скачать книгу бесплатно
Вдруг внушительная тень накрыла девушку и пенсионерку. Отбрасывал ее широкоплечий бритый детина. В руках у детины был очень пышный «веник» из роз в очень блестящей фольге.
– Ну здравствуй, Ангел! – пробасил он, протягивая букет девушке. – Вот я тебя и нашел. По телику тебя сегодня видел.
– Да что здесь вообще происходит?! – возмутилась Маргарита Петровна. – Вы, юноша, вообще – кто? И при чем тут телевизор?
Детина подобрался, выпрямился. Четко, по-военному изложил:
– Разрешите представиться, лейтенант Сергей Желтков! – и обернулся к девушке: – Это твои соседки, Ангел?
– Да, соседки мы, – вновь встряла Маргарита Петровна. – А вы-то к ней по какому делу? Вы жених будете или чего?
– Спасла она меня, – сурово поведал Сергей. – Вы разве не знаете, что ваша соседка – настоящий герой?
* * *
На войне не до длинных бесед. Говорить стараются как можно короче, в общении между собой чаще используют позывные или краткие прозвища. В военной медицине – тоже. В госпитале одного из донбасских райцентров, всё ещё частично оккупированного врагом, её звали просто – Ангел.
Хрупкая, нежная, невероятно красивая – и при этом смелая, умелая, выносливая. Не раз она выносила бойцов с поля боя. Были среди них и гиганты – морпехи, и десантники, и суровые «музыканты» Вагнера. Некоторые были чуть ли не вдвое больше девушки, но она вытаскивала их из боя, спасая жизнь, утекающую из ран вместе с кровью, когда счёт был буквально на минуты.
В тот день лейтенант Желтков со своими бойцами на двух «Тиграх» попал под обстрел.
– По нам бьют с миномета! – Вспышка, хлопки, несколько взрывов.
– Откуда работают?
– Вроде из посадки.
Машины оказались под прицелом врага на насыпи. Мина взорвалась прямо перед «Тигром».
– У нас «трехсотые»![2 - «Трехсотый» – раненый.]
– Уходим, пока не накрыли! – скомандовал Желтков. – Мы их не видим! Над нами наверняка «птичка».
– Куда?!
Под насыпью была бетонная труба. Женька Кривых поливал врага из пулемёта, прикрывая своих ребят, перетаскивающих раненых в укрытие. Лейтенант Желтков вызвал подкрепление.
Один за другим ребята зажимали раны: кто – в ноге, кто в плече. Снаружи рвались мины. Казалось, еще немного и…
Тогда-то и появилась спасательная команда. Два БТР, машина БМД. Шквальным огнем наши стали работать по посадке, из которой нацисты вели огонь. Где-то вдалеке точку противника искал вертолет Ми-8. В трубу, где укрылись солдаты, скользнул хрупкий силуэт.
– Так, командир, – деловито спросила девушка, присаживаясь на корточки, – сколько у тебя раненых?
– Ты откуда здесь, сестричка? – удивился Желтков.
– Оттуда. Команда эвакуационная за вами приехала, – коротко ответила девушка. – Быстрее надо, пока их арта[3 - Арта – артиллерия.] работать не начала. Выходить будем или как?
– Будем.
– Так сколько у тебя раненых?
– Все, – ответил Желтков.
– Раз все, то и вытаскивать будем всех, – кивнула Ангелина.
– Постой, – сказал Желтков, – ты одна, что ли, вытаскивать нас собралась? Девочка, у меня половина на ноги не встанет…
– Тоже мне, удивил, – ответила Ангелина. – На войне всегда так. Перетаскаем, не впервой. Только сделайте, чтобы меня саму не убили за это время, лады?
И она стала таскать их – одного за другим. Тоненькая словно тростинка, казавшаяся нереальной, полупрозрачной в этом дыму и свисте пуль. Уж не привиделся ли им этот ангел милосердия в горячке боя?
Первый, второй, третий… Из трубы – наверх, в БМД. На шестом пуля чиркнула ей по шее, но лишь слегка. На одиннадцатом – в предплечье ударил осколок, но одежда смягчила удар. Ангел поморщилась от боли и тихонько выругалась. Последними были уже дважды раненный Желтков и Кривых, которому тоже не удалось остаться невредимым. Истекая кровью, пулеметчик упрямо волок свое орудие.
В тот день она спасла двенадцать жизней. Но Ангелина не считала это подвигом. Это была её работа.
* * *
– А ведь попадись такая сестричка моему папашке, может, и жив бы остался, – сказала Маргарита Петровна. – Он из танка-то выбрался, несколько километров прополз по целине, да замёрз и кровью истёк.
– У меня матушка тоже хрупкая была, – сказала Семёновна, – как наша Гелечка. А батя – увалень, под два метра. А ведь вытащила-то…
Маргарита Петровна вздохнула:
– Мы-то думаем: мол, перевелись богатыри на нашей земле. Молодёжь нашу хаем. А потом вдруг бац! – и Гелечка. Значит, не перевелись у нас герои. Нормальная у нас молодёжь…
Подруги помолчали. В кроне клёна перечирикивались воробьи.
– Ты, кстати, Алёшку Кузнецова давно видела? – спросила Маргарита Петровна.
– Да уж, давненько, – ответила Семёновна. – Аккурат, когда он себе на щеке татуху выбил в виде дракона.
– Да сбежал от мобилизации, – вынесла вердикт Маргарита Петровна. – Да, хорошая у нас молодёжь. Но не вся.
– Чего это сбежал? – хмыкнул Сергей Желтков. – Видал я вашего Алешку Кузнецова. И дракон при нем, две головы еще прям там и набили. Позывной у него теперь – Горыныч. В тот день Алёшки с нами не было. На Донбассе он до сих пор бьётся, вас защищает.
Маргарита Петровна не нашлась что ответить. А лейтенант Желтков кивнул боевой подруге:
– Ну что, Ангел, идем? Ребята в госпитале заждались уже.
И двое людей, у которых была самая важная работа на свете – помогать своей Родине, зашагали бок о бок, осиянные солнечным светом.
Бабушка
Жахнуло где-то совсем близко. Резкая, нестерпимая боль разошлась в бедре. Алым окрасился камуфляж. Дима, будто в замедленной съемке, видел, как двигаются его товарищи, как они что-то говорят, кричат друг другу, как Мишка орёт в рацию, но звук перекрывал гул в ушах. Словно в голове был огромный колокол – пульсировало, молотило и как если бы он был в наушниках с басами, выкрученными на полную мощь. Не стало ничего – только боль, выжигающая изнутри, и гул снаружи.
Олег и Мишка подхватили его с боков – снова боль – поволокли в укрытие. Потом все было, словно в тумане – кого-то еще тащили, кто-то стрелял, приехала подмога, санитары.
– Контузия, – констатировал санитар. – Степень определим позже.
Мир снова вернулся вместе с тонким тычком укола, колокол в голове и басы в ушах умолкали. Пошла по бедру горячая волна, как бывает, когда болело и грызло, а теперь отпускает и истерзанные нервы перестают надрывно сигнализировать в мозг. Димка понемногу пришел в себя. Его довезли до сборного пункта. Здесь, на бывшей автостанции, собирались раненые из всех подразделений, освобождающих посёлок. Санитаров было немного, и они в основном занимались тяжелыми.
– Я сам, – сказал Димка и поковылял от машины. Снова замутило, в глазах поплыло – сказывалась кровопотеря. Солдат рухнул на мягкий стул с рваным сиденьем и уставился вперёд. Раньше ему везло – пуля не цепляла. А здесь прошелся миномет, и осколок мины пропахал Димке ногу. Укололи, перевязали, он ждал, когда займутся осколком. Нога вновь стала болеть сильнее.
Пришла «мотолыга»[4 - «Мотолыга» – МТ-ЛБ, многоцелевой транспортёр-тягач, легкий бронированный, боевая машина, используемая для перевозки людей и грузов.] из бригадного госпиталя. Оттуда высадилось подкрепление в белых халатах. Один из прибывших санитаров решительно направился к Диме. Боец сначала узнал походку. И подумал: «Не может быть». Наверное, у него бред, галлюцинации или что там еще бывает от ранения. Не может быть.
Но это была она. Совершенно точно, никакой ошибки, обмана зрения, иллюзии. Это была она.
– Ба? – выдохнул Дима.
– Ну привет, внучок, – хитро прищурилась женщина. – Вот и свиделись.
Это действительно была она – Мария Богдановна, медицинская сестра на пенсии, старшая по подъезду, гроза ЖЭКов и окрестных забулдыг, строившая всех на своем пути – от непорядочных собаководов до неисполнительных чиновников. Мария Богдановна, которую боялся весь город и которую же обожали многочисленные внуки. Лихая, обаятельная, могучая, несгибаемая, непробиваемая, самая классная бабушка на свете – это действительно была она. Бабушка поправила смявшийся в пути белый халат.
– Ты… что здесь… делаешь? – не веря своим глазам, спросил Дима. Разговаривать было тяжеловато, но невероятное, невозможное появление бабушки заставило бойца преодолеть все барьеры.
– Работаю, – коротко ответила Мария Богдановна. – Показывай, что там у тебя.
– Ба!.. Тебе восьмой десяток… пошел… А как же твоя… поясница… – подобрал наконец слово внук. – Твои цветы, кошки… подъезд, соседки? Тебе… пирожки надо печь. А еще… лучше – отдыхать. Ты… уже свое отработала. Ты зачем… на фронт… приехала, ба?
– Разговоры разговаривать будем или дело делать? Помолчал бы, сокол подбитый. Или ждешь, пока само отвалится? Ну тогда я пошла, – фыркнула Мария Богдановна. Но тут же смягчилась, взглянув на бледного раненого Димку. – Показывай, говорю, ногу свою.
Развернула, покачала головой, обработала антисептиком, появившимся из сумки, вновь забинтовала.
– Собирайся, в госпиталь едешь.
* * *
Димка уехал на фронт последним из семьи. Вернее – предпоследним. Мария Богдановна, проводившая своих – сына, племянников и даже Галеньку-медсестричку, золовкину дочь, – осталась в Хабаровске. Каждого снабжала она «на дорожку» целым баулом провизии. И хотя Дима улетал на Ил-76, который к вечеру уже был в расположении части, он все равно увез с собой бабушкины разносолы, которые тут же разделил с новыми товарищами.
Бабушка была ответственным корреспондентом. Каждый из ее родных получал не меньше двух писем в месяц, где Мария Богдановна рассказывала о жизни в Хабаровске, справлялась, как дела у ее любимцев, и никогда не жаловалась. Она вообще никогда и ни на что не жаловалась – ни на скромную зарплату медсестры, ни на еще более скромную пенсию: отработавшая всю жизнь в больнице, она умела всё, ассистировала на сложных операциях, в ее руках побывало, казалось, полгорода, но все же сумма, приходившая каждый месяц
на карточку, была несопоставимой с ее заслугами.
Мария Богдановна не унывала: она вязала носки – на продажу и на фронт, снабжала всю семью и постоянных покупателей восхитительными соленьями и вареньями, держала в узде управляющую компанию, вступаясь за жильцов своего подъезда, выбила для дома капремонт. Но места за семейным столом зияли одинокими пробелами, каждую встречу разговоры у родни велись об одном. А там, на краю огромной страны, шла война – настоящая, кровопролитная война, какую родившаяся почти сразу после Великой Отечественной Мария Богдановна знала из первых уст, по рассказам отца. Сидеть и смотреть передачи «для тех, кому за…»? Она и в мирное время их не переваривала. И ни носки, ни соленья, ни капремонт, ни очередной обмен письмами с чиновниками не могли заполнить пустоту, образовавшуюся в сердце деятельной, неутомимой женщины.
И Мария Богдановна пошла в военкомат. У военных комиссаров глаза на лоб полезли:
– На Донбасс? Бабушка, а лет-то вам сколько?
– А сколько ни есть, все мои, – уперев руки в бока, заявила старушка. – Вы бумажки подписываете? Вот и подписывайте. А я людей лечу. Надо будет, и до Президента дойду!
Доходить до Президента не понадобилось, хотя, конечно, всё было непросто. Помогла одна из внучек. Оля работала в ОНФ, рассказала там про бабушку Марию – дело и задвигалось.
Сначала – три месяца обучения в Ростове. Потом Донецк – многострадальный город обстреливали каждый день. В тот день как раз накрыли больницу, куда прибыли «новобранцы», включая бабушку Марию, так что в работу она включилась сразу же по приезде.
Руководство сразу оценило её настойчивость, самоотдачу и золотые руки. Вскоре бабушка Димы стала старшим санитаром. Ей предлагали относительно спокойную работу в тыловом госпитале…
– Хотела бы я спокойствия, сидела бы в Хабаровске, – ворчала Мария Богдановна, вновь и вновь отправляясь со своей «мотолыгой» на передовую.
* * *
– Все наши живы, слава Богу, – рассказывала бабушка внуку, накладывая повязку поверх стяжки. «Мотолыга» быстро доставила в госпиталь Димку и его товарищей. Хирурги занялись тяжелыми, а в очередь к Марии Богдановне выстроились те, кто мог самостоятельно передвигаться.
Стяжку она делать, конечно, умела, хотя обычно этим занимаются врачи. Рана у Димы и правда оказалась не опасной, но противной – осколок сорвал кусок кожи и оставил неглубокую борозду, края которой бабушка и стянула, приговаривая: «Мужчину шрамы украшают». Страшнее была контузия, но Димка разговаривал довольно сносно, а значит, все было в общем неплохо.
– Дядя Вова в госпитале, – продолжила старушка. – Они с Валеркой в артиллерии, на гаубице; недавно по ним прилетело, Валерке ничего, а у Вовки – пуля в плече. Женька в разведке, недавно ему награду какую-то вручили, наверно, поедет к Оленьке своей, в отпуск. Я за тебя словечко замолвлю – может, тоже наградят и отпустят…
– Да не надо, бабушка, – засмущался Дима. – Зачем?
– За надом, – безапелляционно ответила старушка. – Нечто, ты Вику свою повидать не хочешь? Она про тебя справлялась даже перед моим отъездом.
– Она мне пишет, – признался Дима. – По электронке, так что я не всегда могу посмотреть.
– Ну вот, полежишь в госпитале, с Викой попереписываешься, – ласково сказала Мария Богдановна.
– Вот еще! – встрепенулся Дима. – А воевать кто будет?
– Сразу чувствуется, моя натура, – гордо улыбнулась бабушка. И тут же строго сдвинула брови. – Но положенное – отлежишь.
Димка вздохнул. Когда ба так смотрит, тут уже не поспоришь.
* * *
«Мотолыга» умчалась обратно на передовую, увозя с собой санитаров, среди которых была семидесятипятилетняя Мария Богдановна. Дима, конечно, волновался – нацистам закон не писан, могут и обстрелять. С другой стороны, несмотря на всю помощь Запада, снарядов у бандеровцев стало сильно меньше. Даст Бог – пронесёт.
Дима вспомнил, что бабушка хотела походатайствовать за него, чтобы ему вручили награду. Но он знал, КТО её действительно заслуживает. Боец дал себе обещание – после Победы обязательно написать в Министерство обороны о своей бабушке, чтобы её наградили.
Надо будет – он к этому делу всю семью привлечёт. Будет у бабушки орден! Они этого обязательно добьются – если, конечно, награда не найдёт её раньше. С таким характером, как у бабушки Марии, это было бы весьма вероятно.
Отпусти мне, батюшка, грехи
В израненном храме через разбитую крышу на пол льётся золотой свет весеннего утра. Он золотит нимбы святых на пощербленных осколками иконах, он играет солнечными зайчиками на лицах прихожан, ожидающих исповеди.
Пожилой диакон степенно обходит храм, оставляя за собой приятный запах ладана из кадильницы. Чтя традицию, люди оборачиваются к нему лицом и потому не сразу замечают, как из алтаря выходит батюшка, который будет их исповедовать.
Батюшка идёт медленно, сильно припадая на левую ногу. Один его глаз прикрыт белой повязкой, за которую его причет зовёт «Володей Освящённым» – по аналогии с древними страстотерпцами. Встав у аналоя, батюшка подзывает к себе исповедников и начинает зачитывать молитвы, но на миг прерывается, увидев среди пришедших какого-то, очевидно, знакомого ему человека.
Закончив читать молитвы, отец Владимир устало садится на раскладной стульчик у аналоя и начинает Таинство. Первыми к нему подходят дети. Детей исповедовать легко – маленькие люди ещё не успели сделать ничего по-настоящему плохого; но эта исповедь очень важна, важно, чтобы человек с самого раннего детства привыкал быть с Богом, стараться не огорчать Небесного Отца своими поступками.
«Благослови, владыко!» – восклицает диакон. Начинается служба, но у отца Владимира – своё служение, исповедь. Один за одним к нему подходят люди, и отец Владимир знает, какой ад прошли все они за долгие восемь лет оккупации. Их городок лишь недавно освободили от бандеровцев, и почти сразу возродилась служба в полуразрушенном храме. Сейчас храм восстанавливается, и отец Владимир, несмотря на раны, как может, помогает в этом деле. Он знает одну простую истину, которой охотно делится с окружающими: когда тебе плохо, самое лучшее лекарство – помощь тем, кому ещё хуже.
Исповедь проходит быстро – многие приходили в храм на вечернюю службу и исповедались на ней. Другие приготовили листики из тетрадок и блокнотов, на которых записали свои грехи – кто-то по порядку, кто-то вразнобой, потому отец Владимир прочитывает их все. Потом разрывает листочек, накрывает голову исповедующегося епитрахилью…
«Прощаю и разрешаю» – а ведь это так важно! Человек бывает связан своими прошлыми грехами, парализован ими, а у священника есть власть избавлять людей от этой кабалы. Но сегодня, судя по всему, отцу Владимиру предстоит испытание. Он знает об этом, ждёт – и, как ни старается, не может избавиться от воспоминаний.
– А ну-ка, поп, скажи: «Слава Украине»!
– Слава Господу нашему, Иисусу Христу!
