогнул от сравнения. Придёт же в голову! Охранник отчитался, что Нина Александровна не отлучалась, более того, уже неделю не выезжала из дома.
Потратив несколько минут на раздумья, Герман двинулся в кабинет Дмитрия Глубокого. Открыв дверь, он ожидаемо уставился на расположившуюся в просторном мягком кресле Нину. Шёлковая пижама, взлохмаченные светлые волосы собраны резинкой, бледная.
– Привет. – Герман уселся на кресло рядом, оглядел приёмную мать с головы до ног и обратно.
Ещё молодая, всегда подтянутая, улыбчивая женщина медленно, но неумолимо превращалась в тень прежней себя.
– Что-то случилось? – бесцветно спросила Нина.
– Необходима веская причина, чтобы навестить маму? – Герман выдавил улыбку, надеясь, что выглядит достаточно искренним.
– Рассказывай, раз приехал. – Нина посмотрела на сына потухшим взглядом. – Поведай, какая муха тебя укусила, что ты поселил её в своей квартире?
– Нина, я говорил.
– Да-да. Сиротке же больше негде жить, – ехидством, сочившимся из каждого слова, можно было прожечь легированную сталь.
– Мне некогда сейчас заниматься поиском жилья для Ярины. Пусть живёт, не мешает. Ну, и присмотрю… вроде по-братски, – последнее Герман выдохнул с нарочитым пренебрежением.
– Ты ведь помнишь, что она тебе не сестра?
– Нина, я, по-твоему, идиот? Конечно, Ярина мне не сестра, не родственница, вообще – никто. Девчонка просто живёт в моей квартире – и всё. Ты видела эти квадратные метры? Нахрена мне четыре спальни, гостиная, размером с волейбольную площадку? Даже если там поселится симфонический оркестр, я не замечу, – отчеканил Герман.
Марков не врал: пентхаус, купленный на этапе строительства, был чудовищных, по его меркам, размеров. Герману для сносного существования хватило бы и одной спальни, где он не только спал и занимался сексом, но и, зачастую, работал, ел, бездельничал.
Квартира – дань положению. Престижу, который глава компании должен поддерживать в деловом мире, частично – безопасности и комфорта. В основном Герман проводил время в просторной спальне с панорамными окнами, заменяющими стены. Иногда зависал в домашнем кинотеатре, пару раз уснул, растянувшись на тёплом полу, подоткнув под голову диванную подушку. Завтракал всегда на кухне, игнорируя отдельную столовую, обедал и ужинал вне дома.
За неделю, которую Ярина жила с ним на одних квадратных метрах, он один раз видел крошки на обеденном столе в кухне – значит, что-то ела. Один раз почувствовал шлейф цветочно-ягодных девичьих духов, и однажды в прихожей стояли кроссовки сорок второго размера – в гости заходил розоволосый царевич. Всё!
Герман уезжал на работу к восьми утра, стремясь появиться первым в офисном здании, у Ярины занятия начинались в девять, иногда почти в обед. Возвращался ближе к ночи. Конечно, лукавил, врал сам себе. Пропадал на работе, встречался с приятелями, проводил время с Ангелиной – всё, что угодно, лишь бы не оставаться с Яриной наедине. Ещё свежо было в памяти воспоминание о злосчастной пижаме и собственной реакции на мелькающее бельё из-под коротеньких шорт. Впилась в сознание неловкая тишина в машине, когда он гнал как сумасшедший, нарушая правила дорожного движения, Ярина в это время притаилась притихшим мышонком на заднем сидении, и один бог знает, что крутилось в её голове.
Тогда он спешно ткнул в две спальни, заявив, что можно выбрать любую. Показал квартиру, взмахнув руками: кинотеатр налево, гостиная прямо, кухня там. Сунул в ладошку ключи и скрылся у себя, не беспокоясь, как «сестрёнка» устроится. Сестрёнка – звучит, как изощрённое издевательство. На сестру у нормальных мужчин стояка не случается. На девятнадцатилетних пигалиц с ватой вместо мозгов у тридцатилетних мужиков не должно вставать.
Нина поднялась, прошлась по кабинету, замерла у стеллажа с книгами, провела ладонью по корешкам, почему-то в глаза бросился отросший маникюр. Герман не помнил, чтобы Нина позволяла себе подобное. Даже в далёком прошлом, когда денег было в натяг, она всегда находила средства и время для ухода за собой.
Резко выхватила книгу, будто выбрав наугад, пролистала нервно пролистала, отбросила в сторону, взялась за другую, сделала то же самое, потянулась за третьей. В каждом движении – боль.
– Мама, прекрати. – Герман встал рядом, смотря сверху вниз, не веря, что когда-то утыкался лбом в живот Нины и был по-детски счастлив от накатывающего чувства защищённости. Объяснить он это состояние не мог в силу возраста, но ощущение запомнил навсегда.
– За что? – Нина уставилась на Германа. – За что? Почему он так со мной?
– Не знаю. – Он не знал, что сказать. Не знал тогда, пять лет назад. Не знал и сейчас. Не будет знать и через пятьдесят. Такому дерьму не могло быть объяснения. Ни с человеческой точки зрения, ни с юридической. Ни с какой!
– За что? – настаивала Нина, вряд ли слыша тебя. – Я должна найти объяснение! – На пол полетела ещё одна книга, следом отправилась целая стопка, разлетаясь по полу.
– Я всё перевернул здесь. – Пришлось перехватить руку Нины, остановив на полпути к редкому, коллекционному изданию. Не в стоимости дело, он бы с радостью спалил дотла всё, что окружало сейчас их, лишь бы Нине стало легче принять уродливую правду, но этого не произойдёт. Некоторые вещи невозможно исправить, понять, принять. Особенно любящему женскому сердцу. – Везде перевернул, – добавил Герман.
После оглашения завещания он перетряс каждый сантиметр кабинета. Всё в комнатах Дмитрия и Нины, он копался в личных вещах, находил то, что не должен видеть никогда в жизни и усилием воли выбрасывал из памяти. Смотрел в городской квартире покойного, даже дом в Малибу, где Глубокий был всего три раза, перевернул вверх дном. Ничего, что объясняло бы произошедшее.
– Выпьешь? – Нина плеснула в бокал виски, выпила, не поморщившись, отставила штоф с элитным напитком в сторону, не заботясь о бокале для Германа.
Он не пил, никогда, ни при каких обстоятельствах. Его выворачивало от вида, запаха, вкуса. Не представлял ситуации, в которой возьмёт в руки яд, убивший сначала личность родной матери, а потом её физическое существование. Всему, что случилось в те далёкие детские годы, вина – алкоголь. Слабость, безволие, преступление на бытовой почве, нож трижды судимого сожителя, но в первую очередь – алкоголь.
