скачать книгу бесплатно
Индивидуальный подход
jesska
Свой дом – не чужой, из него не уйдешь.Пятеро друзей еще убедятся в этом, когда окажутся запертыми в четырех стенах. Но сначала им предстоит разгадать детскую загадку: "Что не так в этом шкафу?"У вас есть знакомый со странностями? Прочитав эти рассказы, вы посмотрите на него другими глазами.Содержит нецензурную брань.
jesska
Индивидуальный подход
Индивидуальный подход
***
Грязное окно, занавешенное дымом, было открыто. На стекле кто-то нацарапал: «Мы все умрем». Наверное, этот кто-то считал себя остроумным, а может, он просто был Подольским. Подольский вообще больной на всю голову, никто не знает, чего от него ждать. Ему бы сапером работать. Или физиком-ядерщиком: такое изобретет, Штаты поседеют от зависти. Но он предпочитает просиживать штаны в универе, слушать лекции про то, как правильно вытирать сопли грудничкам. Педиатр он будущий.
Когда мы были маленькими, Подольскому купили книжку для юных детективов. Со всякими там заданиями – найти в нарисованной комнате, среди разбросанных вещей, спрятанный труп или по загадочному следу грязного ботинка определить, кто же украл кошку мистера Смита. Я предположил, что кошку спер одноногий инвалид, правда не догадывался, зачем она ему.
На последней странице был нарисован открытый шкаф с вещами. Распахнутые дверцы напоминали раззявленный рот, а тряпки, неаккуратно висевшие на «плечиках», притворялись худющими людьми, которые спрятались от кого-то, затаились. Коробки валялись на дне в беспорядке, будто набросанные в спешке. Обычный шкаф, одним словом, правда у нас в квартире такого никогда не было, у нас стоял старый трехстворчатый с полками и антресолями.
«Найди, что не так в этом шкафу», – гласило задание.
Беспорядок, сказала бы мама. Мы с Подольским смотрели, не видели, залезли в ответы, а там черным по белому: «В шкафу кто-то стоит».
И все, больше ничего, всего четыре слова. Бросились проверять. Ну точно, стоит, просветов-то нет, хотя должны быть. Человек прятался за плащами и кофтами, прикрывался коробками и наверняка надел на голову шляпу, чтобы никто его не нашел. Прикинулся манекеном, а мы и не заметили. Я помню тот рисунок до сих пор и иногда, когда остаюсь дома один, на всякий случай, заглядываю в шкаф – в совсем другой шкаф-купе, не тот, что стоял в родительской квартире, и не тот, что был на рисунке. Естественно там каждый раз пусто. Тогда я иду на кухню и достаю пиво, чтобы выпить его в одиночку.
Когда приходят гости, шкаф обязательно превращается в свалку – ну, куртки там, пиджаки, кардиганы, все туда летит без разбора.
– В твоем шкафу можно спрятать национальные сокровища, и никакая полиция не найдет, – протянула Ленка, плюхаясь на диван и вытягивая ноги. Волосы она недавно заплела в сотни косичек, и порой мне мерещится, что Ленка таскает на голове червей.
Ленка учится в технаре на дизайнера, правда рисовать не умеет, но кого это волнует? К тому же, на учебе она не появлялась с сентября, и, учитывая, что сейчас январь, дизайнер из нее получится хреновый.
– Подольский, сука, ты опять изгадил стекло?!
О, а это Никита, который всегда переживает за мою хату больше, чем я сам.
– Подольский, сука, хватит жрать, иди отмывай.
– Это не я.
Порой я думаю, что Подольский – робот, он не реагирует на крики, оскорбления и обвинения. Ему насрать на окружающих и их проблемы, на его лице всегда одно и то же выражение, и даже если комната перевернется вверх тормашками, Подольский будет ходить по потолку и глазом не моргнет, обнаружив унитаз над головой.
Никита его не любит, но Подольский мой друг детства, одни ползунки на двоих и все дела, так что куда его денешь? К тому же, Подольский умный и не жадный, у него всегда можно перехватить рублей до стипендии и не отдавать месяца два. Красота.
Комната, несмотря на открытые окна, раскалилась добела. Сигаретный дым скручивался в кольца, оседал на подоконнике серой пленкой и забивался в нос. Я не чувствовал ничего, кроме запаха табака; музыка, орущая из колонок, затыкала мне уши и завязывала извилины в мозгу узлом. Рубашка промокла насквозь, будто я был пропитанной потом губкой.
– Сегодня обещают магнитные бури, – объявил Подольский, появляясь в спальне подобно привидению. В руках он держал ноутбук и кота. – У Васьки усы закрутились, значит, будут бури, я давно заметил.
Катрин хихикнула, Ленка прикрыла глаза рукой, а Никита чуть не уронил бутылку с пивом:
– Блин, Подольский, сука, кончай прикалываться, у тебя гугл в руках, а ты по усам погоду предсказываешь, совсем того?
Никита тоже будет медиком, как и Подольский (только у него специальность другая), а вечерами он подрабатывает ведущим на радио. Говорит без умолку, гостей в эфире перебивает, в микрофон матерится, но слушатели его любят, а потому любит и начальство. Никита – это такой радийный бренд, благодаря которому станцию прозвали «Нецензурная волна». Когда-нибудь, спустя много лет, он будет резать мой труп, ковыряться в кишках и вести прямой репортаж из анатомички.
Патологоанатомом будет наш Никита.
– Подольский, сука, ты меня лучше не выводи. Вот тебе… – он поковырялся в карманах, выудил мятую пятидесятирублевку и протянул Подольскому. – Вот тебе деньги, купи всем по пиву, чипсы, а на сдачу ни в чем себе не отказывай.
– Э-э…
– Ну что еще? – раздраженный Никита даже забыл добавить «сука».
– Мы все умрем, – задумчиво прочел Подольский на стекле, посмотрел на Ваську, его усы, перевел взгляд на ноутбук. Казалось, он не мог решить, с чем будет обиднее расставаться после смерти – котом или компьютером.
– Иди давай, – закатила глаза Ленка и затушила сигарету о подлокотник кресла. Никита протестующее пискнул, но в это время Подольский опустил Ваську на пол и тут же, неловко повернувшись, наступил ему на хвост. Поднявшийся визг заглушил шум грузовика под окном, не говоря уже о голосе Никиты.
– И без бухла не возвращайся, – напутствовала Подольского Катрин.
А вообще ее Катя зовут, но она хочет выйти замуж за иностранца и уже примеряет новое имечко. Катя у нас будет дурой. Ей для этого даже учиться не надо.
***
Подольский вернулся через полчаса. Пиво принес и чипсы, а еще притащил ведерко картошки – пророщенной, подгнившей местами, мелкой. Наверное, на сдачу купил.
– Бабушка у метро продавала, – пояснил он, будто бы извиняясь, – пришлось взять.
– Это тебе закусить, – Ленка запустила руку в ведро, потрогала картофелину и брезгливо поморщилась. – Так вот чего говорю! – вернулась она к разговору. – Меня отец один раз случайно в ванной запер, а выключатель-то снаружи…
– И чего?
– И ничего, – передразнила она Никиту. – Чуть копыта от страха не откинула. Темно же, хоть глаза на жопе рисуй.
– А мне все время снится сон: что я оказалась в средневековье, вокруг замки, лошади…
– И их дерьмо, – гоготнул Никита.
– И оно тоже, – скривилась Катрин. – Люди какие-то немытые, я спрашиваю у них название улицы, а они только плечами пожимают. Бегу по единственной дороге, выскакиваю на круглую площадь, а там виселица стоит – высокая, кривая и скрипучая. А на виселице…
– Покойник! – Никита хватанул Катрин за коленку, и Васька спрятался под диван, пересравшись от ее визга.
– А самое страшное в средневековье знаете что? – меланхолично пропел Подольский, с боем вытаскивая кота из-под дивана.
– Рыцари? – предположила Ленка, искренне считавшая, что Гитлер – это бритый парень из соседнего подъезда.
– Нет-нет, для современного человека самое страшное – это лишиться средств мобильной связи. Вот что ты будешь делать, если попадешь в средневековье без телефона?
– Куплю новый.
Если бы у нас в городе существовал институт дураков, Ленка точно стала бы лучшей его выпускницей.
– Не слушай Подольского, он не в себе, – я уселся между Катрин и Ленкой, глотнул какой-то гадости из жестяной банки и прошептал: – Всем пофиг. Это не страшно, а самое страшное знаете что?
– Что-о-о? – гости мои чокнулись стаканами и бутылками, взглянули на меня и разом смолкли.
– Что мы все умрем, – и я кивнул на грязновато-замерзшее стекло; надпись никуда не делась, ну правильно, куда ей деваться, если никто не обращает внимания.
– Но я ее стер, – Никита подскочил на ноги, в два шага пересек комнату, потер пальцем окно, изучил раму, постучал по подоконнику и ошарашенно обернулся: – Я правда вытирал, сука. Вон даже след от моей руки остался.
– Кончай прикалываться.
– Это вы кончайте прикалываться! Подольский, сука, это ты заново написал? Сбегай, кстати, еще за пивом. Или, может, чего покрепче?..
– Дверь не открывается, – равнодушно объявил Подольский, высовываясь из коридора. – Кто последний заходил?
– Ну ты достал, – взъярился Никита и вышел в прихожую. – Руки из жопы растут. – Он, судя по звуку, подергал ручку, пару раз пнул створку, выругался и вернулся в комнату за «чем-нибудь тяжелым». Оставалось гадать, для чего ему что-нибудь тяжелое – для того, чтобы выбить дверь или для убийства Подольского. – Не открывается! Кто последний заходил? Ленка, ты?
– Не я! Я вообще первая пришла: вон моя куртка самая нижняя валяется.
– Подо-ольски-и-и-й? – протянули мы хором.
– После меня еще кто-то выходил курить на площадку.
– Катрин?
– Я не курю, идиот.
– А ты?
А я что? Я в своей квартире, зачем мне вообще выходить?
– Получается, что последним никто не заходил.
Про надпись на окне все забыли.
***
До вечера мы с Никитой и Подольским по очереди пытались взломать замок; девчонки дежурили на балконе в ожидании соседей, которые обычно сновали под окнами муравьями, а сегодня как назло будто вымерли. Выпивка закончилась, последняя пачка сигарет валялась на полу, а зажигалка куда-то пропала. Темнота, постепенно наполнявшая комнату, покрывала синеватым налетом блестящую поверхность шкафа, стеклянный столик и пыльный пол. Тени бродили по стенам, прикидываясь обитателями квартиры, но я-то знал, что, кроме нас пятерых, здесь никого нет. Однако чей-то же палец написал на стекле несколько слов. И кто-то захлопнул дверь так, что она не открывается.
Подольский гладил Ваську и смотрел в окно. Звезды глядели из окна на нас, и мне казалось, то они миллионами точек складываются в буквы: «Все земляне – идиоты». Наверное, звезды правы, потому что только идиоты могут застрять в своем собственном доме.
Утро следующего дня встретило нас беззубым оскалом и жидким солнцем, выглядывавшим из-за облаков. Гудящая голова, словно наполненная металлическими шариками, раскалывалась, а таблеток я отродясь дома не держал. Холод, ползущий по полу, покрывал инеем плинтусы и батареи, из крана текла ледяная вода, а Никита, спавший в ванной, во сне поздравлял радиослушателей с прошедшим праздниками.
Васька, отиравшийся у пустой миски, с надеждой поглядывал на холодильник, но на полках было пусто, и лишь ведро подгнившей картошки стояло в углу. Мобильник подмигивал и пищал, словно орал: «Хозяин, я щас сдохну, подключи к сети».
– Твой тоже разрядился? – Ленка с синевато-желтым лицом прислонилась к косяку. Бабушки у подъезда в таких случаях сразу заводили разговор на тему «у тебя же вся жизнь впереди», а мужики завистливо вздыхали. – У тебя в доме есть вообще работающие розетки? Уже в две пробовала…
– Вроде все работали.
Только этого нам не хватало.
– Народ, подъем, сука! – взъерошенный Никита в мятых брюках заскочил в комнату. Он размахивал тряпкой и ершиком для унитаза. – Какая сука опять написала на стекле эту пессимистическую хрень?! Я, может, сука, собираюсь жить вечно?!
– А ты ее точно стирал? – уточнил я на всякий случай и тут же ощутил нестерпимый запах: Никита помахал перед моим носом ершиком.
– А как же! Подольский, сука!..
– Кто стащил зажигалку?!
– У нас есть пожрать? Что-нибудь, кроме фисташек?
– А почему батареи холодные?
– Тихо! – башка раскалывалась, вчерашнее согревающее тепло и легкая полудрема сгинули, а теперь тлели кислым привкусом на языке. – Надо позвонить в эту хрень… как ее… ЖЭК или ЖКХ?
– Ты думаешь, они знают, где наша зажигалка? – заржал Никита, тыкая Ваську ершиком.
До ЖЭКа я не дозвонился, потому что домашнего телефона у меня никогда не было, а сотовый разрядился. Впрочем, денег на счету все равно не осталось. Зато мы опытным путем выяснили, что в квартире нет света: какой-то гад опять перерезал проводку в подъезде. Так уже было на прошлой неделе: Никитич из семьдесят пятой квартиры еще грозился оторвать сволочи яйца. Видно, не оторвал, потом что гад без яиц вряд ли вспомнил бы о какой-то там проводке.
– Теперь телек не посмотреть, – расстроилась Катрин. Удостоверение доктора наук университета дураков скромно махало ей из-за угла.
– Без электричества плохо, – авторитетно заявил Подольский.
– Спасибо, Кэп, – фыркнул Никита, а я поежился. Подольский всегда вкладывал в два слова гораздо более глубокий смысл. Хотел бы я знать, что у него на уме.
Вечером я по привычке щелкнул выключателем, но лампочка не зажглась. Подольский скромно улыбнулся. Без электричества действительно плохо, да.
Катрин, весь день провалявшаяся на диване с телефоном, подняла зад только когда он разрядился. Мы собрались на кухне. В раковине (я видел это даже в темноте) возвышалась гора посуды, а банка из-под кофе, полная окурков, воняла так, что Васька забился под стол.
– Меня мать уже поди потеряла, – Катрин с сожалением посмотрела на бесполезный телефон и вздохнула: – Может, испугается и даст денег на шмотки? Ленк, помнишь, мы с тобой на днях смотрели джинсы?.. Ле-енк, ты где?
Ленка не отзывалась.
Пропустив мимо ушей ехидное замечание Никиты: «Сейчас мы обнаружим первый труп», я пошел ее искать.
Ленка нашлась в спальне, на кровати.
– Не подходи! Что вообще происходит? Вы приколоться хотите, да? – жалобно проскулила она. – Услышали, что я темноты боюсь, и пробки вывернули?
– Если бы. Я не знаю, кто из нас развлекается, но это определенно кто-то из нас, верно? Больше некому.
«Если только в шкафу никто не стоит», – мелькнула непрошеная мысль, и я мысленно сделал пометку заглянуть в шкаф.
– Это ведь не ты? – я наугад протянул руку и дотронулся до ее волос.
– Нет, конечно! Я чуть не описалась от страха. Когда уже включат, а? Я домой хочу.
– Дверь не открывается.
– А если крикнуть с балкона?
– Дык пробовали! Баба Маша из тридцатой посоветовала меньше пить. Тоже мне помощница. И телефоны не работают.
