скачать книгу бесплатно
И пар шкворчит
На вялом солнце закипая.
И, раздвигая ноги врозь,
Земля из-под земли выходит,
За прахом прах, за горстью горсть
Передвигает по природе
Не прирождённой, городской,
Насаженной, как из-под палки
Крестьянский дом скрестил доской
Свои занозистые лапки.
«Брат Олежек…»
Брат Олежек,
Блат олешек,
Плат орешек —
Сколько платьев у дерева,
Листьев у доски,
Из которой нарежут пешек
Земляные глинистые пески,
Гнилистые мостки
Не скрипнут, но хлипнут
Всей своей влагой, впившейся в волокно —
Корень пил её, и она впилась,
Ствол сосал её
Лип —
Кую сласть,
А теперь ветер и песок
Тоже пьют её, как сок,
Давным-давно
Люди были деревьями,
А деревья были людьми,
Как мошенники на доверии
Тёрлись ласковые дымы,
Они тоже были, как ствол и крона,
А их корни росли в печах.
Все росли, одного Закона
Всем хватало. Но вот печаль
Не хотела быть деревом, не хотела быть братом,
А хотела быть лодкой в таких печах,
Где бы правым и виноватым
Каждый сам себя назначал.
И была она так прозрачна,
Так светла была, что за пар
Её принял любой палач, но
Не тот, кто ещё не пал,
Кто жил сам на глубоких ветках
И смотрел высоту пустот,
Брат Олежек,
Блат олешек,
Плат орешек
Охотник меткий
И всегда попадает в рот.
Когда люди были деревьями,
Но деревья уже без сил
Голосили, и староверами
Их назвали, он нас простил
И сорвался плодом и азбукой,
И пророком и колуном
Его голос сухой, неласковый
Пошевеливал в каждом дно,
И, наверное, кто-то заново
Пожалел и не стал бы жечь,
Как кора пожимает ранами
Изнутри дровяную печь,
Но печаль стала новой азбукой,
Угловатой и нефтяной,
Оттого он всегда опаздывал
За горючей её спиной.
«Здесь букет, обращённый в гербарий…»
Здесь букет, обращённый в гербарий,
Между летних и ловчих страниц
Восхищённые корни пускает,
Босиком прорастая сквозь них.
Он уже не букет, а танцовщик,
Отражённого сада шпион,
В белой пляске выходит на площадь
И оглядывается, поражён
Блёклой мощью страничных строений,
Всем буквальным, совсем неживым.
Он листами схватился за стену,
И листы не выдерживают нажим.
Гнётся улиц кордонная арка,
В переплёте заводится дверь,
Как ключом от такого подарка,
На который не можешь смотреть,
Только смотришь. И он тоже видит.
У него нет ни глаз, ни лица,
Но, обученный чтению, выйдет,
Чтобы всё долистать до конца,
До комка, до зелёного праха,
До пятна на изгибе угла.
Перед ним довоенная Прага
Или Рим, обновлённый дотла.
Спит трава и пожухли куртины,
Пахнет запах – не пыль, не бензин.
Плавкий ветер себя закрутил бы,
Если б кто-то его не свинтил.
Он траву подожжёт и закурит,
И его травяная ладонь
Разомнётся над голой фактурой
Всей поверхностью разных сторон.
Это старый сюжет и старинный,
Желтоватый на сгибах язык,
А вглядеться – ни Праги, ни Рима,
И неясно, к чему он приник.
Это твердь, или смерть, или тени,
Или Тверь по дороге туда,
Где у бывших цветами растений
Отрастают свои города.
«Ангелы подтягивают Землю голосяным канатом…»
Ангелы подтягивают Землю голосяным канатом,
Тот и этот подтягивают земле
Голосяным канатом,
Хрусталём прокуренной парусины
Белую твердь, и твердь золотую,
И смерть, и дверь, хлопком хлопочущую впустую.
Смерь его длины, его величины,
Его крепкие нитки неразличимы,
Неугасимы,
Тянут-потянут, и так, натянутые до упора,
Неразрывно связывают горло и горлодёра.
«Когда оратор и оратай…»
Когда оратор и оратай
Так перепутают свой труд,
Что станет раной вороватой
Колючее гнездо подруг,
Путь предпоследний и обратный
Так перепутают свой труп
С травой, землёй, лежалой ватой
Перемежая петли пут,
Что весь один пообок встанет
И подглядит из-под бровей,
Как тает явными местами
Оворобелый муравей —
Мелиоратор и локатор,
И черно-белых крошек клад
Суёт шестой и пятой лапой
В раздвинутые рты ребят.
«Просто снять шелушащийся слой…»
Просто снять шелушащийся слой
И кровавую корочку снять,
Чтоб увидеть и землю и плоть
Раскормившихся плоских щенят.
В оголившихся плотских щелях
Нагловатые нерпы травы
Наглотаются лях и поляг,
И Сусанин в предгорьях Москвы,
И Сусанна в предровьях молвы
Наглотается мух или блях.
Как надбровные дуги звенят
Колоколицами бровей —
Это лучше не знать, или знать
Это лучше, чем Ветхий Завет.
Это глаже ствола под рукой,
Легче ручки в замёрзшей руке
Западающих клавиш отбой
Добивается ритмом ракет
На экране сплошной синевы
Не небесной, а просто небес.
Угловатые нервы травы
Под землёй превращается в лес.
«Тело – труба. И далёкие льды…»
Тело – труба. И далёкие льды
В заострённом теперь глазу
Будет видно с испода как белый дым
И как серый дым и мазут.
Ни о чем не печалься, асфальтоукладчик,
На исходе осенних сил,
Под землёй не видно, не видно и над Землёй
Шерстяного парка один настил
И другой трикотажный слой.
Смой со лба и сотри с руки
Эту птицу, летя на юг,
Она делает в небе круги, круги.
Это всё ближний круг.
Это всё говори себе не стоит и не стоит,
И нога завязнет, как вязнет дно
У тебя в глазу молодой и наивный стыд
Пересыплется на зерно,
Перепреет на воздух и на покров
Упадёт не позже, чем середина дня,
Вся покрытая коркой мослов и слов,
Будет выбрана из огня.
«Вынимаешь из воды, скажем…»
Вынимаешь из воды, скажем,
Девятьсот осколков кораблей.
Раскладываешь рядом с пляжем
