Польские земли под властью Петербурга. От Венского конгресса до Первой мировой

скачать книгу бесплатно

Таким образом, конфликты между представителями центрального правительства и местной администрации были системно запрограммированы и, соответственно, многочисленны. И все же варшавскому генерал-губернатору удавалось ограничивать роль министра внутренних дел в местных вопросах управления Царством Польским. В ряде случаев генерал-губернатор смог даже настоять на своем вопреки воле министра, в других – хотя бы модифицировать петербургские директивы, чтобы привести их в соответствие с местными условиями и своими приоритетами[195 - РГИА. Ф. 1327 (1905–1915). Оп. 2. Д. 21. Л. 122–125.]. Хотя политическая и административная практика в Привислинском крае не могла осуществляться помимо центральных инстанций и есть множество примеров того, как проекты генерал-губернаторов, застревая в бюрократических чащобах Петербурга, оставались нереализованными, эта зависимость работала и в обратном направлении: петербургские инстанции тоже не могли действовать через голову варшавского генерал-губернатора. В условиях перманентного торга по поводу распределения власти и полномочий внутри аппарата управления генерал-губернаторы – по крайней мере, сильные – могли обеспечивать себе достаточно обширный простор для принятия существенных решений в «своих» провинциях.

Как ни удивительно, но абсолютный характер власти русских царей мало что менял в таком положении дел. Самодержец, конечно, был высшей инстанцией. Своими указами и кадровой политикой он определял направление политики режима в Привислинском крае. Царь лично направлял в Царство Польское генерал-губернаторов и губернаторов, к нему поступали их ежегодные доклады, и ему рапортовали ревизоры, направленные для контроля деятельности местной администрации. Он поручал соответствующим министрам разрешение спорных вопросов, ему представлялись все компромиссные формулировки Комитета по делам Царства Польского, и к нему обращался генерал-губернатор, если хотел принять какие-то меры в обход министра внутренних дел. Таким образом, монарх стоял в центре системы циркуляции информации и принятия решений, а в качестве верховного арбитра мог также, если хотел, разрешать конфликты между административными органами. И тем не менее трудно говорить о последовательной польской политике – как со стороны императора, так и со стороны межведомственного комитета.

Правда, Александр II проводил в ограниченных пределах одну последовательную линию – когда в период после Январского восстания 1863 года осуществлял административную реформу в Привислинском крае и курировал работу Учредительного комитета в Царстве Польском. Об этом свидетельствует также и то, что император дополнительно создал Канцелярию по делам Царства Польского и много внимания уделял «польскому вопросу»[196 - См.: Новодворский В. Царство Польское.]. Но уже правление Александра III отличалось значительно более сдержанной позицией в отношении польских губерний. Здесь самым важным его решением было, несомненно, назначение в 1883 году варшавским генерал-губернатором Иосифа Гурко. Монарх, таким образом, поставил во главе администрации Привислинского края человека, энергично укрепляющего «русский элемент» в Царстве Польском и в этом смысле действующего в соответствии со взглядами самодержца. В остальном же на время правления Александра III не выпало каких-либо достойных упоминания мероприятий короны по изменению законодательства или реструктуризации административного аппарата, которые касались бы Привислинского края. Это положение изменилось при последнем царе, Николае II, но лишь постольку, поскольку тот взошел на престол с обещаниями ряда реформ, что произвело эффект, заметный на польских территориях. Смена власти сопровождалась сменой персонала администрации в Царстве Польском. Однако в этом отношении было бы преувеличением говорить о некой цельной польской политике. Речь шла скорее о решениях, которые, как, например, указы 1897 и 1905 годов о религиозных практиках, касались всей империи и польских провинций в частности. Ни царь, ни его окружение не думали сколько-нибудь последовательно о том, как интегрировать этот богатый конфликтами регион в имперское целое. Когда события революции 1905 года на западной периферии России начали развиваться с головокружительной быстротой, Петербург оказался к этому совершенно не подготовлен.

Впрочем, как справедливо отмечают историки, лавирующий, реактивный характер был вообще характерен для действий властей многонациональной Российской империи. В господствующих представлениях о государственном интересе идея интервенционистского государства была проявлена мало. Конечно, существовала петровская традиция царя-реформатора, не останавливающегося даже перед радикальной трансформацией внутреннего строя своей державы. Но в том, что касалось структуры многонационального государства, эта традиция была развита сравнительно слабо. Здесь элементы старинного подхода, согласно которому завоеванные территории интегрировались в состав империи без утраты своих социальных и правовых особенностей, сохранялись и после 1860 года, когда Российская империя начала стремительно модернизироваться. Даже административно-правовая унификация, к которой стремился Александр II, и попытки осуществить эту гомогенизацию на практике в ряде периферийных областей империи, предпринятые его преемниками, отличались во многом непоследовательным характером. Пусть полякам, прибалтийским немцам или финнам и казалось, что проводится скоординированная политика русификации, эти меры все же оставались на уровне административных, правовых и образовательных систем. А более далекоидущая национальная политика в виде социальной инженерии вообще не относилась в то время к числу категорий, в которых мыслили имперские чиновники. Поэтому неудивительно, что меры политики поселений были такими же половинчатыми, как и рефлексия по поводу того, можно ли использовать целенаправленное управление экономикой, чтобы править многонациональной империей.

Почти полное отсутствие концепции в деятельности центральных органов и самодержца оказывало на административную практику в провинции вполне конкретный эффект: лица, принимавшие решения на местах, получали значительную свободу в проведении собственных идей. Хотя и для генерал-губернаторов было характерно домодерное мышление, согласно которому государственным органам надлежало сосредоточиваться в первую очередь на обеспечении общественного спокойствия и порядка, а в польском случае – еще и пресекать все сецессионистские устремления, тем не менее повседневная административная деятельность требовала вмешательства высшего должностного лица в Варшаве во множество различных дел. На этом-то влиянии на повседневные практики имперского управления и основывалась сила генерал-губернатора. Царь, его министры и Комитет по делам Царства Польского были далеко. В основном именно генерал-губернатор и его политические предпочтения определяли режим сосуществования конфессий и народов на местах и то, насколько велик будет конфликтный потенциал в локальных столкновениях интересов[197 - Схожие результаты дали и исследования по другим окраинам Российской империи. См., например, по западным регионам: Dolbilov M. Russian Nationalism and the Nineteenth-Century Policy of Russification in the Russian Empire’s Western Region // Matsuzato K. (ed.). Imperiology. From Empirical Knowledge to Discussing the Russian Empire. Sapporo, 2007. P. 141–158; Staliunas D. Between Russification and Divide and Rule. Russian Nationality Policy in the Western Borderlands in the mid-19th Century // Jahrb?cher f?r Geschichte Osteuropas. 2007. Bd. 55. H. 3. S. 357–373; Weeks T. R. A National Triangle.].

Чтобы не допустить превращения этой самостоятельности местной администрации в неконтролируемое своевластие, Петербург использовал проверенные инструменты: инспекции и ревизии. Центр направлял особых уполномоченных чиновников, которые должны были вскрывать в провинциях злоупотребления и недостатки. Эти контрольные поездки вполне обоснованно воспринимались в периферийных ведомствах как серьезная угроза, и к ним заранее лихорадочно готовились[198 - AGAD. KGGW. Sygn. 9068. Kart. 156–156v.]. Однако крупные ревизионные поездки – вроде визита в Царство Польское в 1910 году сенатора Дмитрия Нейдгарта – плохо годились для того, чтобы снова взять местных акторов на короткий поводок, и одновременно были косвенным выражением той большой свободы, которую за многие годы завоевали генерал-губернаторы. К 1910 году природа ревизии изменилась мало: это как была, так и осталась прежде всего большая интрига. Контрольную поездку сенатора в Царство Польское инициировал премьер-министр Петр Столыпин – так как находился в конфликте с варшавским генерал-губернатором Георгием Скалоном. Столыпин ввел в игру, в качестве уполномоченного, сенатора Нейдгарта – своего шурина, о котором не без оснований говорили, что он имеет собственные виды на пост генерал-губернатора. Неудивительно, что итоговый отчет о ревизии оказался просто уничтожающим для Скалона: были выявлены многочисленные недостатки и злоупотребления в управлении провинцией, и все они указывали на то, что дело в «самовластии» ряда местных чиновников, обособившихся от петербургских властей[199 - Об этом см.: Нейдгарт Д. Б. Всеподданнейший отчет о произведенной в 1910 году по Высочайшему повелению Гофмейстером Двора Его Императорского Величества Сенатором Нейдгартом ревизии правительственных и общественных установлений Привислинского края и Варшавского военного округа: В 2 т. СПб., 1911. О конфликте между Скалоном и Нейдгартом см. также: Горизонтов Л. Е. Выбор носителя «русского начала» в польской политике Российской империи. 1831–1917 // Хорев В. А. (ред.). Поляки и русские в глазах друг друга. С. 107–116, здесь с. 110–111.]. И все же попытка дискредитировать действующего генерал-губернатора и добиться его отстранения не удалась: Скалон сумел удержаться на посту до самой своей смерти в 1914 году. В этом случае ревизия оказалась довольно тупым оружием в руках центра, попытавшегося более активно вмешаться в жизнь автономно действующей местной администрации. Результатом ревизии стал весьма объемистый доклад, не имевший, однако, каких-либо конкретных последствий.

Высший царский чиновник в Варшаве мог осуществлять свою власть на местах не в последнюю очередь благодаря опоре на губернаторов десяти губерний, на которые было поделено Царство Польское. Хотя эти губернаторы были встроены в структуру Министерства внутренних дел, все же в подавляющем большинстве случаев они, надо полагать, как на главную инстанцию ориентировались на генерал-губернатора. Ведь именно он мог оказывать определяющее влияние на рутинную ротацию чиновников и на перевод каждого из них в более или менее привлекательные ведомства. Нередко вся карьера чиновника, от начала и до конца, протекала в пределах административных границ Царства Польского; часто именно действующему генерал-губернатору человек был обязан своим прежним возвышением в иерархии должностей и рангов. К этому добавлялся старый добрый принцип абсолютистского двора, когда посредством смеси из взаимной конкуренции, интриг и доносов, прямой подотчетности по службе, а также приглашений на приемы и личные аудиенции губернаторы оказывались привязаны к персоне генерал-губернатора[200 - Об этом см.: Chimiak L. Gubernatorzy rosyjscy. S. 276–279.]. Во всяком случае, в деятельности губернаторов мы видим мало признаков изменения лояльности, которые говорили бы о переориентации на министров центрального правительства. Это тоже вело к тому, что прямое влияние далекого петербургского министра внутренних дел в польских провинциях было довольно слабым.

В остальном губернаторы играли в местной администрации центральную роль. Поэтому ниже эти должностные лица будут представлены в кратком коллективном портрете, где, наряду со служебными обязанностями и карьерными моделями, будут показаны и различия между ними в индивидуальной административной практике. В отличие от генерал-губернаторов местные властители только в исключительных случаях были людьми военными – напротив, с 1880?х годов большинство их получало гражданское высшее образование в одном из университетов Российской империи[201 - В 1880 году всего лишь один из десяти высокопоставленных провинциальных чиновников имел за плечами военную карьеру. Это были в основном люди старшего поколения, родившиеся до 1820 года, которые были направлены в Привислинский край в первые десятилетия после разгрома Январского восстания 1863 года. Из родившихся же после 1820 года 90% имели университетское образование.].

Как варшавский генерал-губернатор утверждал свою автономию от Петербурга, так и десять губернаторов со своими канцеляриями действовали у себя в губерниях в значительной мере самостоятельно. Относительная автономия была характерна прежде всего для губернатора Петроковской губернии – экономически развитой, но в то же время политически неспокойной территории, включавшей промышленный центр Лодзь. Менее однозначным было положение варшавского губернатора, которому приходилось теснее сотрудничать с вышестоящей и более сильной властью генерал-губернатора, а также с влиятельным главным полицеймейстером и с президентом города Варшавы. Остальные восемь губернаторов стояли заметно ниже этих двух в чиновной иерархии Царства Польского. В своем медленном карьерном восхождении имперский чиновник мог пройти через несколько губернаторских должностей до того, как оказывался достойным или достаточно способным кандидатом на пост варшавского либо петроковского губернатора. С другой стороны, имея хотя бы краткий опыт службы в качестве вице-губернатора в Варшаве, человек считался пригодным для занятия губернаторского поста в провинции. Разница в значении между территориями отражалась и в рангах должностных лиц, руководивших ими. Варшавские и петроковские губернаторы, как правило, имели чин тайного советника, относившийся к третьему классу Табели о рангах; у некоторых из них не было гражданского чина, а имелся только военный. Среди других губернаторов значительно чаще встречались обладатели чина четвертого класса – действительные статские советники[202 - Чины по Табели о рангах представляли собой пожалованные почетные титулы и не соответствовали в точности ступеням «штатной» системы, по которой Министерство внутренних дел ставило каждый вид служебной деятельности в соответствие тому или иному «рангу», или «классу». Так, служба губернатором провинции автоматически означала согласно этой системе четвертый класс, а вице-губернатором – пятый. См.: Евреинов В. А. Гражданское чиновничество в России. СПб., 1888. С. 110–112.].

Но и между провинциальными губерниями Царства Польского существовали тонкие различия. Так, Седлецкая и Сувалкская губернии выделялись прежде всего смешанным, многонациональным и многоконфессиональным составом населения и теми конфликтами, которые из?за этого возникали после 1900 года, а Калишская, из?за своего расположения у самого западного рубежа империи, считалась стратегически важной и притом проблемной территорией. Губернатор значительно влиял на местные дела, и от того, как он правил своей губернией, зависело и то, как складывались отношения между царской бюрократией и местным коренным населением. Спектр акторов и предпочитаемых ими стилей исполнения должностных обязанностей был велик: от печально известных «полонофобов», которые порой сознательно искали конфликта с местным обществом, до сторонников мирного сосуществования, которые приобретали хорошую репутацию в регионе благодаря своей толерантности и вниманию к местным проблемам.

Однако влияние провинциальных правителей сильно ограничивалось тем, что по законам системы ротации государственной бюрократии польские губернаторы, подобно своим внутрироссийским коллегам, обычно служили в одной губернии всего несколько лет, а затем их переводили в другое место в крае[203 - Бывали и многочисленные случаи очень короткой службы – по два или три года. Так, варшавский губернатор Евгений Рожнов провел на своей должности всего лишь три года, с 1863 по 1866?й. Особенно часто меняли свои посты провинциальные губернаторы.]. Такая циркуляция имперских чиновников способствовала и появлению признанных «экспертов по Польше» на уровне губернаторов. Многие губернаторы не только имели длительный стаж службы на других должностях в Привислинском крае, но и, зарекомендовав себя с лучшей стороны на должности главы одной из польских губерний, в глазах министра внутренних дел казались просто самой судьбой предопределенными для управления и прочими территориями в Царстве Польском. По крайней мере, бросается в глаза, что некоторые из губернаторов всю свою карьеру сделали, оставаясь в границах Привислинского края. Поэтому мнение, что царской бюрократией в польских губерниях руководили по преимуществу люди чужие и незнакомые с местными условиями, требует пересмотра: некоторые из этих чиновников, хотя и не родились на берегах Вислы, провели большую часть своей жизни и службы в польских провинциях и, несомненно, стали с годами прекрасно осведомлены о местных условиях.

О том, что длительная карьера в Привислинском крае не обязательно имела следствием особую близость к местному населению, свидетельствует пример сувалкского и люблинского губернатора Владимира Тхоржевского. За время своей более чем сорокалетней службы в Царстве Польском этот человек превратился в заклятого врага поляков и католической церкви, проводил, особенно в Люблине, непримиримую политику конфронтации – даже в те времена, когда генерал-губернатор Имеретинский стремился к разрядке напряженности[204 - См. также: Chimiak L. Gubernatorzy rosyjscy. S. 237–244.]. Наличие полонофобии у Тхоржевского не лишено было и определенной иронии, ведь он принадлежал к числу тех немногих губернаторов, что происходили из польско-католических семей. Видимо, в силу этого у него была особенно выраженная потребность дистанцироваться от всего польского. Таким образом, даже очень близкое знакомство с Царством Польским не гарантировало дружественного к нему отношения. И все же не случайным было то, что почти легендарный «полонофоб» – плоцкий губернатор Леонид Черкасов – прибыл извне, прежде почти всю жизнь прослужив во внутренних районах России. Черкасов был направлен в Царство Польское в 1884 году, в период максимального обострения польско-русского антагонизма, и вел себя соответствующе, избегая любого контакта с местным населением[205 - См. также: Chimiak L. Gubernatorzy rosyjscy. S. 230–236.].

Но были и другие примеры, когда губернаторы за долгие годы службы в Царстве Польском сроднялись с польской культурой и местным населением. Так, Михаил Дараган, который стоял во главе Калишской губернии почти двадцать лет – с 1883 по 1902 год, – считался великим заступником местного общества. Так же и многолетний петроковский губернатор Константин Миллер старался наладить контакт с польским населением и нанял целый ряд поляков католического вероисповедания на важные посты в своей администрации[206 - ГАРФ. Ф. 996. Оп. 1 [Дневник К. К. Миллера, 1887–1910]; AGAD. KGGW. Sygn. 6481. Kart. 2–38v.]. В этом смысле спектр стилей властвования у имперских чиновников в Царстве Польском был широк. И тем не менее в целом можно сказать, что контакты провинциальных губернаторов с местным обществом были удивительно плотными и оживленными. Наряду с периодами конфронтации всегда имелись и длительные периоды, в течение которых большинство имперских должностных лиц стремились к максимально бесконфликтному сосуществованию с местным населением.

Если генерал-губернатор и его губернаторы были центральными опорами царской администрации в Царстве Польском, то охрана общественного порядка возлагалась на структуры полицейского аппарата. С 1866 года полицейские органы в Привислинском крае были значительно расширены.

Всеми полицейскими делами в Варшаве руководил, по столичному образцу, влиятельный обер-полицмейстер. Его обязанности были разнообразны: помимо донесений о «настроениях населения» в польских провинциях, он в своих ежегодных отчетах сообщал в Петербург данные о демографической и экономической ситуации, об образовании и об общественной жизни в целом. Статистика преступлений была лишь частью тех обширных обследований, которые проводили начальник варшавской полиции и его канцелярия, размещавшаяся на Театральной площади[207 - ГАРФ. Ф. 102 (Департамент полиции Министерства внутренних дел, 1881–1914). Оп. 255. Д. 1.].

Одной из центральных задач этих рапортов была оценка политических течений в польском обществе, а также – в первую очередь – обзор нелегальной деятельности запрещенных движений и партий. Варшавские обер-полицмейстеры стояли во главе службы, которая достаточно часто своими актами произвола способствовала тому, что для коренного населения полицейские были, пожалуй, самыми ненавистными представителями царской администрации в Царстве Польском. Полицейский произвол выражался прежде всего в высылке «нежелательных лиц» из Царства Польского – в этой форме он особенно свирепствовал после революции 1905 года. Административная высылка инициировалась полицмейстером и им же, после одобрения генерал-губернатором, приводилась в исполнение.

Институциональная сеть полицейского ведомства простиралась до губернского и уездного уровней. Петербургские власти очень заботились о том, чтобы – в отличие от гражданской администрации – таким тонким делом, как безопасность государства, занимались, насколько это возможно, люди извне. В повятах полицейским помогали «начальники земской стражи», рекрутируемые из низших чинов армии и состоящие под командой офицеров[208 - Там же. Ф. 215. Оп. 1. Д. 94. Л. 26 oб. – 27 об.].

Параллельно с регулярной полицией, в Царстве Польском существовали аппараты Корпуса жандармов и охранки. Оба были серьезно представлены в Варшаве институционально: за исключением Санкт-Петербурга и Москвы, польская столица была единственным городом в Российской империи с собственным жандармским дивизионом и собственным бюро Третьего отделения. И жандармы, и охранка отвечали за вопросы государственной безопасности. Тайная полиция содержала в Царстве Польском разветвленную агентурную сеть и занималась революционными партиями и террористическими ячейками[209 - См., в частности, воспоминания начальника варшавской охранки: Заварзин П. П. Работа тайной полиции: Воспоминания. Париж, 1924.].

Несмотря на эту институциональную параллельную структуру, попытки государства поставить полицейский аппарат в Привислинском крае на стабильный и широкий фундамент оказались в конечном счете бесплодными, потому что расширение этого ведомства не поспевало за взрывообразным ростом населения в польских провинциях. К тому же специальные выплаты сотрудникам плохо компенсировали быстрый рост цен в Царстве Польском, так что опасная и хлопотная служба была малопривлекательна в материальном отношении. К исходу XIX столетия жалобы на недостаток персонала, высокую текучесть кадров, а также на низкий профессиональный и этический уровень сотрудников полиции поступали в центр постоянно. Полиция не без оснований считалась одним из самых коррумпированных учреждений, затмевая даже легендарное взяточничество низовых чиновников государственной администрации. Революция 1905 года окончательно продемонстрировала, насколько неэффективным и неадекватным своим задачам был полицейский аппарат в кризисной ситуации[210 - См. донесение британского генерального консула Мюррея от 13 июля 1906 года: Lieven D. (ed.). British Documents on Foreign Affairs. Reports and Papers from the Foreign Office Confidential Print. Part I: From the Mid-Nineteenth Century to the First World War. Series A: Russia, 1859–1914. Bethesda, 1983. Vol. 4. P. 131 (Doc. 86).].

Слабость полиции способствовала тому, что другие органы царской администрации влияли на повседневную жизнь в Царстве Польском значительно сильнее, чем она. Это относится прежде всего к ведомству народного просвещения, которое своей школьной политикой вызвало бесчисленные конфликты с местным населением. Но и деятельность городского и сельского местного самоуправления, а также Цензурного комитета оказывала существенное влияние на отношения между польским обществом и петербургскими властями.

Варшавский цензурный комитет был важным учреждением, призванным способствовать поддержанию политического спокойствия в Царстве Польском. Он должен был утверждать все публикации, выходившие на месте, а также любые импортируемые печатные издания, так что его роль в долгосрочном формировании культурного ландшафта Привислинского края была весьма высока[211 - См. документы Варшавского цензурного комитета в: ГАРФ. Ф. 312. Оп. 1. Ед. хр. 6 (1896–1915); AGAD. WKC. Sygn. 1–162.].

Это же относится и к той инстанции, которая отвечала за образовательные учреждения в Царстве Польском. Заведовавший ею чиновник – попечитель Варшавского учебного округа – подчинялся петербургскому министру народного просвещения и отвечал за организационные, кадровые и учебные вопросы в государственных школах и высших учебных заведениях. Хотя основополагающие стратегические решения, касающиеся системы образования, принимались на более высоком уровне, директивы попечителя в области школьной практики очень заметно влияли на повседневную жизнь коренного населения. Такой попечитель, как Апухтин, был особенно ненавидим еще и потому, что являлся не просто исполнителем решений, спущенных из Петербурга, но и могущественным актором, проводившим самостоятельную антипольскую образовательную политику в Привислинском крае[212 - См., например: Дьячан Ф. Н. Ко дню юбилея пятидесятилетней службы А. Л. Апухтина, попечителя Варшавского учебного округа. M., 1890.]. Это было наиболее заметно в те времена, когда попечитель учебного округа и генерал-губернатор пребывали в гармонии друг с другом. О том, что практика, ориентированная на реформу, и практика, ориентированная на стабильность, тоже могли усиливать друг друга, говорит пример, относящийся к 1890?м годам. В то время генерал-губернатором в Варшаве был избегавший конфликтов Александр Имеретинский, а учебным округом заведовал Валериан Лигин. Его образовательная политика после 1897 года отличалась прежде всего тем, что при составлении новых учебных планов он искал диалога с польским населением. Во всех этих случаях становится очевидным, какое огромное влияние попечитель оказывал на повседневную образовательную и культурную ситуацию в Царстве Польском. Многие конфликты с местным населением возникали именно по поводу вопросов, которые касались школ и преподавания в них, поэтому личность человека, занимающего пост попечителя, имела большое значение для спокойствия в крае.

Панорама инстанций имперской администрации в польских провинциях была бы неполной, если бы мы не упомянули местные административные структуры. В сельских районах в ходе реформ 1864 года были созданы органы самоуправления на уровне гмины. Собрания жителей гмины вел ее избранный глава – войт, выполнявший в данном поселении низовые полицейские, административные и правовые функции[213 - См.: Гминный законник. Узаконения, распоряжения и разъяснения для руководства должностных лиц гминного управления в губерниях Царства Польского. СПб., 1896.]. Таким образом, в селах существовали по крайней мере рудиментарные структуры самоуправления, которые активизировались прежде всего во время революции 1905–1906 годов. В более же спокойные времена возможности у войтов были крайне ограниченны и строго контролировались российскими чиновниками.

Города в Привислинском крае, напротив, были полностью лишены возможности создавать выборные органы самоуправления. Крупные городские центры управлялись магистратом, назначаемым министром внутренних дел. В губернских городах магистрат подчинялся местному губернатору, который регулярно и глубоко вмешивался в дела муниципального управления. Неким исключением были магистрат и городской президент Варшавы: несмотря на формальную зависимость от Министерства внутренних дел и генерал-губернатора, Варшавский магистрат все же отличался большей самостоятельностью. В его ведении находился крупный и постоянно растущий бюджет города, и решения магистрата по проектам городского развития имели для Варшавы большое значение[214 - AGAD. KGGW. Sygn. 5855. Kart. 8–8v. Доходы городской казны в 1865 году составили 1,6 млн рублей. В 1878 году они выросли до 2 млн рублей, в 1888?м – магистрат распоряжался уже 3,9 млн, а в 1894?м – 5,3 млн рублей. К 1914 году бюджет города увеличился во много раз и насчитывал уже 16,1 млн рублей. Подробнее см.: Финансы города Варшавы за 22-летний период (1878–1899). Варшава: Статистический отдел Магистрата города Варшавы, 1901. С. 14–17.]. Некоторые варшавские президенты интерпретировали свою роль как весьма активную.

Муниципальная администрация до 1915 года неизменно назначалась государством: все проекты, направленные на учреждение выборных органов городского самоуправления в привислинских губерниях, были размолоты в жерновах конфликтов между заинтересованными сторонами. После 1911 года соответствующие законопроекты так долго курсировали между Думой, Государственным советом, а также их специальными комиссиями, что в конечном счете понадобилось чрезвычайное распоряжение царя в соответствии с параграфом 87, вводившее в марте 1915 года в Царстве Польском городские думы с ограниченными полномочиями. Однако это распоряжение не возымело практического действия, поскольку спустя всего несколько месяцев Варшава была занята германскими войсками.

В целом система, постепенно установленная в Привислинском крае за первые два десятилетия после Январского восстания 1863 года, оказалась удивительно стабильной. Несколько формальных изменений, таких как замена наместника генерал-губернатором, не повлияли на административную практику, как не повлияли на нее и постепенные сдвиги баланса власти, в ходе которых центральные министерства с 1890?х годов приобретали все большее значение в ущерб власти местных губернаторов. Сильное положение варшавского генерал-губернатора значительно смягчало данный процесс. Это относится и к произошедшим после 1905–1906 годов изменениям в политической системе России, вызванным Манифестом 17 октября. Поскольку все проекты, направленные на установление более широкой культурной автономии, потерпели такую же неудачу (или их рассмотрение было затянуто до бесконечности), как и проекты создания органов самоуправления, система, сложившаяся после Январского восстания, до конца российского владычества в Привислинском крае оставалась в основном без изменений. Демонтаж в 1915 году этих структур, созданных в 1860–1870?е, был вызван внешними причинами – войной и вторжением германских войск.

ИМПЕРСКАЯ АДМИНИСТРАЦИЯ И «ЛИЧНОСТНЫЙ ФАКТОР»: НАМЕСТНИКИ И ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРЫ 1864–1915 ГОДОВ

В системе управления Царством Польским в период после Январского восстания наместник или генерал-губернатор был главным царским представителем в Привислинском крае. Хотя он действовал в поле сил, в котором акторы, находившиеся в далеком Петербурге, или другие местные инстанции имели весомый голос, его убеждения касательно целесообразности той или иной политики, его интерпретация собственных должностных обязанностей, а также его предпочтения в области политико-коммуникативного стиля оказывали определяющее влияние на отношения между имперской администрацией и населением в Царстве Польском. В административной структуре, которая была в огромной мере адаптирована к личности генерал-губернатора и открывала ему значительные возможности для самостоятельного действия, очень большое значение имело то, кого именно царь направлял своим представителем в Варшаву. Генерал-губернаторы оставались на посту поразительно долго, зачастую целое десятилетие, поэтому каждый из них накладывал свой заметный индивидуальный отпечаток на конкретный облик петербургского владычества над Польшей. От тех, кто был представителем императора на Висле, в большой мере зависела интенсивность конфликтов между местным населением и имперскими властями, а также возможность реформ и сотрудничества. Поэтому нельзя не задаться вопросом о том, какими управленческими концепциями, какими представлениями об империи в целом и, следовательно, какими мыслительными категориями руководствовался тот или иной генерал-губернатор. Ответы на этот вопрос будут даны в представленных ниже портретах царских наместников и генерал-губернаторов Привислинского края.

Федор Федорович Берг и Павел Евстафьевич Коцебу

Первый длительный период истории российского владычества в Польше после Январского восстания нес на себе отпечаток личности наместника Федора Федоровича Берга, а затем – сменившего его генерал-губернатора Павла Евстафьевича Коцебу. На время службы Берга – одиннадцать лет, с 1863 по 1874 год, – пришлось большинство упомянутых выше административных нововведений, которые определили новую структуру управления Царством Польским[215 - Граф и генерал-фельдмаршал Федор Федорович Берг (Фридрих Вильгельм Ремберт фон Берг, 1794–1874) еще раньше, когда в 50?е годы был генерал-губернатором Финляндии, снискал себе репутацию человека, не останавливающегося ни перед чем в отстаивании интересов центральной власти. В 1861 году, после многочисленных конфликтов с местным шведским и финским обществом, Александр II отозвал его. В качестве помощника великого князя Константина, в то время императорского наместника в Царстве Польском, Берг играл важную роль уже во время начальной фазы Январского восстания. В 1866 году он был произведен в фельдмаршалы и стал членом Государственного совета, оставаясь при этом наместником и продолжая жить в Варшаве. Умер он во время поездки в Петербург в январе 1874 года.]. Некоторые более поздние меры, направленные на сглаживание польских «особенностей», были инициированы или осуществлены генерал-губернатором Коцебу. Например, к периоду его полномочий, продолжавшемуся до 1880 года, относится ликвидация греко-католической (униатской) епархии в Хелме, означавшая конец институционального существования униатской церкви в Российской империи. Коцебу также предпринимал усилия по насаждению русского языка «в качестве государственного» в начальных школах Привислинского края и препятствовал введению избранных глав городских гмин в польских провинциях[216 - Граф и генерал от инфантерии Павел Евстафьевич Коцебу (Пауль Деметриус фон Коцебу, 1801–1884) был сыном писателя Августа Фридриха Фердинанда фон Коцебу, но вырос в Петербурге. Он тоже приобрел как военный, так и административный опыт, служа на окраинах Российской империи, прежде чем его назначили в Варшаву. Так, уже в 20–40?е годы он неоднократно участвовал в боевых действиях на Кавказе, а в августе 1831 года участвовал в оккупации Варшавы. При Александре II с 1862 по 1874 год занимал должность генерал-губернатора Новороссии и Бессарабии, а также был командующим войсками Одесского военного округа. В 1880 году Коцебу был назначен членом Государственного совета и переведен в Петербург, чтобы в качестве эксперта участвовать в подготовке Госсоветом реформы местного военного управления.].

Тем не менее именно в правление Коцебу произошло первое послабление в имперской административной политике: спустя десятилетие после подавления Январского восстания власть Петербурга была достаточно прочна, чтобы пойти на определенные уступки общественности Привислинского края. Поэтому Варшавский цензурный комитет разрешил такую публицистическую деятельность, в ходе которой молодое поколение польских позитивистов обнародовало свои позиции, сформировавшиеся под влиянием идей Огюста Конта. В подъеме этого, так называемого варшавского позитивизма, ставшего определяющим признаком интеллектуальной жизни города в 1870–1880?х годах, косвенно отражался отказ от государственной политики, направленной прежде всего на подавление восстания, на репрессии и административное нивелирование польских провинций. Только в условиях, когда российское правление воспринималось как менее гнетущее, позитивистская концепция «работы у основ» (praca u podstaw) могла показаться достаточно привлекательной. Ориентация позитивистов на развитие нации, реализуемое в области культуры, экономики и техники, была совместима с отсутствием у этой нации собственного государства, но для того, чтобы начать осуществление подобной программы, требовалась ситуация стабильности, не воспринимаемой преимущественно как угнетение.

Петр Павлович Альбединский

То, что осторожно стало заявлять о себе при генерал-губернаторе Коцебу, подтвердилось при его преемнике – Петре Павловиче Альбединском. С приходом Альбединского в 1880 году на должность генерал-губернатора для польского общества начались «годы надежды»[217 - Такова меткая характеристика, данная в работе: Wiech S. Rzady warszawskiego generala-gubernatora Piotra Albiedynskiego – lata nadziei, lata zludzen // Szwarc A., Wieczorkiewicz P. P. (red.). Unifikacja za wszelka cene. S. 83–114. См. также: Wiech S. Warszawscy generalowie-gubernatorzy o sytuacji spoleczno-politycznej Krоlestwa Polskiego. Raporty Albiedynskiego i Szuwalowa z lat 1881 i 1896. Kielce, 2007; Idem. «Dyktatura serca» na zachodnich rubiezach Cesarstwa Rosyjskiego. Dzieje kariery wojskowo-urzedniczej Piotra Albiedynskiego (1826–1883). Kielce, 2010.]. Как и его предшественники, Альбединский до этого назначения приобрел репутацию эксперта по периферийным районам империи: с 1866 по 1870 год занимал пост генерал-губернатора Лифляндии, Эстляндии и Курляндии, а затем в том же качестве служил в северо-западных губерниях. В недавних исследованиях подчеркивается, что Альбединский, по крайней мере в прибалтийский период, проводил линию, благоприятствующую местным интересам[218 - Петр Павлович Альбединский (1826–1883) воспитывался в Пажеском корпусе, а затем избрал военную карьеру и дослужился до генерала от кавалерии. Назначение генерал-губернатором в Варшаву получил в сравнительно молодом возрасте: ему было всего 54 года; таким образом, он был гораздо моложе всех остальных царских наместников в Привислинском крае. Незадолго до своей ранней кончины, в 1881 году, Альбединский тоже был назначен членом Государственного совета.].

Этот же политический стиль он попытался внедрить и в Привислинском крае. Уже в 1880 году новый генерал-губернатор инициировал проект всеохватной реформы для польских провинций. Доклад, который Альбединский представил императору в обоснование своего плана, дает четкое представление о восприятии генерал-губернатором насущных проблем Царства Польского, об оценке им польского общества и его развития, а также о тех политических категориях и образах будущего, в которых он мыслил. Этот документ, ключевой для изучения периода полномочий Альбединского, заслуживает того, чтобы рассказать о нем подробнее[219 - ГАРФ. Ф. 215. Оп. 1. Д. 76. Л. 1–43.].

Альбединский указал в своем докладе на то, что после Великих реформ 1864 года прошло уже шестнадцать лет – за это время общественная жизнь в Царстве Польском кардинально изменилась. Крестьяне освобождены от «вотчинного строя», и им предоставлено самоуправление на уровне гмины. Все население получило публичные суды и школы. В целом прогресс в стране значительный: теперь, после многолетних «бредней» в польском обществе, политические страсти уступили место интенсивной работе в экономической и интеллектуальной сферах. Привислинский край полностью сосредоточился на своем внутреннем развитии и год от года становится все более богатым и умственно зрелым. В первую очередь применительно к молодежи можно сказать, что здешние жители отреклись от прежних заблуждений и на основании знания, свободного от предрассудков, ориентируются исключительно на позитивную общественную деятельность. О столь отрадном развитии событий свидетельствует и то, что никаких антиправительственных происшествий в польских губерниях не наблюдается[220 - Там же. Л. 3–5.].

Чтобы способствовать укреплению принципиально лояльных и готовых к сотрудничеству кругов местного общества, генерал-губернатор представил императору комплексную программу реформ. Она включала и улучшение земельного законодательства в пользу крестьян, и отмену дискриминационных положений в отношении бывших униатов, а также отмену других дискриминационных законов в отношении лиц польского происхождения, и вопросы политики в области просвещения и практики самоуправления. Предложения Альбединского в последних двух сферах были наиболее далекоидущими и весьма спорными. В том, что касалось государственного школьного образования, генерал-губернатор призвал к вовлечению общества в решение проблемных вопросов, и прежде всего в расширение сети начальных школ. С этой целью гмины должны были принимать участие в выборе учителей, а Закон Божий должны были преподавать местные священники. Кроме того, польский язык предлагалось снова ввести в качестве обязательного предмета в начальных школах и выделить на его изучение достаточное количество часов. Таким образом, Альбединский открыто выступил против политики попечителя Варшавского учебного округа, Апухтина, который только недавно, в 1879 году, перевел все преподавание в начальных школах на русский язык. Многочисленные жалобы польского населения на эти меры генерал-губернатор охарактеризовал как законные и неоднократно высказывал протест против «извращения цели» начальных школ и превращения их в «орудие обрусения крестьянства»[221 - ГАРФ. Ф. 215. Оп. 1. Д. 76. Л. 15–16 об., 20, 23 об.]