Чёрная берёза

Рина Лаврена

Чёрная берёза

Глава 1. Возвращение

«Киро, она меня нашла. Приезжай, пока не поздно. Лиза». Его младшая сестра, оставшаяся здесь одна. Почерк был Лизин, но слишком аккуратный – будто копировали. И странное: конверт пожелтел по краям, будто пролежал годы, хотя сестра пропала всего неделю назадДорога в Дубравку петляла между чахлыми берёзами, их корявые ветви скребли по крыше машины, будто пытались удержать чужака. Кирилл Орлов прикусил губу – в последний раз он был здесь десять лет назад, после похорон родителей. Тогда он дал себе слово никогда не возвращаться. Но скрипящие "Жигули" упрямо ползли вперёд, подбрасывая на колдобинах, потому что Лиза пропала. Вчера пришло письмо. Конверт пах болотом, внутри – одна строчка:

Рулевое колесо было липким от пота. Кирилл сгрёб пальцы в кулак, когда на обочине мелькнула ржавая табличка "Дубравка". Кто-то аккуратно зачёркнул название и вывел сверху красной краской: "Не входи". Он фыркнул – типичная деревенская глупость, попытка напугать городских. Но когда машина перевалила через холм, и деревня открылась внизу, по спине пробежали мурашки.

Дубравка была мертва.

Ни дыма из труб, ни людей на улицах. Только покосившиеся заборы да пустые глазницы окон. Лишь у крайнего дома шевелилась серая тень – старуха, возившаяся у ларька с овощами. Кирилл заглушил мотор. Тишина навалилась сразу, густая и неестественная, будто кто-то выключил все звуки мира.

– Марфа Семёновна?

Старуха вздрогнула, но не подняла головы. Её пальцы, узловатые от возраста, продолжали перебирать гнилые морковки, будто он не существовал.

– Вы Лизу Орлову не видели? Рыжая, в зелёной куртке…

Молоко из бидона за её спиной вдруг хлюпнуло само по себе, хотя женщина даже не дотронулась до крышки.

– Не было тут таких, – буркнула старуха, и Кирилл заметил, как дрожат её руки.

Он уже хотел развернуться, когда костлявые пальцы впились ему в запястье.

– Ты Орлов?.. Ерофея внук?

Голос старухи стал вдруг ясным, без намёка на старческую дрожь. Она сунула ему в руку тряпичную куклу – нелепую, с вышитым ртом и двумя угольками вместо глаз.

– От зла носи. Не снимай.

Кирилл засмеялся, но куклу сунул в карман. Странное тепло от тряпичной фигурки разлилось по телу, будто кто-то вложил в неё горячие угли. Когда он отошёл, краем глаза заметил, как старуха перекрестила не себя, а его удаляющуюся спину.

Дом Лизы стоял на отшибе, покосившийся, будто земля под ним проваливалась. Разбитое окно блестело осколками – странно, но они лежали снаружи, будто кто-то вылезал из дома, а не влезал.

Дверь скрипнула на петлях, выпустив волну затхлого воздуха с примесью лаванды. На кухонном столе стояла тарелка с кашей, покрытая плесенью. Рядом – открытая банка лавандового масла. Кирилл поморщился: Лиза ненавидела этот запах после того, как в детстве упала в болото. Кто-то намеренно оставил его здесь.

Он включил радио – только шипение. Но когда попытался переключить волну, в динамиках чётко прозвучал шёпот:

"Найди…"

Кирилл резко дёрнул рукой, и в этот момент в зеркале над комодом мелькнуло движение. Он разбил зеркало кулаком, вдруг осознав, как тяжело дышит.

– Галлюцинации. Просто не спал двое суток.

Но на полу, среди осколков, блестели мокрые следы – босые, с неестественно длинными пальцами.

Ночь пришла неожиданно быстро. Кирилл не мог объяснить, почему не поехал сразу в райцентр, почему остался в этом проклятом доме. Он лёг на кровать сестры, даже не разобрав вещи. Кукла выпала из кармана куртки и покатилась под кровать.

Его разбудил скрежет – что-то царапало дверь изнутри.

За окном раздался смех – детский, но с хриплой ноткой, будто ребёнок долго кричал.

Кирилл подскочил к окну.

В поле, в сотне метров, стояла девушка в белом. Совершенно неподвижная.

Утро принесло новый "сюрприз" – на пороге лужа чёрной воды и мокрые следы.

Они вели в дом.

В его комнату.

К кровати.

Когда солнце окончательно село, окрестности начали поглощать непривычные шорохи и тени. Осознавая неизбежность предстоящих испытаний, Кирилл сделал глубокий вдох и решительно вошел внутрь родного дома, готовый столкнуться с любыми тайнами, которые приготовила ему деревня.

Глава 2. Первое тело

Утро в Дубравке начиналось с тумана. Он стелился по земле плотным молочным покрывалом, скрывая границы между реальным и потусторонним. Кирилл вышел на крыльцо, растирая лицо ладонями – всю ночь ему снились белые фигуры, стоящие у кровати и шепчущие что-то на языке, которого он не понимал.

Кофе в жестяной кружке остыл, не успев согреть пальцы. Он уже хотел вернуться в дом, когда сквозь туман проступила фигура – высокий мужчина в забрызганной грязью форме шагал прямо к нему.

– Орлов? – голос участкового Семёнова звучал хрипло, будто он не спал несколько суток. – Пойдёмте.

Без объяснений он развернулся и зашагал к окраине деревни. Кирилл, спотыкаясь о мокрую траву, едва поспевал за его широкими шагами.

– Что случилось?

– Нашли вашего алкоголика. Того, что пропал три дня назад.

Тропинка резко оборвалась, уступив место топкой низине. Здесь туман был гуще, пахло гнилыми водорослями и чем-то металлическим. Двое мужчин в резиновых сапогах стояли у кромки воды, перешептываясь.

– Вот, – Семёнов махнул рукой.

Тело лежало в полуметре от воды, будто аккуратно уложенное кем-то. Мужчина лет сорока, в рваной рубахе, знакомой Кириллу по фотографии из розыскного дела. Но сейчас его лицо было искажено так, словно перед смертью он увидел самое страшное в своей жизни.

– Самоубийство, – пробормотал один из мужиков, крестясь.

Кирилл опустился на корточки, стараясь не смотреть на голубоватую кожу.

– Какое самоубийство? Он же закопан.

Ноги покойника действительно были погребены под слоем земли по самые колени, будто он рос из болота. Но самое странное – положение рук. Пальцы были сложены в странном жесте: левая сжимала запястье правой, образуя нечто вроде замкнутого круга.

– Это…

– Старинный знак, – раздался за спиной хриплый голос. Из тумана вышел старик с палкой. – Так хоронили заложных покойников. Чтобы не встали.

Семёнов резко обернулся:

– Ерофей, заткнись!

Старик только усмехнулся, показывая жёлтые зубы. Его единственный глаз (второй был закрыт мутной плёнкой) сверлил Кирилла:

– Ты Орлов? Добро пожаловать домой, внучок.

Кирилл встал, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

– Вы знали моего деда?

– О, ещё как, – старик закашлялся. – Мы с ним… как бы сказать… хоронили одну девку.

Туман вдруг сдвинулся, открывая берег. Кирилл ахнул – в двадцати метрах стояла берёза. Но не обычная – её ствол был чёрным, будто обугленным, а ветви скрючились в неестественных позах.

– Что это?

– Чёрная берёза, – прошептал Ерофей. – Там, где землю кровью полили, они растут.

Семёнов резко схватил старика за плечо:

– Хватит!

Но Кирилл уже шёл к дереву. Что-то блестело в его корнях – он наклонился и увидел кусок ткани. Зелёной. Как куртка Лизы.

Когда он выпрямился, то увидел её – девушку в белом, стоящую на другом берегу. На этот раз близко, так близко, что он разглядел её лицо.

У неё не было рта.

Только шрам, растянутый от уха до уха.

– Кирилл! – крикнул Семёнов.

Он обернулся. На берегу никого не было – ни участкового, ни мужиков, ни старика. Только тело в земле да чёрное дерево, склонившееся над ним, будто собираясь ударить.

А когда он снова посмотрел на другой берег, девушка исчезла.

Но на мокром песке остались следы.

Они вели прямо к воде.

Оставив болезненные впечатления после осмотра тела, Кирилл продолжил путь по улочкам деревни, остро осознавая важность своей миссии. Внутренний голос твердил: теперь ему известно гораздо больше, но нужны дополнительные подтверждения и факты, чтобы избежать ошибок.

Глава 3. Старик Ерофей

Дождь хлестал по крыше избы Ерофея, будто пытался вымыть грехи из прогнивших брёвен. Кирилл сидел за столом, сжимая в руках пожелтевшую фотографию – его дед, молодой и крепкий, стоял у Чёрной берёзы не с топором, а с младенцем на руках. На обороте кривыми буквами было выведено: "Прости меня. 1965 год".

Старик налил в гранёный стакан мутной жидкости. Его единственный глаз слезился, но не от дыма – из пустой глазницы сочилась густая, чёрная субстанция, медленно стекающая по щеке.

– Ты думал, всё началось с Аграфены? – прошипел Ерофей, отпивая. Его голос звучал так, будто сквозь него говорил кто-то другой. – Твой дед знал правду. Потому и сбежал.

Он развязал грязный узелок на столе. Внутри лежали не зубы, а три пуговицы от детской рубашки – голубые, с облупившейся краской.

– Они не утонули в болоте. Их отдали берёзе. Добровольно.

– Кто? – Кирилл почувствовал, как по спине побежали мурашки. В углу избы тень от лампы вдруг приняла форму скрюченной фигуры с неестественно длинными руками.

– Все. – Ерофей провёл рукой по лицу, и кожа на щеке слезла, как старая береста. Под ней проглядывала древесная кора – точь-в-точь как у Чёрной берёзы. – Чтобы дерево росло. Чтобы урожай был. Чтобы… – Он закашлялся, и на стол упал комок чёрных нитей, шевелящихся как живые.

За окном что-то тяжёлое упало на землю. Кирилл отодвинул занавеску – под липой лежал мёртвый ворон. Его живот был аккуратно вспорот, а вместо внутренностей – набит рыжими волосами.

– Она собирает долги, – продолжал Ерофей. Его голос теперь звучал отовсюду сразу. – Сначала взяла глаза у Марфы – та видела, как ведут детей. Потом язык у учительницы – та записала. Теперь… – Он медленно протянул руку и ткнул грязным ногтем в грудь Кирилла. – …пришла очередь Орловых.

Дверь избы скрипнула. На пороге стоял дед Кирилла.

Точнее, то, во что он превратился.

Его кожа была покрыта берёзовой корой, глаза – пустые дыры, из которых свисали тонкие корни. Изо рта сочилась чёрная жижа, капая на пол с густым плеском.

– Внучек… – голос звучал так, будто доносился из-под земли. – Ты должен вернуть…

Ерофей внезапно захохотал, хватая Кирилла за запястье. Его пальцы были липкими, как смола.

– Беги! Пока не стал частью дерева!

Но было поздно. Стены избы зашевелились. Брёвна треснули, и из щелей потянулись тонкие, бледные пальцы – детские, с синими ногтями.

А снаружи, со стороны болота, раздался смех. Но это был не детский голос Нади.

Это смеялась Лиза.

Кирилл выбежал из избы, поражённый глубиной трагедии. Направляясь к ближайшей улице, он понимал, что следующее событие неизбежно приближается, и скоро ему предстоит окунуться в неизведанные глубины чужой памяти и ненависти.

Глава 4. Ночные голоса

Туман затянул Дубравку плотной пеленой ещё до заката. Кирилл шёл по пустынной улице, сжимая в кармане куклу без головы. Фотография из избы Ерофея жгла грудь – он положил её во внутренний карман, словно это было вещественное доказательство, а не просто пожелтевший кусок бумаги.

Дом Лизы встретил его скрипом половиц. В прихожей лужа от вчерашних следов высохла, оставив после себя тёмный ореол, напоминающий силуэт сидящей женщины. Кирилл пнул его ботинком – и тут же пожалел. По стене пробежала тень, слишком крупная для его собственной.

– Кто здесь?

Тишина. Только холодильник на кухне вдруг заработал с рычанием, хотя Кирилл был уверен, что выключил его утром.

Он достал фотографию, разглядывая её при свете керосиновой лампы (электричество в доме пропало час назад). Дед стоял в первом ряду, молодой, крепкий, с топором в руках. За спинами толпы – болото. И там, среди камышей…

Кирилл поднёс лампу ближе.

Белое пятно. Слишком чёткое, чтобы быть бликом. Если приглядеться, угадывались очертания лица. И рук.

Рук, тянущихся к толпе.

– Господи…

На кухне упала тарелка.

Он не стал проверять. Вместо этого налил водки в стакан (нашёл в шкафу Лизы, ещё нераспечатанную), выпил залпом. Алкоголь ударил в голову, но тревога не утихла.

Ночь опустилась на деревню, как крышка гроба.

Кирилл проснулся от того, что кто-то дышит ему в затылок.

Он лежал на кровати Лизы, не в силах пошевелиться. В комнате стоял запах лаванды и мокрой земли. Сквозь полуприкрытые веки он видел:

– Дверь в коридор медленно открывается.

На пороге силуэт.

Высокий.

Слишком высокий.

Голова почти касалась притолоки.

– Лиза? – прошептал Кирилл, но губы не слушались, и звук застрял в горле.

Существо сделало шаг вперёд. В свете луны (которой не было – небо за окном было чёрным!) Кирилл разглядел:

– Длинные, костлявые пальцы.

– Мокрые волосы, слипшиеся на плечах.

– И лицо…

Лица не было.

Только тёмная впадина, как у обезглавленной куклы.

Он зажмурился.

Когда открыл глаза – комната была пуста. Но на полу у кровати блестела лужа.

И в ней плавал язык.

Свежий.

С каплями крови на обрезанном корне.

Утро пришло с воем собак. Кирилл сидел на кухне, курил третью сигарету подряд и смотрел на язык, плавающий в банке со спиртом (нашёл в аптечке Лизы).

Стук в дверь заставил его вздрогнуть.

– Кто?

– Открой, городской.

Голос женский, хрипловатый. За дверью стояла женщина лет сорока, в выцветшем платке и мужском тулупе. В руках – корзина с травами.

– Василиса. Травница.

Она вошла без приглашения, сразу повесив платок на гвоздь у двери.

– Пахнет смертью.

– У меня тут… – Кирилл махнул рукой в сторону банки.

Василиса подошла, заглянула. Не моргнула.

– Алёшкин.

– Что?

– Язык-то. Алёшкин. Мужик, что вчера на болоте помер.

Кирилл почувствовал, как холодеет спина.

– Как ты…

– Знаю, – она достала из корзины пучок полыни, начала вязать его в пучок. – Он третьим был.

– Третьим?

– Кого она забрала. После Пети-алкоголика и Марфы Семёновны.

Кирилл вскочил:

– Какая Марфа? Старуха с рынка?

Василиса подняла на него глаза. Глубокие, тёмные, как болотные омуты.

– Её вчера нашли. В колодце. С выколотыми глазами.

Она кивнула на куклу без головы, валяющуюся на столе.

– Глазки-то угольки были из её кота. Чёрного.

Кириллу стало дурно.

– Кто…

Василиса вдруг схватила его за руку. Ладонь у неё была шершавой, горячей.

– Аграфена. Она пришла за всеми, кто был у Чёрной берёзы.

За окном закаркала ворона.

– Почему я? – прошептал Кирилл.– И за тобой, Орлов, тоже.

Василиса наклонилась так близко, что он почувствовал запах гнилых яблок от её дыхания.

– Потому что твой дед не стал хранителем. Он сбежал. А болото помнит обманутых.

Перед закатом Кирилл пошёл к колодцу.

Труп старухи уже увезли, но на срубе остались тёмные пятна. Василиса сказала, что Марфа кричала перед смертью:

– «Она в воде! Она в воде!»

Кирилл заглянул в колодец.

Тёмная гладь отражала его лицо.

А потом…

Лицо под водой улыбнулось.

И это было не его отражение.

Кирилл отпрянул от колодца так резко, что ударился спиной о скрипучий сруб. Сердце колотилось так сильно, что он слышал его стук в висках.

– Это невозможно…

Он снова осторожно заглянул вниз. Теперь вода отражала только его бледное лицо и кусок вечернего неба.

– Галлюцинация. От усталости.

Но когда он отошел, из глубины донесся тихий плеск – будто кто-то провел ладонью по воде.

Василиса ждала его у края деревни, кутаясь в тулуп. В руках она держала сверток из грубой ткани.

– Ну что, городской, поверил?

– Я не…

– Видел её? – травница пристально смотрела на него.

Кирилл молча кивнул.

– Тогда слушай. – Она развернула ткань. Внутри лежали засушенные травы, кора черной березы и ржавый нож. – Это не просто убийства. Это обряд.

– Какой обряд?

– Она собирает части. Глаза, язык… – Василиса обвела рукой вокруг лица. – Чтобы восстановить то, что у нее отняли.

Ветер внезапно усилился, донеся с болота запах гниющих водорослей.

– Сегодня ночью она придет снова.

– Ко мне?

– Ко всем, кто из рода тех, кто был у березы. – Василиса сунула ему в руку сверток. – Положи это под порог. И не открывай дверь, что бы ты ни слышал.

Кирилл сжал сверток. Трава внутри странно пахла – как будто смесью полыни и… крови.

– А что будет, если я открою?

Василиса уже отходила, но на его вопрос обернулась. В сумерках ее глаза казались совсем черными.

– Тогда ты увидишь, как выглядит настоящий ужас.

Ночь опустилась на Дубравку, как черная пелена. Кирилл сделал все, как сказала Василиса: положил сверток под порог, зажег все свечи, какие нашел в доме (оказалось, Лиза хранила целый ящик церковных), и сел у окна с ножом в руках.

Первые часы прошли в напряженном ожидании. Потом он начал дремать…