скачать книгу бесплатно
«Я не виноват!», – кричал я. Но слов моих не было слышно.
Мир летел к чертям собачьим, вместе с ним и я. И я должен был что-то предпринять, что-то исправить и все вернуть на свои места, но я, как двоечник у школьной доски, не выучивший урок, тупо озирался по сторонам, ожидая подсказки, и ничего не мог придумать. Справа и слева, сталкиваясь, взрывались планеты, из обломков которых вырастали буквы, а буквы выстраивались в слова: «Виновен! Виновен! Виновен!»
Что-то непонятно, сон, не сон. Надо было бы уже и проснуться, но я не мог. И где-то в глубине души осознавал свою причастность к тому, что произошло. Но только отчасти.
И вот я сижу на корточках в очереди. Для меня такая поза всегда была чистым наказанием, чего нельзя было сказать про заключенных при пересылке и южан, которые часами могут сидеть на корточках на остановке, ожидая автобус. Чего-то ждем, а чего – непонятно. Ноги затекли до невозможности, но вставать было нельзя. Неписанные правила. Нарушителей отправляли в конец очереди.
Потолка и стен не было. Может и были, но они были скрыты вязкой сумеречной дымкой. Был только пол, который двигался как лента транспортера. Стало припекать, откуда-то снизу. Воздух был пропитан смердящим запахом гниющего мяса и атмосферой беспредельного ужаса. Сидеть было невозможно. На ногах нестерпимо болели когда-то полученные порезы и ссадины. Каждая заноза опухла и гноилась. Я попытался изменить положение тела. И тут же обжегся обо что-то горячее.
– Осторож-жней! Смотреть ж-же надо! – донесся до меня, откуда-то снизу, слабый голос.
– Извините, – сказал я.
Пригляделся. Это был с подпаленными крыльями майский жук, очень похожий на тех, которых мы ловили в детстве и сажали в спичечную коробку, а потом, испытывая их судьбу, выпускали над костром. Мои глаза полезли на лоб!
– Что, новичок? – спросил жук.
– Да, – ответил я. – А чего мы тут ждем?
– Увидишь, – прожужжал он, порхая над горячей жаровней с высокими краями, похожей на утятницу. Не имея возможности ни сесть, не взлететь.
Меня удивила обстановка «приемной», абсолютно никакого сервиса: ни кресел, ни газет, ни журналов, чтобы скоротать время.
– А что, кресел тут не дают? – спросил я.
– Дают, для тех, у кого гемоггой, – картавя, вмешался сосед справа. Я где-то уже слышал этот голос.
Я поднял голову.
– Академик Сахаггов, – представился он. Это был худющий верблюд, со свалившимся на бок горбом. Его, видимо, давно мучила жажда, и ему хотелось пить. Хотя рядом журчал арык, но он был за высоким забором. Временами, когда стоны и душераздирающие крики немного затихали, было слышно журчание воды. Воды – как символа связи между прошлым, настоящим и будущим.
– Да – а, – удивился я.
– А те, у кого болят передние конечности, те ожидают в подвешенном состоянии, – сказал академик, пережевывая свою жвачку.
– Чтоб служба медом не казалась, – вмешался басом однорукий, боевой генерал, вися на другой, вывихнутой руке. Представился. – Генерал Лебедь.
От его камуфляжного кителя, пробитого осколками взорвавшегося вертолета, пахло еще порохом и керосином.
– Ну и дела, – сказал я, оглядывая очередь, состоящую из всех людей, живших на Земле у которой не было ни конца, ни края, и, насколько хватало обзора, они представлялись:
– Вернадский.
– Микеланджело.
– Хемингуэй.
– Брюллов.
– Айвазовский.
– Чехов.
– Булгаков.
– Достоевский…
– А долго ждать-то? – спросил я.
– Тут время не имеет никакого значения, – сказал Жук.
– А все же?
– Где-то в промеж-жутке между мигом и вечностью.
– Ну, ты и философ, – улыбнулся я.
– Так и есть. Диоген я, из Синопа.
Я подставил палец.
– Спасибо, – сказал Жук-Диоген.
– Даниил Бородулин из Кордон-Тибиля, – представился я.
– А это не тот Диоген, который жил в бочке, и смеялся над традиционными формами жизни, и объявил себя «гражданином мира»? Жил как собака и хотел помочь человечеству вернуться к матушке природе? И тактично послал самого Александра Македонского? – выдал я свои скудные энциклопедические познания о нем.
– Вот поэтому и летаю теперь над ж-жаровней…
– И как давно?
– Пока не будет следующей реинкарнации – переселения души.
– А это уже ад? – в недоумении спросил я.
– Нет, скорей всего предбанник. Или приемник-распределитель, называй, как нравится, – прогремел басом генерал.
– А где Рай?
– Рай там, на Земле, – сказал Жук-Диоген, рассмеявшись вместе со всеми.
– Извините, – сказал я в недоумении. – Я не могу, согласится с тем, что вы называете Раем, после того, что я там видел. Земля больше похожа на испытательный полигон для человечества, не более того, где каждый должен пройти свою дистанцию, в конце которой, может быть, выдают карточку – билет с пометкой о годности к дальнейшему перевоплощению.
Но тут что-то щелкнуло. И я куда-то переместился…
… – Ну что, Бородулин, он же Гадюкин, он же Билкис, он же Абдул-Саид, он же… Далее был длинный список имен и фамилии, тех, кого я когда-то представлял. – Будем сразу признаваться или играть в несознанку? В глаза смотреть, в глаза!
Теперь я догадался, что влип и влип по-крупному. И контора здесь была серьезная. И заправлял тут всем этим тот самый с крыльями – мужик серьезный, имя которого всуе никто не вспоминал и не произносил вслух, дабы не накликать беду.
Я весь сжался от страха.
– Ну что!? Начнем с самого начала, с сотворения Земли… твою мать!?
– Намекаете на то, что я был Адамом? – несмело спросил я.
– Ишь, куда хватил! Нет! Ты был ползучим гадом… мать твою! – кричал «Крылатый», жестикулируя. Пальцы, скрученные временем, плохо слушались, и получалось по блатному – веером. Мне было плохо. От вони и смрада тошнота подкатила к горлу. Да еще этот с вопросами! Мне мат всегда резал слух. Ну, когда молотком по пальцам, это понятно. Но он специально крыл отборным трехэтажным матом, чтобы, значит, мне было еще хуже. Но я перечить не мог. Он тут главный! Ничего не попишешь?
Из его слов мне сразу стало ясно, что он люто ненавидел самого Творца, всех матерей, и особенно тех, кто что-то создавал: писателей, художников, скульпторов и композиторов.
– Мне не понятно, – спросил я, – почему я попал в эту компанию? Что я сделал такого, что удостоился такой «чести»?
– Ты, мать твою, должен был укусить Еву за ляжку, – продолжал он, читая мои мысли. – Или хотя бы яблоки в саду. Нет же… вместо этого ты увивался за ней… глазки строил, чтоб тебя… сука ползучая…
– Так она же из ребра Адама? Я за нее не в ответе…
– Вот именно! Не то ребро – не те пошли потомки. В результате, и мне хлопотно и Создателю лишняя головная боль! А у нас с ним Договор, чтобы все поровну было: света и тьмы, добра и зла, смеха и слез. Где какой-нибудь перекос, тут же где-то отзывается катастрофой вселенского масштаба…
– Я требую адвоката! – сказал я.
– Что, насмотрелся голливудких фильмов?
Тут он щелкнул пальцем. Вжик!
…И я уже на Дне Рождения Земли. Представляешь? Первый день! Всё с иголочки: небо синее, синее, вода чистая, как слеза младенца, горы, умытые дождем, блестят, как у кота яйца… Оба-на! С кем поведешься, от того и наберешься! Это я уже нахватался от «Крылатого». Так вот все новехонько! Трава зеленая – презеленая, ни одна, прошу прощения, падла… еще не успела загадить. Куда не ползи, везде чистота. Кругом ягоды и фрукты, и никаких там тебе химикатов. Ни комаров, ни мошек, одни пчелы где-то наверху жужжат. И Ева бегает голышом по зеленой траве, и с Адамом заигрывает, смехом заливается, водичкой из ручья кокетливо ножкой на него брызгает. Красивая такая, зараза!
Кусать, говоришь? Чем кусать-то? У меня и яда-то нет. Потому как я тут одни ягоды и фрукты глотаю. Пойду лучше на камушке под яблоней погреюсь.
И только устроился на солнышке калачиком, как тут что-то щелкнуло… И я предстал перед «Крылатым».
…«Крылатый» посмотрел на меня своими кошачьими глазами с таким видом, как будто знает обо мне абсолютно все.
– Скажи-ка… мать твою! Почему вы со своим дружком Федькой Караваевым забор Семенову ломали? Вспоминаю. Но после райской жизни ничего в голову не идет.
– Хватит, балда, скрипеть мозгами. Все равно толку никакого – он щелкнул пальцем, запахло озоном… и морозной свежестью.
…И я уже качусь с Мельничной горы. Мне тогда было лет пять или шесть. И мы с ребятами катались с карьера. Кто на чем: санки, лыжи, коньки – все было в ходу. А я стащил у мамы бельевое оцинкованное корыто с закруглённым днищем и на зависть ребятам пролетал со свистом по рыхлому снегу до самого пруда!
– Смотрите, смотрите! Чья-то корова сбежала, – закричал один из пацанов, показывая мокрыми от снега рукавицами в сторону Ледяной дороги. Туда, куда еще затемно уезжали наши родители ставить стахановские рекорды, вырубая лес. Еще был далек тот день, когда на месте нашего поселка будет шуметь молодая посадка сосен и елей в человеческий рост. И лишь старые липы, как немые свидетели случившегося, будут еще долго стоять в тех местах, где была семилетняя школа, клуб, гаражи и магазин.
Не станет леса – не станет и работы. И разъедутся люди кто куда, в поисках работы и хлеба насущного. Чтобы потом иногда приезжать во время летнего отпуска. И, искупавшись в обмелевшей речке Тибильке, порыдать в зеленой траве, вспоминая о былых днях трудной, но счастливой жизни.
Все обернулись. Впереди машины, груженной лесом, под гудки и улюлюканье двух грузчиков в полушубках, сидящих на бревнах, устало бежал олень. Видимо, гнали его с самого «Шайтан барака», где заготовляли лес для сплава. Летом дороги раскисали. И поэтому лес старались свозить к сплаву по Ледяной дороге, которую специально расчищали от снега и поливали водой, превращая дорогу и обочины в сплошной каток и ледяные горы. Через них не то чтобы зверю, но и человеку не выбраться. И звери, попав в этот ледяной желоб, бежали до самого поселка.
– И вовсе это не корова, а лось, – сказал один из ребят постарше.
– Айда, смотреть!
Нас как ветром сдуло. Когда мы, запыхавшись, прибежали к магазину, на площади уже толпились люди. И даже колхозницы из соседнего колхоза, постоянно устраивающие скандалы в очереди за хлебом, высыпали из магазина, побросав свои очереди.
Это был олень-подранок. Видимо, кто-то в него стрелял.
И его уже успели поймать и привязать к столбу с хрипящим громкоговорителем, из которого пела женщина «про милого и не подшитые валенки». С груди и колен передних ног сочилась кровь. Большие карие глаза в страхе косили по сторонам.
Весть о том, что поймали оленя, с быстротой молнии облетела поселок. И все кому не лень, спешили посмотреть на лесного красавца.
И вот, как всегда это бывает, наглядевшись, начали спорить, что с ним делать. Мнения сразу разделились надвое. Мы, дети, женщины и мужики посердобольнее – настаивали выходить оленя на конном дворе и отпустить на волю в Урман. Но другая половина была полна решимости пристрелить и поделить мясо поровну.
Когда спор дошел до высшего накала, и все выстроились стенка на стенку, и были уже готовы к решительным действиям – стоило кому-нибудь чихнуть, все бы восприняли как сигнал к действию – появился Семен Семенович Семенов, по прозвищу «Моряк». В своей неизменной черной шинели морского офицера с якорями на пуговицах и черной шапке со следом кокарды на лбу.
– Что за шум, а драки нет?
Все в поселке его побаивались. То ли потому, что он был признанным убойщиком скота и постоянно носил в сапоге остро наточенный охотничий нож с красивой инкрустированной металлом ручкой, то ли из-за его нелюдимости. Знающие люди поговаривали, что он был настоящим коммунистом и сидел в сталинских лагерях. И выпустили его после смерти вождя. Мы, дети, думали, что он убил своим ножом своего мучителя и вышел из тюрьмы. А потом освободил и других, потому что время от времени в поселке появлялись такие же, как он, угрюмые люди в военных шинелях и устраивались на работу. Семенов и разрешил весь спор. Подошел к столбу и полоснул ножом по горлу оленя. Все ахнули!
Вечером в нашем доме тоже варилось оленье мясо, принесенное моим отцом скорее по незнанию, чем по умыслу. Он весь день был на конном дворе, где работал конюхом. И до вечера провозился с жеребой кобылой начальника леспромхоза Романова, пока та не разрешилась, и не знал всего того, что произошло днем. Ему сказали, что зарезали раненого оленя, и мясо поделили всем желающим.
Когда ужин был готов, мама пригласила всех к столу. Но я продолжал сидеть на сундуке и тупо смотрел на бешеную пляску огня в печке, пожирающего скомканные листки прошлогоднего календаря, и думал, что мы все умрем, как умирали в печке листки календаря, подбрасываемые мной.
– А что, тебе особое приглашение требуется, – строго посмотрел на меня отец.
– Я не буду есть ваше мясо, – сказал я.
– Это еще чего! Ремня захотел?
– Все равно не буду. Хоть убейте, как того оленя…
– Оставь его, отец! Заболел, наверное – весь день на улице, – сказала мама, погладив меня по головке. – Не хочешь есть? Иди, попей молока и ложись спать.
Я так и уснул, свернувшись на сундуке калачиком со слезами на глазах. Мне, как и многим в этот вечер, было жаль оленя, погибшего от рук Семенова.
В поселок пришла весна. Ее ждали все. Особенно я. Потому что на Мельничной горе возле нашего дома появлялись проталинки с мягкой и зеленой травой. Где можно было играть в лапту, ловить майских жуков, сажать в спичечные коробки, и, наигравшись, испытывая их судьбу, выпускать над костром. А потом, раздевшись до рубашки, можно было бегать босиком наперегонки до самого Семеновского забора под обрывом и обратно. А за забором Семенова уже набухали почки яблонь и вишен. По словам ребят постарше, яблокам Семенова не было по вкусу равных во всем поселке. Им уступали даже сортовые яблоки из школьного сада.
Но весна уже ударила по черно-белым клавишам снега и проталин, чтобы исполнить свой концерт. Робко зажурчали ручьи, засвистели скворцы в сопровождении барабанного боя дятлов в сосновом бору, далекое урчание тракторов, трелюющих тяжелые бревна к сплаву и, наконец, оглушительный рев водопада через плотину у мельницы будоражили в наших душах высокие и чистые мотивы.
И мы с Федькой в очередной раз добежав до забора и, даже не сговариваясь, орудуя палками и теми же оторванными штакетниками семёновского забора, сделали прорехи в нескольких местах и убежали.
К возвращению Семенова с рыбалки, прогибающегося под тяжестью улова и огромного Сака, ватага поселковских коз уже успела полакомиться корой яблонь и молодыми побегами.
То ли нам показалось маловато, что мы натворили, то ли захотелось полюбоваться плодами нашего труда, мы, опять вооружившись палками, пошли к забору Семенова. И только оторвали по штакетнику, как откуда-то выскочил поджидавший нас Семенов с колом. Мы с визгом бросились обратно. Не запутайся Семенов в своих огромных болотных сапогах в проволоке – досталось бы нам на орехи.
А потом мы долго наблюдали за черной тенью Семенова в щель из нашего сеновала, пока он не ушел. Но вечером, когда пришли родители, Семёниха побывала в нашем доме и доме Караваевых.
Федьку высекли в тот же день. Но мое воспитание отложили назавтра по причине отсутствия папы. Он был на дежурстве на конном дворе.
– Ты почему чужой забор ломал? Что, своего не хватает, – строго спросил меня отец на следующий день, наматывая на руку широкий солдатскую ремень.
– А пусть оленей не режет. Мы еще его Ваську отметелим, пусть только выйдет.
– Я те отметелю! Так отметелю, что есть будешь стоя! Но бить все-таки не стал. И потом я слышал, как он говорил маме:
