скачать книгу бесплатно
Вот так Оноре познакомился с восхитительно мелким мирком провинциальных интриг. По мнению сестры Лоры, он учился выживать, наблюдая за непредсказуемыми сменами настроения у матери. Постепенно он стал настоящим мастером наблюдательности. С Лорой, чьим обществом он безмерно наслаждался, он практиковал свой навык на представителях турского общества, которые приезжали к ним в гости и которые появляются в первой части «Утраченных иллюзий» (Illusions Perdues)
, хотя там действие происходит не в Туре, а в Ангулеме: будущие парижане изо всех сил подражают парижским модам; они люди достойные, но случается, впадают в бешенство, когда проигрывают в карты. Матери подыскивают подходящих мужей для своих некрасивых дочерей; отцы заучивают наизусть отрывки из Цицерона или описания новейшей сельскохозяйственной техники, чтобы потом блеснуть в разговоре… Все персонажи более или менее осознанно подчиняются сложному своду общественных правил. Вскоре Бальзак узнает, что немцы придумали название для такой забавной деятельности. Он одним из первых из французских писателей употребил это слово – «антропология» – в современном смысле
.
В течение дня Оноре вынужден был развлекать младшего брата; впрочем, ему это очень нравилось. Лора вспоминала: если г-жа де Бальзак замечала, что Оноре мечтательно любуется красивым закатом и снова впадает в задумчивость, она посылала его помочь маленькому Анри запустить воздушного змея. Но Оноре всегда сопровождало грызущее предчувствие несчастья. Имена для него были наполнены мистическим смыслом. От его внимания не ускользнуло, что Анри (Henry), в чьем имени те же согласные, что и у него, Оноре (Honorе), а на конце «англизированная» -y вместо обычного -i, уготована роль нового, так сказать, улучшенного Оноре. Их мать почти не скрывала своих пристрастий, даже в завещании, которое она составила в 1832 г., во время эпидемии холеры: она оставляла «дорогому сыну Анри» почти все свои книги (судя по школьным отметкам Анри, она принимала желаемое за действительное), а также большой кофейник. В то же время книги по «метафизике» и маленький кофейник предназначались величайшему любителю кофе в литературе, которого она сухо именовала «Оноре Бальзак, мой старший сын»
.
В раннем рассказе «Перст божий» (Le Doigt de Dieu) (1831) «дитя любви» сталкивает с крутого склона «дитя супружеского долга». «Дитя любви» с криками тонет в мутной реке. Автор, от чьего имени ведется рассказ, наблюдает за происходящим из-за дерева. Эта необычайная, почти сказочная сцена наводит на мысли об участии бессознательного в создании персонажей и намекает на зловещие аналогии между писательством и культом вуду. Впрочем, в дальнейшем становится понятно, что булавками колдун собирался утыкать куклу, которая символизировала мать. Бальзак никогда не таил злобы по отношению к Анри, который, словно по велению Божьему, оказался вместилищем недостатков, в которых обвиняли его старшего брата: слабовольный, ленивый, незрелый по характеру, он в конце концов уехал на остров Маврикий, где служил таможенным инспектором, но никаких успехов не добился. Отношение Бальзака к Анри точнее выражено посвящением «Анри де Бальзаку» повести «Загородный бал» (Le Bal de Sceaux) – своего рода предостережения, в котором говорится о том, что избалованные младшие дети не оправдывают ожиданий любящих родителей и никогда в конце концов не получают того, чего им хочется.
В конце весны или в начале лета 1813 г. Оноре уехал в столицу. Должно быть, первое знакомство с городом, которому предстояло стать одним из главных героев «Человеческой комедии», было для него мучительным. Одновременно первая поездка была типичной для Бальзака, который любил знакомиться с чем-то вначале умозрительно. Его записали в частную школу Ганзера и Бёзлена, своего рода пансион для учеников расположенного неподалеку лицея Карла Великого в сердце парижского квартала Маре
.
Квартал Маре, сыгравший такую важную роль в юности Бальзака, оказался не совсем тем Парижем, который молодой человек мечтал завоевать. Это была обшарпанная разновидность провинции, где между булыжниками мостовой росла трава
. По улицам очень редко грохотали экипажи; в основном в Маре царила тишина. Квартал постепенно приходил в упадок с конца XVII в.; до того там селились разбогатевшие купцы, которые строили себе роскошные особняки. Тогда Маре считался местом аристократическим. Когда в Маре поселился Бальзак, квартал еще отличался некоторой буржуазной респектабельностью, но его население стало весьма пестрым. В Маре во времена Бальзака жили чиновники, лавочники, пенсионеры, последние аристократы, которые все не решались переехать. Как везде, в Маре много было вездесущих, всевидящих консьержей и других любопытных особей, например полицейских шпионов и гадалок, которых привлекали тишина на улицах и дешевые рестораны.
Школа соответствовала своему окружению. Она заполнила собой когда-то величественный особняк Сале (теперь в нем музей Пикассо), ограбленный в годы революции – до того его владельцем был архиепископ Парижский. С годами особняк постепенно разрушался, так как в нем два десятилетия жили ученики
. Школа была одной из многих живописных останков более спокойного века, сохранившихся в Маре до наших дней; эти останки полуразрушены, полны очарования и, что удивительно, часто обитаемы.
Когда вереница школьников, идущих парами, проходила по сырым улицам перед тем, как выйти, «как из погреба»
, на улицу Сен-Антуан напротив лицея Карла Великого, Бальзак разглядывал трещины на стенах и двери, разгадывал «иероглифы» архитектурных чудачеств, наделяя все, что он видел, «огромным смыслом, какой приобретают предметы в романах Фенимора Купера» – «ствол дерева, бобровая плотина, камень, неподвижное каноэ, ветка, которая клонится к воде»
.
О его восьмимесячном пребывании в Париже известно мало, но, вполне возможно, отрывочность воспоминаний соотносится с опытом самого Бальзака: он имел возможность хотя бы мельком видеть величие Наполеона, когда войска проходили торжественным маршем по Тюильри
; он наносил визиты родственнице, жившей в таком же, как Маре, старевшем квартале на острове Святого Людовика. Вот как он ее описывает: «Древняя, как собор, раскрашенная, как миниатюра, роскошно разодетая, она жила в своем отеле, как будто Людовик XV никогда не умирал»
. Другие кварталы города закрепляются в его личной мифологии: знаменитые театры и рестораны, которые он поклялся посещать, когда станет старше, и гибельное место, о котором часто рассказывали мальчики постарше (в рассказах они играли сомнительные роли) – Пале-Рояль, где в символической близости жили проститутки и издатели.
Бальзак на время был спасен от «гибели» благодаря огорчительной интенсивности подготовки в школе Ганзера и Бёзлена. Надзиратели провожали пансионеров в лицей и обратно и следили за тем, чтобы все делали уроки. Однако Бальзак украдкой совершает вылазки и бродит по зданию пансиона, в котором его тоже ждут открытия: «Помните долгие разговоры, разжигаемые дьяволом, – спрашивает он читателей в своей «Физиологии брака» (Physiologie de Mariage), – тайные познания о природе вещей, какими обмениваются мальчишки? Ни Лаперуз, ни Кук, ни капитан Парри так пылко не стремились к полюсам, как ученики пансионов, которые выходят в океан беззаконного наслаждения»
.
Те годы были временем заката империи. Иностранные армии наступали с востока. Весной 1814 г. Наполеон уехал на границу с небольшой, необученной армией. Париж вскоре капитулирует, и, к облегчению многих, восстановится монархия. Родители Бальзака решили, что школьникам, воспитанным в преклонении перед императором, угрожала опасность.
Г-жа Бальзак вызвалась спасти Оноре от воображаемых бедствий – но вначале договорилась о свидании в Париже с одним испанским графом, с которым была знакома в то время, когда тот, будучи беженцем, обосновался в Туре. Обладатель пышного имени Фердинанд де Эредиа, граф де Прадо Кастеллане был утонченным человечком; его двойник появляется в одном из рассказов Бальзака. У него, по словам Бальзака, «больше кистей для маникюра, чем у большинства женщин для их туалета»
. Граф произведет на Бальзака ужасное впечатление. О романе г-жи Бальзак можно узнать из писем, посланных ею Эредиа; теперь они хранятся в собрании Спульберга де Ловенжуля. В одном письме упоминается пантомима, которую любовники вместе посетили в Париже; она шла с 3 февраля до 13 марта 1814 г., что подтверждает версию событий, описанных в «Лилии долины»
. На следующий день г-жа Бальзак забрала своего старшего сына из пансиона. Неизвестно, знал ли Бальзак в то время о связи матери с графом, однако неприятные воспоминания и подозрения постоянно всплывают в его творчестве. Восемнадцать лет спустя г-жа Бальзак смогла прочесть ужасный рассказ сына, местом действия которого послужил Вандом: любовника-испанца молодой жены замуровали заживо в кирпичной стене спальни и бросили умирать. Фамилия несчастного, почти не замаскированная, была Фередиа
.
Долгая обратная дорога в Тур оказалась незабываемо печальной. Переночевали в Орлеане. Оноре, который сильно соскучился по матери, надеялся на ответную нежность. Г-жа Бальзак вначале обвинила сына в притворстве, а затем возмущалась его молчанием. На следующий день они добрались до Вандома. Лошадей меняли в Блуа, где тогда находилась императрица Мария-Луиза.
Наполеоновская империя пришла в смятение, как и жизнь Бальзака. Он побежал на мост через Луару, собираясь прыгнуть в воду. Ему не удалось осуществить свой замысел, так как парапет оказался слишком высок
.
То было первое из нескольких известных его покушений на самоубийство; похоже, что он вовсе не рассчитывал на успех. Видимо, поводом к той, первой попытке послужил роман матери или просто осознание того, что его она не любит. Как говорила ему позже сама г-жа Бальзак, она считала, что Оноре пошел в отца «характером и умом»
, а он считал, что она недодала своей любви и ему, и его отцу. В 1846 г., в письме к будущей жене, он расскажет, как сыновнее обожание постепенно сменялось страхом, а страх – равнодушием; но тон письма подразумевает и какой-то промежуточный этап: «Матери у меня никогда не было, а сегодня враг объявил о себе. Я никогда не показывал вам эту рану – она была слишком ужасна, но, чтобы поверить мне, ее необходимо увидеть»
.
Значение первого знакомства Бальзака с Парижем, которое проявилось много лет спустя, он начал понимать лишь после возвращения в долину Луары, в места, заменившие ему материнскую любовь. Он покинул мрачный Париж и уехал в Турень ранней весной. Поездка стала для него откровением. Те дни врезались в сознание Бальзака так глубоко, что в течение всей жизни повторяются в его романах. Прогулки по округе – фермы и замки, «похожие на многогранные бриллианты», виды, сменяющие друг друга, – ланды, склоны, поросшие виноградниками, Шер и Эндр, обсаженные тополями «под теплым, ленивым небом»
– почти во всех блестящих турских пейзажах Бальзака соответствуют сексуальному пробуждению: «Природа принарядилась, как женщина, которая собирается на свидание с любовником; моя душа впервые услышала ее голос, мои глаза восхищались ею, такой же изобильной и великолепной, какой я представлял ее в своих школьных мечтах»
.
Сама Луара, как ее описывает Бальзак, напоминает его идеал женской красоты – полная, мощная, с широкими изгибами, щедрая, зрелая и, превыше всего, материнская: «У молодой женщины тысяча поводов для волнения; у зрелых женщин нет ни одного. Их любовь похожа на Луару в ее устье: необъятная, она полнится разочарованиями и притоками жизни»
.
Особенно красноречиво поведение будущей жены Бальзака. Просматривая его романы и ища в них доказательства его неверности, она вела себя довольно своеобразно: ревновала к его описаниям природы в «Крестьянах» (Les Paysans). После смерти мужа она вычеркнула оттуда самые эротичные сравнения: мягкая, теплая земля, окутанная утренней дымкой, пахнет «как женщина, которая встает с постели»; природа, «весной оживленная и соблазнительная, как брюнетка, осенью – сочная и меланхоличная, как блондинка»
.
Неясно, была ли у пятнадцатилетнего Оноре возможность излить свою любовь на женщину. Позже в письме к жене Виктора Гюго его сестра заметила, что ее брат созрел рано и принимал участие в любовных похождениях настолько интересных, что она предпочитает хранить о них молчание
– возможно, в его похождениях принимала участие молодая англичанка, упомянутая в «Луи Ламбере»
(в Туре жила большая колония англичан) или таинственная девушка в красном платье, которая не раз возникает на фоне приглушенных по сравнению с ней описаний долины Луары
. В некотором смысле объект любви почти не имеет значения. В силу своей любвеобильности Бальзак мог в равной степени восхищаться мужчиной, женщиной, а также животным, овощем или минералом.
Любопытно, что одним из любимых маршрутов, какой Бальзак выбирал для прогулок, была дорога в замок Саше, где он впоследствии напишет некоторые из лучших своих романов: Саше принадлежал семье друга, Жана де Маргонна. Бальзак всегда отзывался о нем с нежностью, даже после того, как узнал, что де Маргонн – отец Анри.
Если не считать нового знакомства с родными краями, короткий период, предшествовавший переезду семьи в Париж, был отмечен двумя довольно комическими происшествиями. Оба довольно любопытны, так как благодаря им Бальзак, хоть и не без двусмысленности, начал вписываться в общество Франции эпохи Реставрации.
Первым событием стал бал, который местные сановники давали по случаю проезда через Тур герцога Ангулемского, племянника Людовика XVIII
. После отречения Наполеона все принялись заверять друг друга, будто все это время поддерживали монархию. Оноре послали на бал как представителя семьи, так как отец его пойти не мог; он сидел один, любуясь великолепными нарядами и вдыхая аристократические ароматы. Точнее, он сидел один до тех пор, пока рядом с ним не села женщина, «как птичка, которая садится в гнездышко»: «Меня сразу поразили ее пухлые белые плечи… плечи, тронутые розовым, которые, казалось, вспыхивали, словно обнажились впервые… Я потянулся, дрожа, стараясь разглядеть вырез, и меня в высшей степени заворожила грудь, скромно прикрытая прозрачным газом, однако голубоватые, идеально округлые полушария отчетливо виднелись в кружевах».
Его реакция (по крайней мере, в романе) была немедленной: он бросился на обнаженную плоть, как романтический любовник худшего сорта. Вполне естественно, изумленная соседка пронзительно вскрикнула и бежала прочь. Только тогда понял он всю смехотворность своего положения, только тогда заметил, что одет «как шут».
Многозначительное происшествие описано в «Лилии долины» и, несомненно, сильно приукрашено. Бальзак имел обыкновение преувеличивать свою неловкость, и в его юношеских автопортретах почти нет следов той жизнерадостности и смешливости, которые запомнила его сестра. Однако сам бал имел место в действительности. Бал – одно из первых доказательств того, что Бальзака влекло в высшее общество; он пытался понять его, вписаться в него – как лично, так и косвенно, воссоздавая его в своем воображении
. Но тот случай, помимо всего прочего, мог бы стать предзнаменованием и того, что высшее общество будет упорно его отторгать. Несмотря на все свои генеалогические притязания, отец Бальзака родился в крестьянской семье, а его репутация чудака и вольнодумца не давала г-же Бальзак выглядеть респектабельно. С другой стороны, еще в пансионе Леге Оноре понял, что не принадлежит и к низшим классам. Социальная неопределенность, промежуточное положение, на которое часто указывают его современники, – один из тайных краеугольных камней, на основе которых Бальзак показал французское общество во всей его полноте. Его, если можно так выразиться, «социальная неуверенность» проявляется иногда самым неожиданным образом.
Еще одним соприкосновением с монархией, оказавшим влияние на Бальзака, стали награды, полученные им в Турском коллеже, который он посещал как приходящий ученик с июля по сентябрь 1814 г. В нелепом несоответствии с самим достижением (кроме того, он был второгодником) его наградили недавно созданным орденом Лилии
. Разумеется, в официальном сертификате фамилии Бальзак предшествует частица «де». В тексте благожелательно сообщается, что его величество Людовик XVIII «совершенно убедился в его верности и преданности своему королевскому величеству».
Орден Лилии стал нелепой (и, в случае с Бальзаком, напрасной) попыткой нового режима придать налет тщеславия остаточному наполеоновскому пылу. Вдобавок орден, полученный Оноре, возможно, послужил косвенной наградой Бернару Франсуа за его патриотические памфлеты, составленные в примирительном духе (что было преждевременно) и составленные в таких подходящих к случаю двусмысленных выражениях, что их можно было переиздавать при разных режимах. Самым примечательным среди них был трактат 1809 г., который доказывает, что Бернар Франсуа, не меньший провидец, чем его сын, первым предложил соорудить пирамиду перед Лувром
. Неявная аллюзия – впрочем, вполне очевидная в то время – указывала на египетские завоевания Наполеона, что объясняет, почему в более позднем сочинении, изданном в годы Реставрации, Бернар Франсуа предлагает воздвигнуть вместо пирамиды конную статую Генриха IV.
И все же ловкое лавирование Бернара Франсуа свидетельствует и о его шатком положении, и о том, что он понимал: государственным служащим необходимо придерживаться «правильных» взглядов. Сходные противоречия обнаруживаются и у самого Бальзака, когда он пробует определить свое место в обществе. Он очень гордился своей прославленной фамилией и все же в 1835 г. сказал знакомому: «В наши дни знатность – это доход в пятьсот тысяч франков или личная слава»
. Продолжая, вслед за отцом, подниматься по социальной лестнице, Бальзак послужил примером необычайной подвижности, которую он сам называет сутью неистового индивидуализма и новой «знати» – выскочек с большими деньгами.
Он пойдет по отцовским стопам еще в одном смысле: предложит ряд нововведений Парижу, который ему предстояло заново открыть для себя в конце 1814 г. Но его самое яркое предложение выдает не столь патриотическое желание сыграть одновременно и на блеске, и на нищете Парижа. Задуманный Бальзаком монумент должен был тянуться не вверх, а вниз. Он предложил вырыть винтовую лестницу в середине Люксембургского сада. Туристы спускались бы по ней в катакомбы, которые тянутся под благородным кварталом Фобур-Сен-Жермен и плебейским кварталом ФобурСен-Марсо
.
Глава 2
Парижская жизнь (1815—1819)
К тому времени, как Бальзаки зимой 1814 г. переехали в Париж, Оноре решил стать великим и знаменитым. «Он мечтал о том, что когда-нибудь люди заговорят о нем»
, и одного этого хватало, чтобы сделать его предметом пересудов. Родственники его высмеивали – в чем-то лицемерно, ведь сами они, судя по всему, считали себя людьми незаурядными. Поэтому Лору и Оноре прозвали «божественным семейством». Старший сын просто продолжал семейную традицию. По словам Лоры, он «не обижался на насмешки и сам смеялся громче других». В мире Бальзака смех – признак творческой натуры. Для родителей и даже для сестры смех служил признаком ребячества. Может быть, два этих мира не так уж несовместимы.
В тот период и следующие несколько лет «призвание» Бальзака было одним беспредметным желанием. Если бы его спросили, в чем источник его величия, он бы, наверное, не сумел ответить. Может быть, философия или поэзия и драма, а потом политическая карьера; но все это лишь средства, которые ведут к цели. В 1834 г. он утверждал, что до двадцати двух лет был «одурманен» жаждой славы: «Я хотел стать таким маяком, который способен привлечь и ангела. Во мне самом ничего привлекательного не было. Я считал себя случаем безнадежным»
.
В письмах Бальзака можно часто встретить возвышенные рассуждения о величии, которое рождается из какого-то неисцелимого недостатка. Они отражают его желание черпать поддержку в воспоминаниях о преодоленных трудностях. Даже в самых обычных случаях, которые сопровождают взросление, он склонен видеть нечто необычайное. Наверное, ему хотелось найти что-то положительное в годах, которые в противном случае кажутся растраченными впустую: «После такого детства, какое было у меня, – писал он в 1842 г., – следует либо поверить в славный вечер, либо броситься в реку»
. Однако, заявив о своем намерении прославиться в пятнадцать лет, он продемонстрировал свою типично неромантическую хватку. Вдохновленный картезианским подходом к жизни своего отца (когда телегу ставят впереди лошади), он определил для себя первую составляющую дороги к славе – гений. Самые ранние сохранившиеся заметки Бальзака, которые упоминаются в данной главе, содержат полезные наставления по этому вопросу. Пока же его метод больше походил на евангельское: «все, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите, – и будет вам»
, и этому методу суждено было оказаться на удивление действенным.
Париж оказался превосходным местом приложения сил. В Париже того времени выходцы из буржуазии получали возможность высоко взлететь. Видимость служила не антиподом действительности, но ее предтечей. Амбициозные молодые герои «Человеческой комедии», приехавшие в Париж, как правило, в начале Реставрации (после Ватерлоо), быстро понимают, что скорее всего достигнут своих целей, если создадут у окружающих впечатление, будто их цели уже достигнуты. Они понимают, что начищенные до блеска кожаные сапоги, модные жилеты, галстуки нужного цвета для определенного времени дня способны открыть любую дверь
. Оказавшись в отчаянном положении, человек утонченный прибегает к помощи зубочистки: голодный юноша, который не спеша фланирует по бульвару и ковыряет в зубах, скорее получит приглашение на обед, чем нищий, который просит подаяние. Позже Бальзак узнал, что на языке финансистов подобного рода видимость называется «созданием доверия»
.
Самонадеянность помогает самому Бальзаку пережить отрочество и раннюю юность. Некоторые писатели рассматривают годы своего «ученичества» в свете последующего апофеоза, и потому ученичество видится им романтическим обманом, данью легенде, в которой биограф берет на себя роль чревовещателя. Ретроспектива Бальзака показывает подростка таким, каким он себя предвидел – результат его личных подвигов Геракла. Он представляется юношей вызывающим, который предвидит свое величие и смеется над своими врагами.
Даже в ранние годы он держался как фигура выдающаяся. Он уже привык к критике, а может быть, и к зависти. «Оноре, ты, наверное, не понимаешь, что имеешь в виду, когда говоришь такое», – любила говаривать его мать, когда он делал какое-нибудь умное замечание
. Кроме того, он обладал таким достойным зависти талантом, который мог пригодиться в политике и определенно станет важным в литературе: способностью твердо верить в невероятное. Лору фантазии брата очень забавляли. Однажды она поручила ему заботиться, по ее словам, за драгоценным семенем кактуса из самой Святой земли. Оноре посадил семечко в горшок, поливал его и наблюдал за его ростом. Из семечка выросла тыква.
Некоторые из историй показывают, что родные пытались переделать Оноре, приручить его. Кстати, стоит отметить: до того как Лора создала биографию брата, она уже написала несколько детских рассказов. Красивые, но скучные картинки дают представление о другом Оноре, который как будто существовал параллельно с первым: он подавал матери серьезные поводы для беспокойства. Хотя г-жа Бальзак все больше увлекалась сочинениями мистиков вроде Сведенборга и Сен-Мартена, она вовсе не считала доверчивость достоинством. Муж ее не будет жить вечно (что бы ни думал по этому поводу он сам), и Оноре предстоит стать главой семьи. И тут одного тщеславия недостаточно. Если юноша с зубочисткой на самом деле верит, что он уже пообедал, его шансы на выживание ничтожны.
Следующие несколько лет Бернар Франсуа руководил снабжением Первой армейской дивизии в Париже. Ему положили приличное жалованье в 7500 франков. Оноре какое-то время мог не заботиться о заработках.
Семья поселилась на улице Тампль, в доме номер 40. Дом их находился на западе Маре, квартала, с которым Бальзак уже познакомился во время своего предыдущего пребывания в Париже. В «Человеческой комедии» он вспоминает, что в их квартале сохранились развалины старинной канализационной системы Парижа: огромная, зияющая пасть в пять футов высотой, со сдвижной решеткой, которая улавливает мусор. Однажды, в 1816 г., после сильной грозы, маленькую девочку, которая несла бриллианты актрисе в театр «Амбигю комик», подхватило течением; «она бы исчезла, если бы на помощь ей не бросился прохожий»
. В представлениях Бальзака о Маре археология и мелодрама относятся к одному и тому же ведомству. Улицы, дома и даже совсем непоэтические вещи вроде сточных канав никогда не сливаются в абстракцию «взрослого» видения мира; предметам присущ особый характер; они о многом могут рассказать. И в доме, в котором поселились Бальзаки, жила старушка – «осколок древности». Престарелая мадемуазель де Ружмон, подруга бабушки Саламбье, в молодости была знакома с Бомарше, автором «Фигаро». Бальзак часами беседовал с ней, и она без труда вспоминала интересные истории и подробности, жесты и разговоры, неизвестные биографам Бомарше. Вот откуда впечатление подлинности, часто возникающее у читателей романов Бальзака. Кажется, будто он сам был очевидцем многих сцен, происходивших задолго до его рождения
. Дом, как и многие такие же шестиэтажные строения, вмещал в себя словно французское общество в миниатюре. Одна дверь уводила в тайный мир недавней истории и будущей карьеры Бальзака, зато другая вела в коридоры более предсказуемые и скучные. В доме номер 40 жил и Виктор Пассе, старый друг Бернара Франсуа и семейный поверенный.
В новом 1815 г. Оноре отдали в пансион Лепитра, знакомого Бернара Франсуа. Пансион находился совсем недалеко от дома, и все же Оноре не стал приходящим учеником. Как в заведении Ганзера и Бёзлена, пансионеры Лепитра посещали коллеж (ранее лицей) Карла Великого. Неясно, почему Оноре не отдали в прежний пансион, ведь его директора также были друзьями родителей. Возможно, Бернар Франсуа поспешил засвидетельствовать верность новому режиму: Лепитр считался ярым монархистом.
Толстенький маленький человечек, косолапый, с костылем и явным недостатком для учителя – обладатель фамилии, которая в переводе означает «клоун», Лепитр принимал участие в заговоре 1792 г., целью которого было освобождение Марии-Антуанетты. Заговор провалился из-за Лепитра, который нечаянно переменил ход истории, по глупости потребовав, чтобы дофину дали «Телемака», пособие Фенелона для будущих монархов…
Когда в школу поступил Бальзак, Лепитра имел обыкновение хвастать, что у него те же недостатки, что и у нового короля: ожирение и косолапость. Бальзак мог бы напомнить, как он часто делает в своих произведениях, что другим общеизвестным недостатком Людовика XVIII была импотенция.
К несчастью для Лепитра и его кумира, с острова Эльба вернулся Наполеон. В марте он вошел в Париж, а затем двинулся в Бельгию. 18 июня 1815 г. произошло сражение при Ватерлоо. Когда победоносные союзники вступали в столицу Франции, костры наполеоновской страсти еще дымились. Несколько учеников из пансиона Лепитр, руководимые супругой директора, отправились строить баррикады в Венсенское предместье. Оноре почти наверняка был среди них. Лепитр ковылял позади, по Фобур-Сен-Антуан, выкрикивая угрозы.
Вскоре после тех событий, 29 сентября, Бальзак оставил школу. Ему вручили аттестат, в котором упоминалось о «прилежании и добронравии». Аттестат стал простой формальностью. Как сообщил Лепитр министерству образования в обычном для себя подобострастно-высокомерном письме, всех бонапартистов изгнали из пансиона – вместе с мятежной г-жой Лепитр.
Бонапартистские наклонности Бальзака являются сюрпризом для всех, кто входит в «Человеческую комедию» через большой портал предисловия 1842 г. где отстаиваются монархические принципы. Но противоречие здесь лишь кажущееся. Владения и судьба нескольких известных семейств были для Бальзака важнее, чем родословная правящей династии. Основное различие лежит в его отношении к образу Наполеона. Наполеон поднялся из низов и снабдил молодую нацию, которую до того осиротила революция, твердыми принципами. В 1815 г. его постигла судьба всех провидцев: «Проклятия сыплются на него градом в миг его поражения»
. В каком-то смысле Наполеон был для Бальзака идеалом отца. Вот уж кто не предоставил бы г-же Бальзак полную свободу дома, не позволил ей превращать в капитал «спад отцовской власти», который начался с казни Людовика XVI. «Эта власть, которая когда-то тянулась до смерти отца, была единственным человеческим трибуналом, в котором судили за домашние преступления»
.
Очень показательно, что на единственной странице из школьной тетради, которую сохранили сам Бальзак или его сестра, остался кусок из пьесы о Бруте, основателе Римской республики. Возможно, вдохновленный картиной Давида, Бальзак в пышных выражениях, напоминающих трагедию Корнеля, передает тирады жены Брута: стойкий республиканец и отец со стальными кулаками, Брут приговорил собственных сыновей к смерти за заговор с целью реставрации монархии
.
Оноре, безусловно, пошли на пользу разносторонние интересы своего отца, который в тот период увлекался Китаем. «В пятнадцать лет я знал все, что только можно было, в теории, о Китае»
. Кроме того, Оноре видел: уносясь мыслями в Поднебесную империю и явно восхищаясь тем, как там уважали старших, Бернар Франсуа злостно пренебрегал собственным отцовским долгом. Кое-что от такой двойственности сохранилось в романе «Дело об опеке» (L’Interdiction), где жена подает в суд на маркиза д’Эспара за то, что тот пренебрег образованием детей, зато научил их нескольким диалектам китайского языка
. Кроме того, образ Бернара Франсуа ненадолго появляется в раннем романе «Жан Луи». Он изображен болтливым философом, который постоянно сомневается в существовании неоспоримых вещей. Он публикует памфлеты по целому ряду вопросов, в том числе «труд поистине выдающийся» – возможно, Оноре вспомнил слова своего отца, – в котором перечисляются «172 честных способа заполучить собственность других людей». До странности серьезный абзац в «Жане Луи» перебивает описание человека, который вначале кажется безвредным и даже симпатичным безумцем: «К великому сожалению, философия делает людей бездушными эгоистами. Ученый, предоставленный всецело своим книгам, не жалеет других… В его мире никакой реальности не существует; такой человек готов пожертвовать всем, лишь бы обрести истину. Он живет в окружении химер».
Бабушка Бальзака разделяла разумные взгляды своего внука и считала Бернара Франсуа «самым слабым человеком из всех, кого она знала, – если не сказать большего».
Подрывная деятельность Бальзака во время его девятимесячного пребывания в пансионе Лепитра (январь—сентябрь 1915 г.) не сводилась только к политике. Однокашником Бальзака был историк Жюль Мишле. В своей автобиографии, написанной в 1820 г., – он, между прочим, запретил своим детям читать ее, «пока им не исполнится двадцать лет», – он вспоминает о своем одиночестве в пансионе и намекает на широко распространенное влечение пансионеров к «хорошеньким мальчикам»
. Некоторые юношеские отношения Бальзака и рискованные описания «страстей, которые возникают лишь ближе к концу отрочества»
, подразумевают, что и его данное влечение не обошло стороной. Половое влечение удовлетворялось и более традиционными способами – во многом благодаря школьному консьержу, который, по освященной веками традиции его профессии, закрывал глаза на ночные похождения учеников. Тот же Мишле упоминает двух одноклассников, которые, «по их словам, были завсегдатаями в самых дорогих парижских борделях».
Дорогие бордели были Бальзаку не по карману, но, возможно, он удовлетворял свое влечение в Пале-Рояле и окружавших его жалких Деревянных галереях. Те места он в «Утраченных иллюзиях» называет «зловещей свалкой отбросов», «напоминающей цыганский табор»
. В этих «рассадниках грязи и безнравственности», куда путеводитель того времени рекомендует заходить только туристам с крепкими нервами
, были представлены почти все известные ремесла. До революции 1830 г. там помещалась даже фондовая биржа, что порождало ехидные сравнения. С наступлением вечера «ужасный базар» расцветал пышным цветом. Из прилегающих переулков выходили проститутки такими толпами, что «передвигаться можно было с черепашьей скоростью». Впрочем, никто не возражал: медленные прогулки служили удобным предлогом глазеть на женщин с иноземными прическами, в платьях с низкими вырезами – «на всю постыдную поэзию, которая теперь является достоянием истории»:
«Среди почти одинаковых мужчин, одетых в темное, ярко выделялись своей белизной плечи и груди… Почтенные горожане и знатные люди толкались рядом с теми, в которых можно было без труда признать уголовников. Эта чудовищная скученность обладала таким дурманящим влиянием, что ему поддавались даже самые бесчувственные… Когда постыдные деревянные постройки снесли, все дружно жалели о них».
Кроме того, консьерж проносил в пансион разнообразные, по большей части контрабандные, товары, в том числе запрещенные книги и ту субстанцию, которой суждено стать едким топливом вымышленного мира Бальзака: кофе. Колониальные товары стоили дорого и потому считались не просто лакомством, но и признаком определенного статуса. Бальзак, которого родители не баловали, как прежде в Вандомском коллеже, покупал кофе в кредит. Вот поистине важная веха: его первый долг. Г-жа Бальзак ужасно негодовала, узнав об этом признаке приближающейся зрелости. Она, как и следовало ожидать, впала в ярость, усомнившись в образовательной ценности кофе, объявила, что Оноре поглощает приданое сестер, и пришла к выводу, что «Марат был ангелом по сравнению со мной»
.
