скачать книгу бесплатно
– Говорить правду! – теперь крикнул следователь, заморгав от собственного крика белесыми ресницами.
– Ну, месяца два назад…
– Четыре! – рявкнул Гостинщиков.
– Неправда, – возмутился Рябинин.
– Товарищ Семенов, дай ему в ухо, – приказал работник Прокуратуры РСФСР.
Следователь мгновенно скинул плащ, бросил его на спинку стула и поплевал на руки.
– Физические воздействия запрещены, – слабо возразил Рябинин.
Но Семенов уже схватил его ладонь и сжал своими каменными пальцами. Не вытерпевший Гостинщиков забежал сбоку и клешней вцепился в затылок.
– Больно, черти…
Это были они – его геологи.
С этими людьми начиналась его молодость, с этими людьми он хотел бы жить в одной коммунальной квартире, и случись что, этих людей хотел бы видеть рядом.
Рэм Федорович Гостинщиков, научный сотрудник, кандидат геолого-минералогических наук. Старше Рябинина на десять лет. Они переговорили обо всем на свете: вечерами, ночами, за ужином, в поездах, а однажды пошли в маршрут и проспорили весь день, не увидев ни одной породы.
Димка Семенов, ровесник Рябинина, коллектор, а по-нынешнему – техник. Он не интересовался геологией, презирал степени и должности, но всю жизнь провел в экспедициях, потому что любил передвигаться по земному шару. Это он как-то поехал в поселок за хлебом и пропал на три дня; вернулся черный, обожженный, веселый – тушил горящую степь. Это он две ночи сидел, как верная жена, у спального мешка, в котором горел температурой простуженный Рябинин. Это он…
Это были они – его геологи, рядом с которыми Рябинин думал о себе чуть хуже, чем без них.
И промелькнуло, исчезая…
…Всю жизнь он в себе разочаровывается. Неужели был так сильно очарован?
– Забыл нас? – улыбнулся Димка, блаженно расплываясь круглым и добродушным лицом.
– Три месяца не заходил, подлец, – улыбнулся и Гостинщиков своей особенной улыбкой: наклонил голову, беззвучно приоткрыл рот и сузил глаза, отчего казалось, что он сейчас крикнет или запоет. Эту улыбку-ухмылку геологи деликатно звали мефистофельской, а за глаза – сатанинской. Поварихи всех полевых сезонов считали ее козлиной, хотя Рэм Федорович объяснял, что козлы не улыбаются.
– Три с половиной, – уточнил Рябинин.
– Э, все идешь по следу?
– Да не по одному. Братцы, сейчас все объясню…
– Тут мне ребята сухой рыбки подкинули с севера, – засуетился Димка, вытягивая из портфеля длинный и острый сверток.
– Э, мне геофизик приволок с вулкана обсидианчик. – Рэм Федорович из того же портфеля вытащил другой сверток, тупой и круглый…
Это были они – его геологи.
Из дневника следователя. Сегодня приходили мои геологи. Расстроили, разбередили… Как вернулся на одиннадцать… Нет, уже на двенадцать лет назад. Как побывал в юности. И мне показалось, что жить я стал не так – жить я стал хуже…
Давно не был в лесу. Давно не видел рассвета. Давно не обращался к себе. Давно не говорил с дочкой тайным бессловесным языком. С Лидой не говорил… Сердце давно не сжималось от гулкого восторга. Давно никого не жалел. Да я давно и не плакал…
Калязина не шла.
Перед допросом Рябинин обычно занимался пустяками – берег силы; не физические, а какие-то другие, которые могли уходить на необязательные встречи, на ползущие мысли или на случайные нервные вспышки. Он вяло разбирал следственный портфель. И удивился, обнаружив под фонариком пакет с двумя окаменевшими пирожками Лидиной выпечки: он их сразу узнавал по тупым носам и острым спинкам. Эти пирожки остались еще с мартовского выезда на место происшествия…
В кабинет заглянула женщина, окинув Рябинина рассеянным взглядом, – он тоже посмотрел на нее краем глаза, потому что заглядывали часто: ошибались комнатой, кого-нибудь искали или просто хотели увидеть живого, не телеэкранного следователя.
Рябинин держал пакет, вспоминая тот выезд… Пирожков была ровно дюжина – Лида давала их с расчетом на всю оперативную группу. По два пирожка съели Петельников, Леденцов, судебно-медицинский эксперт и шофер дежурной машины; по одному съели понятые. Окаменели пирожки Рябинина, который писал протокол осмотра, и ему было не до еды…
Женщина опять заглянула, обежав кабинетик таким взглядом, словно тот был министерским. Теперь Рябинин посмотрел на нее чуть пристальнее, но она захлопнула дверь, заметно смутившись и полыхнув чем-то красным.
Рябинин не знал, что делать с пирожками: съесть их было невозможно, а выбросить то, к чему прикасались Лидины руки, он не мог. Улыбнувшись, Рябинин завернул их и опустил в карман плаща…
Женщина – оказывается, красной у нее была огромная шляпа – в третий раз открыла дверь и опять сумела окинуть крохотный кабинетик широким и высматривающим взглядом, от которого Рябинину и самому показалось, что у него за спиной кто-то стоит.
– Вы кого-нибудь ищете?
– Мне нужен Рябинин, – приятным грудным голосом ответила женщина.
– Я – Рябинин…
Она улыбнулась, как бы извинив его за непонятливость, и повторила:
– Мне нужен следователь прокуратуры Рябинин.
– Я и есть Рябинин, – вновь проявил он непонятливость.
Теперь ее рассеянный взгляд остановился на следователе, как сфокусировался, – она старалась понять его слова.
– Вы… Рябинин?
– Да. А что?
Она вдруг покраснела хорошей полнокровной краской, сливаясь лицом с цветом своей шляпы.
– Извините меня ради бога… Я думала, что следователь выглядит чиновником. Представляла вас пожилым, недобрым, обрюзгшим…
– Пока не обрюзг, – буркнул он, тоже слегка краснея.
– Вы похожи на скандинава, – решила женщина.
Она уже была в кабинете: крупная, яркая, породистая. Рябинин сделал неопределенное движение, смысл которого и сам понял не сразу, – подавленное желание встать. Но она села, положив перед следователем повестку, а перед собой – бордовую шляпу, которая заняла полстола. Калязина Аделаида Сергеевна.
Рябинин записывал анкетные данные с каким-то неожиданным удовольствием, словно ему нравился и год ее рождения, и ее работа, и адрес… Причину этого удовольствия знать он не хотел. Он не чиновник, чтобы копаться. Он и не пожилой – средних лет он. Видимо, добрый – со стороны виднее. И не обрюзг, потому что дома работает с гантелями и резиной. И похож… на этого – на скандинава…
– Причину вызова знаете?
– Разумеется, – вздохнула Калязина. – Недоразумение.
– Недоразумение?
– Скажите, разве я похожа на преступницу? – почти радостно спросила она, уверенная в ответе, потому что теперь была его очередь сделать ей комплимент.
Хорошо взбитые платиновые волосы падали на крупный лоб прямо-таки весенней дымкой. Ярко-малиновые губы большого рта улыбались. Их веселое напряжение, видимо, передавалось скулам, которые игриво поблескивали. Сейчас губы должны бы взорваться смехом из-за этого самого недоразумения, в которое впал следователь… Но ее прямой длинный нос – видимо, оттого, что она слегка откидывала голову, – был наведен на Рябинина, а взгляд темных, чуть запавших глаз нацелен в его зрачки.
Рябинин на несколько секунд потерял себя, бессмысленно разглядывая стол и опять краснея. Похож на скандинава… На двери висит табличка с его именем, в этом кабинетике может стоять только один стол и может сидеть только один человек. Она мило разыграла легкую интермедию, на которую он клюнул легко, ибо нет приманки надежнее лести.
– Перейдем к эпизодам, – сухо ответил Рябинин на ее вопрос-призыв.
– Перейдем, – покорно согласилась она.
– Мошенническое гадание супругам Смирновым на совместимость…
– Почему мошенническое?
– Потому что вы их обманули.
– В чем, товарищ следователь?
– Выманили пятьдесят рублей.
– Не выманила, а получила за труд.
– За какой же? – усмехнулся Рябинин, зная, что ирония действует на умных лжецов отрезвляюще, а Калязина была не глупой – он уже видел.
– Я предсказала им длительную совместную жизнь. Если вам не нравится слово «предсказала», то могу выразиться иначе: я дала им умный совет. Неужели умный совет не стоит пятидесяти рублей?
– Этот совет ничего не стоит хотя бы потому, что он плод научной инсценировки.
– Боже мой, – тихо удивилась она, рассматривая Рябинина заново, словно только теперь его увидела. – И это говорит следователь, который сам должен обладать пониманием психики, предвиденьем, интуицией. Узнали же вы без всякой науки, что я неглупая…
Рябинин повернулся к окну, – ему нестерпимо захотелось глянуть на улицу. Там было все в порядке… И с домами, и с транспортом, и с пешеходами. Он посмотрел на Калязину, чувствуя подступающее раздражение…
Кто сказал, что с умным человеком приятно беседовать? Чем выше организовано существо, тем оно противнее. Как симпатичен цветок! Но животное уже менее приятно. А про человека и говорить нечего. И чем умнее он, тем отвратительнее. Не зря же все любят детей, животных, дурачков, – они милы своей глупостью.
И промелькнуло, исчезая…
…Умный человек – неприятен. Опытный – несимпатичен. Сильный опасен…
Рябинин суетливо выдернул протокол с показаниями Смирнова и неприязненно сказал:
– Мне понятен смысл вопроса о том, кого этот парень больше любит: детей или собак. Хотели проверить, будет ли он любить детей…
– Нет, вы не поняли, – спокойно возразила она. – Ни один человек не признается, что собак любит больше детей. Этим вопросом я проверяла его искренность.
– Допустим, – согласился Рябинин. – А какой смысл вопроса о любимом цвете? Что, если любит желтый, то будет хорошим мужем, а если синий – то плохим?
– О, вы и этого не знаете, – сокрушенно и вскользь заметила она. Любовь к определенному цвету говорит о многом. По крайней мере, я никому бы не посоветовала выйти замуж за человека, любящего черный цвет.
– А если человек выбирает в булочной мягкий хлеб и пробует его вилкой, о чем это говорит?
– Если без конца тычет, то он мелочен. Вы не согласны?
– Допустим, – нехотя согласился Рябинин. – А когда человек поднимается на лифте…
– Тут я проверяла запас жизненных сил. Опять-таки согласитесь, что взбежать по лестнице молодому человеку ничего не стоит. И неестественно, когда двадцатилетний ждет лифта. Такой в жизни многого не достигнет.
Рябинин остыл, – логичные ответы ему всегда нравились.
– Ну, а вопрос о ботинке, который жмет?
– Если испытуемый винит фабрику, то у такого всегда будет виноват кто угодно, только не он. Если винит ботинок, то этот человек самокритичен. А если винит свою ногу, то он скромен и тих.
Рябинин улыбнулся. Но Калязина смотрела холодно, не принимая его улыбки.
– Теперь о семейном знаке, – посерьезнел и он. – Вы сказали, что в их семье заваривать чай должен обязательно мужчина. Неужели и в этом есть смысл?
– Вы что пьете? – деловито поинтересовалась она.
– Компот, – ответил Рябинин, ибо допрос соскочил – может быть, на жмущем ботинке – с тех строгих рельсов, которые ему были проложены всеми инструкциями.
– Компот и чай имеют одну интерпретацию.
– Какую же?
– Вы домашний человек.
– Это научный вывод?
– Разумеется. За спиртным возможен скандал. За кофе возможна сдержанность. А чай – это мир, покой и уют. И если мужчина должен его заваривать, то ему следует приходить домой вовремя, быть спокойным и домашним. Не так ли?
– Так, – покладисто подтвердил следователь, потому что было именно так: чай он тоже считал напитком дружбы, вроде индейской трубки мира.
Рябинин открыл протокол допроса женщины, которую Калязина вдохновила на невероятную, или невероятного, м'куу-м'бембу. Он вдруг заметил, что спешит не допрос кончить, не освободиться от нее и не получить признание, – спешит услышать ответы, которые стали его интересовать.
– Перейдем к той клиентке, которая назвалась Юлией…
– Да, белесая дурочка.
– Почему дурочка?
– Потому что не умеет жить с мужем.
– Что же вы не дали ей умного совета?
– Как это не дала? – искренне удивилась Калязина.
Рябинин скосил глаза в протокол допроса Юлии и прочел вслух:
