скачать книгу бесплатно
На ужин была рыба. Не то чтобы я не любила рыбу, я до того оголодала, что, помнится, и сырую проглотила с удовольствием, но на ужин была только рыба. Какая угодно рыба. В каком хочешь способе приготовления, но только рыба.
Жареные на рыбьем жире куски филе и приготовленные целиком мелкие рыбешки, размером с мизинец. Несколько вариантов ухи – только из голов для Вождя, только из хвостов и спинок для приближенных, из потрохов для детей за отдельным столом. Просто отварные куски, размером с акулу. Сырые розоватые, обвитые водорослями – почти что суши, только без риса и соевого соуса. Штабеля высушенных до каменной твердости плоских, словно раздавленных слоном, рыб. Всевозможные рыбные копчения, но от них несло так, словно бы это были куски горелого пластика. Чернейшая-чернейшая, даже не знаю, как они довели ее до такого состояния, словно эта рыба побывала в эпицентре извержения вулкана до того, как попала на стол. Горы рыбьих глаз в глубокой миске, предназначенных только для Вождя. Молоки, икра, даже рыбьи щечки и рыбьи мозги и тоже во всех ипостасях – копченые, вареные и жареные.
Запах стоял такой, что не передать. Ели руками. Отмыться потом не представлялось возможным, мы провели там два дня, и после, клянусь, я не могла смотреть на рыбу еще очень и очень долго.
Лишь однажды в последний праздничный вечер, накануне отбытия утром, к столу вынесли плоские, сухие и тверды лепешки из какого-то зерна грубого помола. Каждому предназначалось по одной и только Вождю две. Они были совершенно безвкусными, но с каким удовольствием я сгрызла ее всю, не оставив ни крошки!
Оно и понятно, их соленый каменный остров не обладал иными богатствами, кроме как рыбьими. В сезон они охотились на птиц, которые вили гнезда на скалах. В обычные дни ели скромнее – моллюски, кальмары, мидии, креветки и всевозможные водоросли, даже соскобленные с прибрежных скал в пору голода. Мисками на столах служили раковины самых разнообразных размеров. Кубки были каменными – в центре черного базальта подходящей формы выдалбливалась середина. Пили они что-то невероятное, настоянное и перебродившее, тоже изготовленное из каких-то даров океана и водорослей. Меня едва не вывернуло от одного лишь запаха. Благо была чистая вода из тонкого горного ручья, и в тот первый вечер, сидя за столом – всего лишь прямоугольным куском породы, украшенным витиеватыми узорами, – я сполна утолила и жажду, и голод.
Девушки, конечно, тоже ели, но они так и не улыбались, хотя большая часть тостов была сказана именно в их честь, что меня очень удивило. Их посадили во главе камня, напротив Вождя, и подносили им блюда сразу после того, как их опробует Вождь. Но им это не доставляло ни радости, ни удовольствия. Я не знала, что нас ждет впереди. Но по их лицам было видно, что ничего хорошего.
* * *
К концу пира в главной пещере стало не продохнуть – по мере того, как пьянел и добрел Вождь, к столу приближались все новые и новые лица. Вождь хмурил кустистые черные брови, но хмель делал свое дело. Вождь милостиво разрешал им подойти к столу. Эти люди словно выходили из стен, они были тут все время, поняла я, с самого начала пира, но лишь молчаливыми свидетелями. Они были бледны и худы, перемазаны грязью и с жадностью набрасывались на остатки маринованных яиц, вонявших так, словно они протухли еще неделю назад. Остальные из горного народца делали вид, словно вовсе не замечали их, из чего я сделала вид, что эти люди были или слугами, или рабами, да и к столу их подпустили точно собак, которым разрешено догрызть косточки.
А после начались танцы. Появились полые кости с отверстиями – прародительницы флейт. Перетянутые кожей деревянные рамы, по которым лупили кулаками, – барабаны. Для моего слуха это не было музыкой, но люди пускались в пляс и четко разделяли одну песню от другой. Какофония звуков сводила меня с ума – пещерное эхо множило громогласные, неритмичные раскаты барабанов, а флейта то и дело срывалась на тонкий пронзительный писк, похожий на игру трехлетнего ребенка со свистком. Но они танцевали, да.
Они водили хоровод, в центре которого жались друг к другу Тина Тёрнер и другие, увешанные ракушечными ожерельями. Они на полторы-две головы возвышались над толпой, и это походило на вечеринку в честь Хэллоуина, где выбранной темой для костюмов стал древний мир.
Я поняла, что даже в таком шуме и грохоте, все равно клюю носом. Но идти было некуда. Красный маг терпеливо выслушивал вконец опьяневшего Вождя, изредка бросая на меня выразительные взгляды, мол, ты бы слышала, какую ерунду он мне втирает. Наконец, он смог оставить горного Вождя, сразу подошел ко мне и, взяв за руку, повел вдоль каменной стены, избегая столкновения с хороводом, по степени вращения уже близким к скорости света. Боже, если хоть один из них споткнется… Но бешенное вращение впало в исступление, барабаны стучали, не переставая, флейта дудела, как будто ее убивали, а черные вытянутые тени бесновались на стенах и потолке пещеры. Широкие, как блины, лица горняков раскраснелись. Они горланили песни, каждый на свой манер, но никого это не волновало. Костяные ожерелья вторили их танцу, как трещотки.
Некоторые пролетали мимо нас, начинали что-то говорить, но их уносило прочь на полуслове. Даже стены пещеры дрожали от топота сотни босых ног.
Маг указал мне на трещину в стене, которая казалась довольно-таки низким проходом куда-то вглубь. Пришлось сильно нагнуться, чтобы не удариться головой. Видимость внутри была близкой к нулевой. Но маг уверено пошел вперед и повел меня за собой.
Только в этом горном туннеле я поняла, как сильно у меня кружится голова от нехватки кислорода, и каким спертым был воздух в пиршественном зале, где по углам горели несколько костров. Стало холодно, я задрожала. На мне были только джинсы и кое-как завязанная поверх бюстгальтера разорванная рубаха.
Я шла за ним, согнувшись в три погибели, и слышала, как стучат мои зубы. А потом маг остановился перед освещенным изнутри проходом, еще более низким, чем первый. Казалось, в него и вовсе надо заползать, а не заходить. Согнувшись пополам, маг пролез туда первым. Мне оставалось только повторить.
Мы оказались в небольшой, раза в четыре меньше, чем зал для пиров, пещере, но стены ее были очень высокими и своды терялись в темноте.
– У-уху! – не сдержавшись, ухнула я.
Эхо повторило мое уханье раз пять, если не больше, пока не стихло.
Но главное сокровище находилось в центре пещеры – горячий источник. Я с наслаждением вздохнула горячий влажный воздух и с еще большим вожделением поглядела на первобытную ванну. А потом покосилась на мага, ну а дальше-то как, купаться тоже вместе будем? Или зачем он привел меня сюда?
Он занимался тлеющим костром у одной из стен, но вместо того, чтобы приказать ему вспыхнуть ярче, он словно бы «прикрутил» пламя до едва видимых угольков. Романтический полумрак, ну зашибись.
Он сел прямо на пол, скрестив ноги по-турецки, и взглядом велел мне сесть напротив. Я села.
Он указал на костер и назвал его на своем языке. Я повторила, не с первой попытки, но повторила. Затем он повторил то же самое с камнем, веткой и водой в купели. Я повторяла, надеясь, что уроком словесности все и ограничится.
– Эйдер Олар, – сказал он, указав на себя и предоставив мне самой разбираться, где фамилия, а где имя.
Надо же, не прошло и три года, как мы все-таки познакомились!
Мою русскую заковыристую фамилию не каждый португалец мог произнести, что уж говорить, наверное, об первобытном человеке, поэтому я просто сказала:
– Майя.
– Айя?
– Майя.
– Айя, – упрямо отозвался Эйдер Олар.
Ладно, буду Айей.
Следующие полчаса я потратила на выяснение того, как именно мне следует к нему обращаться: только Эйдер, только Олар или надо всегда произносить полное имя. Я брала в пример свою «Айю» и спрашивала: «Айя – Эйдер? Айя – Олар?».
Его узкое лицо исказила мука, а во взгляде явно читалось: «Господи, зачем я с ней только связался, я же никогда не объясню ей все нюансы жестами и парой известных ей слов».
Наконец, в нетерпении тряхнув рыжими волосами, он сказал, оперируя теми несколькими словами, что были мне известны:
– Нет Олар. Эйдер – я. Айя – ты.
– Баи, – отозвалась я.
Эйдер весь аж засветился, услышав, как я говорю на его языке. «Не все еще потеряно», – мелькнуло в его взгляде и он принялся за новую порцию слов.
Я выучила с десяток новых слов, когда окончательно выдохлась. Их язык не был похож ни один известных мне, ни одно слово нельзя было запомнить ассоциативно или по знакомому звучанию. К тому же была, очевидно, глубокая ночь, я устала, а еще эта горячая ванна рядом, которая так и манила меня.
Эйдер заметил, с какой тоской я поглядываю на горячий источник, и сказал:
– Нет. Огонь, – указал он на тлеющие угли.
Я повторила.
Он сказал:
– Глаза огонь, – то есть «смотри на огонь», а потом произнес: – Асар-а!
Угли вспыхнули, загорелись. Вечер фокусов, дамы и господа, на арене доисторический маг Эйдер Олар. Я похлопала ему. Он оставался серьезным. Даже когда сказал:
– Ты огонь.
Он хочет, чтобы я повторила фокус?
– Асара, – безжизненным тоном повторила я.
– Нет! Асар-а! – повторил Эйдер, ставя ударение на последнее «а».
Как скажешь, настырный фокусник.
– Асар-а, – повторила я.
Он что, ждет, что пламя и меня начнет слушаться? Как бы ему рассказать, что в моем мире магии не существует?
– Ты огонь, – снова повторил он.
Я покачала головой.
– Ты огонь! – повторил он требовательнее.
– Асар-а! – крикнула я в ответ.
Ничего не произошло.
– Огонь! – крикнул Эйдер.
– Да чтоб тебя! Гори, гори ясно, чтобы не погасло!
Я не успела договорить, как огонь, проклятый огонь, который едва теплился на каменном полу, словно от взрыва, взвился вверх. Эйдер отшатнулся, я так вообще отлетела в сторону. В пещере стало светло как днем. Температура поднялась градусов эдак на десять, что в сумме с горячим источником, превратило пещеру в настоящую русскую баню. Пар клубился туманом.
– Баи, Айя, – тихо произнес Эйдер.
Он улыбался.
Глава 9. Сила слова
Зато я не улыбалась. Ни тогда, в тот вечер, когда Эйдер Олар, словно в награду, позволил мне, наконец, погрузиться в горячую ванную, ни после, когда мне принесли новую красивую одежду. Ни тогда, когда мы, пропировав еще сутки, покинули гостеприимных хозяев и отправились дальше.
Выглядел Эйдер озадаченным, он не понимал моих смятения и шока. А я, при всем моем желании и даже обучись я в скорые сроки его языку, не смогла бы объяснить ему всего.
Ведь я никому не рассказывала об этом.
Тот случай я вообще постаралась напрочь стереть из своей памяти, как поступают с самыми ужасными и страшными воспоминаниями, и память, если сильно постараться, идет на уступки и уничтожает такие потрясение, будто их и не было. И ты живешь дальше, сначала только существуешь, но потом входишь во вкус, снова садишься на велосипед, начинаешь тренироваться, хочешь не хочешь, а все равно возвращаешься к жизни, нормальной общепринятой жизни. Строишь планы, как будешь покорять французские трассы, присматриваешь новый велосипед в счет будущих побед.
А когда все уже вроде бы наладилось, падаешь в ученицы к огненному магу. И стихия не отказывает тебе, наоборот, повинуется и обещает служить, так предано, как никому не служила.
И тогда память делает кульбит. И все тайное снова становится явным.
В те последние сутки, что мы провели в пещерах горных людей, я не только сторонилась Эйдера. Я почти не разговаривала. Я держала язык за зубами, напуганная собственными способностями. И особенно тем, что мой дар и раньше давал о себе знать.
Я сразу вспомнила Тигра и его молчание после того, как я приказала ему держать язык за зубами, и как он заговорил, когда после я сама же отменила собственный приказ. Но это было мелочью. Это было действительной мелочью, хотя даже одно только это сотрясало до глубины души.
О, как я желала, чтобы эти мои способности проявились только здесь, на этих дальних берегах, но я знала, что это не так.
Сколько раз в своей жизни я добивалась чего-то, стоило мне сказать нужное слово? Частенько. Я легко уговаривала профессоров простить мне несданный реферат. А однажды на трассе я сказала другому велосипедисту, что он доедет до финиша и с лопнувшей резиной, ничего, мол, страшного, осталось чуть-чуть, не сдавайся. И он доехал.
Но мне и в голову не пришлось бы, объяснять это магией.
А еще… А еще. Конечно, было кое-что еще, уничтоженное памятью, как нестерпимо постыдное. Но события того дня вспыхнули перед моими глазами так же отчетливо, как трещины в полу пещеры.
Я снова вспомнила, что, покинув кафе, в котором оставались Питер и Хлоя, я проклинала друзей на чем свет стоит. Я желала им и того, и другого, и третьего, а в придачу еще эдакого, если вдруг им покажется мало.
Я была зла. Я крутила педали и из меня сыпались проклятия одно за другим, и вероятно, просто не было иного способа заткнуть меня. Мироздание как бы недвусмысленно намекнуло мне, что пора заткнуться, и тогда мой велосипед, вильнув, угодил в канаву. Но к этому мигу я и без того уже слишком далеко зашла в своих проклятиях.
Конечно, я никому не говорила об этом. Да и кто бы поверил мне? Эйдер Олар поверил бы, окажись он там, но я встретилась с ним гораздо-гораздо позже.
Вот почему я не прыгала от счастья перед столбом огня, а взирала на него с нескрываемым ужасом. Теперь-то уж я знала, что это не удачливость и не красивые глаза позволяли мне добиваться многого раньше. Теперь я знала, на что способна, если произнесу правильные слова. И если настроение у меня будет соответствующим.
Эйдер тоже разозлил меня.
Только однажды в разговоре с психологом я обмолвилась, что виновата в гибели друзей, но он пустился в объяснения того, что так бывает, так случается, и что никто не виноват. Но я-то знала.
А теперь убедилась.
– Айя.
Эйдер унял пламя. Мне казалось, что я не вижу пещеры и его самого из-за внезапного полумрака, но затем он коснулся моих щек, вытирая слезы. Он притянул меня к себе и обнял. Я разрыдалась на его плече, освобождая всю ту боль, которую держала внутри за семью печатями и которую не смогли унять никакие достижения современной фармакологии. Маг водил рукой по моим волосам и что-то тихо шептал на своем, и это было в стократ лучше любого терапевтического сеанса, любых утешений, которые я выслушала от родителей и других знакомых в университете. Мне никто не помог в том мире.
Для этого, вероятно, и нужно было угодить в этот.
* * *
Потом он ушел. Я медленно стянула разорванную всадником рубаху, сняла джинсы и белье, и скользнула в невероятно горячую воду. Я выдохнула от наслаждения и нырнула глубже, окунаясь с головой в горячее блаженство.
Слезы высохли.
В сознании наступила поразительная тишина. Мой собственный, обвиняющий, карающий саму себя голос, наконец, стих. Не знаю, как долго я нежилась в источнике. Я перестала чувствовать вообще что-либо, кроме нескончаемого удовольствия. Вся боль и телесная, и душевная смывалась вместе с грязью. Я не задавалась вопросом, как долго мне тут лежать и что делать дальше, где искать новую одежду, не надевать же старую и грязную, пропахшую крокодилом и черти чем еще. Я просто закрыла глаза, а когда открыла их, то передо мной уже стояли две низкорослых женщины из горного племени, они низко кланялись мне и не встречались со мной взглядом.
Они из слуг или из рабов, поняла я. Тех, кого пригласили к столу позже других.
Одна расстелила на земле мою новую одежду, молча демонстрируя то, как красиво юбка по подолу расшита мелкими раковинами. Это действительно была юбка. Для низкорослых пещерных женщин она была бы где-то до колен, а мне, конечно, выше. Эдакое кожаное платье с мини юбкой. Неплохо.
Вторая занялась моими волосами. Она вымыла их и расчесала костяным гребнем, а после стала плести что-то замысловатое, поминутно вплетая в локоны опять же раковины. Господи, если так и дальше пойдет, то я же при ходьбе греметь буду, как детская погремушка!
Они помогли мне вылезти, протянули мягкую шкуру, которая, очевидно, заменяла полотенце, потом помогли одеться. Знакомых мне застежек или пуговиц на одежде не было, завязки располагались на спине. Платье в целом было похоже на фартук и одевалось примерно так же – спина оставалась голой, не считая завязок, а юбка была с запАхом. Кожа была тонкая и очень мягкая, ракушки не звенели при ходьбе, чего я так опасалась, их очень крепко закрепили.
Позже, спохватившись, я бросилась к джинсам и достала из кармана глиняный черепок. Жестами я объяснила женщинам что мне нужно и это, само собой, заняло прилично времени, но когда одна из них сбегала наверх и вернулась, я поняла, что потраченное на объяснения время того стоило.
Я спрятала черепок в небольшой кожаный мешочек и надела его на шею. Скорректировала перевязь так, чтобы его не было видно под одеждой. И в целом, осталась довольна своим новым видом.
После они отвели меня через другой проход в стене, в общую женскую спальню, где похрапывали, завернувшись в шкуры на полу, десятки женщин. Мне указали на мою лежанку, я благополучно завернулась в коротковатые шкуры, подтянув ноги к животу, и тут же заснула.
* * *
Женщины проснулись и сразу загудели. С меня сон слетел почти тут же, как только они стали обмениваться грубоватыми резкими словечками. Их не волновало, что некоторые – ну, ладно, только я, – еще спят. Я не сразу поняла, где нахожусь и что происходит. Окон не было, света почти тоже. Лишь в центре пещеры чадила слабым голубым пламенем чем-то наполненная плошка с фитилем.
Мои соседки по спальне продолжали переругиваться. То есть я, конечно, понимала, что они просто желают друг другу доброго утра, но на слух и по интонациям эти беседы воспринимались, как охваченный паникой курятник из-за пробравшегося внутрь хорька.
Я натянула шкуру, которой укрывалась, на голову, но тут же чуть не задохнулась от ее запаха. Уж и не знаю, кем было это животное при жизни, но пахло оно ужасно. Я отшвырнула меховое одеяло в сторону и села на выделенной мне лежанке. Внешний вид мой, должно быть, был красноречив, но местных товарок было не пронять. Они покосились на меня, кто-то из них понизил голос, но одна тут же крикнула, мол, чего вы, она же не говорит по-нашему, и спор на повышенных тонах тут же возобновился.
Решение было принято мгновенно.
Впрочем, какая-то часть меня – наиболее скептически настроенная, – отмахивалась со словами: «Ой, ладно! Всякое может присниться, особенно, если рыбы пережрать накануне». Но спать хотелось очень жутко. Мне казалось, я и часа не проспала. В глаза словно песка насыпали.
