Белый квадрат. Захват судьбы

скачать книгу бесплатно

Тем не менее их поединок был чистым дзюудзюцу.

Вопрос был в том, кто первый выйдет за ее рамки. Первым оказался Ощепков. Его захват с последующим броском был не то чтобы совсем необычным, но неожиданным. Спиридонову едва-едва удалось его сблокировать, но стало ясно – исход поединка решат только такие приемы. В дзюудо японского образца противники были в равной степени мастерства, да и в его творческом развитии тоже.

И вот теперь, вполне в соответствии с сутью древнего символа «инь-ян», противники стали искать слабые места друг друга. Напряжение возрастало, но ни один из борцов не мог одолеть другого. Было ясно, что победит тот, кто первый успеет застать противника врасплох, и первому это удалось Спиридонову.

Это было что-то вроде тэ гурума[16 - «Колесо через руку», боковой переворот.], но с боковым захватом той же рукой, через которую шел бросок. Хотя и в этом случае исход был не определен до последнего мгновения. Спиридонову хоть и удалось застать Ощепкова врасплох, но тот не оставлял ему возможности переломить ситуацию в свою пользу и провести ути мата сукаси[17 - Контрприем от подхвата изнутри с выведением соперника из равновесия скручиванием.] или самому бросить Спиридонова в сэойнагэ[18 - «Бросок со взваливанием противника на спину» (бросок через плечо).]. Он продолжал сопротивляться и в воздухе и, лишь коснувшись татами, признал неизбежное.

Все длилось едва ли секунду, но она была крещендо их поединка. Победил Спиридонов, однако победа его была победой над равным, и в другом случае победить мог Ощепков. Спиридонов понимал это, равно как и его противник.

Ощепков исходом поединка тем не менее не был недоволен, хотя, пружинисто вскочив на ноги, обвел учеников таким взглядом, словно только что одержал победу.

– Вот так выглядит настоящее дзюудо! – с торжеством провозгласил он. Борьба как таковая воодушевила его, и победа противника не убавила в нем воодушевления. – Теперь, я думаю, каждый из вас понял, к каким вершинам мастерства следует стремиться. – Он повернул голову к Спиридонову: – Виктор Афанасьевич, смею вас заверить, на высший дан в Кодокане вы бы сдали в любую минуту. Но, кажется, вы хотели что-то сказать ребятам?

Спиридонов, откровенно говоря, уж и не помнил, о чем намеревался говорить с ними. Поединок изменил все. Мир после него стал другим, а слова…

Какие слова имеют значение по сравнению с тем, что произошло на белом квадрате?

Спиридонов кашлянул, мозговым усилием фокусируя мысли.

– Я знаю вашего учителя меньше суток, – уверенно начал он в тишине. – И он тоже сегодня видел меня впервые. Но на татами я чувствовал себя так, словно знаком с ним давным-давно. Поскольку мы следуем по одному Пути. Нас объединяет Путь дзюудо. Этот Путь делает всех нас, включая и вас тоже, одной семьей. Мы причастны к одной великой тайне.

А потому меж нами нет и не может быть никакой вражды. Мы побеждаем не для того, чтобы поставить кому-то ногу на грудь, не для того, чтобы любой ценой вырвать победу. Мы побеждаем, чтобы учиться. И потому кланяемся друг другу до и после боя.

Открою вам один секрет – гнев очень плохой советчик. Гнев называют страстью, и, как всякая страсть, он застилает глаза, туманит разум, а значит – делает нас слабее. Даже в поединке с настоящим врагом не давайте волю гневу и ярости. Феликс Эдмундович Дзержинский говорил, что у чекиста должны быть чистые руки, горячее сердце и холодная голова. Вы, будущие чекисты…

Ощепков тихонько ткнул Спиридонова локтем в бок, что-де увлекся… Спиридонов спохватился. Среди подопечных Ощепкова чекистов нет, только два эркаэмовца…

– …эркаэмовцы, – быстро нашелся он, – красноармейцы… достойные граждане нашей Родины, обязательно должны помнить об этом!

Ответили ему аплодисментами.

* * *

Попрощавшись с учениками, они прихватили снизу тяжелый от керосина закопченный примус, чайник с водой, вероятно, заставший еще Колчака, но по-прежнему хорохорящийся надраенным медным бочком, пару кружек, початую пачку чая неизвестной нэпмановской мануфактуры и сомнительного качества, а также немного рафинада, до которого Ощепков, как оказалось, тоже был охоч, и вернулись в его «кабинет».

– Вот оказия, мы спички забыли, – подосадовал Ощепков, когда примус водрузили на стол. – Погодите, я…

– У меня есть, – остановил его Спиридонов, указывая на кучку спичек на столе и обращенный им ранее в пепельницу коробок. – Можно, кстати, я закурю?

– Виктор Афанасьевич, я же просил вас, без церемоний, – ответил Ощепков, занявшись розжигом примуса. – Замечательную вы речь сказали, очень точную… Кстати, вы обещали назвать мне имя своего учителя.

Виктор Афанасьевич не помнил, когда он успел это пообещать, но не стал спорить.

– Вряд ли оно что-то вам скажет…

– Ошибаетесь, – улыбнулся Ощепков, водружая чайник на неустойчивую крестовину примуса. – Хотя я, пожалуй, и так догадался. Думаю, в дзюудо вас занес благоприятный ветер.

– Вы знаете Фудзиюки?! – оживился Спиридонов.

Ощепков вздохнул.

– К сожалению, я знал его не так хорошо, как хотелось бы. Но достаточно хорошо, чтобы он дал мне направление на Путь, по которому я иду. Виктор Афанасьевич, у вас никогда не было такого, чтобы в какой-то картине был некий изъян, а затем вы узнавали нечто, и картина становилась полной?

Спиридонов машинально кивнул. И пожал плечами – а у кого не бывало такого?

– Я долго не мог понять, что держит убежденного буддиста Фудзиюки в семинарии у Николая. Он никому не говорил, что у него был русский ученик. Но так уж вышло, что в Кодокан я попал благодаря ему. Впрочем, обо всем по порядку.

* * *

Синеватое пламя танцевало под почерневшим донышком чайника, который и не думал закипать.

– Знаете, вы второй человек, которому я столь подробно рассказываю свою историю, – сообщил Ощепков, садясь за стол. – Первой, конечно, была моя жена.

– Первая или вторая? – уточнил Спиридонов.

Ощепков взглянул на него с недоумением, а потом улыбнулся:

– Конечно, Машенька. У меня никакой другой жены и не было. После объясню почему. Так вот, вы второй человек, который узнает все, от начала и до конца. В принципе, мне нечего скрывать, просто нет охоты говорить. Люди очень часто все истолковывают неверно и особенно стремятся осуждать. Вы же, я надеюсь, поймете. В конце концов, мы с вами происходим из разных сословных состояний, из разных миров, но наши пути сошлись в один, Путь дзюудо. Потому меня ничуть не удивляет, что именно Фудзиюки был вашим учителем.

Так вот, по договоренности со Свирчевским я отправился в Японию, устроившись на каботажник палубным матросом на один рейс. Драить палубу, подтягивать швартовы да грузить уголь с беседки[19 - Здесь – специальное приспособление в виде закрепленного за четыре угла куска сетки или ткани для подачи на судно пакетированных грузов (мешки, тюки, рулоны и проч.); поднималось и перемещалось краном (стрелой).] в угольную яму – невелика премудрость для сахалинского пацаненка. Так же самостоятельно я добрался и до семинарии.

– Почему так? – спросил Спиридонов.

– Ох… сложный вопрос, но попытаюсь ответить. Я вам уже рассказывал, что Свирчевский долго и безуспешно пытался утвердить свой проект в канцеляриях Империи. Параллельно с этим он готовил базу – из беспризорников, каторжных детей, сирот. Он хотел отправлять своих агентов в ремесленные училища Японии, но без высочайшего повеления не мог этого делать, а оного все не было и не было, и даже наоборот: незадолго до войны из канцелярии наместника Свирчевскому пришел прямой запрет на любую враждебную деятельность в отношении Японии. Тщетно Ипполит Викторович пытался доказать, что у России нет союзников, кроме тех, что она сама себе образует. Едва не поплатился званием, говорил, что приказ об отправлении его в отставку до срока зачеркнули японские миноносцы, атаковавшие корабли на рейде Порт-Артура. Он, знаете, любил эффекты и гиперболы…

Ощепков помолчал, глядя на перепляс язычков пламени под чайником. Спиридонов задумчиво вертел в пальцах пачку «Кино», пообтертую и помятую.

– Война изменила все, – продолжил Ощепков. – Хотя могла и ничего не изменить, поскольку генералитет наш в то время страдал просто поразительной близорукостью. Впрочем, это и неудивительно в свете вскрывшихся в Империалистическую войну фактов…

– Каких? – насторожился Спиридонов.

Ощепков посмотрел на него удивленно:

– Ну как же… это еще царская контрразведка установила. В пятнадцатом, если мне память не отшибло, или в шестнадцатом. Распутин жив был еще. Вскрыли тогда целую сеть в Генеральном штабе и Ставке. За хорошие деньги фактически на кайзера работали, хотя кайзер там не последней инстанцией был, деньги из-за океана капали. Всех не успели вычистить, они государя раньше достали. А, ну какое это имеет значение? – отмахнулся Ощепков. – Я о другом сейчас: в общем, генералов наших, как котят, приходилось носом тыкать в факты совершенно очевидные. Но тут, к счастью для Свирчевского, произошло нечто, что изменило отношение Куропаткина и компании к «прожектам» штабс-капитана. Мне кажется или чайник парит уже?

– Кажется, – улыбнулся Спиридонов.

– Жаль, – ответил Ощепков. – Пить хочется.

– Скоро уж, – успокоил его Спиридонов. – Так что за оказия-то случилась?

Ощепков улыбнулся:

– Артурцы, славные ребята, в Волчьих горах японца отловили. Казачьим разъездом, взяли врасплох. Но одного нашего тот все-таки уложил, зато другой его утихомирил, да еще и не насмерть, а так, чтоб допросить можно было. Не слыхали про такой случай?

Спиридонов вспомнил сосредоточенное лицо Гаева, готовящегося к прыжку через полуразрушенную стену фанзы, вспомнил штык его берданки, покрытый его же кровью.

– Должно быть, это случилось после моего пленения, – сказал он глухо, думая о том, что Ощепков, черт возьми, прав и их пути действительно непостижимым образом связаны. – Казаки вообще молодцы, смелые, решительные, словно у каждого обойма запасных жизней.

– Говорят, это в самом начале было, – удивился Ощепков. – Едва ли не сразу после начала блокады. Как бы то ни было, японец остался жив, и его даже сумели переправить в Харбин и сдать тамошней контрразведке, которую как раз возглавил не абы кто, а новоиспеченный генерал Данилов.

– Толку-то от него, – возразил Спиридонов. – В Артуре человека, сносно по-японски говорящего, днем с огнем не сыскать было…

– Вот именно, – подмигнул Ощепков. – Да только наш японец прекрасно говорил на русском и на китайском. Выяснилось это в Артуре еще – казак, что его поймал, предварительно угостил его пулей в спину, к вечеру у него горячка началась.

– У казака? – уточнил Спиридонов с каменным лицом.

Ощепков глянул на него непонимающе:

– У японца, конечно… тьфу, пропасть, вы шутите! Совсем как японец! – Ощепков рассмеялся так заразительно, что заставил усмехнуться и Спиридонова. – Я-то думал, что вы не умеете!

– Тогда мы квиты, – просветлел лицом Спиридонов. – И что ж он вам там напел?

– Поначалу молчал, как карп из императорского пруда в Бейджине, да только в багаже у него нашли русские документы, а еще бумагу, кисти и тушь. Вскоре стало ясно – пленный получал донесения от агентов и переводил их на японский с русского и китайского.

Документов было много, и написаны они были разными людьми, так что еще до признательных показаний японца, данных им под давлением неопровержимых доказательств, стало ясно – в российском тылу действует разветвленная шпионская сеть. Но самое интересное было дальше – выяснилось, что японское правительство для подготовки своих связных использовало русскую семинарию в Токио. – Ощепков вздохнул и добавил: – Как правило, тут начинается непонимание, поэтому сразу объясню – в семинарии не готовили агентов. Только связных, так называемых «драгоманов», бесполезных без наличия сети конечных агентов. Говорю потому, что слишком велик соблазн ставить отцу Николаю в вину действия против России. Бедный святитель! Ото всех-то ему доставалось при жизни: от японцев – за то, что русский, от русских – за то, что учит японцев.

– А он, по-вашему, был не в курсе происходящего? – спросил Спиридонов с показным равнодушием.

– Ну, он же не слепой был, – улыбнулся Ощепков. – Конечно, все знал. Но у него была совсем другая задача, ее он и решал. Знаете, не завтра, не через десять лет, может, и не через сто, но дерево, посаженное отцом Николаем, вырастет. Разрушить отношения и начать вражду очень легко. Нет ничего проще. А вот выстроить отношения, наладить доверие – намного сложнее.

– Доверие – материя слишком тонкая, – отвечал Спиридонов. – У России еще Порт-Артур не зажил.

– Он не зажил еще у вас, Виктор Афанасьевич, – все так же улыбаясь, сказал Ощепков. – И тем не менее вашим учителем был японец. Довольно пока, давайте я вам все-таки доскажу, как я попал в Японию, а то так мы и до полуночи досидимся, а меня все-таки жена ждет.

Спиридонова толкнуло в грудь чувство неловкости. Действительно, он отрывал Ощепкова от больной супруги, которая, как и все больные, нуждалась не только в уходе, но и в том, чтобы рядом был кто-то близкий.

– Да-да… не будем растягивать… Так что там с японцем? – торопливо спросил он.

– После того как он раскололся, Свирчевский передал Генштабу целый пакет документов – с материалами, которые нашли у японца, с протоколами его допросов и, конечно, его собственными выводами. И тут ситуация развернулась на сто восемьдесят градусов…

Ощепков снял с примуса закипевший чайник, закрутил вентиль, погасив синевато-зеленоватое пламя, и стал наливать кипяток Спиридонову в кружку, куда тот уже сыпанул заварки.

– Помните строчку: «Храни нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь»? Так вот… Те, кто раньше ставил Свирчевскому палки в колеса, внезапно оказались наибольшими радетелями его талантливых проектов. Каждая сволочь, именуемая по уставу высокоблагородием, подавала реляцию, что именно она неоднократно настаивала на серьезном рассмотрении этих проектов! Да и Бог бы с ним, тем более что Ипполит Викторович никогда не был тщеславен и за дело болел больше, чем за звезды на погонах да ордена в петлицах. Вот только эти самые сволочи, сумевшие забраться по табельной лестнице выше Свирчевского, начинали мнить, что они куда лучше понимают в его идеях. И «творчески дополнять» оные своими никому даром не нужными инициативами. Впрочем, пока бюрократический локомотив разворачивался, война успела закончиться и в Портсмуте подписали мир. Однако локомотив уже развернулся и двигался в нужном Свирчевскому направлении, рискуя догнать его и раздавить.

Ипполит Викторович, между прочим, на все это обращал категорически мало внимания. Даже тогда, когда ему еще никто ничего не разрешал, он с настойчивостью одержимого проводил в жизнь свой проект. Еще до войны ему удалось связаться с отцом Николаем и сосватать ему двух казачат – Романовского и Легасова, из своих воспитанников. К сожалению, ничего путного из этого не вышло, началась война, и домой ребята вернулись только в шестом… и сразу попали в объятия штабс-капитана, став дополнительными козырями в его игре. Романовского и Легасова приняли на ура, и они сразу же показали свою полезность настолько, что местное начальство, уступив Свирчевскому при поддержке тяжелой артиллерии в виде генерала Данилова, отрядило первого в Японию к владыке Николаю.

Сложные, прямо скажем, были у них переговоры: Свирчевский просил принять в семинарию хотя бы десяток парней из России. Отец Николай резко возражал: дескать, его задача – готовить православное духовенство для японского народа, а не шпионов для Генштаба. Если японцы о чем-то таком пронюхают, то миссии конец, а это означает, что целая страна погрузится во мрак неверия. Как будто мало нам войны между нашими народами!

Свирчевский, будучи прямым от природы и никаких авторитетов не признававший, даже поскандалил с отцом Николаем, дескать, японских шпионов готовить ему не зазорно. На что тот спокойно ответил, что одним ножом можно и хлеб резать, и человека, так виноват ли кузнец, если изготовленным им ножом кого-то зарежут? Он не учил никого воевать против России; наоборот, большинство его питомцев не видели в России врага, чем вызывали дикое раздражение у японских националистов. Он даже дал Свирчевскому целый тюк газет, в которых на него и всю Русскую миссию писали пакости. На что Свирчевский резонно заметил, что, если бы он умел читать по-японски, у него не было бы повода тревожить владыку своими проектами. Отец Николай не отступал и пересказал многое из того, что печаталось, не выбирая притом выражений и не смягчая острых углов. Пока он это делал, Свирчевского осенило.

Ощепков остановил повествование, задумчиво глядя на кипяток в своей кружке – заварку он в нее, в отличие от Спиридонова, не положил.

– Видите ли, я думаю, что, если бы Ипполит Викторович занялся дзюудо, он намного бы опередил и меня, и вас, – продолжил он, аккуратно выливая кипяток обратно в чайник. – У него был такой же склад ума, но куда лучшая реакция и огромная воля к победе. А еще он умел заражать своими идеями. Когда владыка закончил цитировать тактичную японскую прессу, Ипполит Викторович заявил, что, вообще-то, это идеальное прикрытие.

– Владыка, – сказал он, – я говорил с Романовским и Легасовым, и оба они отзываются и о вас, и о школе крайне хорошо. Это непорядок.

Признаться, Свирчевский сумел изрядно удивить отца Николая, который вполне нормально бы воспринял даже появление в своей келье Ангела Господня. Он попросил его не церемониться с учениками, которых он будет присылать. Требовать, чтобы те ходили только в японском платье, ели только японскую еду, говорили даже между собой по-японски, а главное – при малейших обстоятельствах карать самым жестоким образом. В общем, когда я обо всем этом узнал, я был тоже поражен – это была на редкость удачная операция прикрытия, идеально выстроенная и реализованная.

– Вам не кажется удивительным, что я так захваливаю Свирчевского? – спросил Ощепков, наконец положив себе в кружку заварки и залив ее слегка остывшим уже кипятком. Спиридонов отрицательно покачал головой, отхлебнул из кружки и поморщился: чай был неслащеный, словно у Дзержинского.

Ощепков заметил гримасу Спиридонова и пододвинул к нему жестяночку с рафинадом:

– Тоже любите сладкое? Берите сколько душе угодно, я и сам сластена. Сахар – пища мозга; я, бывает, возьму рафинадину и посасываю, ровно леденец.

– Так почему мне это должно показаться странным? – спросил Спиридонов, скромно положив себе два кубика желтовато-коричневатого сахара.

Ощепков взял сразу три.

– Добавляйте, сахар здесь не особенно сладкий, хоть и свекольный, да из местной свеклы, не шибко сахаристой. Климат такой…

Почему, спрашиваете? – вернулся он к делам былым. – Потому что я участвовал в этой операции, и это ко мне штабс-капитан просил относиться так, как я описал. Впрочем, в моей жизни это был далеко не последний подобный случай, и на фоне всего остального в миссии ко мне относились весьма даже мягко. По сравнению с родным домом и теплом материнской любви… – Ощепков мягко улыбнулся. – Так что, отправляя меня в Японию, Свирчевский отправлял меня отнюдь не на курорт. К его чести, скажу – он меня предупредил, что легко не будет. Но сказал лишь: «Дерзай, казак, в атаманы выйдешь!» Пришлось дерзать…