скачать книгу бесплатно
– И кто это? – неуверенно поинтересовался Фергюс Барри.
– Дух скупости, – туманно ответил Киллиан. Эмили Ли поперхнулась и уткнулась взглядом в скатерть. – Заводится иногда в старых домах, где хозяин перестаёт поступать по справедливости. И, хотя я заточил этого конкретного духа в бутылку, никто не даст гарантии, что другой проказник не появится вскоре… Если не соблюдать некоторые правила.
Бутылка, зачарованная Айвором, зловеще загудела и подпрыгнула. Девочки завизжали, миссис Барри лишилась чувств, Дерри оттеснил плечом возлюбленную, отгораживая её от зловещего предмета, а мистер Барри побледнел как полотно, стянул парик со взмокшей лысины и растерянно спросил:
– И что же мне сделать?
– Во-первых, вернуть традицию дарить служанкам подарки на Рождество, – начал перечислять Киллиан, загибая пальцы. – Во-вторых, завещать паб старшей дочери и её супругу, как и полагается по закону… – Тут в обморок хлопнулась уже Лизбет. – В-третьих, перестать разбавлять эль, надеясь, что посетители ничего не заметят после шестой кружки… – Фергюс Барри побагровел от возмущения, потом снова побледнел и наконец пошёл пятнами. – В-четвёртых, отпустить замуж Эмили Ли, потому что силой в доме удачу не удержишь. И, в-пятых, разумеется, выплатить мне гонорар.
Мистер Барри открыл рот, намереваясь решительно отказаться.
Бутылка зловеще засвистела.
Эмили Ли прикусила губу, чтобы не рассмеяться и всё не испортить.
Бутылка бочком, бочком начала перепрыгивать, подвигаясь ближе и ближе к мистеру Барри, пока тот, обливаясь потом, не сдался:
– Ну, хорошо! Сделаю, как вы говорите, мистер Флаэрти, но больше от меня заказов не ждите! И эля я вам на дорожку не налью!
– Вот за это – премного благодарен, – искренне ответил Киллиан.
Формальности заняли час, не более. Мистер Барри, пользуясь неточностью в договоре, пытался расплатиться то ношеной шубой, то мелкими медными монетами, пока наконец не сунул, раздосадованный, пять фунтов в мешочке и не выпроводил гостя за порог. Эмили Ли догнала Киллиана и вручила ему пузатую фляжку.
– Тут морс, – шепнула и, увидев выражение лица Киллиана, рассмеялась: – Настоящий. Он вкусный, правда. А вы правда на меня не в обиде?
– Да не за что обижаться, – хмыкнул Киллиан. – В первый раз меня, что ли, убить пытаются? Я бы сам себя в такой ситуации попытался убить, честное слово. К тому же Айвор забрал что-то ценное из той шкатулки, да? Монеты мы наверняка продадим, учитывая аппетиты Айвора, их на два-три месяца хватит… А что за медальон был?
– Я не разглядела толком, – призналась Эмили Ли. – Там на крышке, кажется, тисовая веточка была выгравирована, а замок не открывался. Ваш компаньон сказал, что это ему будет полезно… Ой, давайте, я вас до конца улицы провожу? Раз уж вышла.
– А Дерри не будет ревновать?
– Обязательно будет, – улыбнулась она. – В этом и смысл.
– Жена-колдунья – страшное дело, – пошутил Киллиан, щурясь от яркого солнца.
– Страшнее компаньона-фейри?
– В моём личном списке самых «страшных дел», мисс Барри, Айвор всегда на первом месте. О чём бы ни шла речь.
Эмили Ли снова рассмеялась, и ей вторил смех фейри.
Судя по интонациям, комплимент Айвор оценил, но на исцеление от похмелья именно сегодня Киллиану рассчитывать не стоило…
Глава 3. Бездолье
Айвор частенько посмеивался над компаньоном и попрекал его мягкосердечием. Киллиан и вправду мог ввязаться в сложное расследование, а платы потом не взять, особенно если о помощи просила девица; револьвер он хотя и таскал с собой, но стрелял чаще в воздух, да и вообще больше полагался на красноречивость и обаятельность, чем на силу.
– Ты, любезный мой друг, слишком хорошего мнения о людях, – умудрённо изрекал фейри время от времени, как правило, после объяснения с очередным прижимистым клиентом или скандальным адвокатом клиента. Простого магического трюка вроде оживших теней в углу или зловещего хохотка из-под пола обычно хватало, чтобы вразумить корыстолюбца, но Айвор всё равно ударялся в мрачные умствования. – Думаешь, каждый будет тебе благодарен за хорошее отношение? А вот и нет. Иной ещё подумает про себя: «Здорово я нагрел этого идиота, а!» Это если человек хоть на десятую часть порядочный попадётся. А кто половчее, тот попробует снова воспользоваться твоей добротой, принимая её за глупость. Иногда нужно показывать зубы.
Нив, если ей случалось застать такую тираду, обычно на этом моменте важно кивала – и демонстрировала воистину роскошный оскал.
– А если всё время показывать зубы, то можно случайно укусить ни в чём не повинного человека, – упрямо возражал Киллиан. Айвор улыбался ему ласково, как наивному ребёнку, и говорил:
– Вот на то, драгоценный мой, тебе и дана смекалка. Смотри внимательно и думай. Ты мальчик умный, так что отличить негодяя от честного человека в беде тебе вполне по силам. А изначально относиться по-доброму к каждому встречному… однажды это может стоить тебе жизни.
Подобные разговоры повторялись от случая к случаю, но Киллиан никогда не думал, что когда-нибудь слова Айвора сбудутся почти буквально.
Стоял дождливый летний день – не слишком холодный, но с таким промозглым ветром, что умный человек и носа на улицу не высунет. Киллиан считал себя человеком, безусловно, умным, а потому надеялся до самого вечера просидеть дома, за хорошей книгой. Или за игрой в карты с Айвором – если он, конечно, согласится.
Увы, надеждам этим не суждено было сбыться.
Нив, пребывая по случаю мокрой погоды в распрекрасном настроении, решила побаловать домашних на ужин чем-нибудь особенным. Отлучившись на час, она вернулась с огромной корзиной, доверху наполненной самыми чудовищными дарами моря, какие только можно представить – от страшноватых розовых рыб с выпученными глазами до бурых водорослей, пахнущих йодом. Полюбовавшись на это роскошество, Айвор неожиданно вспомнил о неких совершенно неотложных делах и выскользнул через чёрный ход. Киллиан стоически перетерпел наплыв ароматов с кухни – свежевыпотрошенной рыбы, поджаренных водорослей, перетёртого лука и чеснока, но когда понял, что ему вот-вот поручат разделывание ещё трепещущих морских угрей, то решил, подобно компаньону, спасаться бегством. Нив недовольно постучала по полу каблуком, как копытом, однако смилостивилась и отпустила хозяина-лентяя на прогулку.
Киллиан накинул плащ, влез в сапоги и выскочил на улицу.
Навещать недоброй памяти дядюшку О’Рейли было рискованно – он ещё в прошлый раз намекал, что хотел бы познакомить племянника с некоей великовозрастной девицей на выданье, дочерью своего сослуживца. Мстил, не иначе, потому что единственным достоинством «невесты» значилось приданное, долженствующее искупить и хмурый нрав, и кривой глаз, и привычку поколачивать недостаточно галантных «женихов». Киллиан справедливо полагал, что он ещё слишком молод, чтоб покончить с холостяцкой жизнью.
– Ну и погодка, – пробормотал он, спускаясь от Рыночной площади вниз по улице. – И ведь даже в гости ни к кому не навяжешься, хоть в паб к мистеру Барри стучись.
Некоторое время Киллиан всерьёз обдумывал эту возможность – Эмили Ли наверняка была бы рада его повидать, да и Джон с Анной тоже. Зато Лизбет точно бы в кружку с пивом плюнула… Размышляя так, он сам не заметил, как добрался до парка. Дождь по-прежнему лениво накрапывал, ветер норовил запустить холодные пальцы под шерстяной плащ, а редкие прохожие на другой стороне улицы в густом тумане скорее напоминали призраков, нежели живых людей. И поэтому, когда одна из этих мрачных теней вдруг кинулась к Киллиану, вздымая руки, то он едва не сиганул в канаву.
Тень вцепилась в его рукав скрюченными пальцами и хрипло выдохнула:
– Помоги!
– Что случилось… мэм?
Киллиан даже не сразу разобрал, кто с ним говорит, мужчина или женщина. И лишь когда ветер откинул с лица просителя чёрный капюшон, стало ясно – это старуха-горбунья, древняя, как холмы. Желтоватое лицо напоминало рыхлый комочек бумаги, изрезанный глубокими складками; запавшие глаза словно покрывал восковой налёт; губы старость превратила в две узкие растрескавшиеся полоски в синеватых прожилках. И потому особенно жутко выглядели зубы – белые, ровные, как у молодой красавицы.
– Моя кровиночка помирает, – прошелестела старуха, и Киллиану пришлось наклониться к ней, чтобы расслышать слова за влажным шорохом дождя. – Иди со мной, прошу тебя… Больше никто не поможет…
– Что произошло с вашей «кровиночкой»? Она больна? Ей нужен врач? – попытался Киллиан прояснить ситуацию ещё раз, но старуха, не дослушав, вдруг повалилась на колени, тычась лицом в его ботинки.
– Всеми святыми заклинаю, помоги! Не оставь мою кровиночку… мою бедную девочку… мою крохотулечку…
Тут Киллиану в ярких красках представился брошенный младенец в грязных тряпках и беспутная мать, оставившая несчастное дитя на попечение нищей престарелой родственницы. Он оглянулся по сторонам в поисках констеблей. Но поблизости не было ни души, если не считать джентльмена в поношенном цилиндре, старательно делающего вид, что он очень спешит, и настороженной лисицы в подворотне.
– Гм… Мне надо пройти с вами, я правильно понял? – сдался Киллиан, подумав про себя, что сбежать от мошенников он всегда успеет, грабителям у него поживиться нечем, а вот ребёнок и впрямь может находиться в нешуточной опасности. – Или позвать доктора? Или заплатить за что-то?
Старуха перестала сипло причитать и вдруг запрокинула голову, глядя на него снизу вверх:
– Деньги у меня есть, золото, серебро, фунты – что захочешь… только спаси мою кровиночку! Тут близко идти, да, да…
Цепляясь за Киллиана, она поднялась на ноги и с удивительной для столь иссохшей и слабой женщины силой потащила его сперва вдоль по улице, а затем – через парк. Любопытная лисица проводила их до мостика через декоративный ручей, а потом чихнула, развернулась и потрусила обратно.
«Вот и вышел прогуляться, называется», – промелькнула невесёлая мысль.
Киллиан думал, что старуха отведёт его в трущобы наподобие Дымного Лога или Кирпичного тупика. Но конечной целью долгого, извилистого пути через заросший парк под всё усиливающимся дождём оказался чистенький домик с выбеленными стенами и черепитчатой крышей. Под окнами пышно разрослась бузина, и молодые красноватые веточки с едва-едва обозначившимися ягодами так крепко переплетались со старыми хрупкими лозами, словно их нарочно в веники вязали. Проходя мимо, Киллиан машинально сорвал и растёр пальцами лист – руку обожгло, словно кипятком.
– Кровиночка моя, деточка моя, счастьюшко моё… – бормотала горбунья, бочком поднимаясь по ступеням. – Крохотулечка…
На скрип входной двери не откликнулся никто – ни слуги, ни кошки. В нос ударил густой терпкий запах, нечто среднее между крепкими травяными настоями и аптекарскими лекарствами, но даже он не мог заглушить гниловато-кислую вонь, которой, кажется, пропитались даже стены. Все зеркала и стёкла в доме были завешены плотной тканью, света отчаянно не хватало – газовые лампы горели тускло и бледно. Даже рассохшиеся лестницы прониклись тихим, потаённым горем и потому не издавали ни звука, когда кто-нибудь становился на ступени.
– Сюда, сюда, – поторапливала старуха, подталкивая Киллиана в спину острыми пальцами. – Красотулечка моя, околдованная, обездоленная…
– Послушайте, вы объясните уже наконец, что случилось с вашей «красотулечкой»? – поинтересовался он снова, пытаясь замедлить шаг. Тщетно – в хрупкой с виду горбунье силы было, как в Нив. – Она больна?
– Нет, нет, нет, – прошамкала старуха, вталкивая его в большую холодную комнату с плотно занавешенными окнами. – Помирает она, моя кровиночка.
– А я-то что могу сделать? – не сдавался Киллиан, отчётливо понимая, что этот вопрос надо было раньше задавать, не полагаясь на свои заключения. Комната меньше всего походила на детскую – скорее, на девичий будуар, и кисловато-грибной гнилостный запах был здесь просто невыносим.
«Надеюсь, меня не привели к какой-нибудь чумной, – испугался он, а потом вспомнил жемчужно-белые зубы горбуньи и содрогнулся. – А вдруг эта сама меня съест? Айвор про таких тварей рассказывал…»
Киллиан хотел позвать компаньона по имени, но язык отчего-то онемел. Руки и ноги сделались как у куклы на шарнирах, непослушными и вихляющимися, а голова потяжелела, как свинцом налитая. В спину снова ткнулось что-то острое, и, натужно обернувшись, он увидел, что старуха держит бузинную рогатку.
Белые зубы обнажились в заискивающей улыбке.
– Ты не бойся… Взгляни на мою кровиночку-крохотулечку. Вон, там… иди…
Облизнув пересохшие губы, Киллиан сделал шаг, другой, третий – и упёрся животом в изголовье кровати, стоящей посередине комнаты. Больше никакой мебели и не было. Зато кровать буквально тонула в ворохе перин, одеял, подушек и покрывал; всё пыльное, ветхое, в белесоватых нитях, напоминающих то ли грибницу, то ли густую паутину.
«Меня сейчас точно сожрут… и, надеюсь, хотя бы убьют перед этим…»
Он попытался негнущимися пальцами расстегнуть пальто и нащупать через слои ткани тисовую веточку, но тут старуха положила ему на затылок ладонь и надавила, заставляя согнуться. Киллиан едва не перевалился через изголовье – и неожиданно для себя оказался лицом к лицу с измождённой девочкой удивительной красоты. Ни восковая бледность, ни серый налёт на губах не могли скрыть природное изящество черт и нежность кожи. Пусть и слипшиеся, ресницы были густы и черны, брови словно очерчены рукою художника-фейри, а к гладким каштановым волосам хотелось прикоснуться всей ладонью.
– Кровиночка моя… дыши!
И старуха ткнула ему в шею бузинной веткой.
У Киллиана сперва перехватило дыхание – даже в глазах потемнело, и когда странное онемение спало, он машинально вдохнул так глубоко, как смог. Но в ту же секунду девочка распахнула глаза – светло-карие, как дикий мёд – и коротко выдохнула. Кисловато-грибной запах въелся в гортань, кто-то вскрикнул… А старуха наконец отпустила Киллиана и кинулась к девочке, причитая:
– Ах, моя красавица, моя кровиночка! Живенька-живая, моя красотулечка!
Оглушённый, Киллиан с трудом выпрямился и попятился к двери. Пол выворачивался из-под ног, словно это были не доски, а спина пустившейся галопом лошади. Старуха рыдала – и целовала бледные щёки девочки, кислый запах рассеивался, сквозь шторы сочился желтоватый дневной свет. Киллиан почти не запомнил, как выбрался из дома и доковылял до парка – кажется, горбунья снова указывала путь; сквозь прорехи в тучах выглядывало льдисто-голубое небо, хрипло каркали вороны, прохаживаясь по деревянному мосту, на траве, на листьях, на дорожках – везде сверкали прозрачные капли воды. Карманы оттягивала страшная тяжесть; Киллиан ощупал плащ – зазвенело металлически, глухо. Изнутри грудь словно песком скребло на каждом вдохе, тело было точно кипятком ошпаренное – горячо и мокро, душно и тяжко. Каждый шаг давался всё с большим усилием. Наконец ноги подломились, и Киллиан грузно повалился на землю. Холод сырой травы ласкал щёку и шею, а из кустов таращилась испуганная лисица.
Неотрывно глядя на неё, Киллиан запустил руку за пазуху, между пуговицами пальто на груди, и сквозь жилет и рубаху сжал тисовую веточку.
– Айвор… – выдохнул он, зажмуриваясь. А потом – ещё тише: – Айвор, Тис-Хранитель…
Сквозь слитный гул крови в ушах Киллиан различил жалобное лисье тявканье – и шелест веток, сперва близко, а затем дальше и дальше.
Время растянулось вязким безвкусным киселём. Дождь то вновь начинал накрапывать, то утихал совсем; бушевал ветер в древесных кронах, тревожа дубы и яблони, терновник и бузину; небо выгибалось, точно пытаясь слиться с землёю, облака слипались с туманом и крохотными каплями оседали на траве. Иногда слышался шорох шагов по сырым песчаным дорожкам, но люди-тени скользили мимо, не замечая Киллиана. Только однажды встревоженный девичий голос прошелестел что-то о констеблях, но в ответ пробасили, что нечего, мол, о нищих пьяницах беспокоиться.
«Я не нищий! И не пьяница!» – хотел выкрикнуть Киллиан, но из пересохших губ вырвался лишь тихий полувсхлип-полувой. Где-то под слоем перепутанной жухлой травы, сырого дёрна, текучих глин и каменных костей билось ласковое сердце земли.
Тумм-думм, – говорило оно. – Потерпи немного, тумм-думм. Скоро ты навечно будешь со мною, тумм-думм, тумм-думм…
Биение это становилось громче и громче, словно оно неторопливо поднималось из глубины, а потом вдруг послышалось рядом, над самым ухом – и почву взрыхлили тяжёлые чёрные копыта. Запах чистой реки омыл гортань, и Киллиан прерывисто выдохнул, щурясь; в глазах плавали цветные пятна, и синий атлас рукава сливался с яркими окошками в облаках.
– Что же ты натворил, дружок? Глупое дитя человеческое, – прошептал Айвор, осторожно прикасаясь к пылающему лбу Киллиана. – Говорил же тебе – не испытывай судьбу, сторонись людей. И что мне теперь с тобою делать?
– …там была девочка, – пролепетал Киллиан. Ему казалось, что сказать это очень важно. – Такая красивая девочка в белой паутине…
Айвор замер:
– В паутине, значит… – и обратился к кому-то: – Благодарю тебя, можешь идти. За наградой подходи в любое время на задворки. – Раздалось довольное тявканье, и зашуршали кусты. – Нив, склонись, с ношей я так легко не запрыгну. Мы едем к Морин – дорогу помнишь?
Нив согласно фыркнула.
Он подсунул руки под колени и под спину Киллиану и поднялся. Огромная угольно-чёрная лошадь со страшными пылающими глазами сперва легла на траву, точно собака, а затем, когда Айвор оседлал её, взвилась одним прыжком прямо в небо.
– Держись за гриву, – раздался шёпот фейри над ухом. Со всех сторон клубился то ли туман, то ли облака, и чудилось, что копыта Нив оплетает высокая сизая трава. – Или пальцы уже не гнутся? Вот ведь бедолага…
Киллиан закрыл глаза, и нахлынули мутной речной водой старые воспоминания.
…Золотой полдень в медовом запахе клевера и скошенной травы; берег реки, гладкий и крутой, как лошадиные бока; широкая водная гладь, тёмная и недвижимая даже под жарким июньским солнцем – омут. А над омутом – дерево-исполин, ветви подметают синее небо, тучи дремлют на развилках, пышный мох укрывает корни. И белеет на берегу то ли косточка, то ли гладкий камешек, то ли раковина. Киллиан помнит любопытство, влажную землю под ногами, чёрную глубь омута, цепкие коричневые лапы и резь в груди – а потом тепло чужих рук и шёпот:
«И что же мне теперь делать с тобою, дитя неразумное, дитя человеческое?»
Сейчас Айвор повторял то же самое.
Расступились облака, и Нив скакнула прямо на Полынную улицу, перед домом с перекосившимися ступенями. Прозвенели склянки с чьего-то опрокинутого прилавка. Двери сами собою распахнулись перед Айвором, и он ступил через порог под хохот колдуньи:
– Ай, несёшь своего мальчишку, как невесту! Али отдариться им хочешь за все свои проделки? Али…
– Помоги ему, Морин из рода Дары-Искусницы, – спокойно прервал её Айвор. Не попросил – приказал.
Киллиан попытался вдохнуть глубже – и рёбра словно превратились в раскалённые обручи. Сознание поплыло, как свеча на камине. Вязкий, липкий воздух застревал в горле, набивался в глаза и уши, а тело казалось лёгким и негибким, точно кукла из соломы.
– А что с ним этакое приключилось? – Скрипнули половицы, холодные пальцы прикоснулись ко лбу. – Ох… Ну-ка, клади его сюда. – Киллиан почувствовал, что его тормошат, вертят из стороны в сторону, но не смог ни пальцем пошевелить, ни даже век приподнять. – Эй, келпи, ну-кась, пихни это пальто в печку… и рубаху, и сапоги туда же. Всё пусть горит! У меня огонь добрый, он круглый год не гаснет… Проклятие это, что ли?
– Проклятие, – гулко, как из-под воды, послышался голос Айвора. – И, видимо, не в первый раз его с человека на человека перекидывают.
– И с каждого человечка оно силушку-то попило, а теперь насосалось, что твой паук, – скрипуче откликнулась Морин, ощупывая горло Киллиана кончиками пальцев. – Ишь, какое сильное сделалось, если даже к твоему мальчику прилипло… Ну, вот. А теперь держи его, Айвор, держи крепко, что бы он ни кричал и о чём бы ни просил. Не всякая боль во вред, не всякое избавление во благо.
Айвор усадил его спиною к себе и сжал так, что это ощущение пробилось даже сквозь горячую ватную дурноту и гул в ушах.
– Я знаю, Морин. Начинай.
Раздался протяжный скрип – и у Киллиана появилось чувство, будто из живота потянулась тонкая, но прочная нить. Скрипучая мелодия шла по кругу, и с каждым оборотом нить натягивалась всё сильнее, и вот уже казалось, что она чудовищно медленно вынимает из него внутренности. Киллиан дёрнулся, пытаясь освободиться, засучил ногами по полу, но Айвор держал крепко. А Морин завела песню о веретёнах, о глубокой воде, о седой луне и долгой дороге… И Киллиан уже не мог понять, где и что у него болит; ему стало страшно, что если нить натянется ещё туже, то сдёрнет с него кожу заживо, как перчатку с руки.
– Пусти меня… – захрипел он, изворачиваясь ужом на углях. – Пусти, хватит… Айвор! Убери её, пожалуйста!
– Терпи, глупый ребёнок, – ответил фейри, только крепче сжимая объятия, и усмехнулся: – Сам виноват. Сначала гадости нахватался, а теперь жалуется.
От возмущения Киллиан даже на секунду забыл о боли – но только на секунду, а потом стало ещё хуже. Кажется, он закричал, или выгнулся дугой, или ударил Айвору в подбородок затылком – или всё это одновременно. В груди закипело что-то чуждое, злое. Нить вытягивала это «что-то», но оно сопротивлялось – и, обволакивая язык, заставляло тараторить без умолку. Боль же лишала последних остатков самообладания. Киллиан просил остановиться, затем угрожал, затем умолял, обещал жестоко убить и Айвора, и Морин, и даже Нив… но под конец обессилел, выдохся, и только и мог, что повторять:
– Чтоб ты подох, чтоб вы все подохли… лучше б я тогда утонул!
