скачать книгу бесплатно
«Поэты – гурманы земной красоты. Они не просто предаются страстям: страсти – источник их вдохновения, краски их палитры; они хотят испытать все страсти, увидеть их во всех оттенках и нюансах, чтобы воплотить в своих стихах. Поэты в душе язычники: то, что принадлежит Богу, они приписывают миру и человеку; поэтому в их сердцах сочетаются тоска по идеалу и неудержимое влечение к греху, которое они украшают, как золотой парчой – гроб.
В поэзии соединяются два начала: слово и музыка; имитацией музыки служат рифма и ритм. Когда мы слушаем музыку, то наш ум бездействует, как бы замирает; он переходит в пассивное состояние. Нельзя воспринять музыку на уровне сознания, она действует на те глубинные струны человеческой души, которые заставляют звучать эмоции и страсти. Музыка больше, чем какой-либо иной вид искусства, овладевает душой человека и парализует его личную волю. Если ум и воля действуют, то человек перестает слушать и чувствовать музыку. Гармония ритма увлекает человека, завораживает его, и он воспринимает стихи, будучи погружен их музыкой в состояние какого-то гипноза, воспринимает словесную ткань поэзии через тонкие ассоциативные связи, лежащие в области чувств.
Поэзия погашает дух (разумеется, мы говорим о мирской поэзии). <…>
Жизнь без Бога превращается в сплошной обман. <…> Поэты, как виночерпии, наливали кипящий напиток страстей в золоченые кубки и хрустальные чаши филигранных стихов, но затем ощущали на вкус, что это – грязь из сточной ямы. Что оставалось им? Ненавидеть Бога, а еще… зачарованно смотреть на облака, которые, как сказочные острова, плывут по перевернутому над землей океану».
Архим. Рафаил (Карелин)[12 - Там же.]
Лина посмотрела на море. Потянула тоненькую цепочку с шеи. Крестик тускло блеснул ответным серебром. И правда ведь все забыла. Посреди этой суматохи, смеха и песен. Хорошие песни. Добрые, душевные. Это, конечно же не про них, та статья у архимандрита Рафаила (Карелина) про поэтов. Это просто песни. Но все равно ведь – просто земная красота слова. Без Бога.
Ребята, надо верить в чудеса.
Когда-нибудь весенним утром ранним
Над океаном алые взметнутся паруса,
И скрипка пропоет над океаном.
Не три глаза, ведь это же не сон,
И алый парус, правда гордо реет
В той бухте, где отважный Грэй
нашел свою Ассоль,
В той бухте, где Ассоль дождалась Грэя…
А. Осокин. Алые паруса
Лина пошла по берегу к корпусу. Хорошие, конечно, песни. Добрые, душевные. «И пусть не станет серым алый парус…»
А может, не так? А может, по-другому? «И пусть не станет серой твоя вера…»
Глава 4. «Океан – это я!..»
«Океан – это я! Океан – это мы! Океан – это лучшие люди страны!..»[13 - Гимн ВДЦ «Океан».]
«Океан» кружил голову, и Лина уже не готовилась на олимпиаду. Хотя многие ребята не теряли времени даром, ходили с книжками, с конспектами, что-то учили, что-то читали. Но Лина махнула рукой. «Скажи: „Я – первый!“. И не важно, что там впереди?..»[14 - Из океанских песен. Гимн смены «Молодые лидеры России».] Но она относилась как-то спокойно. Лучше было с головой занырнуть в счастливый, увлекательный круговорот океанской жизни и не отвлекаться на какие-то заботы. Лина попала сюда впервые и была очень удивлена, что здесь так хорошо и весело, хотя всё на виду, и много людей, и общий режим, – а она ведь даже и ехать сюда не хотела, не представляла, как это – жить на людях. Но она приехала. Просто из-за олимпиады и на олимпиаду. И чтобы забыть олимпиаду, как оказалось.
Она займет 13 место. Не последнее 28, но и до первого-второго-третьего окажется великая пропасть. И правда ведь все равно за неделю всего не выучить. Как всегда. Учишь одно, попадается другое. Наверное, это надо было целенаправленно готовиться за год. А не как она, что осенью в школу пришла новая учительница, предложила ей вдруг поучаствовать на районе, – и пошел отсчет времени.
А может быть, еще Лина просто поняла: бесполезно. Некоторые из соперников по ее предмету были в этом же отряде. Если здесь все такие, то она все равно никогда не возьмет победы, можно и не думать. Это ведь не на районе победить. Это уже краевая олимпиада. Другой уровень. Она хорошо училась, но не так, чтобы постоянно ходить с книжками. Она все-таки больше любила море, и небо, и солнце, и гулять по берегу, чем все свое свободное время отдавать одной учебе. А здесь, в «Океане», как раз и было – море. Пусть – в январе, и больше – в песнях, но ведь все равно. Какая уже тут олимпиада! «Океан – это я! Океан – это мы! Океан – это лучшие люди страны!..»
Но Лина забыла не только олимпиаду. Она так ни разу и не достала, и не открыла. Ни Святого Евангелия. Ни своего православного молитвослова. «И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? Или как скажешь брату твоему: „дай, я выну сучок из глаза твоего“, а вот, в твоем глазе бревно? Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего» (Мф.7:3–5).
Она вспомнила, когда вечером Тим оказался в столовой напротив нее. Кто-то случайно занял его обычное место, и поскольку все было понятно, что боевое самбо сейчас не приветствуется, он просто сел за другой стол. А потом увидел ее. Улыбнулся. Дружески посмотрел своими темными глазами с каким-то добрым бархатным светом в них. И снова стал уже сам по себе.
Вечером был сбор. Вожатая объявила, что будут соревнования по КВН. В лагере на смене 400 человек. Отряды где-то по 20. Будут выступать две команды. Одна – от четных отрядов, другая – от нечетных. И спросила желающих.
Один из мальчишек сразу же вызвался и толкнул соседа по кубрику[15 - Кубрик – жилое помещение для команды корабля. В ВДЦ «Океан» кубрик – жилое помещение, комната.]:
– Соглашайся! Это «Океан». Здесь надо во всем поучаствовать и все попробовать. Не пожалеешь!
Тимофей отрицательно мотнул головой. Он был физиком и математиком. Кавээнщиком он не был.
Тот не отступил:
– Ты ведь не знаешь. Мы будем репетировать после отбоя, у нас будут тайные сборы. Будет здорово! Как весь девиз «Океана»: главное – не победа, главное – участие.
Тим улыбнулся. Это было уже другое. Это было приключение, и это было тогда интересно. Он поднял руку.
Позвали девочек. Лина колебалась. Она тоже не была кавээнщицей. Она его не понимала. И все-таки понадеялась просто на какую-нибудь мелкую и неважную роль и записалась. Просто это был «Океан», и здесь надо было не теряться и поучаствовать во всем. А еще это значило, что они с Тимом будут в одной команде. Самое главное. Тим…
Никто больше почему-то не стал записываться. Они от отряда оказались вот так втроем. Два мальчика и одна девочка. Лина не пожалеет. Это правда будет хорошее время. Репетиции начинались с энтузиазмом и напором. А потом надоедало. А потом все уставали. Но эта была хорошая, уютная усталость. Кто-то еще был занят, кто-то просто ждал. Кто-то усаживался с краю прямо на дощатом помосте сцены. Лина тоже любила так. Словно это какой-нибудь старый пирс. Это была такая большая и дружная толпа – кто там, кто здесь. Как в песне. «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались…»[16 - О.Митяев.]
Глава 5. Бог простит. Ты меня прости
Лина стояла над морем. Она положила на парапет перед собой свой православный молитвослов. Моря уже не было. Берега уже не было. Не должно было быть. «Старайся возвращать, – говорит святой Иоанн Лествичник, – или, правильнее, заключать мысль в словах молитвы. Если она по младенчеству исторгается (из заключения в слова молитвы), – опять вводи ее (в них)». Моря словно правда не стало. Наверное, оно отступило. Море никогда не видело Ассоли с православным молитвословом в руках.
Она вздрогнула. Просто слишком неожиданный голос.
– Ждешь алого паруса, Лин?
– Нет, – сухо сказала Лина и закрыла книгу.
Он был не вовремя. Совсем не вовремя и не к месту. Молитва – это ведь личное. Это очень личное. Как у Паисия Святогорца так хорошо это написано:
«– Геронда, когда я молюсь у себя в келье, волнуюсь, чтобы какая-нибудь сестра не открыла дверь, и это меня отвлекает.
– Я, если молюсь, и кто-нибудь откроет дверь, то лучше уж пусть ударит меня по голове топором, чем увидит во время молитвы. Словно тебе ломают крылья во время полета Вы еще не переживали духовных состояний во время молитвы, чтобы понять, что такое беспокоить человека, когда он молится. Не почувствовали этого общения с Богом, когда человек как будто уходит от земли. Если бы вы знали, что это такое, то уважали бы других, когда они молятся. Если была бы в вас эта духовная чуткость, то вы подумали: «Как я могу отрывать человека, когда он молится?» Понимали бы, какой большой вред причиняете человеку, и были бы осторожнее. Осторожнее не из-за страха, но из уважения к ближнему, который общается с Богом. Если уж нет духовной чуткости, то пусть будет хотя бы чуткость мирская, в хорошем смысле»[17 - Паисий Святогорец. Том VI. Вторая часть. Подвиг молитвы. Отвлечение в молитве.].
Но кто это понимает, если сам никогда не молился, вздохнула Лина. «Во время молитвы снова распинайся, распинайся на кресте молитвы»[18 - Игнатий Брянчанинов.]. Что с него возьмешь, с этого Тима. Сбил, помешал и стоит, улыбается.
Он уже не улыбался. Лина не знала. Ее глаза блеснули на него такой сталью, что уже никто бы не улыбался. Сталью, словно это сверкнул на солнце борт «Варяга»…
А Тимофей просто бежал мимо, и мимоходом поприветствовал вчерашнюю знакомую, и собирался бежать дальше. Но она опустила его сейчас ниже плинтуса, лучше всяких слов дав понять взглядом, что он последний дурак и осел. И Тим не мог теперь уйти так просто. Если бы он ушел сейчас так просто, то он ушел бы словно побитый пес с поджатым хвостом, опущенными ушами и пониклой мордой. Тим не мог так унизиться перед какой-то девчонкой. Даже если у нее глаза цвета стали бортов легендарного «Варяга».
– Не ждешь, так читаешь, – сказал он. И добавил почему-то жестокие, обидные слова: – Только это все равно сказка. В жизни так не бывает. В жизни нет Грэев. И нет Ассолей. Есть только дураки и дуры.
Она не ожидала. Но она ходила по воскресеньям на Литургию. Когда ходишь по воскресеньям на Литургию, то, наверное, у человека тогда появляются какие-то особенные стойкость и сила. Потому что он просто привыкает уже преодолевать себя. Хотя бы на эти два часа стоять и молиться. Или хотя бы нет, хотя бы пытаться молиться. А потом можно молчать. Просто молчать. Даже если земля уходит из-под ног. Потому что она правда не ожидала. Потому что это было невозможно. Это – Тим? Темноглазый, добрый, такой хороший Тим? Она не ответила. Она просто снова отвернулась к морю, словно была здесь одна.
Тимофей уже стоял, прислонившись на перила. Наверное, он не понимал. Почему всегда так получается? Ведь не хочешь. Но возьмешь и все равно порой обидишь. Маму. Лучшего друга. Лина не мама и не лучший друг. Просто девочка, одна из сотен, из тысяч других. Но вот именно. Просто девочка с глазами цвета стали. А он – Тим.
– Прости, – заметил он.
Лина повернулась. Почему-то всегда неудобно, когда у тебя просят извинений. Все-таки, и сама тоже всегда хороша. Но у православных есть замечательные слова, и Лина улыбнулась.
– Бог простит. Ты меня прости, – эхом отозвалась она.
Тимофей посмотрел на лежавшую на парапете книгу, с которой застал ее.
– А это что за книга, Лин? – сказал, чтобы просто хоть что-то сказать.
Лина хотела забрать молитвослов и спрятать, как и принесла, под куртку. Там у куртки был надежный потаенный кармашек, куда он как раз весь помещался. Как будто специально для него. А Тим все равно в нем ничего не поймет. Но не успела. Тим уже листал странички. Лина не знала. Тим уже листал странички, выхватывая мыслью отдельные фразы: «Почто? убо?гаго оби?диши, мзду нае?мничу уде?ржуеши, бра?та твоего? не лю?биши, блуд и го?рдость го?ниши?»; «очи?ма взира?яй, уши?ма слы?шай, язы?ком зла?я глаго?ляй, всего? себе? гее?нне предая?й: душе? моя гре?шная, сего? ли восхоте?ла еси??».
– Так вот о чем вы молитесь, – наконец вздохнул он и вернул ей книгу.
Тимофей не понимал. Тимофей никогда не понимал, о чем и ради чего можно молиться. В жизни надо иметь силу и стойкость, а не молитвы. Но сейчас он, наверное, и сам бы так помолился: «Ны?не приступи?х аз гре?шный и обремене?нный к Тебе, Влады?це и Богу моему?; не сме?ю же взира?ти на не?бо, то?кмо молю?ся, глаго?ля: даждь ми, Го?споди, ум, да пла?чуся дел моих горько». Сейчас, когда так легко и просто обидел другого человека и не заметил. Лина уже словно забыла. Только он сам все равно ведь знает и помнит. Точно так: «Согреших, бо, Господи, согреших на небо и пред Тобою…»
А Лина не удержалась. Православная вера – она, конечно, вся об одном: «Даждь кровь и приими Дух»[19 - Петр Дамаскин.]. «Отвергнись себя…» (Мк.8:34) Но Лина любила службы в храме. А счастье – оно ведь всегда счастье. «Счастье – это как торт на блюде, одному не справиться с ним»[20 - С.Трофимов.].
– Тим! Приходи тоже! Приходи тоже на Литургию, – как-то неожиданно для самой себя позвала Лина. И добавила: – Ты ведь не знаешь. Когда ты сам походишь, ты все поймешь. А еще это как будто ты записан в президентский полк! – попыталась она найти какие-нибудь понятные, близкие слова.
Лина вздохнула. То же самое, что сказать кому-то, что такое море и Владивосток, если тот никогда их не видел. Слово бессильно. Слово не передает смысла, когда речь заходит о вещах, которые понимаются одним только собственным опытом. А еще словом так просто сказать все не так и все не то: «Не сочиняй себе восторгов, не приводи в движение своих нервов, не разгорячай себя пламенем вещественным, пламенем крови твоей. Жертва, благоприятная Богу, – смирение сердца, сокрушение духа. С гневом отвращается Бог от жертвы, приносимой с самонадеянностию, с гордым мнением о себе, хотя б эта жертва была всесожжением»[21 - Игнатий Брянчанинов. Аскетические опыты. О любви к Богу.]. Но Тим поймет. Тим все поймет потом сам. А пока она просто вспомнила, как папа смотрел как-то инагуарацию президента, и как там все было торжественно, и как стоял президентский полк. Как и надо ведь стоять на Херувимской, и как звучат в ней вот эти слова: «всякое ныне житейское отложим попечение…»
– Президентский полк бабушек с тяпками наперевес и девчачий батальон таких, как ты, – усмехнулся Тим.
Он знал. Все ведь знают, что в эти храмы ходят одни женщины и дураки. Которые как овцы.
– И что я там тогда потерял? – заметил он.
Лина улыбнулась. Они не бабушки. Они – жены-мироносицы. Жены-мироносицы, которые оказались когда-то мужественнее и смелее мужчин. И сейчас тоже – непонятно. Должны же все-таки всегда быть и какие-то новые Александры Невские и Димитрии Донские. А тут даже Тима нет. Когда кто-то все равно ведь есть. Несмотря ни на что.
– Не только, как ты сказал. Но еще батальон четверых, – сказала она.
– Кого? – не понял Тим.
– Это есть такой рассказ[22 - Соболев Л.С. Батальон четверых.], – объяснила Лина. – Четверо морских десантников попали в окружение, но пробились и вышли к своим, и еще и много врагов положили. Вот такой батальон четверых. Нас мало, но мы в тельняшках. Не как некоторые, – добавила она.
– Ты на что намекаешь? – невольно заметил Тимофей.
– На тебя, – сказала Лина.
– Глупость какая-то, – услышала она ответ Тима, словно от самого сердца. Он был таким искренним, таким открытым, этот ответ, что Лина не удержалась от смеха.
– Да ну тебя, Лин, – продолжил он. – Какой-то храм, куда-то ходить…
– Не ходи, – согласилась она. – Можно подумать, я тебя силком тащу, как если бы у меня была собака и мне вести питомца гулять на поводке, а он уперся лапами и ни с места.
– Лина, – сказал Тим.
Лина кивнула. И отвернулась к морю. Но не потому, что обиделась на его зазвучавший металлом голос. Просто посмотреть на море. Веселая и беззаботная. Она никогда не понимала, как это и о чем можно дружить с мальчиками. Одно дело – погонять в футбол в общей дворовой команде, когда никто никого не знает и никого потом не помнит, и совсем другое дело – дружба. Но это был Тим. Они уже, наверное, стали словно друзья. Потому что никто и ни на кого ведь сейчас не обиделся.
– Нас потеряют, Лин, – нарушил наконец молчание Тимофей.
Лина посмотрела на корпус вдалеке. И правда ведь потеряют. Надо бежать. А потом ей пришла веселая, задорная мысль:
– Побежали наперегонки?
– Ты проиграешь, – безжалостно и прямо сказал Тим.
– И пусть! – тряхнула Лина светлыми локонами, выбившимися из-под шапочки и рассыпавшимися по куртке. – «Врагу не сдается наш гордый «Варяг», пощады никто не желает!»
Тим махнул рукой.
Глава 6. Не вернуться, не взглянуть назад
Смена закончилась быстро. Неожиданно и разом, хотя Лина и знала, и вроде ждала. Но все равно не верилось. Не верилось, что все уже за плечами. Эти две с половиной недели стали словно один миг. «Помни последняя твоя и вовеки не согрешишь» (Сир.7:39), – почему-то вспомнила Лина из книги Сираха. Смерть, наверное, такая же. И все обнуляет. Все обесценивает. Поэтому правильно. Смерть лучше помнить. Лучше всегда стараться помнить самой. «Память смертная приучает человека не бояться смерти. Кто всегда приуготовляется к смерти, тот сможет достойно умереть. Ибо, как тот, кто всегда находится в готовности сразиться с неприятелем, уже не страшится, так и мы…»[23 - Серафим Саровский.].
Но сегодня Лине было не до смерти. Сегодня у нее было другое горе. А еще сегодня была традиция. Отряд построился и пошел к морю. Бросать монетки и загадывать желания. Вожатая сказала, что уже замечено, загаданные желания потом обязательно сбываются.
Лина отошла в сторону. Кидать монетку – это было не про нее. Православные не кидают монеток. Когда-то платили за это своей кровью, что не кидали чего-нибудь такого на жертвенник чужих богов. Сейчас хорошо, осталась только память. Можно просто встать в стороне.
А среди ребят началось какое-то особое оживление. Это Тим со своими сотоварищами из кубрика придумали кидать монетки не просто так, а кто дальше. Начинание случайно услышала и подхватила вожатая, и теперь это уже было словно спортивное состязание, когда зрители затаили дыхание и ждали. Лина осталась стоять поодаль. Ей здесь было даже лучше. Всё всегда как на ладони, когда чуть издалека. А еще все-таки хорошо было стоять в такой ответственный момент одной. Для нее это ведь были не забава и не смех, как для остальных, она переживала за Тима, чтобы он победил. Это было как пенальти по воротам в добавочное время в каком-нибудь футбольном матче, когда счет 1:1, и сейчас все решится, кто больше забьет мячей. Лина смотрела один год какой-то чемпионат мира по футболу вместе с младшим братом, сейчас ей было уже неинтересно, но тогда она посмотрела и теперь знала: все очень серьезно. И непросто. Потому что второго броска у Тима не будет.
Тим кидал последним. Такой серьезный, спокойный, темноглазый Тим. И это была победа. Решительная и бесповоротная.
– А теперь похлопали, – услышала Лина звонкий, торжествующий голос вожатой.
Ребята захлопали.
Вожатая улыбнулась:
– А теперь похлопали, как себе!
Странное дело – всегда в подобных случаях все было понятно, что все хлопали искренне и честно. Любому сопернику. Потому что дружно, потому что громко. Но когда звучало это напоминание – и откуда тогда брался такой гром аплодисментов. Тим попытался отмахнуться, что он ничего не сделал. Но это был «Океан». Здесь так было принято. Аплодисменты и овации. Выиграл ты или проиграл, достал ли с неба луну или просто закинул дальше всех эту монетку в море. Но Тим все равно не понимал. И тогда он отошел в сторону. Лина улыбнулась. Это был Тим.
– Глупость какая-то, – сказал он.
А она просто стояла. Стояла и улыбалась. «Океан – это я! Океан – это мы! Океан – это Тим!», – невольно подумала она сейчас на строчку из знакомой песни.
А потом берег снова стал обычным. И почему-то печальным. Лина посмотрела на море. Это было обычное море. И обычный день. Только какая-то печаль. Какая-то грусть. Словно она и здесь, и не здесь. Словно стоит не перед морем. Словно над степью в полночь. Не вернуться, не взглянуть назад.
Мы, сам-друг, над степью в полночь стали:
Не вернуться, не взглянуть назад.
За Непрядвой лебеди кричали,
И опять, опять они кричат…
На пути – горючий белый камень.
За рекой – поганая орда.
Светлый стяг над нашими полками
Не взыграет больше никогда[24 - А.Блок. На поле Куликовом.].
«Доспех тяжел, как перед боем. Теперь твой час настал. – Молись!» – наверное, как-то по-особенному и словно самим сердцем поняла Лина сейчас эти блоковские строчки.
Опять над полем Куликовым
Взошла и расточилась мгла,
И, словно облаком суровым,
Грядущий день заволокла.
Глава 7. Просто так
Словно суровым облаком грядущий день окажется заволокнут назавтра уже с самого утра. Потому что это должен был быть еще целый день в «Океане», а потом – вечер, прощальный огонек. Лина знала, как все будет. Потому что похожий огонек уже был, в самом начале смены. Потушат свет, все с вожатыми вместе расположатся кругом, сядут или лягут на полу вокруг импровизированного костерка. Будут слова, как дойдет до каждого его очередь. Тим что-то скажет, как всегда, сдержанно и открыто, и замолчит. Кто-то будет вытирать слезы. Вожатые говорят – все плачут. На конце смены – все. Лина никогда не любила публичных выступлений. Но это «Океан». Здесь все говорят, и все благодарят, и все свои, и нет тайн, и не у нее одной прервется голос. Она поблагодарит тоже. Всех и каждого. Скажет, что была рада, и какие все хорошие и лучшие. Она скажет все, как уж получится и что уж будет на сердце. И только умолчит одно имя. Что особенно рада – Тиму. Как она рада, что узнала его. Тима Лесовского…[25 - Все имена и события в произведении вымышлены, любые совпадения с реальными людьми и событиями случайны.]
