скачать книгу бесплатно
Покинув словоохотливую соседку, Арина бросила еще один взгляд на кащеевский дом. За чисто промытыми стеклами совершенно определенно кто-то двигался. Соня? Нет, пожалуй, нет. Темная, едва различимая фигура была довольно высокой. Должно быть, сам хозяин.
Она подошла к калитке, ткнула в беленькую кнопочку. Звонок был слышен отчетливо, но, как и час назад, распахивать перед Ариной двери никто не спешил. Она позвонила еще раз, потом толкнула калитку – та начала открываться. Медленно, неохотно, словно держал ее кто. Должно быть, в прошлый раз я ее слишком слабо толкнула, подумала Арина, не веря сама себе, потому что час назад калитка совершенно точно была заперта! Что за чудеса? Кащеев играет в какую-то странную игру? Или все проще? Вот эти следы возле калитки – явно от коляски. И, кажется, в прошлый раз их не было. Соня пошла гулять с маленькой Викой? Арина огляделась: ни Сони, ни коляски видно не было.
Впрочем, какая разница! Главное – сейчас калитка открыта. Можно не топтаться под забором, а подняться на крыльцо, постучать, попроситься «поговорить».
Кащеев, конечно, ее и на порог не пустит, и разговаривать наотрез откажется, потребует какой-нибудь «ордер» предъявить, даже нагрубить может. Но, с другой стороны, ну и нагрубит, ну и не пустит, ну и откажется… но почему бы не попытаться? Как говорят, наглость – второе счастье. С крыльца спустит? Ну так оно низенькое, не страшно.
Поразила ли Кащеева ее наглость или была тому иная причина, но с крыльца он Арину спускать не стал. Особого радушия не проявил, но кивнул и плечом повел:
– Проходите.
И это вместо ожидаемого «пошла прочь» или, в лучшем случае, «приходи с ордером»! А он, вишь ты, «проходите».
Дом был и впрямь, как выразилась соседка, справный. Терем не терем, но – все ладно, добротно, нигде ничего не хлябает, все пригнано. И – очень чисто. Вымыто, выскоблено, практически вылизано. Чьими руками, подумала Арина, эта чистота поддерживается? Не сам же хозяин полы и окна надраивает. Соня, конечно. Как успевает – с маленькой Викой на руках?
Арина присела было, чтобы расшнуровать ботинки, но Кащеев, глядя сверху, двинул бровью – и она остановилась. Еще одно движение брови явно повторяло предыдущее приглашение: проходите. Идти по вымытым до блеска полам в уличных ботинках Арине было неловко, но хозяину же лучше знать?
Справа от просторной прихожей (назвать ее сенями язык не поворачивался) отходил коридорчик, ведущий, видимо, в кухню, слева темнели две закрытые двери. В левом дальнем углу сияла светлым деревом лестница на второй, мансардный этаж. Прямо, между лестницей и коридорчиком, дверь была двустворчатая.
Комната за ней вдруг напомнила Арине кукольный домик, которым очень гордилась одноклассница Татка. К ней и в гости ходили – посмотреть на домик. Мебель и прочие детали интерьера воспроизводили «взрослые» с фантастической, невероятной точностью. Ювелирная работа! Реальные диваны и стулья казались потом грубыми, неправильными. Играть с этим совершенством было, разумеется, невозможно – только смотреть и восхищаться. Диваны, стулья, кресла, столы и банкетки располагались в том же ювелирном порядке, даже занавески на маленьких окнах висели строго симметрично.
Кащеевская гостиная производила точно такое же впечатление: каждый предмет располагался на своем месте с точностью не то что до миллиметра – до волоска. Хотя никаких волосков или, боже упаси, пылинок, тут, разумеется, не было.
Должно быть, именно из-за этого ощущения ювелирной идеальности обстановки, хозяин казался крупнее, чем тогда, в студии. Он словно заполнял собой все пространство. Арина, пристроившись на краешек дивана – странного, с резными деревянными подлокотниками и высокой жесткой спинкой – чувствовала себя маленькой, незначительной и… отвратительно лишней. Ботинки, которые хозяин не разрешил снимать, были чистыми, но в нарезке подошв остался снег, который теперь растаял, образовав на чистом полу две лужицы. Маленькие и даже не сказать чтобы грязные – но настолько неуместные посреди окружающей идеальности, что Арине стало стыдно. Она старалась не смотреть на Кащеева, но все равно чувствовала его взгляд – холодный, почти безразличный, удивительно тяжелый. Господи, что я тут делаю?! Как муха в чае: и самой неуютно, и окружающим противно. И ведь я его еще расспросить о чем-то намеревалась – о чем, господи боже мой?! Ни единой мысли в голове!
Но молчать было настолько глупо, что становилось уже невыносимо, и она задала какой-то вопрос из тех, что звучали в студии:
– Серафим Федорович, вы удовлетворены результатами суда?
– Нет, – короткое слово упало с той же холодной тяжестью.
Как ртутная капля, подумала Арина. Вот что напоминает его взгляд – ртуть. Только без блеска.
– Вы по-прежнему вините в произошедшем Соню?
– Я ее простил.
Ни малейшей искры не сверкнуло в холодном тяжелом взгляде. Ведь речь о смерти сына! Сожаление? Гнев? В студии Кащеев очень убедительно гневался. А сейчас – ничего. Только смотрит. Как удав на кролика. Или не удав? Доисторический ящер, уже миллион лет как мертвый.
Единственной живой – и вполне человеческой – деталью его поведения была привычка грызть зубочистки. Прозрачная пластиковая баночка на ослепительно белой скатерти казалась стеклянной. Впрочем, может, она и была стеклянной. Кащеев не глядя извлекал из баночки очередную «щепочку», сжимал крупными, чуть желтоватыми зубами и замирал. Но через минуту зубочистка – уже изжеванная – отправлялась в плоскую хрустальную вазу и цикл начинался заново. Несколько зубочисток упали на пол, Кащеев не только не стал их поднимать, даже не взглянул. Арина наблюдала за странным действом как завороженная. Хоть и пыталась задавать еще какие-то вопросы, но все больше и больше чувствовала себя одной из перемолотых крупными зубами зубочисток.
Нет, довольно!
Она нагнулась, словно для того чтобы перевязать шнурок – тяжелый взгляд уперся в ее макушку, и Арине вдруг показалось, что она сейчас упадет с жесткого угловатого дивана. Ударится коленями – и так и останется коленопреклоненной, такая же беспомощная, как валяющаяся возле правого ботинка раздавленная зубочистка.
Стараясь не встречаться с хозяином глазами, она выпрямилось:
– Мне пора. Спасибо, что уделили время.
Он поднялся со стула – и только сейчас в глазах как будто что-то мелькнуло: раздражение? Удивление? Недовольство?
Арина спустилась с крыльца – три низких ступеньки – дошла по тщательно вычищенной дорожке до калитки, вышла на улицу.
Как будто все это ей снилось. Как будто она все еще сидела в идеально чистой, похожей на экспозицию мебельного магазина комнате. Она сидела, а он на нее смотрел. Просто смотрел. И ничего не было, кроме этого взгляда. И самой Арины тоже не было. Осталась пустая оболочка. Как мертвая бабочка на булавке. Марионетка на ниточке. Кукла.
В себя ее привела раскатистая трель будильника.
Но – как? Что?!
Она вовсе не сидела в кащеевском доме. Она стояла на улице метрах в двадцати от него.
И не будильник заливался так раскатисто – телефон!
С экранчика улыбалась и показывала язык племянница Майка.
– Арин, можешь сейчас приехать? – голос ее звенел. – Приезжай, пожалуйста!
– Что случилось? Ты где?
– Я в школе. Они говорят, что я воровка.
* * *
Майкина школа, сорок лет назад выстроенная стандартной буквой «н» – три гигантских белых «кирпича» с блестящими полосами бессмысленных в нашем климате просторных окон – со временем обросла многочисленными пристройками и выступами, превративших скучно минималистическую конструкцию в подобие собранного из лего лунохода в кратере меж окружавших его пяти, девяти- и двенадцатиэтажек. Поутру сбегавшиеся от них многочисленные дорожки и тропинки, заполненные ребятней, выглядели, должно быть, веселыми разноцветными бусами. Но сейчас тут было пусто, даже охранник от входа куда-то отлучился.
Только посреди пустынного гулкого холла ссорились двое детишек. Или, может, не ссорились, подумала Арина, кто их знает, как у них нынче принято разговаривать. Майка – не показатель. Но парочка была примерно племяшкиного возраста, первый класс, максимум второй. Девочка в яркой пестрой куртке, узких джинсиках, ослепительно белых высоких кроссовках (к правой прислонился клетчатый по-шотландски ранец) была очень хорошенькая, прямо фея. Очень хорошенькая и очень сердитая. Голубые глазищи в обрамлении пушистых ресниц сверкали, нежные щечки заливал румянец, капризно изогнутый рот кривился в презрительной гримаске:
– А ты будешь ей передачи носить!
Да, все-таки детишки ссорились. Причем не как дети, а вполне по-взрослому. Горшки об стенку и кухня пополам, как говорила покойная Аринина бабушка. Девочка подхватила свой шотландский ранец, метнула в своего противника очередную молнию из-под ресниц и шагнула было к дверям. Но темноволосый мальчик в расстегнутом оранжевом пуховике, с перекинутым через одно плечо камуфляжным ранцем, недвусмысленно перекрыл ей дорогу.
На фоне просторных школьных дверей – не двери, а натурально ворота – маленькая оранжевая фигурка выглядела смешно. И почему-то трогательно. Но место мальчик занял правильно: спиной к линии соединения створок и трубам-рукояткам рядом.
«Хорошо», – что я уже вошла, подумала Арина.
– Пропусти! – скомандовала девочка, но оранжевый мальчик только головой чуть качнул.
– Иди и скажи…
– Вот еще! – нежный подбородок высокомерно вздернулся.
И тут у Арины все вдруг сложилось: Майкино «они говорят, что я воровка», девочкино «передачи будешь носить» и финальное – «иди и скажи».
– Вы, случайно, не из первого «б»? – миролюбиво улыбнулась она.
– Ну! – девочка взглянула на нее с тем же высокомерием.
Мальчик промолчал, только глядел выжидательно.
– Где тут у вас кабинет психолога? – уже после разговора с Майкой Арина поняла, что понятия не имеет, где базируется школьная психологиня, равно как и то, почему разборку проводит именно эта персона, а не директор или хотя бы завуч. Но перезванивать не стала, решив, что на месте разберется.
– А вы, что ли, Майкина мамочка? – фыркнула голубоглазая фея.
Ответить Арина не успела.
– Что тут происходит? – строго осведомилась крупная дама в просторном бордовом костюме (если бы не ультра-короткая, почти вызывающая стрижка и тяжелые кольца на длинных ровных пальцах, Арина решила бы, что это школьный повар) и тут же улыбнулась. – Простите, я могу чем-то помочь? – и сразу же, без паузы, повернулась к детям. – Мила, почему ты еще здесь?
– Он меня не выпускает!
– Коренев, в чем дело? Немедленно отойди от двери. И сам, кстати, домой иди.
– Пусть она сперва признается!
– Коренев!
– Минутку, – вмешалась Арина. – Моя фамилия…
– Арина!
По уходящему вглубь школы коридору застучали шаги – бегала Майка быстро. Впрочем, она все делала быстро. Вот только что была цветным пятнышком в уходящем вдаль светлом проеме – и вот она уже здесь, и слова льются стремительным потоком, без малейшего внимания к возгласу бордовой дамы «Вершина, почему ты покинула кабинет?»:
– Милка сказала, что я к ней в рюкзак лазила, и Мирабель велела родителей вызвать. Ой, простите, я хотела сказать Мирабель Леонтьевна, – в голосе Майки не звучало ни намека на сожаление.
Арина подавила смешок. Мирабель Леонтьевна, подумать только! Видимо, это и есть школьная психологиня.
Та попыталась взять ситуацию под собственный контроль:
– Очень хорошо, что вы так быстро приехали, – она кивнула Арине одобрительно, но строго. – Дети, которым приходится долго ждать, чувствуют себя заброшенными, это наносит серьезную травму детской психике. И в первую очередь я должна вас предупредить, чтобы вы ни в коем случае не устраивали домашних репрессий. Не ругали бы, не наказывали тем более. Каждый ребенок время от времени берет что-то без спроса, что-то чужое, это нормальный этап становления. И наша задача – мягко объяснить маленькому человеку, почему так делать не следует, помочь ему понять себя, чтобы единичный инцидент не стал источником…
Голос у психологини был приятный. Очень приятный. Хорошо поставленный, мягкий, уютный – округлый, как сама его обладательница. Арина пожалела, что у нее в сумке нет лимона: вот бы вытащить и откусить при всем честном народе – чтобы эту уютную (если бы только не «военная» стрижка!) кондитерскую физиономию перекосило. Не ругать, значит, и не наказывать? Ах, милая Мирабель Леонтьевна, считающая меня Майкиной мамой! Да откуда бы я вообще узнала, что Майку следует (или не следует) за что-то ругать или наказывать, если бы ты, госпожа психолог, не устроила тут цирк с конями?
– Мы сейчас вернемся в мой кабинет и спокойно во всем разберемся, – завершила наконец свой монолог госпожа психолог. – Мила, ты можешь идти.
– Нет, – произнесла Арина негромко, но так, что дернувшаяся было к дверям сердитая фея застыла на месте. Психологиня же поглядела на визитершу с недоумением. – Думаю, Мила пока останется, – с той же интонацией пояснила Арина. – Она ведь непосредственный участник события, я правильно понимаю?
Бордовая дама слегка оторопела:
– Но зачем… Она все уже рассказала. Теперь нужно, чтобы Майя вернула чужое, – оживившись, она взглянула на Майку строгим, но в то же время ободряющим взглядом. Вроде как она – священник, подумалось вдруг Арине, а мы тут – паства, коей требуется пастырь. Добрый пастырь. Иди и больше не греши. Но Майка-то! Если психологиня ожидала, что после ее слов девочка голову или хотя бы глаза виновато опустит, то – просчиталась. Майка смотрела спокойно и открыто.
– Итак, – Арина продолжала говорить безлично-официальным тоном. – По словам Милы, Майя залезла в ее ранец и что-то оттуда взяла. Что, кстати?
– Деньги, конечно! – фыркнула фея.
– Ясно. В таком случае Мила – не только свидетель, но и потерпевшая. Поэтому ее присутствие совершенно необходимо.
– Вы… юрист? – слегка растерянно спросила бордовая дама с невероятным именем.
Арина кивнула. Дама вдруг опять приободрилась:
– Но поймите, это же дети! Ваш юридический опыт не имеет сейчас… не должен иметь… мы должны думать о том, чтобы не нанести своими действиями травму…
«Значит, обвинять одну девчонку в воровстве на основании слов другой девчонки – это не травма», – подумала Арина, едва сдержавшись, чтобы не произнести этого вслух.
Психологиня, должно быть, приняла ее краткое молчание за слабость и ринулась развивать атаку:
– Может, вы и полицию предложите вызвать?
– Кстати, неплохо бы, – почти лениво произнесла Арина. – Не то чтобы именно полицию, но в целом ход мысли правильный.
Оранжевый мальчик тихонько спросил о чем-то Майку. Должно быть, что-то вроде: твоя мама правда юрист? Потому что племяшка, гордо расправив плечи, шепнула: «Следователь!» Громче, чем надо бы, шепнула, психологиня явно услышала. Арина предпочла бы раскрыть карты попозже, но что ж, пусть так.
– Я сейчас позвоню одному хорошему человеку, – любезно улыбнулась она. – Он эксперт-криминалист. Это немного не по правилам, но нам же не обвинительное заключение готовить, нам лишь ситуацию прояснить. Сейчас у нас имеются слова Милы против слов Майи. Но ведь очень легко выяснить, есть ли у Майи какие-то чужие деньги.
– Да она их давно в свой кошелек сунула, теперь поклянется, что они ее собственные! – с нескрываемым удовольствием заявила «фея».
– Милка, ты совсем, что ли, тупая? – почти радостно вмешался оранжевый мальчик. – Если деньги твои, на них твои отпечатки будут. То есть должны быть. А если нет, значит, ты врешь. Так? – он взглянул на Арину.
– Еще проще, – улыбнулась та. – Майя, ты брала рюкзак Милы?
– Даже не прикасалась! – торжествующе заявила племяшка.
– Значит, не нужно в деньгах копаться. Если на рюкзаке Милы нет Майиных следов, обвинение в краже не просто исчезает, а плавно превращается в обвинение в клевете. Понимаете, Мирабель Леонтьевна? Девочка все выдумала, а вы принялись… разбираться.
– Но зачем ей такое выдумывать? – на скулах психологини запылали два резких, точно карандашом очерченных красных пятна.
– Каждый ребенок время от времени что-нибудь выдумывает, – Арина не отказала себе в удовольствии вернуть психологине ее же тезис. – Некоторые сказки сочиняют, а некоторые… вот такие истории. И нам важно мягко объяснить маленькому человеку, почему так делать не следует.
– Подумаешь, следователь! – оказывается, Майкину реплику услышала и фея. – Моя мама – судья, а судья главнее следователя! Она вас всех в тюрьму посадит!
Боже, ну и каша в голове у девчонки! Неужели мать-судья (в этом-то Арина ни на мгновение не усомнилась) позволяет себе дома подобные высказывания?
– Это очень спорно, – мягко ответила она. – Пока у нас два варианта развития ситуации. Вариант первый. Мила говорит что-нибудь вроде: простите, Мирабель Леонтьевна, я ошиблась, мне показалось… Ну и перед Майей извиняется.
– Не надо мне ее извинений! – буркнула Майка. Только тут Арина вдруг вспомнила, что ей всего-то семь лет. Умна, конечно, не по годам, но масштабы планирования не те.
– Тебе – нет, – она быстро, незаметно подмигнула племяшке, и та, похоже, поняла, кивнула, так же незаметно. – Второй вариант. Я звоню эксперту и мы проверяем на отпечатки рюкзак Милы.
– Да кто вам позволит так над ребенком измываться? – в дверях стояла квадратная, как бульдозер, дама в коротком норковом полушубке и норковой же шапке. Оранжевый мальчик, которого просто отшвырнуло распахнувшейся створкой, пошатнулся, но, сделав пару шагов в сторону, устоял.
– Людмила Афанасьевна… – пролепетала явно испуганная психологиня.
– С кем имею честь? – вежливо осведомилась Арина.
– Да какая тебе еще честь?! – голос у обладательницы норковой шубы был зычный, почти пронзительный. – Забирай свое отродье и молись, чтоб про вас забыли! Знаешь, кто моя дочка? Она быстро на тебя дело заведет, поедешь на Колыму комаров кормить!
– Вы бабушка Милы?
– Я-то бабушка. И нечего тут всякой швали над моей кровинкой измываться. Пойдем, Милочка, мама их всех в тюрьму посадит.
