скачать книгу бесплатно
– Но не тебя?
Фрэнк пожал плечами:
– Я ничего не имею против Плутона. Не его вина, что он правит Царством Мертвых. Ему просто не повезло, когда боги делили зоны влияния, понимаешь? Юпитер получил небо, Нептун – море, а Плутон – сплошную головную боль.
– Смерть тебя не пугает?
Фрэнк едва не засмеялся: «Ни капельки! Спички не найдется?»
Но вместо этого сказал:
– В древности, в смысле во времена Древней Греции, когда Плутона звали Аидом, он был по большей части богом смерти. Но став римским богом, он… сделался более респектабельным, что ли. Стал еще и богом богатства. Все, что есть под землей, принадлежит ему. Поэтому не думаю, что он такой уж страшный.
Перси почесал голову:
– Как бог может поменять национальность? Если он был греческим, разве он не должен таким и оставаться?
Какое-то время Фрэнк шагал молча, обдумывая ответ. Вителлий затянул бы часовую лекцию, еще бы и презентацию в «PowerPoint» состряпал, но Фрэнк постарался объяснить так, как он это понимает:
– По мнению римлян, они взяли себе все греческое и довели это до совершенства.
Перси скорчил гримасу:
– Довели до совершенства? А до них, значит, что-то было не так?
Фрэнк вспомнил слова Вителлия: «У твоего рода древние корни. Не только римские, но и греческие». Его бабушка тоже упоминала о чем-то подобном.
– Не знаю, – признался он. – Рим был успешнее Греции. Они построили огромную империю. Во времена ее главенства боги играли очень важную роль – они стали могущественнее и известнее, им поклонялись на всех землях империи. Поэтому они до сих пор повсюду. Столько цивилизаций берут свое начало в Риме. Боги перешли туда, потому что в Рим сместился центр влияния и власти. Юпитер… ну, как римский бог он стал более ответственным, чем когда был Зевсом. Марс стал намного важнее и дисциплинированнее…
– …а Юнона превратилась в старую хиппи, – добавил Перси. – Хочешь сказать, старые греческие боги навеки превратились в римских? И от греческих ничего не осталось?
– Э-э… – Фрэнк оглянулся по сторонам – нет ли рядом других обитателей лагеря или ларов, но до главных ворот оставалась еще сотня ярдов. – Это деликатный вопрос. Кто-то говорит, что греческое влияние не пропало совсем, что оно все еще является частью личностей богов. Я слышал истории о полубогах, которые уходили из Лагеря Юпитера, потому что отвергали римское учение и хотели следовать старому греческому стилю – быть героями-одиночками, а не работать в команде, как принято в легионе. И потом, в древности, когда Рим пал, именно восточная половина империи выстояла – греческая половина.
Перси уставился на него:
– Я этого не знал.
– Она называлась Византия. – Фрэнку нравилось это слово, оно звучало круто. – Восточная империя просуществовала еще целое тысячелетие, но она была скорее греческой, чем римской. Для тех, кто следует римским традициям, это вроде как больная тема. Поэтому, в какой бы стране мы ни обустраивались, Лагерь Юпитера всегда находится на западе – на римской части территории. Восточная считается несчастливой.
– Хм. – Перси нахмурился.
Фрэнк его не винил. У него у самого голова шла кругом от всей этой греческо-римской каши.
Они подошли к воротам.
– Я отведу тебя в термы, приведешь себя в порядок, – сменил тему Фрэнк. – Но сначала… насчет тех пузырьков, что я нашел в реке…
– Горгонская кровь, – сказал Перси. – Один пузырек исцеляет. В другом смертельный яд.
Фрэнк изумленно распахнул глаза:
– Ты об этом знаешь?! Слушай, я не собирался оставлять их себе. Я просто…
– Я знаю, почему ты так поступил, Фрэнк.
– Правда?
– Ага. – Перси улыбнулся. – Приди я в лагерь с пузырьком яда, это бы выглядело плохо. Ты хотел меня защитить.
– О… да. – Фрэнк вытер внезапно вспотевшие ладони. – Но если нам удастся понять, в каком пузырьке что, ты сможешь вернуть себе память.
Улыбка Перси увяла. Его взгляд скользнул по холмам.
– Может быть… Как вариант. Но пока придержи пузырьки у себя. Близится битва. Они могут нам понадобиться, чтобы спасти жизни.
Фрэнк уставился на него в легком восхищении. У Перси появился шанс вернуть воспоминания, но он хочет подождать – вдруг кому-то пузырек понадобится больше? Римлян принято считать бескорыстными и готовыми немедленно броситься на помощь соратникам, но Фрэнк сомневался, что кто-либо еще из лагеря сделал бы такой выбор.
– Так ты совсем ничего не помнишь? – спросил он. – Ни свою семью, ни друзей?
Перси провернул в пальцах бусины у себя на шее:
– Только отголоски. Смазанные картинки. У меня есть девушка… Я думал, что она будет в лагере. – Он внимательно посмотрел на Фрэнка, словно обдумывая, говорить или нет. – Ее зовут Аннабет. Ты ее не знаешь?
Фрэнк помотал головой:
– Я знаю всех в лагере, но Аннабет здесь нет. А что насчет твоей семьи? Твоя мама смертная?
– Видимо, да… она, наверное, с ума сходит от переживаний. Ты со своей мамой часто видишься?
Фрэнк остановился у входа в термы и взял с полки несколько полотенец:
– Она умерла.
Перси нахмурился:
– Как это случилось?
Обычно Фрэнк лгал что-нибудь насчет «несчастного случая» и сворачивал разговор. Иначе эмоции грозили его захлестнуть, а в Лагере Юпитера плакать нельзя: нельзя показывать слабость. Но говорить об этом с Перси почему-то было не так тяжело.
– Она погибла на войне, – сказал он. – В Афганистане.
– Она служила в армии?
– В канадской. Да.
– В канадской? Я не знал…
– Большинство американцев не знают. – Фрэнк вздохнул. – Но да, у Канады там есть войска. Моя мама была капитаном. Она стала одной из первых женщин, погибших в бою. Она спасала солдат, оказавшихся под вражеским огнем, и… не вернулась. Сразу после похорон я отправился сюда.
Перси кивнул. Он не выпытывал подробности, и Фрэнк был ему за это благодарен. Еще Перси не стал говорить «мне очень жаль» или еще что-нибудь из серии вежливых благожелательных комментариев, которые Фрэнк ненавидел: «Ой, бедняжка. Тебе, должно быть, так тяжело. Прими мои искренние соболезнования».
Перси вел себя так, словно ему приходилось встречаться со смертью и он по себе знал, что такое горе. Важно просто слушать. Пустые сожаления не нужны. Единственное, что может помочь, – это продолжать жить, продолжать двигаться вперед.
– Ну что, покажешь мне эти ваши термы? – предложил Перси. – А то я на чушку похож.
Фрэнк выдавил улыбку:
– Есть такое.
Они зашли в наполненное паром помещение. Фрэнк подумал о бабушке, маме и своем проклятом детстве – спасибо Юноне и волшебному кусочку дерева, – и ему почти захотелось тоже забыть о своем прошлом, прямо как Перси.
10. Фрэнк
Самих похорон Фрэнк почти не помнил. Но помнил несколько часов перед ними – как бабушка вышла на задний двор, где он расстреливал из лука ее коллекцию фарфора.
Бабушка жила в Северном Ванкувере, в несуразно огромном особняке из серого камня, стоящем на участке в двенадцать акров, на границе с парком «Линн Каньон».
То утро выдалось холодным, моросил дождик, но Фрэнк ничего не замечал. Он был в черном шерстяном костюме и черном пальто, когда-то принадлежавшем деду. Фрэнк удивился и расстроился, что и то и то оказалось ему впору. От одежды пахло мокрыми нафталиновыми шариками и жасмином. Ткань кололась, но зато было тепло. С луком и колчаном он, наверное, выглядел как очень опасный дворецкий.
Он загрузил тачку бабушкиным фарфором, откатил ее к забору, опоясывающему территорию, и расставил на столбах первую линию мишеней. Он стрелял так долго, что пальцы начали неметь. Выпуская стрелу, он всякий раз представлял, что поражает свои проблемы.
Снайперы в Афганистане. Бах! Чайник взорвался от попавшей прямо в центр стрелы.
Медаль за самопожертвование, серебряный диск на красно-черной ленте, которой награждают за смерть во время исполнения долга. Фрэнку вручили ее с такой важностью, будто она могла все исправить. Дзынь! Чайная кружка улетела в лес.
Офицер, подошедший к нему, чтобы сказать: «Твоя мама герой. Капитан Эмили Чжан погибла, пытаясь спасти своих соратников». Хрусть! Бело-голубая тарелка разлетелась вдребезги.
Бабушкины наставления: «Мужчины не плачут. Особенно Чжаны. Терпи, Фай».
Кроме нее никто его так не называл.
«Что это за имя – Фрэнк?! – возмутилась бы она на это замечание. – Это не китайское имя».
«Я не китаец», – подумал Фрэнк, но вслух произнести бы это не посмел. Как однажды сказала мама много лет назад: «Спорить с бабушкой бесполезно. Тебе же будет хуже». Она была права. И теперь у Фрэнка осталась только бабушка.
Тук! Четвертая стрела вонзилась в столб и застряла, подрагивая.
– Фай, – позвала бабушка.
Фрэнк повернулся.
Она держала в руках сундучок из красного дерева размером с коробку из-под обуви. Фрэнк никогда его раньше не видел. В черном платье с высоким воротником и убранными в тугой узел седыми волосами бабушка напоминала учительницу начала девятнадцатого века.
Она обозрела сцену побоища: ее фарфор в тачке, валяющиеся по всей лужайке осколки любимого чайного сервиза и стрелы, торчащие из земли, деревьев, столбов и головы улыбающегося садового гнома.
Фрэнк ожидал, что она закричит или стукнет его сундучком. Он еще никогда не вытворял ничего подобного. Никогда не был так зол.
Бабушкино лицо излучало горечь и осуждение. Они с мамой были совсем не похожи. Фрэнк поражался, как маме удалось вырасти такой хорошей – она всегда была доброй, смешливой. Он не мог представить себе ее детство с бабушкой – точно так же как не мог представить ее на поле боя, хотя вряд ли эти две ситуации так уж сильно отличались.
Он ждал, когда бабушка взорвется. Может, его посадят под домашний арест и ему не придется идти на похороны. Ему хотелось отомстить ей за то, что она вечно всем недовольна, что разрешила маме уйти на войну, что упрекала его, потому что он «не может взять себя в руки». Ее заботила лишь ее дурацкая коллекция.
– Прекрати, не позорься, – сказала бабушка, но в ее тоне не слышалось особой раздражительности. – Это недостойно тебя. – К изумлению Фрэнка, она пнула одну из своих любимых чашек. – Машина скоро приедет, – добавила она. – Нам нужно поговорить.
Фрэнк не знал, что и думать. Он присмотрелся к сундучку. На одно страшное мгновение ему подумалось, что внутри мамин прах, но этого не могло быть. Бабушка сказала, похороны пройдут по военным традициям. Так почему же она так осторожно держит сундук, словно его содержимое доставляет ей мучения?
– Идем внутрь, – сказала бабушка, развернулась и, не дожидаясь, когда он за ней последует, направилась к дому.
В гостиной Фрэнк сел на обитый бархатом диван, стоящий в окружении винтажных фамильных фотографий, фарфоровых ваз, которые были даже больше тачки, и красных флажков с китайской каллиграфией. Фрэнк понятия не имел, что на них написано. Он никогда не проявлял особого интереса к изучению китайского языка и почти никого не знал на фотографиях.
Всякий раз, когда бабушка заводила свою лекцию о предках, как они приехали из Китая и поднялись на импорте и экспорте, став в итоге одной из богатейших китайских семей в Ванкувере… ну, ему быстро становилось скучно. Фрэнк был канадцем в четвертом поколении. Ему не было никакого дела до Китая и всего этого заплесневелого антиквариата. Он знал лишь два китайских иероглифа: их фамилию – Чжан. Мастер луков. Вот это было круто.
Бабушка села рядом – спина прямая, руки сложены на сундучке – и неохотно начала:
– Твоя мама просила тебе это отдать. Она хранила его с тех пор, когда ты был еще младенцем. Уходя на войну, она отдала его мне. Но она нас покинула. И скоро ты тоже уйдешь.
У Фрэнка засосало под ложечкой:
– Уйду? Куда?
– Я стара, – сказала бабушка таким тоном, будто открыла ему тайну. – До моей встречи со Смертью осталось не так уж долго. Я не могу научить тебя тому, чему ты должен научиться, и я не могу хранить эту ношу. Если с этим что-то случится, я никогда себе не прощу. Ты умрешь.
Фрэнк решил, что, по всей видимости, он ослышался. Потому что по ее словам выходило, что его жизнь зависит от этого сундучка. Почему он никогда его раньше не видел? Должно быть, тот стоял в закрытой мансарде – единственной комнате, куда Фрэнку запрещено заходить. Бабушка всегда говорила, что там хранятся ее самые ценные сокровища.
Она отдала ему сундучок. Дрожащими пальцами он поднял крышку. Внутри на бархатной подкладке лежала внушающая ужас, переворачивающая жизнь с ног на голову, невыразимо важная… деревяшка.
Она напоминала обычное полено – кусок плотной и гладкой древесины волнистой формы размером с пульт от телевизора. Один ее конец обгорел. Фрэнк коснулся его – и ощутил тепло. На пальце остался черный мазок сажи.
– Это палка, – сказал он, не понимая, почему бабушка говорит о ней с таким напряжением и серьезностью.
Ее глаза блеснули:
– Фай, ты слышал о пророчествах? Знаешь о богах?
От этих вопросов ему стало неуютно. Он вспомнил бабушкины глупые золотые статуэтки китайских бессмертных, ее суеверные убеждения, что мебель нужно ставить в определенных местах и что некоторых чисел стоит избегать, потому что они несчастливые. При слове «пророчества» перед глазами встали печенья с предсказаниями, хотя на самом деле они пришли вовсе не из Китая, но ребята в школе постоянно дразнили его из-за всякой подобной ерунды: «Как говорил Конфуций[19 - Конфуций (Кун Цю, Кун Фу-Цзы) (ок. 551–479 гг. до н. э.) – мыслитель и философ Древнего Китая. Его наследие оказало огромное влияние на жизнь и культуру Китая и всей Восточной Азии, став основой конфуцианства – философской системы и учения о правилах поведения князей, воинов, чиновников и крестьян. Был первым педагогом Поднебесной, основал первый университет.]…» – и все в таком духе. Фрэнк даже ни разу не был в Китае. Ему все это было безразлично. И конечно же, бабушка этого категорически не одобряла.
– Немного, бабушка, – ответил он. – Чуть-чуть.
– Большинство посчитали бы твою мать сумасшедшей. Но не я. Я знаю о пророчествах и богах. Греческие, римские, китайские – все они переплетены в нашей семье. Я никогда не сомневалась в ее словах о том, кем был твой отец.
– Погоди… что?
– Твой отец был богом, – просто сказала бабушка.
Будь у нее чувство юмора, Фрэнк решил бы, что она над ним смеется. Но бабушка никогда не шутила. Неужели у нее начался старческий маразм?
– Рот закрой! – повысила она голос. – Мой рассудок в полном порядке. Ты никогда не задавался вопросом, почему твой отец не вернулся?
– Он… – Фрэнк осекся. Ему и так было больно из-за смерти мамы. Он не хотел говорить еще и об отце. – Он служил, как и мама. И пропал во время миссии. В Ираке.
