скачать книгу бесплатно
– Ты уже уходишь, Антонио?
– Да, сестренка.
– А как же Аполлония? Ты слышал, что она пропала? Брат усмехнулся.
– Аполлония едет со мной, малышка. Она ждет меня в порту Ливорно.
– Так это она с тобой сбежала?! – воскликнула я изумленно.
О, теперь я знала столько тайн, как никто в деревне! И как будут удивлены Нунча и братья, когда я расскажу им все это!
Антонио весело подмигнул мне и распахнул дверь. Холодный воздух повалил в дом. Я задрожала и живо слезла со стула.
– Можно я провожу тебя, Антонио?
– Можно, только оденься.
Я натянула на голову платок, закуталась в одеяло и, сунув ноги в сабо[24 - Сабо – грубые деревянные башмаки.], побежала вслед за братом.
Мы остановились на пустыре за деревней. Антонио явно нервничал, но сдерживался и только время от времени трогал большой кинжал за поясом.
– Ты скоро вернешься?
Он, присвистнув, покачал головой и ласково прикоснулся к моей щеке.
– Я уезжаю очень далеко, Ритта, в Америку. Оттуда редко возвращаются. Быть может, мы и не увидимся больше.
– Даже так? Разве Америка дальше Флоренции?
– Гораздо дальше, сестренка.
Я подняла к нему обиженное лицо. Он посерьезнел, нахмурился, словно от боли, и поднял меня на руки.
– Уезжаю, потому что так нужно, Ритта. Я люблю тебя, малышка, и мне жаль, что ты останешься здесь без меня. Но я вернусь, я постараюсь вернуться… потому что я люблю всех вас. И Нунчу, и Джакомо, и Луиджи с Розарио… Вы самые дорогие для меня. Я не знаю, как буду жить без вас. Но я не жалею о том, что сделал.
Он порылся в карманах и дал мне две монеты.
– Возьми. На одну купишь себе орехов, а на другую поставишь свечку Винченцо. От меня.
Я зажала деньги в кулачке.
– Ты помнишь Винченцо? – тихо спросил он.
– Да, – прошептала я. – Я очень его любила.
– Он был настоящим мужчиной, правда? – глухим сдавленным голосом произнес Антонио. – Я должен был отомстить за него. Винченцо стоил того. Он знал, что такое честь. Ты должна помнить его, Ритта. Он был очень хороший, наш Винчи, его все любили…
– А как же мама, Антонио? – спросила я.
Его лицо странно дернулось, как от внезапной боли.
– Что мама… Разве у нас была когда-нибудь мать?
– И ты с ней не попрощаешься? Он попытался улыбнуться.
– Знаешь, где я ее в последний раз видел? С каким-то щеголем в карете в Пизе. Она даже не кивнула мне. Словно не заметила.
Он замолчал, будто ему не давали говорить спазмы в горле.
– Она, наверно, не увидела тебя, – сказала я. Антонио недовольно двинул плечом.
– Не хочу больше говорить об этом.
Я опустила голову. Брат держал мою руку в своей, большой и горячей, и отогревал ее дыханием.
– Если б ты знала, Ритта, как мне жаль всех вас!
У меня мороз по коже пробежал от этих слов. Я всхлипнула.
– Не думайте, что я вас предал. Так уж получилось. Я постарался раздобыть для вас денег, чтоб вы не очень бедствовали. И еще я боюсь за нашего Луиджи… Как бы этим подонкам Сантони не вздумалось убрать его вслед за Винчи. Но тогда, – его глаза хищно сверкнули, – я приеду даже из Америки! Будем надеяться, что у Сантони хватит совести не трогать мальчишку… А я буду писать вам, если это получится. Правда, я не ахти какой писака.
Я обняла его за шею и прошептала:
– Милый, милый Антонио! Ну зачем ты уходишь? Оставайся с нами!
Его дыхание было тяжелым и взволнованным.
– Я бы рад остаться… Думаешь, мне охота ехать? Но здесь меня ждет или пуля, или виселица. Недаром меня прозвали висельником… Говорят, в Америке мало людей, – так, может, найдется место и для меня.
Я расплакалась от отчаяния.
– Как бы я хотел помочь вам, – прошептал он, судорожно прижимая меня к себе, – особенно тебе, Ритта. Да что я могу? Я всего лишь нищий и бродяга. Ну, будет тебе! Нечего плакать над тем, что одним лаццароне в Тоскане станет меньше…
Он начал разнимать мои руки, сомкнувшиеся вокруг его шеи.
Все его тело колотила дрожь.
– Не уходи, Антонио! – закричала я, захлебываясь слезами.
Он наклонился, торопливо, как вор, поцеловал меня, и мне показалось, что в его глазах, всегда таких колючих и сухих, блеснули слезы…
Может, это только показалось.
Антонио быстрым размашистым шагом удалялся от меня, и вскоре его высокая фигура скрылась в туманной мгле…
5
После отъезда Антонио Луиджи совсем распустился, и с ним уже никто не мог сладить. Ему шел четырнадцатый год, и он был высок не по возрасту. Следуя своим давнишним обещаниям, в феврале 1778 года он бросил школу фра Габриэле и в компании подобных себе лодырей гулял по окрестностям. Некоторое время он переписывал бумаги у мельника Клориндо Токки, но продолжалось это не более недели. Луиджи сбежал оттуда. Его чудесный почерк уже никому не был нужен. Никто не хотел брать на работу Луиджи, так как после побега от синьора Токки брата считали нахалом… У нас в деревне не любили дерзких…
Совершенно неожиданно у Луиджи проявилась страсть к воровству, чему он научил и своих дружков. Брата ни разу не поймали за руку, но лавочники уже посматривали на него с опаской. Было замечено, что с появлением Луиджи пропадают сдобные булки и прочая снедь. Его преступления порой были и вовсе бессмысленными: с друзьями Луиджи пробирался на мельницу, вспарывал мешки с мукой, развеивал ее в воздухе и возвращался домой весь белый, как привидение. Нунча видела все это, но была странно безразлична. Иногда она не вспоминала о Луиджи целыми днями. Впрочем, и он сам теперь частенько не являлся ночевать. Одежда его стала грязной и рваной, из башмаков торчали голые пальцы… Время от времени я брала нитку с иголкой и пыталась исправить это безобразие. Но подобное занятие не доставляло мне удовольствия, и я бралась за него нечасто.
У Луиджи возникла еще одна мания – во всем походить на Антонио. Он начал курить трубку, перенял даже характерные жесты старшего брата и, подобно ему, ворошил пятерней волосы. Ему хотелось говорить грубо и отрывисто, и он отчаянно ломал голос. Особенно Луиджи стремился к тому, чтобы все отзывались о нем так, как говорили об Антонио, и когда старый Джорджио Саэтта назвал его «висельником», Луиджи, утратив всю свою притворную взрослость, едва не запрыгал на одной ноге. Словом, защитника из него не получилось. Зато он с успехом увеличивал дурную славу нашей семьи. Друзьями Луиджи были только самые отчаянные сорванцы, вместе с которыми он избивал детей из богатых семей и, случалось, даже Джованну Джимелли.
– Зачем ты это сделал? – спросила я.
– Я мщу за тебя! – гордо ответил он. – Она тебя ненавидит.
Вскоре после этого под глазом у Луиджи появился кровоподтек, поставленный кузеном Джованны Чиро Сантони.
Он пытался увлечь в свою компанию Розарио, но тот был слишком ленив и столь бурным похождениям предпочитал более спокойные. К тому же Нунча, посчитав безделье Розарио просто невыносимым, отдала его на службу в тратторию дядюшки Джепетто.
Нунча часто говорила, что Луиджи заслуживает порки, и однажды едва ему ее не устроила. Старуху подвели ноги. Тогда она стала посылать за крестным Луиджи, дядюшкой Агатиной Сангали, но все эти усилия были как о стенку горох. Луиджи не изменил своего поведения.
Всем своим видом он будто посылал вызов окружающим. Ходил он вразвалку, сквернословил и дрался с необычайным остервенением, подбрасывал ногой камни или песок, жевал табак, громко плевался и всегда держал руки в карманах.
– Если бы Антонио вернулся, – сказала я как-то вечером, – он бы устроил тебе трепку. Ты что, думаешь, ты похож на него?
– Еще бы! Пройдет года два и…
– Да ты совсем на него не похож! Антонио был сильный и уверенный. А ты… Ты так и остался плаксой, хоть теперь этого и не показываешь…
Луиджи смущался. Надо сказать, несмотря на свою полубандитскую жизнь, он оставался добрым. Я никогда не слышала от него плохого слова и не верила, когда моего брата, который, по-моему, и мухи не мог обидеть, честили висельником и негодяем. «Этот мерзавец кончит жизнь на виселице, – говорил Клориндо Токки, – и ни в чем на свете я не был так уверен, как в этом».
Я обняла Луиджи за шею.
– Почему ты не захотел учиться, Луиджино? Нунча говорит, что у тебя есть кое-что в голове. Ты бы мог стать адвокатом!
Он отмахнулся.
– Вот чушь какая! Ты просто очень маленькая и ничего не понимаешь.
– А Винчи хотел, чтоб ты учился… Он говорил, что ты все можешь, если захочешь.
– Теперь все изменилось. – Он хвастливо задрал голову. – Теперь мне не на кого надеяться, да и вам тоже.
– Пусть я очень маленькая, но ты очень глупый, Луиджино. Он часто похвалялся, что уедет, как Антонио, в Америку и этим, наверно, накликал на наш дом новую беду. Это случилось в самый разгар традиционного праздника карнавала. В доме было тихо и уютно. Нунча заметно поздоровела и относилась к нам с большим вниманием. Ее глаза уже не блуждали бесцельно и равнодушно по стенам, голос смягчился, а машинальные движения рук, безразлично выполнявших какую-либо работу, стали более целенаправленны. Она, как всегда, принялась браниться и затихла только к вечеру; но этому потоку гнева мы были только рады – он успокаивал нас, показывая, что Нунча остается такой, как прежде. Вечером она начала хвалить Джакомо за ум и трудолюбие, жалела за его слепоту, говорила о его красоте и все время называла его ласкательно – Джакомино.
Вечер был прекрасен, и на словно вымытом, темно-синем небе тихо мерцали звезды. Засыпали мокрые от дождя кусты самшита, качались ветви кизиловых деревьев в саду и тихо бились каплями в окно. Под ногами Нунчи слегка поскрипывали половицы. Джакомо рассказывал мне сказки о венецианских дожах, и я почти забыла о том, что у меня в кровь исколоты веретеном пальцы, а нитки предстоит еще прясть и прясть.
Луиджи ворвался в этот уютный мирок неожиданно и с криком. Он был без беретто, и волосы у него на голове стояли дыбом. От виска к левому уху стекала тонкая струйка крови. Черные глаза подростка были дики и полны ужаса. Он не говорил, а что-то хрипел.
– Они… там… меня… я знал, что… так надо…
Из этих обрывков фраз трудно было что-то понять, но в том, что произошло нехорошее, не сомневался уже никто.
Нунча ступила шаг вперед и схватила Луиджи за плечи.
– Что ты бормочешь? Язык у тебя еще не отвалился! – Она встряхнула его так, что с его плеч упала на пол куртка. Луиджи полным отчаяния жестом указывал на кровь у него на лице.
Нунча наклонила голову и некоторое время вглядывалась в лицо Луиджи, близоруко щурясь.
– Похоже, это след от пули, – сказала она вдруг. – Кто-то целился, чтобы убить, но сумел лишь царапнуть. Ну, что же ты молчишь, болван? Или говори, или уходи, если у тебя заплетается язык!
Луиджи всхлипнул, размазывая слезы по щекам.
– Я убежал, – сообщил он невнятно, – я успел… я их заметил. О, они… хотели… убить меня, я это знаю.
Луиджи кивал головой и трясся, как в лихорадке.
– Мне кажется, – сказал он после некоторого молчания, – что мне надо убираться отсюда.
– Хочешь дать стрекача? – спросила Нунча. – Куда?
– Во Флоренцию.
– Ты еще слишком мал для этого.
– Они все равно убьют меня, я знаю. Я дразнил их. Нунча, пожав плечами, принялась складывать в котомку продукты.
– Я сейчас же уйду, – сказал Луиджи. – У меня зуб на зуб не попадает. Я не могу здесь сидеть, я не выдержу.
Я смотрела попеременно то на Нунчу, то на брата. Мне почему-то не было жалко Луиджи. Если уж он так испортился, может, ему действительно будет лучше во Флоренции. В том, что с ним ничего не случится, я не сомневалась. За последние месяцы он сделался таким пронырой и мошенником, что мог обвести вокруг пальца кого угодно.
– Отдай нам свои сокровища, – попросила я. – Ну пожалуйста! Тебе они уже не нужны.
Нунча прикрикнула на меня, что в такой момент я могу думать о всяких глупостях, однако Луиджи счел мое предложение резонным. Шмыгнув носом и вытерев рукавом лицо, он отправился в сад. У Луиджи было много сокровищ, которые он держал в ящике под амбаром и показывал нам только по большим праздникам. У него всегда были запасы сахара – пять-шесть желтоватых влажных кусков, завернутых в бумажку, рождественская лубочная картинка, новый, еще пахнущий краской требник, украденный из книжной лавки, засушенный букетик гвоздик и огромный заржавленный охотничий нож.
Луиджи вернулся, водрузил ящик на стол. Глаза у него все еще были на мокром месте, но мы видели, что он весьма рад возможности убежать из деревни побыстрее. Нунча ничего не говорила, и в доме слышалось лишь ее тяжелое с присвистом дыхание.
Мы долго спорили о том, что кому достанется, и я в этом споре, наверно, была бойчее всех. Джакомо молчал, грустно улыбаясь, а Розарио хоть и пытался требовать что-то себе, но чаще ограничивался лишь недовольным сопением. Ох, как не похожи были эти мои братья на двух других, которых мы недавно лишились и которые всегда казались мне каменной стеной!
В конце концов Джакомо получил рождественскую картинку, Розарио гвоздики, а я – самое драгоценное: шесть кусков сахара, которые, однако, мне пришлось разделить между братьями. Себе Луиджи оставил требник, предполагая, видимо, сбыть его с рук, и заржавленный охотничий нож.
– К Пасхе я вернусь, – пообещал брат.
Он ушел, не взяв больше ничего и забросив котомку на плечи. Его уход не переживался так болезненно, как смерть Винченцо или отъезд Антонио. То ли такие события стали слишком часты, то ли потеря Луиджи не особенно ощущалась, но все мы не особенно переживали. И лишь в глазах Джакомо стояли слезы.
– Теперь они примутся за меня, – понуро сказал Розарио. – Это уж точно. Джакомо они не тронут, зато до меня доберутся. Видно, мне тоже придется сверкнуть пятками.
Нунча, доселе молчавшая и с усталым равнодушным видом сидевшая у стены, вдруг встрепенулась.
– Нет, будь спокоен, на тебя они не обратят внимания. Им хватит трех моих внуков. Сантони прекрасно знают, что хватят через край, тронув тебя. Ведь тогда это была бы уже не вендетта, а убийство.
Джакомо нетерпеливо пожал плечами, словно хотел что-то возразить, но промолчал. Нунча говорила так, будто все, что произошло раньше, было справедливо, и лишь с Розарио начнется настоящее преступление. Возможно, так считали все в деревне. Но нам привыкнуть к мысли о справедливости и закономерности происшедшего было очень трудно.
Луиджи обещал вернуться к Пасхе, но, разумеется, не вернулся. Он был во Флоренции, но наша мать ничего не знала о нем. Этот чудесный город проглотил Луиджи, как и многих других, ему подобных.
Ходили слухи, что он служит переписчиком у какого-то торговца…
