скачать книгу бесплатно
– Ага… – Илья по примеру сестры тоже подпер тощие бока, обтянутые грязной ветровкой, хотя на улице было очень жарко. – Раньше, стало быть, вписывался. Теперь – нет! Здорово!
– Раньше? А что было раньше? – Она изобразила лицом удивление, хотя внутри все тут же заныло от злости. – Не помню, убей меня!
И тут произошло нечто неожиданное: Илья на нее напал. Такое случилось впервые, поэтому она не сумела вовремя среагировать, чтобы отступить на шаг, чтобы загородиться, чтобы не позволить этому уроду – одной с ней крови – сделать пакость. Не сумела, и Илья пакость сделал.
Он оттолкнул ее к стене, навалился и схватил за халат на груди.
– Ты что, сука, забыла, как я на тебя пахал?! Забыла, как выполнял все твои поручения?! – Его руки вдруг отпустили ее халат и принялись мять ее груди. – А у тебя, Танька, сиськи – отстой! Вялые, как… А вот у той, другой, были что надо, так?! Ух, как ты бесилась, что она лучше тебя! Ух, как заводилась, стоило мне рассказать тебе, как они…
– Заткнись, урод! – громко зашипела она на брата, собрала все силы и, отодрав его руки от груди, резко оттолкнула от себя. – Извращенец поганый!
– Это вы все извращенцы! Вы все уроды, сестренка! Друг за другом следили, фотографировали, снимали на видео… Вы все уроды!! А я шел у вас на поводу, твою мать! И много чего делал для тебя! А ты мне теперь даже на бутылку не хочешь денег дать?! Сука-а-а! Дай денег, сука-аа!!
Илья с присвистом закончил и заревел, размазывая слезы и сопли по одутловатому лицу.
Таня стояла, не в силах сдвинуться. В голове мелькали разрозненные кадры ее прошлой жизни. Той, которую она всячески старалась забыть. Той, в которой она будто и не жила, а тупо существовала. Там было все: ненависть, боль, отвращение, стыд, гадливость, ожидание. И всю эту отвратительную кучу она старательно хоронила в душе. Никаких воспоминаний! Никаких угрызений!
И все помогали ей в этом, все! И муж, и родители, и дети. Муж заботился, родители не спрашивали. Дети радовали. То, что Илья сейчас озвучил, не обсуждалось уже почти восемь лет. Об этом просто забыли по умолчанию, и все!
Неужели он дошел до ручки, раз решился сделать ей больно?!
– Убирайся! – прошипела Таня и, замахнувшись, с размаху залепила Илье по щеке. – Убирайся! Никаких больше денег! Я сполна заплатила за все!
Илья сгорбился и попятился к двери. На сестру он не смотрел, внимательным взглядом ощупывая стены прихожей.
Что и говорить, Танька жила хорошо. Он не ожидал, что после смерти Сереги она так поднимется. Что оправится от беды, снова выйдет замуж. И за кого! Это вообще для него стало новостью. Он много чего ожидал, но только не этого! А она даже детей родила этому парню. И зажили они счастливо, но как-то, даже на его пьяный взгляд, неправильно. Генка много работал, приходил после службы к Таньке, а ночевал со своим сыном. И Илья подозревал, что Кирилл даже не догадывался, что отец живет двойной жизнью. Дети всегда обо всем узнают последними.
Н-да, всегда узнают последними…
Он остановился у двери, взялся за сверкающую ручку, потянул на себя, но вдруг снова хлопнул дверью и обернулся на сестру:
– Если ты не дашь мне денег, я предам огласке все, все, все! И думаю, что кому-то не поздоровится. – Он был жалок и знал об этом, но все же постарался, чтобы его взгляд выражал угрозу. – И не надо скалиться, Танюша. Ты даже не представляешь, фитиль от какой пороховой бочки у меня в руках. Даже не представляешь! Я ведь могу его в любой момент поджечь. И тогда…
– Что тогда?
Она нагнула голову и тут же поморщилась: эта пьяная рвань все же натоптала. Она не боялась брата. С какой стати? Обо всех ее грехах Гена знает. Кого Илья еще мог удивить? Прессу? Очень ей надо перебирать старое грязное белье! Да чье? Татьяны Волковой! Она – не жена знаменитого олигарха или политика. Она – жена рядового, пускай и удачливого, бизнесмена. Интереса не представляет ни для кого.
Так она ему и сказала. И каково же было ее удивление, когда Илья, помотав у нее перед носом грязным кулаком, произнес:
– Ты дура, Танька. Дура толстопятая! Я могу одним движением своего языка превратить картинку твоего счастья в кошмар.
– Болтай больше! – фыркнула она, но неприятный холодок прополз между лопатками.
– У меня есть такие картинки, Танька! Мне за них Голливуд может столько бабла дать! – Илья мечтательно закатил мутные глаза. – А ты… Ты на бутылку жалеешь, овца!
– Вот и поезжай в Голливуд, – предложила она и, изловчившись, распахнула дверь, выталкивая непутевого брата за порог. – А сюда больше за деньгами не приходи. Никогда!
Удивительно, но он не стал упираться. Он вдруг сделался каким-то на удивление задумчивым, будто неожиданно пришедшая в его хмельную голову мысль оказалась на редкость удачной. Таня не терпела такой его мимики: она частенько бывала у Ильи в прошлой жизни. И тогда случались проблемы.
– Все, Таня, прощай.
Илья так звонко хлопнул в ладоши, что у нее зазвенело в ушах. Он засеменил к лифту, нажал кнопку, не глядя на сестру. Но перед тем как шагнуть в кабину, все же покосился на нее и с сожалением произнес:
– Э-э-эх, дура… Как же ты пожалеешь, ох, как пожалеешь, Танюха! Бойся меня, поняла?! Сильно бойся!
Как только Илья шагнул в лифт, Таня тотчас захлопнула входную дверь. Привалилась к ней, положила руку на левую грудь и зажмурилась от бешеных толчков сердца. Мерзавцу Илье удалось вывести ее из равновесия. Не то чтобы она его боялась, ей, по сути-то, и бояться нечего. Но…
Но нагадить он мог. Мог распустить мерзкие слухи, мог родителям чего-нибудь такого наговорить. А с другой стороны, для нее это важно? У нее давно другая жизнь. И то, что было в прошлом, в прошлом и осталось. Тьфу на него!
Таня вдруг вспомнила, что у нее открыта вода, и метнулась в ванную. Шапка пены вылезла из ванны горбатым сугробом. Хорошо, вода не перелилась через край, а то были бы проблемы с соседями. Она закрыла краны, принесла с кухни остывший травяной отвар, разделась и погрузила тело в ванну.
Хорошо, как хорошо в ароматной горячей воде! Кажешься самой себе легкой, изящной, красивой. Таня нанесла жирный крем на лицо, положила сверху салфетку, смоченную в отваре, и, опуская руки в воду, нечаянно задела свою грудь. И гадливость, вызванная встречей с Ильей, тут же снова вернулась.
Что он сказал? Что у нее противные сиськи? Что у той, другой, грудь была много красивее? Да, что-то типа того. Но что с того-то, господи?! Ее грудь вот она, ее можно потрогать, можно погладить, можно поласкать, чувствуя, как, набухая, твердеют соски. Что, собственно, Гена ежедневно и проделывает. А та, другая грудь давно сгнила, сгнила, черт бы ее побрал! И ревновать к ее красоте не то что глупо, а вообще неуместно!
– Да пошел он! – устало прошептала Таня и устало закрыла глаза, настраиваясь на отдых.
И ей это почти удалось. Она дольше обычного нежилась в ванне, потом делала прическу, старательно вытягивая утюжком кудряшки. Немного подкрасилась, долго выбирала одежду. Остановила выбор на легком вельветовом костюме темного синего цвета, состоящем из широких брюк и курточки с короткими рукавчиками. Этот костюм она часто надевала на даче у родителей, Гена говорил, что он ей очень идет, и она его берегла. Дома не носила никогда. Запросто можно посадить пятно на кухне. Или близнецы могли изляпать грязными ручонками, вымазанными в пластилине или акварельных красках. А сейчас вдруг ей захотелось его надеть. Захотелось снова понравиться Геннадию. Услышать его похвалу.
Но Гена не похвалил ее. Более того, он нахмурился, когда она ему как бы вскользь рассказала про визит Ильи и про его угрозы.
– Почему ты не дала ему денег на бутылку, Таня? – спросил он сразу, как она закончила говорить.
Он даже вилку отложил, хотя до этого с удовольствием брал с тарелки домашние пельмени размером с Дашин кулачок.
– Но, Гена… – Она растерянно теребила пуговицу на вельветовой курточке.
Кстати, Гена обратил внимание на ее потуги выглядеть красиво. И похвалил, и даже расстегнул на ней одежду, и принялся поглаживать, возбуждаясь с каждой минутой все сильнее. Она остановила, дура. Решила, что пускай сначала поест и послушает новости. Послушал!
– Что – Гена?? – Он непозволительно повысил голос. – Ты совсем дура, Тань?!
– Но, Гена… – Голос ее задрожал, глаза наполнились слезами, и как-то так вышло, что пуговица от курточки очутилась у нее в ладони. – Почему ты так со мной разговариваешь?
– А как мне с тобой разговаривать?! – заорал он уже во все горло и вскочил, опрокинув кухонный стул. – Ты хоть понимаешь, какое дерьмо он может снова всколыхнуть?! Ты хоть знаешь, через что мне пришлось пройти?? Я два года… Два! Года! Жил в кошмаре! Я и Кирилл!! Ты хочешь теперь и наших детей протащить через это?!
– Нет, не хочу.
Она тут же забыла про обиду и испуганно замотала головой. Перед глазами мгновенно всплыли испуганные мордашки близнецов. Мысль о том, что она как-то невольно навредила им, такой болью отозвалась во всем теле, что она громко застонала.
– Гена, что делать? Что делать, Гена? – Она принялась раскачиваться из стороны в сторону, слезы текли по щекам, нос тут же заложило. – Что я наделала, Гена… Что я наделала…
Отсутствующая верхняя пуговица, которую она нечаянно оторвала, позволила широко разъехаться полам курточки. И грудь, которую Илья счел непривлекательной, плавно заходила из стороны в сторону. Гена тут же среагировал.
– Ладно, малыш, успокойся. – Он присел перед ней на корточки, уткнувшись лицом в распахнутую курточку на груди. Глубоко втянул в себя аромат жены. – Как ты славно пахнешь, милая… Как славно… Идем в кроватку, идем…
– А как же Илья? Как быть с ним, Гена?
Она послушно поднялась со стула, тут же под его требовательным взглядом сняла с себя все прямо в кухне и послушно пошла впереди Гены в спальню. Дошла до кровати. И тут же получила ощутимый толчок в спину. Упав на живот, резво перевернулась, широко развела ноги.
– Иди ко мне, милый, иди, – прошептала она, наблюдая, как муж судорожно стаскивает с себя штаны. – Какой же ты у меня красивый, любимый мой! Какой же ты…
Через полчаса, выйдя из ванной и приглаживая влажные волосы ладонью, Гена неожиданно сообщил:
– А я ведь насовсем, Тань.
– Что? – Приняв душ чуть раньше, она куталась теперь в белый махровый халат.
– Я не уйду, Тань.
– Сегодня? – Она часто заморгала, не понимая, что происходит. – Кирилл уехал куда-то?
– К черту все, малыш! – Он обнял ее, прижал к себе. – Кирилл все знает про нас. Я рассказал. И оставил там, в прихожей, ключи от той квартиры. Да и… И от той жизни тоже. Меня там больше нет, Тань. Я теперь с вами. Насовсем.
– Геночка… – прошептала она, зажмуриваясь. – Это правда?!
– Да. А Илье ты позвони, малыш. И постарайся быть с ним повежливее. Просит денег – дай. Три сотни рублей – это такой пустяк в сравнении с тем, что он может раззявить пасть!
– Позвоню. Обязательно позвоню.
Таня, как кошка, сладко жмурилась, подставляя щеки его губам. Поверить в то, что Гена теперь целиком и полностью принадлежит ей и двойняшкам, было невозможно. Она так долго этого ждала, так долго об этом мечтала. Как они станут проводить все вечера вместе, вместе ложиться спать, вместе просыпаться. Планировать выходные.
– Боже, какое счастье! – шепнула она ему в ухо, почувствовав тут же забравшиеся под халат жадные руки на своих голых бедрах. – Я не могу поверить.
Ей ведь теперь не придется занимать свой досуг тем, о чем Гене знать совсем необязательно. Тсс, у каждого есть свои секретики, так?..
Глава 3
Кирилл сидел на веранде бревенчатого дома, где жил его дед, и щурился на солнце, пробивающее бреши в густой еловой хвое.
Дом был старым, но добротным и удобным, хотя комнат в нем было всего две. Сразу из темного, насквозь пропахшего полынью коридора попадаешь в крохотную кухню, где стояли стол, четыре стула, газовая плита, холодильник, комод и рабочий стол. Из кухни – вход в большую комнату, величественно именуемую дедом гостиной. Там подпирали стены два здоровенных новых дивана друг против друга, меж ними вдоль стены – старомодный платяной шкаф. Большой ламповый телевизор напротив, до сих пор замечательно показывающий. И сервант с пустыми посудными полками. Туда дед летом складывал прессу, чтобы зимой было чем печку растапливать. Из гостиной – вход в крохотную спальню с панцирной койкой, заправленной старинным лоскутным одеялом и заваленной горой настоящих пуховых подушек. Рядом с кроватью тумбочка, где стоял радиоприемник и всегда лежали запасные дедовы очки.
Вообще-то раньше этот дом деду не принадлежал. Дед жил вместе с бабушкой в городе. В трехкомнатной, шикарно отремонтированной родителями Кирилла хрущевке. Бабушка и по сей день там живет. Одна. Дед переехал сюда, в глушь на границе двух областей, у самой кромки елового леса. Он купил этот старый, никому не нужный дом после смерти своей дочери – матери Кирилла. Поначалу просто скрывался тут ото всех, пряча горе в дубовом срубе и воя на стены. Потом вообще переехал.
– Почему, дед? – задавал ему вопросы Кирилл, изредка навещая предка.
– Из-за всякого рода разногласий, – отвечал тот лаконично, не вдаваясь в подробности.
Поскольку бабушка тоже о причинах помалкивала, Кирилл со временем от них отстал. Да и виделись они нечасто. Кирилла поначалу донимали психологи, занимая все свободное от учебы время. Потом он всячески старался создать для отца идиллию семейного очага, который…
Который, как оказалось, ему ни хрена был не нужен. Который у него уже был. Тайный, подпольный. Теперь отец из этого подполья вышел и, более того, ушел насовсем из их общего дома. Когда Кирилл два дня назад ударил отца, а потом скрылся в ванной, он думал, что все утрясется. Что сейчас он выйдет, попросит у отца прощения, и все будет как прежде. Но отца уже не было дома, а его ключи от квартиры лежали на тумбочке в прихожей, красноречивее всяких слов утверждая, что отец ушел навсегда.
Он его бросил…
Дед загремел в кухне, интеллигентно выругался и через пару минут подал Кириллу на веранду через окно кухни огненный электрический чайник и заварник.
– Чашки сам принесу, – проворчал он, потирая обожженные пальцы. – Варенье бабкино будешь?
– Нет. Я же все привез, дед, чего ты.
Кирилл поставил на деревянный стол, стоящий на веранде круглый год, чайник и заварник. Полез в пакет возле плетеного кресла, в котором сидел. Килограмм любимого дедом орехового печенья, килограмм сушек с маком, два батона, полкилограмма сыра и пачка масла. Он выложил все на стол, надорвал пакеты. Через пару минут дед вышел из дома на веранду с чашками. С грохотом поставил на стол, кряхтя, уселся в плетеное кресло напротив Кирилла.
– Печеньки, – мечтательно улыбнулся он, выхватывая из пакета сразу горсть ореховых кругляшек. – Молодец! Помнишь.
– Я, дед, все помню, – многозначительно изрек Кирилл и начал разливать кипяток и заварку по чашкам.
– И что же ты помнишь? – Темно-серого цвета глаза деда уставились на него с интересом. Он улыбнулся: – Как ремня тебе давал в семь лет за то, что ты спалил мою новенькую электробритву, помнишь?
– Ремень не помню, бритву – да. Классная была бритва, дед!
Кирилл улыбнулся. И веселье деда тут же померкло, до того внук был похож на покойную дочь. Глаза, волосы, губы, манера говорить, улыбаться. Вылитая Алина! Была бы жива, теперь порадовалась за сына. Хорошим парнем вырос. Не подлым. Не то что его отец, прости господи.
Зятя Иван Митрофанович не ненавидел, он его презирал. И в глубине души считал ответственным за гибель своей дочери. Если бы не его малодушие, если бы не его мелкая душонка, Алина была бы жива до сих пор. И не верил он ни черта ни в какую судьбу, о которой стенала днями и ночами его жена. Не верил! Потому и разошлись они во мнениях, оттого на старости лет и разъехались. И живет он теперь один в этой заброшенной деревне. Думает, много думает, сопоставляет, вспоминает и снова думает. И чем больше думает, тем…
– Что ты сказал? – встрепенулся Иван Митрофанович, за раздумьями пропустив последние слова Кирилла.
– Отец ушел из дома, – буркнул тот вторично, опуская глаза в чашку с чаем.
– Как это?! – Иван Митрофанович замотал седой лохматой головой, зажмурившись. – Я не понял? Как ушел? Куда? Что за блажь? Ты выгнал, что ли?
Кирилл бы не смог выгнать отца, в этом дед был уверен. Он бы вот лично дал пинка этому скользкому хлыщу. С удовольствием бы дал. Еще при жизни Алины. Но Кирилл…
– Я его не выгонял, дед. Я его… – Кирилл растопырил пальцы, глянул на свои перевернутые ладони. – Я его ударил, дед.
– Что ты его?? – ахнул тот и, забыв про ноющие артритные коленки, вскочил с кресла. – Ударил??
Кирилл лишь кивнул, боясь поднять на деда взгляд. Сейчас станет ругать, учить жизни, воспитывать. Он этого ждал. Дед всегда учил его, как правильно жить. И иногда, перегибая палку, до такой степени изводил внука, что тот сокращал свои визиты до минимума и спешил удрать.
Он видел тупые носы летних дедовых сандалий, видел кромку его широченных тонких брюк без стрелок, в которых дед обычно ходил по дому. И почему-то ткань этих брюк сейчас мелко подрагивала.
– Дед, ты чего?! – ахнул Кирилл, все же осмелившись посмотреть на деда.
Тот плакал. Слезы, как горошины, скатывались по его морщинистым смуглым щекам, застревали в густой трехдневной щетине, щадя свежую белоснежную рубашку, в которую дед нарядился специально к приезду внука.
– Дед, ты чего? – Внук взялся за крепкую дедову руку. – Ты прости меня, если…
– Ты молодец, Кира, – сквозь стиснутые зубы чуть слышно прошептал дед и пожал Кириллу руку. – Ты у меня молодец. Как же я… Как же я мечтал все эти годы дать в морду этому… Прости, он тебе отец, но… Но не могу передать, как мне хотелось сделать то, что сделал ты, мой мальчик! Иди ко мне, я тебя обниму!
Они обнялись, оба крепкие, рослые, темноволосые. Порода, как с удовольствием отметила бы мама, будь она жива. Возраст лишь добавил старику седины и морщин, тело по-прежнему оставалось мощным и крепким. Молодой был чуть изящнее в костях, но сила и гибкость, которая с годами только заматереет, в нем уже ощущались.
Они были очень похожи все: Кирилл, его дед и покойная Алина.
– Прости меня, мой мальчик. Расслабился.
Дед отпихнул от себя внука, тот послушно уселся на место. Старик достал белоснежный платок из кармана летних штанов, вытер породистое лицо, которое, невзирая на морщины, все еще оставалось привлекательным. Сел снова в свое кресло. Пригубил остывающий в чашке чай, зажевал печеньем.
– Масло и сыр надо убрать в холодильник, – как ни в чем не бывало проворчал он, швырнул пакеты Кириллу на коленки, скомандовал: – Отнеси.
Тот отнес в холодильник масло, сыр. Подивился, что у деда на полках множество каких-то кастрюлек, сотейников, накрытых мисок. Готовит, молодец. Вернулся на веранду. В том, что дед сейчас станет его допрашивать, он почти не сомневался. И точно, дед встретил его вопросом:
