Малюсенький сумасшедший роман номер 10

Роман Римлянин

Малюсенький сумасшедший роман номер 10

Глава 1.

Его привезли не в скорой, а в маршрутке. С пакетиком, без ремней, просто попросили “посидеть спокойно”. Он сидел. Даже улыбался. Водитель крестился, когда Артур читал стихи в окно:

– О, белый мир, ты весь из ваты,

И я в тебе – как комок ваты,

Мягкий, бесполезный, но всё ещё живой.

– Давай без этого, поэт, – буркнул санитар, выволакивая его у ворот больницы.

Здание напоминало старую усадьбу, но без чаёв и балов – только запах карболки и шепоты тех, кто разговаривал с потолком. Артур вдохнул:

– Прелесть… Наконец-то место, где никто не делает вид, что в порядке.

Его поселили в палате номер семь. На стене – трещина в форме сердца. На соседней койке кто-то спал в позе эмбриона и тихо пел:

– “Не отдам никому свою подушку, Даже Богу”.

Артур кивнул.

– Душа, значит, работает.

Первые сутки он просто наблюдал. Здесь все были честнее, чем в городе.

Врач – не прятал свою усталость,

санитар – не притворялся интеллигентом,

а женщины – не играли загадочных.

И именно тогда он увидел Её.

Медсестра Оля. Молодая, с усталыми глазами и руками, вечно занятыми капельницами. Улыбалась редко, но когда это происходило – будто солнце ярко светило через грязное стекло.

Артур сразу понял. Вот она, муза, которой не хватало в его психобиографии.

Он подошёл к ней в первый же день:

– Простите, мадемуазель халатного стиля, а вы верите в терапию поцелуем?

Оля закатила глаза.

– Ещё один поэт?

– Нет, последний. После меня они все вымерли.

Она хмыкнула. Это был успех.

Вечером он сорвал в саду – где-то между моргом и хозяйкой котельной – три странных цветка. То ли ромашки, то ли что-то после радиации. Поставил в кружку с надписью “номер 7”.

– Для Оли. От пациента, у которого рифмы лучше, чем диагнозы.

Оля взяла цветы, молча поставила на окно.

– Спасибо. Но, вы ведь знаете, что вам нельзя в сад?

– Я не ходил, я летал.

Она впервые засмеялась. Невысоко, но чисто.

Смех эхом пошёл по коридору, будто весь корпус вздохнул от скуки и ожил.

В ту ночь, Артур не спал. Он слушал, как за стеной кто-то молится телевизору, а кто-то спорит с Богом о рецептах борща.

Он думал:

“Может, я не сошёл с ума. Может, я наконец-то стал честным”.

И нацарапал на стене карандашом:

“Любовь – это не болезнь. Это способ заразить нормальных”.

Глава 2.

Утро в психушке всегда одинаковое. Таблетки, крик, запах манной каши и дежурный вопрос от санитара Вити:

– Кто сегодня нормальный?

Поднимали руки редко. Артур, конечно, поднимал.

– Я нормальный. Просто гениальный.

– Гениальные у нас на втором этаже, – сказал Витя. – После электрошока.

После завтрака Артур вышел во двор. Точнее – пробрался. Официально гулять можно было только под присмотром, но он сказал дежурной:

– Я поэт. Мне нужен кислород для метафор.

Она пожала плечами:

– Только не лезь за забор. Там прошлой весной один искал вдохновение – нашли через три дня, без вдохновения.

Сад был странный. Полузаросший, с облезлыми яблонями и чёрными розами, которые никто не сажал.

На табличке у ворот кто-то выцарапал:

“Сад памяти. Здесь когда-то работала трудотерапия”.

Но, по легенде – тут хоронили пациентов, тех, кого не забрали родственники.

И земля, говорили, родит цветы, похожие на них.

Артур вдохнул запах гнили и сладости.

– Ах, как прекрасно. Рай для ботаника и сатаны одновременно.

Тут из-за куста появился тип в старом халате и с глазом, как у ворона – черным и умным.

– Ты кто такой, новенький?

– Артур. Поэт. Любовник. Диагноз уточняется.

– Вася, бывший философ. Диагноз не уточняется – бессмысленно.

Они пожали руки, как два безумца, понявшие, что нашли брата по диагнозу.

Вася показал палкой на клумбу:

– Вот тут цветы растут, из них лучше не дарить.

– Почему?

– Эти с участка, где хоронили манию величия.

– А эти?

– А эти – из шизофрении. Самые живые, кстати.

Артур сорвал несколько.

– Идеально. Моя любимая порода – “безумная нежность”.

Он вернулся в отделение с букетом и нашёл Олю. Она стояла у окна, писала что-то в журнал.

– Опять в сад ходили?

– Я туда не хожу, я туда тянусь, как подсолнух к галлюцинации.

– Вам таблетки не помогают.

– Помогают. Я их коллекционирую.

Он протянул ей цветы.

– Эти – не простые. Они выросли из мании, ревности и лёгкой бессонницы. Берите осторожно, могут думать.

Оля фыркнула, но взяла. Сказала:

– Если ещё раз поймаю вас в саду, доложу врачу.

– Доложите с чувством, пожалуйста. Я люблю, когда обо мне говорят красиво.

Она ушла, но в глазах – блеск. Маленький, опасный.

Вечером Артур снова встретил Васю у курилки.

– Ну как, подарил цветы?

– Да. Кажется, заражаю её своим диагнозом.

– Осторожно, брат. Здесь любовь не лечится. Её изгоняют.

– Знаю. Поэтому, буду распространять её как вирус.

Вася рассмеялся, закашлялся, выплюнул окурок.

– Если ты поэт, запомни, в этой больнице реальней всего – воображение.

Ночью Артур проснулся от звука.

В коридоре кто-то пел – нежно, хрипло, как будто больница сама решила заговорить.

Он вышел, босиком, с глазами, горящими, как у святого на галоперидоле.

На подоконнике стоял стакан с его цветами.

И они…

Двигались.

Тянулись к луне.

– Цветы из сада мёртвых пациентов, – прошептал он. —

Кажется, у меня теперь целая поэма.

Глава 3.

Утро было как всегда. Запах лекарств, шаги медсестёр, треск старого радио.

Но, в воздухе что-то изменилось.

Может, то, что Артур наконец понял. Если реальность скучна, её надо переписать.

Он достал тетрадь, украденную из процедурной, и объявил:

– Сегодня вечером в палате номер 7 состоится первый поэтический вечер закрытого типа. Темы – любовь, безумие и польза галоперидола для вдохновения.

Пациенты оживились. Вася-философ поднял палец:

– А дресс-код?

– Белые халаты, конечно. Чтобы красиво падать в обморок.

К вечеру в палате стало тесно.

Кто-то притащил табуретки, кто-то нарисовал афишу:

“Артур. Поэт-пациент. Вход свободный, выход проблематичный”.

Пришли даже две медсестры – Оля и новенькая, Лена, та самая, что раньше смотрела на всех, как на коллекцию диагнозов.

Теперь смотрела настороженно, будто впервые не понимала, кто тут лечит, а кто заражает.

Артур вышел в центр, держал в руках кружку вместо микрофона.

– Господа и безумцы!

Сегодня мы докажем, что психи и поэты – одно и то же. Разница только в том, кому разрешили писать ручкой, а кому – таблетками.

Смех, аплодисменты.

Он начал читать:

– Мир – не тюрьма,

Просто стены нарисованы.

Любовь – не диагноз,

Просто слишком сильная доза.

Оля слушала, скрестив руки.

Сначала пыталась не улыбаться, потом не смогла.

Васе-философу стало плохо от восторга – он встал и заявил, что наконец-то встретил живого Сократа в халате.

После стихов все говорили одновременно. Кто-то читал свои, кто-то плакал, кто-то благодарил Артура за то, что “вернул смысл таблеткам”.