скачать книгу бесплатно
– А как ми рады! – звучало со всех сторон.
Рады были все, даже невэста застенчиво улыбалась, не поднимая на миня глаз, а я по-прежнему хотел умерэть.
– Не бойся, Яшка, – сказал отец, глядя на будущую невэстку, – всегда плохо не бивает. Привикнешь, поверъ отцу. Я тоже не сразу полюбил твою мать, – прошептал мине на ухо, с опаской глядя в её сторону.
Старик замолчал. Вынув из кармана жилетки кусочек хлеба, крошил его на землю, слетавшимся к его ногам воробьям.
– А что было дальше? – спросила молодая мамаша, покачивая коляску с ребёнком.
– Ах, дальше, да, да. Шо дальше? Ви помните старую Жмэринку? Еврэи, украинцы, гои жили мирно, тихо, в любви и уважении.
Рэволюции, погромы это было не про там. Вечерами жид и гой вместе пили водку, заедая кислой капустой с одной вилки. По праздникам женили своих детей, роднясь навеки. Хорошо жили. Бедно, но дружно.
– Яков Хаймович, расскажите о женитьбе! – вокруг рассказчика собралось уже несколько молодых мамаш, с интересом слушая старого портного.
– О, это совершенно удивительная история. Она была хороша, как роза!
– Вы же сказали, что она была маленькой, толстой и вам при виде её хотелось умереть, – улыбнувшись, произнесла пухленькая женщина, окинув взглядом сегодняшних слушательниц, таких же молоденьких и весёлых, как она.
– Да, абсолютно вэрно. Но ведь и я был полным адиётом. Не забивайте, шо мине не было и четырнадцати лет, а Розочке шёл тринадцатый год. В те врэмена детей рано женили.
Она не была красавицей. Я думал, зачем еврэйским девушкам ребе даёт имена, которые им не подходят? А с другой стороны, кто кроме ребе и Бога может знать какой она станет в будущем? Так вот, моя Роза была ангелом. Когда я это понЯл моё сердце успокоилось, а глаза перэстали замечать некрасивости её лица и фигуры. Для миня она стала самой красивой женчиной на свете. Даже бородавка на её нОсе мине больше не мешала циловать его.
Как и все молодожены, в наше честное врэмя, я был чист, как лист бумаги. Шо я знал о женчинах? Ни-че-го. Женатые братья миня не посвящали в тайны супружеской жизни. Я и не спрашивал. Миня это не интересовало. За неделю до свадьбы отец повёл миня к ребе, который подробно объяснил многое из того, шо я не знал и не понимал. Когда ребе рассказал мине, шо женатый мужчина, то есть я, должен сделать с Розой в пэрвую брачную ночь, миня вирвало прямо на пол. Отец и ребэ миня успокаивали, объясняя, шо жениться и родить потомство – главное дело жизни каждого мужчины, особенно если он еврэй.
Перед хупой[1 - Хупа – балданих, под которым стоит пара во время свадебной церемонии, а также сама церомония венчанияминя]меня так трясло, шо папа не на шутку рассердился, а женатые братья рассмеялись.
– Яша, это лучче, чем ты думаешь, – шепнул мине на ухо Арон. – Это в пэрвый раз страшно и противно, а потом даже приятно, – он подмигнул, похлопав миня по плечу.
За свадебным столом миня тошнило, кусок не лез в горло, хотелось убежать, чессное слово! Я был не в сибе. Прэдставьте – жена совершенно мине не знакома. Шо мине до неё? До её бородавки на носе? Думаю, в голове у Розы тоже были страхи и сомнения, но миня они не интерэсовали, как и она сама. Уже намного позже, Роза призналась мине, шо на свадьбе была абсолютно счастлива. Я ей понравился ещё на смотринах, чего о сибе я сказать не мог.
В два часа ночи нас торжественно випровадили в спальню, обсыпая на счастье овсом, конфетами, орэхами. «Спальня» била чуть больше чулана, отделенная шторой от комнаты, где гости гуляли нашу свадьбу.
Ми с Розой просидели на кровати всю ночь спина к спине, боясь пошевелиться, уже не говоря о том, шоб взглянуть друг на друга. Гости ели, пили, пели песни, поднимали тосты за счастливую жизнь молодеженов.
Неожиданно раздвинулась штора. Марик Бляхх – мой дальний родственник, приехавший на свадьбу из Жмэринки, в обнимку с бутылкой самогона, беспардонно уселся рядом со мной на кровать.
– Яшка, где сортир? Мине сейчас вирвет.
Потом перевел свои пьяные глаза на Розу, неприлично громко икнув, спросил, тыча за спину пальцем:
– А это хто? Шо она при нас делает?
Я закрыл ладонями лицо, стараясь не думать о том, шо произошло. А шо собственно произошло, спросите ви миня? Миня женили. Трудно в неполных четырнадцать лет думать о сибе, как о женатом мужчине, за спиной которого сидит жена, совершенно чужая ему девушка.
На рассвете в дверях комнаты появилась бабушка Розы.
Она застала нас спящих в одежде спинами друг к другу.
– Мамале, – вскрикнула она, хватаясь за сердце. – Мине счас станет халушес (плохо)! Наша Роза дисгрэйст мэйдл (опозоренная девушка)
От её крика ми проснулись, шарахаясь друг от друга в разные стороны.
Роза с перэпугу натянула до подбородка одеяло.
– Вейз мир! Ой, брох, ой, брох (позор, беда), – вопила старая Рахель. – Гвалт! Геволт! (караул, на помощь). Мейер!
На её крик сбежались родственники.
– Ви только посмотрите! Лучче би мои глаза этого не видели! Они таки ничего не… Ой вей! Позор! Шо скажут люди! Шмулик! Хая! Мейер, шо ты стоишь, как палка в огороде! Сделай хоть шо-нибудь!
– Ты хотела видать Розочку замуж! Видала! Жена, шо тибе опять плохо? – спросил Мейер. – У твоей внучки есть родители. Пусть у них за все болит голова. Оставь миня в покое…Шо? Шо ты хочешь от старого, больного Мейера? Ты хочешь, шоб он умер, и его похорнили прам здесь? Тибе станет лучче?
– Адиет! Причем сюда твое здоровье! – возмутилась старая Рахель. – Я кричу не за тибя, а совсем наоборот. Шо тибе не понимать, Мейер!
Моя мама прибежала последней. Она стояла в дверях с распахнутой грудью, к которой присосался сопливый Сеня.
– РАхель Абрамовна, шо вам кричать, пугать улицу! Посмотрите на детей! На них нет цвет лица!
Бобэ (бабушка) Рахель громко высморкалась в передник.
Мама перэдала «тринадцатого» отцу и подошла к нам несчастным новобрачным.
– Дети, – сказала она, – бэкицер (короче) вам надо отдохнуть. Когда будут силы, ви поймёте про между собой, шо делать. Надо любить друг друга, обнимать. Приласкать. Можно поциловать крэпко в губы, это даже хорошо, если не противно. Ми сейчас уйдём, а ви, пожалуйста, сделайте хоть шо-нибудь.
И ми сделали, как мама велела.
"Всегда плохо не бивает", – говорил мой умный папа, знающий толк в жизни.
Ми привыкли спать вместе – спина к спине. А через месяц или больше, увидев Розину сиську, випавшую из виреза ночной рубахи, я почувствовал в сибе другие проявления и желания организма. Той ночью и случилось всё то, шо должно было произойти мэжду мужем и женой брачной ночью.
– Дедушка Яков, что было потом? – слушательницы поменялись.
Кто-то ушёл домой кормить детей, кто-то убежал по делам. В сквер пришли другие мамаши, с интересом слушая рассказы старого еврея.
– Когда? – он приоткрыл глаза, смачно зевнул.
– Яков Хаймович, расскажите историю про рубашку, – настаивали они, слушая не в первый раз рассказы старого Якова, но с каждым днём истории обрастали новыми событиями, красками, эпизодами, словно за ночь он переписывал жизнь заново.
– Рубашку? – он окончательно проснулся. – Это моя любимая история, – повеселел старик. – Ми жили в Одессе.
– Когда вы переехали из Жмеринки в Одессу?
– Причём здесь Жмэринка? Миня там никогда не было.
– Вы же говорили….
– Не обращайте внимания на мелочи. Жмэринка. Ах да, там, кажется, родился мой папа, а жили ми всегда в весёлом городе Одессе. Я работал на фабрике по пошиву одёжи. Кстати, именно там, в мине проснулся портной. Порой я тайно проносил за пазухой кусочки материи: остатки, обрэзки, из которых моя Розочка шила скатерти, продавая на базаре. Она так радовалась, шо мине хотелось принести ей не только кусочки, а весь рулон ткани, лишь бы она мине улыбалась. Бывало она не шила скатерти, а бэрежно складывала кусочки ткани в сундук.
– Шо ты с ними хочешь делать? – интересовался я, глядя, как она внимательно рассматривает каждый из них.
– Я сошью тибе праздничную рубаху, когда наберётся достаточно кусочков ткани. Такой рубахи не будет ни у одного одесского еврэя, поверь мине.
И я ей верил. Я обнимал свою пухленькую женушку, с удовольствием целуя в нос, где сбоку сидела большая коричневая бородавка, которая мине так нравилась.
И она таки пошила рубаху. Какая это была рубаха! Ни у одного одессита такой рубахи не было, шоб я так жил. Она была сшита из разных по размэру обрэзков ткани, но подобраны они были так искусно, шо составили единый рисунок. Увидев миня в новой рубахе, моя мама спросила:
– Яша, шо ты вирядился, как пугало? Где глаза и вкус твоей Розы? Азохен вей!
– Тише мама. Это подарок. Не портите мине настроения, а Розочке талант.
Мама всё поняла, прикрыв ладонью рот. Она даже всплакнула от чувств, положив голову отцу на плечо.
Они всё понимали родители мои. Имея дома целую шоблу детей, отец с матерью всегда находили для нас врэмя и любовъ.
Глава 7
– Яков Хаймович, расскажите, как вы стали артистом, – требовала публика.
– Перэд тем, как стать хорошим портным, я таки один раз имел за счастье стать артистом!
Среди братьев, главный по талантам, был наш старший брат Семён. Он с детства много читал, любил сочинять рассказы. А как он врал! Это ж было шо-то! Но он називал это фантазией – смешное слово. Из-за этих фантазий страдал его тухес, на котором оставались следы от отцовского рэмня. Но врать или фантазировать, как он это називал, Семён не перэстал. Артист! Он рОдился артистом! Кроме работы на железнодорожной станции, где он водил этот ужасный паровоз, он был главным артистом в театре художественной самодеятельности. Один раз он пригласил нас на спэктакль, которому был рэжиссёром. Ви сибе прэдставляете? Мой брат к тому врэмени уже стал главным режиссером всего театра! Вся семья пришла на прэдставление. Нас, как почётных гостей, усадили на пять пэрвых рядов. Жена Семёна, отец с матерью и младшие братья сидели в центре пэрвого ряда, положив локти на сцену, шобы лучче видеть. Семён очень волновался и его можно било понять. Не каждый раз в зале сидят такие гости!
Но шо-то пошло не так. Артист Колька Нос получил понос и бегал в сортир каждые пять минут. Вийти на сцену он не мог. Колька не мог би дойти до сцены, не говоря о том, шоб играть, прописанную для него Шэкспиром, роль прынца Гамлета.
Ми с Розой устроились в пятом рЯде и приготовились смотрэть спэктакль.
– Яков! Яков! – Семён с потным, взволнованным лицом махал мине со сцены рукой, вопя на весь зал. Народ взбодрился и стал аплодировать, решив, что прэдставление начинается.
– Виручай, брат, – сказал Семён. – Колька обосрался. А у меня Гамлет! Сиграешь?
– Та, шо за вопрос? – согласился я, не раздумывая. – А шо надо делать?
– Яшка, не делай мине нервов. Их есть кому портить, – зашипел Семён. – Надо играть роль! Помнишь, как мы в детстве рожи соседке Ханне строили, придумывали всякие дурости о её толстой дочке, а она драла её рэмнем по попам, за то, шо водится с нами?
– Ну помню.
– В таком разе ты знаешь, шо делать, – выдохнул облегченно.
Семён, рассказал вкратце содержание страшной трагедии жизни прынца. Я до того дня не знал, шо на свете есть такие ужасные семьи. Какой кошмар! Ви читали Гамлета? – обратился к девушке, сидящей рядом на скамейке.
– Конечно, мы в школе учим зарубежную литературу.
– Шо ви говорите? В наше врэмя… Кто учил в наше врэмя зарубэжную литературу? Я вас умоляю…
Миня очень расстроила судьба несчастного Гамлета. Ви знаете, шо там все умерли!? – воскликнул Яков с глазами полными слёз. – Азохен вей! Шо им не жилось? Шо им болело?
– Власть.
– Ви таки немножко правЫ. Власть. Все хотели быть королями? Ой, вей.
– Яков Хаймович, что было потом? – спросила девушка.
– Запомни, – шептал мине на ухо Семён, – если забыл роль, говори своими словами. Зритель должон тибе верить. ШЭкспира никто не читал. Так я тибя прошу, сделай виражение лица и расскажи всем, как хреново жилось прынцу в условиях феодализма.
Я согласился, а шо было делать? Надо же виручать брата и несчастного прынца!
Каждые пять минут зал взривался аплодисмэнтами. Зрителям особенно понравился монолог, который я – прынц Датский, читал со сцены своими словами. Шо я мог рассказывать сидящим в зале людЯм, если сам до этого вечера никогда не читал ШЭкспира? Это было моё первое знакомство с великим писателем и его несчастным Гамлетом.
– Быть иль не быть? – спросил я, и зверским взглядом обвёл притихший зал. – Шо за вопрос! – заорал так, шо зрители испугались. Кто-то перэкрестился, кто-то ахнул, мой папа схватился за грудь, мама за папу. И тут я понЯл, шо как артист состоялся. Вобрав в лёгкие, весь оставшийся в зале воздух, продолжил.
– Мириться лучче со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стрэмиться, – произнёс запомнившуюся фразу. – Ви хочите терпеть безропотно позор? – задал вопрос залу, понимая, шо это последняя фраза из тэкста роли которую я помнил. И я стал говорить все, шо приходило в голову, как советовал мине мой старший брат рэжиссёр.Ведь ШЕкспира никто из зрителей не читал…
– Ой, вейз мир! Где ваше "фэ"? Сопротивление! Таки пора вам возмутиться! Пока ви спали ваше мэсто на троне уже занЯли! Эйзе брох (какой позор)! Кто в доме хозяин? Ви? Ой, не смешите миня. Ви кто? Ви царъ!? Кто вам сказал? Та какой из вас царъ! Надев на голову корону, ви прячете под ней свое лицо! Убийцы! Вам мало смерти моего дорогого папы? Таки я так и думал! Вокруг одни враги! Прэдатели и нет друзей! Офелия! Где моя невеста? Умерла? А шо такое? О, бедный я! О, бедная Офелия. За шо мине такая судьба! – я схватился за голову.
Старик вдруг звонко рассмеялся. На глазах выступили слёзы.
– Верите, – произнёс, закашлявшись, продолжая смеяться, – я совсем забыл, шо прынц, должОн умерэть от укола отравленной шпаги. Мать королева, артистка Белка Щорс, нервничала, глядя на то, шо я витворяю на сцене. Она держала в руках «чашу» с отравленным вином, которое должна випить по ошибке. Я, как адиёт, бегал по сцене. Актёры и зрители смотрэли на миня, не зная, шо ожидать от прынца. Но с ним пора было кончать. Я вихватил у «мамаши» из рук «чашу» с ядом и произнёс:
– Ага, вот стакан, в который яд налит с любовью, – я поднял «чашу» над головой. Потом мэдленно поднёс к роту, випил отраву.
– Ну, вот и всё, – сказал таким тоном, шо самому стало плохо. – Довольны? Ви этого хотели? – спросил зал, покачиваясь на полусогнутых ногах, делая вид, шо вот-вот миня покинут силы и я – прынц, отдам концы. – Уж смэрть моя близка! Вас всех я прэзираю, – и грозно помахал кулаком залу. В это врэмя к мине подбежала Белка – королева-мать, вихватила «чашу» и сделала вид, шо пьет отравленное вино, тут же свалилась мине под ноги, матеря на чём свет стоит.
Зрители рэшили, шо прынц Датский и мать его сказали всё перэд тем, как преставиться, и дружно зааплодировали. А я, ваш покорный слуга, упал на сцене «замертво», рядом с матерью-королевой, набив огромную шишку на затылке. Не рассчитал падение. Шо я артист? Хотя да, ещё тот артист погорелого театра.
– Дедушка Яков расскажите о своих братьях, – просили слушательницы.
– Братья. Ви знаете, какое счастье, когда у вас столько рОдных людей? Нас было тринадцать синовей у матери с отцом. Шо мы витворяли? Мама рожала каждый год. Отец мечтал о дочери, ожидая перэд каждым рождением рэбёнка, чуда. Но чуда не происходило, снова и снова рождались мальчишки. После рождение тринадцатого по счёту сина – сопливого Сеньки, мама пошла работать. Привоз, самое главное место Одессы, да шо я вам рассказываю, ви и сами знаете. Мама торговала на Привозе, а ми ей помогали. Наша семья стала лучче жить, когда мама пошла работать. Ми стали лучче кушать, как ни странно. Со врэменем, когда она была уже на девятом месяце берэменности, отцу пришлось полностью её заменить. Днём он торговал овощами, а ночами шил обувъ. А! Я же вам не рассказал, шо мама неожиданно стала берэменной! Это произошло по недоразумению, как объяснил папа.
Чувствовала сибя мама ужасно. Её тошнило, рвало. Она похудела. Врачи у неё обнаружили опухоль, которую потом назвали Симха. Так, в возрасте пятидесяти трёх лет, наша мама рОдила долгожданную дочь. Ми радовались за мать и отца. Наконец, мечта папы сбилась. Теперъ наша мама била уверена, шо исполнила свой долг перэд мужем и Богом.
Проходили годы.
В семье старшего брата Семёна произошла страшная трагедия. Во врэмя родов от потери крови умерла его любимая жена Беллочка. Её смерть потрясла всех. Кто мог подумать, что наша Белла – красавица, хохотушка, уйдёт из жизни так рано. Родив троих синовей, умерэть во врэмя четвертых родов вместе с долгожданной дочерью! Они так мечтали о дочери, – старик утер ладонью слёзы. – Семён с семьёй уже несколько лет жил в Ленинграде. Он окончил актерский факультет при институте, …дай бог памяти, и работал актером в театре имени Кирова. Семён, Семён! – старик тяжело вздохнул. – Прошло несколько месяцев после смерти Беллы, – продолжил, – ми, как могли поддерживали его и несчастных сирот.
Я и Арон, брат старший миня на год, поехали в Питер.
Семён сильно пил. Было чувство, шо со смертью жены он и сам умер. Просипаясь, он ехал на кладбище. Лежа на могиле Беллочки, пил с бутылки водку, обнимая землю, разговаривая с женой.
Я написал родителям длинное письмо, в котором подробно рассказал о том, шо твориться с Семеном. Его надо было спасать.
Наша мама плакала и днём, и ночью, думая о старшем сине и внуках.
В один из дней, когда все спали, они с отцом на кухне долго о чем-то говорили. Потом мама уехала. Но вернулась в Одессу не одна. С ней, из местечка Тульчина, Винницкой области, приехала мать покойной Беллочки, Софья Адамовна.
– Ми с вами, дорогая сватья, обязаны спасти семью вашей дочери и моего сина, – сказала, наливая душистый чай в чашку. – Семён пьет, не работает. Не слушает никого. Он обязан жить, воспитывать детей. Он нуждается в помощи.
Софья Адамовна горько рыдала.
