скачать книгу бесплатно
Бронхит перешел в астматический, приступы которого как – то удавалось купировать. Хроническим бронхитом его признали позже. Рекомендации врачей не помогали. Наконец, мы добрались до Ольги Михайловны Андрусенко (до этого она была в отпуске). Одним из средств, которое, нам казалось, могло бы помочь, был крымский воздух. Ольга Михайловна покачала головой и спросила, знаем ли мы речку Рось. Ее микроклимат, сказала она, считается целебным в этих случаях. У нас в институте была база отдыха на Роси, о которой мы, после наводки Любы Коваленко на Крым [Рог 17], никогда не думали. Но тут мы схватились за соломинку. Мое заявление на базу – последняя смена (конец августа – начало сентября) — было тотчас удовлетворено. Домиков уже не было, и мне дали резервный – директорский. Во – первых, за 13 лет работы я ни разу не воспользовался никакими профсоюзными благами и базой в том числе. Во – вторых, я был где – то в передовиках: выполнял план, отмечался в приказах, сдавал темы с высокими оценками комиссий.
С трудом и приключениями мы добрались до базы (150 км от Киева – первый раз казалось очень далеко), вымыли домик (его сдавали чистым, но жили там не все время) и уложили Васю спать. Утром меня разбудила Нина. Шел дождь, в окна свисали мокрые листья.
Нина показала мне глазами на Васю. Вася спал, нормально, без затруднений дышал, без хрипов и свистов. Ольга Михайловна попала в десятку. В Ракитном у Васи все было хорошо. Но осенью и зимой опять начались бронхиты, и только на следующий год поставили диагноз: астматический бронхит. Перспективы были нерадостными: сначала хроник, потом астматик. Только к половому созреванию мог настать перелом. Пассивно ждать не хотелось. Профилактические меры принимать было сложно. Например, я обнаружил, что у Васи не холодовая аллергия, а ветровая. Помню, как зимой возил его в санках (в Охмадет, например) и пересаживал при перемене направления ветра спиной к нему.
Попытка оздоровиться в Крыму, как и предупреждала Андрусенко, не удалась – Васе было только три года, и он не смог акклиматизироваться.
Вася в Роси
Спортом – длительными нагрузками на выносливость (бегом, лыжами) — Васе было заниматься рано. Но как только он немного подрос, я стал учить его плавать. Вначале в бассейне на Первомайском массиве, где у фирмы были часы. Потом в Ракитном. Поплыл Вася лет в пять. В шесть он уже чувствовал себя в Роси уверенно.
Позже, когда Вася окреп достаточно, чтобы управляться с веслами, мы разрешили ему самостоятельно грести на лодке.
Вася на лодочном причале базы
Прибегали соседки: «Это ваш ребенок? Что ж вы делаете, а вдруг лодка перевернется – он же утонет!». Мы их успокаивали, обещая показать, что плавать он умеет. Постепенно они привыкали, а потом некоторые продвинутые родители и бабушки спрашивали, как можно научить детей плавать. Некоторых я учил сам. Одной из самых способных оказалась дочка Люды Ковалюк Юля. Она поплыла через полтора часа занятий, а на следующий день переплывала Рось под стенания бабушки.
С тех пор Ракитное стало основным местом нашего летнего отдыха в течение всей школьной жизни Васи. Прерывалось оно только на два – три сезона после Чернобыля. Вода (Рось и бассейн) его вылечили. Полового созревания ждать не пришлось. О Ракитном еще расскажу позже.
Смерть папы
Папа в 1970?х
Весной 1978 года, через несколько лет после инсульта, папа чувствовал себя неплохо. Он гулял вокруг дома с палочкой, очень радовался Васе, Наконец – то у него появилось время и желание наблюдать весну и природу. Слушал и слышал «голоса» – на Печерском спуске вверху, где родители жили, на «Спидолу» голоса хорошо принимались.
Папе стало плохо перед майскими праздниками и его, по совету уже не практикующей врача – невропатолога А. Динабург, забрали в больницу на Московской, недалеко от дома. Она сказала, что там еще остались хорошие врачи, а в Октябрьской больнице – на кого попадешь. Диагноз – инфаркт, уже четвертый.
На праздники мы с трудом проходили к папе в шестиместную палату, мама бывала у него каждый день. Шестого мая мы приехали с Ниной на Печерский спуск, оттуда пошли в больницу. Была суббота, и в преддверии длинных выходных палата разъехалась по домам. Персонала тоже не было видно.
Папа был уже в полузабытьи, но нам показалось, что он как – то улыбнулся нам. Почти сразу ему стало хуже, потом совсем плохо и притом очень больно.
С большим трудом оторванный от чтения газет дежурный доктор безучастно за всем наблюдал.
«Сделайте же что – нибудь, вы же видите, как человек страдает!».
«А что я могу сделать?»
— «Введите морфин!»
— «Заперт в сейфе»
— «Анальгетики»
— «У меня нету»
— «Аспирин введите внутривенно».
— «Не смогу попасть иглой в вену».
— Вызовите лечащего врача!
— Вiн отдыхае, я не можу.
— Вы врач?
— Я скiнчыв Киевский медицинский!
Он и до этого переходил на суржик, но тут я не выдержал.
— Тогда я вызову скорую!
— Она не приедет – они в больницу не iздять.
— Тогда я вынесу кровать с папой на улицу и вызову «противоинфарктную» бригаду из Октябрьской больницы!»
— Тоже не поедут. Да чего Вы суетитесь – третий инфаркт, старый уже, ничего не поможет.
— Но не в мучениях же умирать!
— «А что я могу сделать?»
Круг замкнулся – он повторил то, с чего начал. Папе еще не исполнилось 66 лет, инфаркт был не третий, а четвертый, к тому же обширный.
Если бы я был не один (Нина побежала за мамой), я бы все – таки попытался вынести папу из больницы, хотя этот здоровый бугай, называвший себя врачом, мог и помешать.
Дело врачей 1953 года нанесло непоправимый ущерб киевской медицине.
Это был настоящий погром с реальными жертвами. «Заметно стало желание медицинского руководства (врачей – погромщиков – О. Р.) избавиться от евреев не только в элитных, а и в обычных медицинских учреждениях. Некоторые руководители старались избавиться даже от родственников врачей – евреев.
Администрация мединститута должна была внести свою лепту в осуждение «врачей – убийц». Разыгрывался этот спектакль в здании Киевского оперного театра. Особая роль, естественно, отводилась «лицам еврейской национальности». Институтские евреи один за другим выходили на трибуну и срывающимися голосами клеймили происки своих соплеменников. Механизм только один раз дал сбой, когда доцент Лихтенштейн, прекрасный терапевт и блестящий преподаватель, интеллигентнейший человек, отказался выйти на сцену, заявив: «Я слова не просил». Все считали, что он обречен, тем более что его учитель (В. Х. Василенко, главный терапевт Кремлевской больницы – О. Р.) был одним из «профессоров – убийц».
После появления в «Правде Украины» антисемитского фельетона началось массовое увольнение евреев в медицинском институте и институте усовершенствования врачей. Если директор Мединститута делал это по возможности мягко и помогал устроиться на другую работу, то директор института усовершенствования Горчаков устроил буквально погром. Несколько сотрудников после беседы с ним заболели инфарктом и инсультом» [М].
Не знаю, с кем беседовал руководитель моей тети Нюси [Рог13] профессор А. М. Ольшанецкий (директором Медицинского был доцент кафедры акушерства и гинекологии Калиниченко, которую А. М. возглавлял), но он слег надолго с инфарктом. Нюсю отчислили из аспирантуры и распределили ее, умницу и еврейскую красавицу [Рог13], участковым врачом в бандеровское село на Западной Украине. С большим трудом, благодаря связям матери, ее удалось оставить в Киеве врачом в детском садике, где она проработала всю жизнь.
Сын Ольшанецкого, Александр Александрович, окончил Киевский медицинский в 21 год и через три года, в 1951, блестяще защитил кандидатскую диссертацию по хирургии. Места ему в Киеве не нашлось. Уже шла борьба с космополитами. Пришлось поездить по украинским городам и весям, пока он не стал доктором и профессором, создателем собственной школы хирургии. В Киев он так и не вернулся.
С этого времени еврейским мальчикам и девочкам, мечтающим стать врачами в третьем и четвертом поколении, путь в киевский Мед был заказан. Исключения были, в основном для детей еще работающих профессоров.
Не только евреи были хорошими врачами. Но их подавление повлияло на всех – талантливые и порядочные врачи рассматривались как «белые евреи» [Рог15], а почти все руководящие посты заняли национальные кадры с определенным набором качеств, одним из которых был антисемитизм, а другим – готовность делать все, что скажет начальство, включая подлости по отношению к коллегам любой национальности. Новые руководители, будучи отличниками соцсоревнования по искоренению космополитов, ходили, уже после реабилитации кремлевских врачей, по собственной инициативе по кладбищам, чтобы удостовериться в именах – отчествах предков своих «подозрительных» сотрудников.
Папина агония продолжалась. Он срывал с себя одежду, стонал, кричал, хватался за кровать.
Ужасное чувство бессилия, когда ты ничего не можешь сделать, чтобы если не отсрочить смерть, то хотя бы дать человеку – папе! — умереть достойно, сжигало меня. Даже броситься на этого бугая и заставить его делать – что? — все было бессмысленно.
Папа стал затихать. Вскоре его не стало.
Абрам Рогозовский родился 30 августа (13 сентября) 1912 года в Киеве. Дед построил дом на Шулявке, на улице Керосинной, возле будущего почтового ящика 2. Дом сохранялся до девяностых годов. О деде, прадеде и семье Рогозовских я писал в книге первой [Рог13]. Папа вел обычную жизнь еврейского мальчика из семьи с достатком.
И… это правда, давнее,
Но и о давнем не умолчишь.
По пятницам Мотеле давнэл,[26 - давнэл – молился. Отрывок из поэмы «Повесть о рыжем Мотеле» Иосифа Уткина, которую помнят в исполнении папы мои друзья.]
А по субботам ел фиш.
В отличие от Мотеле, который хотел в хедер, но ходить в него не смог, папа, если не хедер, то обучение у меламеда успешно окончил. Меламед – племянник Бейлиса, получил за это от деда часы. А до этого дед подарил папе жеребенка, который чуть не убил его. Шрам от копыта остался у папы на всю жизнь. Если до войны кто – то мог принять его за бандитский, после войны шрам вопросов не вызывал. Учился в трудовой школе, потом в строительном техникуме. Там у него появились друзья, которые остались у него на всю жизнь.
Вспоминал он и учителя математики, талантливого педагога, пробудившего интерес к математике у многих. Среди папиных однокашников были Илья Рапопорт, Юзик Улицкий, Гриша Стрельцесс [Рог13].
После техникума поступил в Ленинградский автодорожный институт, на специальность мосты и дороги. Нередко воспоминал о преподавателях и студентах, среди последних были и ставшие известными Сергей Антонов (писатель) и Иван Манюшис (Предсовмина Литовской ССР, вспомнивший перед назначением свое имя – Юозас).
Институтская дружба со многими осталась навсегда (Врублевские, Корешева, Кетриц и многие другие).
Папа в 1938 году
Мама в 1938 году
На последнем курсе познакомился и влюбился в орловчанку Асю Попову. Женился, и через полтора года в общежитии (бывшей Чесменской богадельне [Рог13]) появился автор этой книги.
После института папа в 1937 году вернулся на Украину, работал в киевском тресте «Укрдорстрой». В марте 1939 года его «выдернули» на строительство рокадной дороги вдоль границы с Польшей, тогда проходившей возле Винницы. Через пару месяцев дорога оказалась не нужна – «ублюдочное государство», по словам Молотова, перестало существовать, а вдоль новой границы дорогу строить не собирались, как не собирались и долго оставаться на ней – планировали идти дальше, на Берлин.
В 1941 году папу перевели в Котлас, строить мост через Северную Двину, чтобы песню сделать былью: «По тундре, по широкой дороге, где мчится скорый Воркута – Ленинград». Строительство мостов, дорог и туннелей осуществлялось под эгидой НКВД, которому подчинялись многие строительные организации. Мост строили в основном зэки, и одним из них был член – корреспондент АН СССР И. В. Обреимов, создатель и первый директор Физтеха в Харькове. В это время его ученица А. Ф. Прихотько публиковала его и совместные с ним результаты без упоминания его имени – она строила фундамент для поста директора киевского Института Физики.
Строительство моста шло не просто. Сроки его окончания срывались.
Началась война. Папа подал заявление в армию, несмотря на то, что у него была броня. НКВД-шный начальник строительства пригрозил ему переводом в зэки, если он будет настаивать. Наконец, в отсутствие начальника и с помощью военкома заявление подписали. Папу направили на краткосрочные курсы повышения квалификации офицеров запаса в Архангельске при высшем военно – инженерном училище.
Курсы были трехмесячными. К моменту их завершения папе удалось встретиться с мамой. Ее мобилизовали раньше папы – она участвовала в строительстве аэродрома на Кольском с марта 1941 года. Это была ее преддипломная практика. На защиту дипломного проекта в Ленинграде ее не отпустили. Аэродром достраивали под бомбами [Рог13]. Маме почти случайно удалось во время реорганизации управлений строительств оттуда вырваться с направлением в распоряжение Управления кадров ГУШОСДОРа. В Ленинград уже дороги не было – он был в блокаде. До меня с бубой было не добраться. За три месяца в Архангельске папа смог списаться с мамой, и она успела приехать в Архангельск в день его выпуска.
Папа встречал маму на пристани. В набросках воспоминаний он с юмором описывал эту встречу. «Ася в полушубке и в охотничьих сапогах (с мехом внутри – О. Р.) выглядела намного приличней меня. Я был в коротенькой широкой шинелке и кирзовых сапогах с широкими голенищами, из которых ноги торчали тонкими палочками, в большой пилотке, подшитой сзади по размеру. Совпартработник – попутчик Аси по плаванию на пароходе из Кеми в Архангельск – увидев меня, шепнул: «Ксения, неужели лучшего не могла выбрать?» О приезде жены было доложено по команде. Только на следующий день разрешили провести вместе сутки».
Приют нашли у архангелогородца, соученика по курсам. Отметили вместе с хозяевами встречу. На следующий день бродили по городу, заглядывая в пустые магазины. Папа решил зарегистрировать брак официально
– на фронте всякое может случиться. Разыскали ЗАГС и с трудом убедили девушку – регистратора, что папа не женат. Свадьбу решили отпраздновать вечером в ресторане. У входа толпилось много желающих, но они прошли без препятствий – вход разрешался только военным. Мама уехала в Москву за назначением, папа – на Карельский фронт.
Финны к тому времени заняли западный берег Онежского озера. Саперная бригада, в которую направили папу, занимала восточный берег.
В студенческие годы, после лыжного похода на Кольском, папа рассказал про особенности ориентирования в этих местах. Так я узнал про разведывательную операцию, в которой он участвовал [Рог15].
Оставаясь лейтенантом, к марту 1942 года стал старшим адъютантом (так тогда называли начальника штаба) отдельного саперного батальона. После провала бездумного январского наступления Масельской и Медвежьегорской групп, когда войска потеряли более 11 тыс. человек и вынуждены были отойти на исходные позиции, финны осмелели. 9 марта они перешли Онежское озеро по льду и напали на село Шала и порт Шальский. Об участии отца в этом бою свидетельствует следующий документ.
Наградной лист на лейтенанта Рогозовского орденом «Красного знамени». Вверху надпечатка: медаль за «Отвагу
