скачать книгу бесплатно
– А что мне еще остается делать в таком положении? – Она сильней обхватила меня за шею, и я почувствовал, как ее губы коснулись моего уха.
На дверях квартиры, перед которой она велела мне остановиться, висела табличка: «Профессор Збигнев Бартошинский».
– Похоже, я сбил профессорскую дочку? – Я осторожно поставил девушку на ноги.
– Вы совершили еще большее преступление – вы сбили профессорскую внучку, – засмеялась она, открывая двери.
Квартира была, очевидно, отнюдь не немаленькой – во всяком случае, холл, в который мы вошли, оказался площадью метров двадцать, не меньше. Стены, от пола до потолка, сплошь заставлены книжными шкафами.
– Это библиотека моего деда, – объяснила Регина, зажигая свет – холл был без окон, а двери во все комнаты закрыты. – Он сейчас в Нидерландах, на международном конгрессе.
Прихрамывая, она кое-как доковыляла до стоявшего здесь же покрытого клетчатым пледом дивана и с облегчением повалилась на него. Я помог ей устроиться поудобней. Нисколько не смущаясь, Регина приподняла юбку и осмотрела рану. Я неловко переминался с ноги на ногу.
– Для начала надо приложить холодное, чтобы не было синяка, – авторитетно произнесла она. – Принесите, пожалуйста, лед из холодильника. Кухня вон там, вторая дверь направо.
– Да-да, – заторопился я.
В большом холодильнике я не сразу отыскал то, что было нужно. Открыл дверцу и бессмысленно глядел на свертки, банки и кастрюли, даже зачем-то снял крышку с одной из них, почему-то оказавшейся пустой.
– Лед в морозильнике! – донесся из холла голос Регины. – В мо-ро-зиль-ни-ке!
«Ну да, конечно», – прошептал я. В морозильнике, кроме льда, ничего и не было. Кое-как вытряхнув лоток, я попытался насыпать его в ладонь, но обжигающие кубики выскальзывали из рук. Тогда я снял с крючка полотенце, завернул в него лед, отнес в холл и протянул узел Регине.
Рыженькая еще выше подняла юбку, так что обнажились черные кружевные трусики, соблазнительно оттенявшие молочную белизну ее кожи. Рваные колготки она уже успела снять. Трусики были почти прозрачными, и я против своего желания не мог отвести от них взгляда.
– Приложите вот сюда! – показала она.
Я осторожно опустил узел на стройное бедро. Регина вскрикнула.
– Больно?
– Холодно, – тихо ответила она, накрыла своей ладонью мою руку и призывно взглянула мне в лицо.
И тут на меня накатила такая волна… Сам не знаю, откуда что взялось, ведь я только что проводил Юльку, и проводил по всем правилам – чтобы не забывала обо мне на этом своем проклятом острове. Звериное желание, вдруг проснувшееся внутри, даже испугало меня – до этого я каждую секунду помнил о том, что Светка ждет меня одна в машине, а тут все вмиг вылетело из головы. Я весь отдался захватившему меня течению; где-то в самом далеком уголке сознания еще горел слабый огонек тревоги… Но рыженькая одним движением гибкого тела потушила его: уж она-то точно не сопротивлялась, она очень даже не сопротивлялась, только повизгивала, когда ее кожи касались разбросанные по всему дивану холодные до колючести кубики льда. Очень скоро лед под нашими горячими телами растаял, и весь диван покрылся мокрыми пятнами. Нам уже ничего не могло помешать.
– Я рад, что наехал на тебя, – сказал я, одеваясь. – А ты?
– Мне под тобой было очень хорошо, – улыбнулась она в ответ.
– Нужно бежать, дочка уже, наверно, заждалась… Тебе помочь дойти до спальни?
– Нет, не нужно, я сама. Знаешь, ты оказался отличным доктором! После твоего лечения нога уже почти не болит…
– Дай мне свой телефон, завтра позвоню, узнаю, как ты себя чувствуешь.
– А ты что, хочешь еще раз встретиться со мной? – она лукаво поглядела на меня сказочными зелеными глазами. Цвет их вызывал во мне какое-то смутное воспоминание, но сейчас мне некогда было об этом думать.
– Ну еще бы!
– Тогда лучше ты дай мне свой номер. У тебя ведь есть мобильный? А то знаю я вас, мужчин. Я буду ждать, а ты так и не позвонишь.
– Как скажешь, – я быстро черкнул в протянутом мне блокноте цифры. Пускай звонит сама, если ей так больше нравится. А Юльке всегда можно будет сказать, что это клиентка… Ах да, Юлька же теперь далеко, на острове. Ну что же, тем более.
– Все, побежал! – Я поцеловал ее в пухленький ротик и бегом ринулся вниз по лестнице.
Светки в машине не было.
Все было так, как я оставил. Кроме нее. В салоне горел свет, на переднем сиденье лежали перевязанные веревкой коробки с новыми игрушками, заднее было пусто. Ни Светки, ни этого ее смешарика.
«Как же она могла выйти, ведь двери были закрыты? – лихорадочно размышлял я. – Она никогда не смогла бы их открыть, у нее просто силенок не хватит! Или все-таки научилась? Черт их разберет эту малышню, они так быстро все осваивают… Помню, уходил на работу, она еще ползала, а возвращаюсь – топает мне навстречу на собственных ножках и даже не держится ни за что.
– Светик! Светик! – позвал я, оглядываясь вокруг. Ответом мне была тишина. Я обежал двор, выскочил на улицу, заглянул в соседний, потом в другой. Сгущались поздние майские сумерки. Немногочисленные прохожие испуганно посматривали на меня и только мотали головой, когда я накидывался на них с расспросами, не видели ли они маленькую беленькую девочку в голубом платьице. Это было каким-то абсурдом, какой-то дикостью. Я просто не мог понять, что происходит.
Вконец растерянный, я вернулся в Регинин двор, к огромному каштану и своей опустевшей машине. Тут запиликал мобильник – звонила Юлька.
– Привет! – затараторила она. – Слушай, мы так быстро долетели, всего за четыре часа! Все в порядке, меня встретили, отвезли в гостиницу, поселили в отдельный номер. Номер, кстати, шикарный, с холодильником, с телевизором и даже с телефоном, представляешь? Слушай, Герман, Москва, оказывается, такая огромная! Мы столько ехали от аэропорта до гостиницы! И такая красивая! Особенно вечером, тут так здания здорово подсвечивают, обалдеть можно!
– Да-да, – бормотал я, просто чтобы не молчать. Ее звонок был как нельзя более некстати.
– Ну, а вы где ходите? – весело поинтересовалась Юлька. – Звоню домой, а там никто трубку не берет.
– Да мы тут со Светкой… – я судорожно придумывал, что бы такое сказать. – …к Андрею зашли…
– Ты с ума сошел? У вас ведь уже почти десять, ребенку давно спать пора!
– Да мы… Уже домой едем.
– Ну, то-то же! Ладно, дай мне Светку, я ей пожелаю спокойной ночи.
– Юль, она… Задремала там сзади…
– А, вот оно что! А то я все не могу понять, почему ты так странно разговариваешь.
– Да-да! – ухватился я за эту отмазку, как утопающий за соломинку. – Боюсь ее разбудить.
– Ну ладно, целую вас! И тоже пойду спать, завтра у меня трудный день.
Беседуя с Юлькой, я ни на секунду не переставал шарить глазами по темным углам двора, выискивая знакомый матросский воротничок-капюшон Светкиного платьица. Но тщетно, девочки нигде не было видно. А едва закончился разговор с женой, как телефон опять засветился и снова заиграл мелодию из «Кармен». Я взглянул на экран, чтобы определить номер звонившего, и удивился странной надписи «скрыт».
– Да?!
– Куда это ты сейчас звонил? – спросил странный глуховатый голос.
– А вам какое дело? Кто вы?
– Такое дело, что твоя девчонка у нас. И не вздумай звонить в милицию, если хочешь получить ее назад живой и здоровой.
Я застыл на месте, чувствуя, что не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Раньше со мной такое случалось только в кошмарных снах.
– Слушай меня внимательно! – продолжал странный голос. – Девчонке твоей сейчас – я подчеркиваю: сейчас! – мы ничего плохого не сделаем.
– Сволочи! – вырвалось у меня.
– Тихо-тихо. Не зли меня, это не в твоих интересах. Твое дело – ждать наших дальнейших указаний. А потом, конечно, исполнять их. И знай, что мы наблюдаем за каждым твоим шагом. Мы люди серьезные. Сунешься к ментам или другую какую-нибудь глупость выкинешь, частного детектива там вздумаешь нанять или еще что – пеняй на себя. Не удивляйся потом, если получишь свою Светку обратно по частям, в разных посылках.
Он довольно засмеялся, будто сказал что-то очень остроумное. Я задохнулся.
– Судя по тому, как ты пыхтишь, ты меня понял. Ну вот и веди себя хорошо, мальчик. Никому ничего не говори. Повторяю для тех, кто туго соображает: никому и ничего. Ведь тебе очень дорога твоя дочь, не правда ли? – На том конце не стали дожидаться моего ответа – в трубке раздались короткие гудки.
Не знаю, сколько еще времени я провел в темном колодце двора со старым каштаном посередине. А когда очнулся, то увидел, что так и стою, сжимая в руке сотовый, около своего «Форда», в салоне которого все еще горит свет. Аккумулятор, наверное, вот-вот сдохнет. Я машинально сунул в карман телефон, открыл машину, выключил лампочку, запоздало включил сигнализацию. Ноги сами понесли меня уже в знакомый подъезд, вверх по лестнице, к высокой двери с медной табличкой: «Профессор Збигнев Бартошинский».
Регина открыла не сразу и предстала передо мной во всей красе: нога от колена перемотана бинтом, руки перепачканы йодом и зеленкой, рыжие волосы растрепаны – видно, что лежала.
– Ты! – радостно воскликнула она. – Вернулся?! Неужели уже успел соскучиться?
Но при одном взгляде на меня она, очевидно, сразу поняла, что мне сейчас не до шуток.
– Герман, что случилось? На тебе лица нет!
– Регина, у меня дочь украли… Только что… – я никак не мог перевести дыхание.
– Господи, да что ты такое говоришь! Она, наверное, просто вылезла из машины и убежала куда-нибудь. Ты хорошо искал?
– Я хорошо искал. А потом мне позвонили и сказали, чтобы я не искал.
– Что сказали? Кто позвонил? – похоже, рыженькая ничего не могла понять.
– Те, кто ее украл.
– Да ты что?.. – Ее зеленые в крапинку глаза округлились, казалось, они вот-вот вылезут из орбит. – Даже так? Господи, ужас какой!.. Ты, наверное, хочешь в милицию позвонить, да? Телефон вон там, на столике.
– Нет, в милицию звонить нельзя ни в коем случае. Если они узнают об этом, Светке конец.
– Они так сказали?
– Да.
– Тогда, наверное, и правда лучше не звонить… – Девушка осторожно опустилась на стул. – Я где-то читала… Похитители редко оставляют заложников в живых. Свидетели им не нужны, это очень опасно.
Меня передернуло, она это заметила и торопливо заговорила:
– Но у тебя ведь не тот случай! Твоя дочка ведь еще совсем маленькая, какой из нее свидетель! Надо верить и надеяться, что все будет хорошо. Чего они хотят от тебя? Денег? Сколько?
– Не знаю, они еще ничего не сказали. Только велели никому ничего не говорить.
– А ты вот сказал мне! – грустно улыбнулась рыженькая. – Знаешь, мне кажется, единственное, чем ты можешь спасти свою девочку, – это во всем их слушаться. Постарайся все делать, как они велели, и никому об этом не рассказывать… А сейчас поезжай скорее домой – вдруг они позвонят туда?
– Ты права. Пока.
Через пятнадцать минут я уже был на пороге своей квартиры и, спешно открывая дверь, слышал, как внутри разрывается телефон. Как назло, руки дрожали, и я никак не мог попасть ключом в скважину. Когда я, наконец, справился с замком и подбежал к аппарату, на том конце уже положили трубку. Я выругался и бессильно опустился на пол. Но тут телефон вновь зазвонил:
– Да? – поспешно выкрикнул я. Но это были не похитители.
– Герман? – раздался сквозь помехи далекий женский голос. – Это Виктория.
– Кто?
– Ну я, Виктория, твоя сестра! Ты что, не слышишь меня?
– Нет, слышу, только очень плохо…
– И я тебя плохо слышу. Герман, у меня к тебе очень важное дело! Нам немедленно нужно увидеться!
– О чем ты, Виктория? Мне сейчас не до чего…
– Что? Говори громче!
– Я говорю, что мне сейчас некогда! – почти прокричал я.
– Все равно ничего не могу разобрать, что ты говоришь… Герман, ты слышишь меня? Я завтра же к тебе выезжаю, уже билет взяла. Встречай меня послезавтра вечером…
Глава 2
Герман. Детство на улице Герцена
Виктории даже в голову не могло прийти, насколько лишним был для меня ее визит. Но, видимо, и у нее произошло что-то важное, если вдруг она решила преодолеть добрую тысячу километров, разделяющих Москву и Львов, только чтобы поговорить со мной. Признаться, я был сильно удивлен – раньше ничего подобного никогда не случалось. Мы практически не общались друг с другом, не виделись, наверное, уже лет десять, не переписывались и не созванивались. И дело не в ссоре или каких-то принципиальных разногласиях, из-за которых мы не поддерживаем отношений. Просто так получилось. Я знал Викторию с самого своего рождения и часто, даже очень часто, бывал в ее доме, но при этом ни я, ни она понятия не имели, кем мы приходимся друг другу. К тому же у нас разница шестнадцать лет, а это значит, что когда я пешком под стол ходил, она была уже вполне взрослым человеком, со своей взрослой жизнью, взрослыми интересами и взрослыми заботами. Занятая своими проблемами, которых у нее всегда было предостаточно, Виктория все эти годы практически не замечала меня. О том, что я ее брат, а она моя сестра, мы узнали сравнительно поздно, и ошеломляющее известие, свалившееся на наши головы, конечно, не сумело моментально сделать нас родными людьми.
История моя вообще не совсем обычна. Меня вырастила бабушка Барбара, или Бася, как называли ее в генеральской семье, в которой она прослужила верой и правдой почти всю свою жизнь. Родителей своих я не помнил и знал о них только по рассказам Баси. А она говорила, что мой отец был альпинистом и сорвался в пропасть во время восхождения на Эльбрус не только до моего рождения, но даже еще не успев узнать, что я должен появиться на свет. По ее словам, родители не успели расписаться, и оттого я носил фамилию мамы и бабушки – Шмидт.
Мальчишкой я часто пытался представить себе отца, и воображение рисовало что-то высокое, плечистое и мужественное, но очень расплывчатое – ни одной его фотографии в доме не было. Зато сохранилось много маминых снимков, и вечерами я очень любил, забравшись с ногами на диван, листать в уютном свете торшера плотные серые листы старого альбома, рассматривать приклеенные к ним черно-белые карточки и читать чернильные подписи, сделанные аккуратным округлым почерком Баси: «Берта и Вика в зоопарке, 20 мая 1949 года», «Первый раз в первый класс, 1 сентября 1952 года», «Берту приняли в пионеры, 22 апреля 1956 года», «Новый, 1959-й, год», «Выпускной бал, 25 июня 1962 года», «Берта с друзьями на Московском море, 12 июля 1962 года». Мама, тоненькая, белокурая, большеглазая, казалась мне самой красивой на свете. Больше всего она мне нравилась на фотографии с мотоциклом – одетая, как парень, в брюки и кожаную куртку, мама держит в руках мотоциклетный шлем и улыбается, а ветер играет ее длинными волосами. А бабушка не любила этот снимок, потому что именно на этом мотоцикле мама разбилась, не вписавшись на скорости в поворот, когда мне было всего два года.
Мы с бабушкой жили на одной лестничной площадке с ее хозяевами: героем войны генералом-лейтенантом Валерием Курнышовым, его женой Марией Львовной, пышноволосой и черноокой, и их дочкой Викторией. Правильнее будет сказать, даже не на одной лестничной площадке, а в одной квартире.
В дореволюционные времена «приличные» дома всегда строились с учетом запросов состоятельных людей. В любом, даже относительно скромном по тем меркам, комнаты так в три-четыре, жилье всегда делалось помещение для прислуги. У нас же это была не просто каморка за кухней, а целая отдельная квартира, с собственным входом, с ванной, прихожей, кухней и большой жилой комнатой. В ней и обитали мы с Басей, а генеральская семья занимала «барскую» квартиру – из семи комнат, общей площадью под двести квадратных метров. Только став взрослым, я узнал, что обе квартиры на одной площадке имеют общего ответственного квартиросъемщика. И все мы – и я, и бабушка, и мама, пока была жива, и генерал с женой и дочкой – были записаны на одном лицевом счете. Ну, вроде как большая семья.
Бабушка служила у Курнышовых экономкой, покупала продукты, готовила еду, сдавала белье в стирку, мыла окна, натирала полы мастикой, смахивала пыль с завитков антикварной мебели. До смерти генерала я почти каждый день бывал в соседней квартире и очень гордился, когда Курнышов заглядывал к нам. Но это почему-то случалось нечасто. Бабушка всегда добродушно ворчала:
– Ой, смотрите, Мария Львовна прознает…
А генерал бодро отвечал:
– Не прознает, она сегодня у портнихи, раньше девяти не придет!.. Налей-ка мне лучше чайку покрепче, а ты, Герман, тащи шахматы, я тебя обыгрывать буду.
Приносились шахматы, расставлялись фигуры. Начинался упоительный бой. А надо сказать, что мы с моим закадычным дружком Сашкой Семеновым с шести лет занимались в кружке юного шахматиста при Доме пионеров, и там я быстро приобрел кое-какой опыт по части применения коварных ходов. Многие взрослые, усаженные по настоянию генерала со мной за доску, очень быстро меняли снисходительное отношение сначала на удивление, затем на восхищение, а далее на азарт. Финальная реакция противника зависела от того, кто выигрывал. Если гость первым говорил «мат», то в его глазах можно было прочесть: «Да, ты силен, малыш, но и я не лыком шит!» Если же удача улыбалась мне, то мой противник смущенно улыбался или преувеличенно громко смеялся и выдавал что-нибудь в духе: «Вот молодежь пошла!», «Ну, это я просто поддался» или «А куда это моя ладья так незаметно запропастилась?». Генерал обнимал проигравшего и уверял его, что продуть мне совсем не стыдно, а ладья ушла, потому что зевать не надо. Но второй раз играть со мной никто не садился.
Шахматы у меня были необыкновенные, не деревянные и не пластмассовые, а янтарные, из светлого и темного камня. Искусно вырезанные фигурки вызывали у приходящих ко мне приятелей нескрываемую зависть, и даже взрослые, пощелкав ногтем по полупрозрачным бежевым и коричневым клеткам доски, редко удерживались от восхищенного «Ого!». Эти шахматы я получил в подарок от генерала на свое восьмилетие. Он поощрял мое увлечение и был, по-моему, очень счастлив, что его подарок не пылится на полке. Сам Курнышов играл неплохо, обычно сдержанный и рассудительный, наверное, только во время шахматных баталий со мной и позволял себе проявлять эмоции. Он то и дело удивленно крякал, нервничал, теряя фигуры, обдумывая ход, постукивал ногой об пол, а в драматические моменты даже вскакивал. Когда проигрывал, жал мне руку, широко улыбался и говорил неизменное: «Ну, Герман, как ты меня… как ты меня!» Когда же он сам победно выкрикивал: «Мат!», то его радости не было предела. «Есть еще порох в пороховницах!» – довольно заявлял он, расплываясь в широкой улыбке и оглаживая лысину. Потом он хлопал себя по карманам, вытаскивал оттуда мелочь, давал ее мне «на ситро и на кино», обнимал на прощание и уходил к себе.
– Бабушка, а что такое ситро? – спросил я, когда это случилось в первый раз.
