скачать книгу бесплатно
Я проникся. Потому что непробиваемый Звеньевой пугал неожиданно пробившейся через сталь его характера растерянностью…
Глава 3
Когда не знаешь дорогу, надо ее спросить – есть такое старое правило. Слава Богу, за долгие годы и бесконечные акции у меня набрался длинный список людей, готовых квалифицированно ответить на мои самые каверзные и сложные вопросы.
С этой целью я отправился к своему старому знакомому – заместителю директора Института археологии Академии наук России Николаю Одоевскому.
Это был настоящий, можно сказать, хрестоматийный археолог. Чуток чудаковат, сильно бородат и совершенно фанатичен. А еще он слыл крупным специалистом по древним рукописям.
Лето было страшно душным, давящим, будто выказывающим свое недовольство человеку. Уже который день подряд над головой висели низкие тучи и с завидной периодичностью моросил мерзкий и противный дождь. Не было у меня радости от лета, которое будто предрекало грядущую немилость окружающего мира. И от этого чувства я не мог никак отделаться.
Я махнул удостоверением, как волшебный ключик открывающим большинство дверей. Охранник в черной форме ЧОПа, напоминавшей комбез нацистского танкиста времен Великой Отечественной войны, кивнул и поднял шлагбаум. Мой «Опель-звезда» проехал в густо поросший деревьями дворик Института археологи, обустроившегося на улице Дмитрия Ульянова в кирпичном и невзрачном здании шестидесятых годов прошлого века.
Стоянка была плотно заставлена машинами, в том числе весьма дорогими. Хорошо живут археологи. А вон и свободное место, где можно припарковаться…
Кабинет Одоевского на четвертом, последнем, этаже недавно отремонтировали в стандартном офисном стиле – с жалюзи, металлической мебелью, навесными потолками и прочими радостями современного дизайна. Однако он уже приобрел вид склада. Берестяные грамоты, черепки, наконечники копий валялись на столах, столиках, стульях и даже на полу. И еще везде лежали груды папок с рукописями, фотографиями раскопок.
Этот рабочий беспорядок у профессора был вечен. Нет такой силы, что способна из этого хаоса сотворить что-то упорядоченное. Хотя для Одоевского это был, несомненно, порядок. Просто это его личный порядок во враждебном для него мире прямолинейно-перпендикулярного хаоса, почему-то именуемого упорядоченностью.
– Кофе и твой жуткий табак – не лучшее сочетание для сердца, – назидательно произнес я, перекладывая со стула запечатанную картонную коробку, внутри которой что-то позвякивало.
Кабинет весь насквозь пропах табаком. Профессор курил трубку, при этом где-то находил настолько ядреный самосад, что у окружающих начинали слезиться глаза. Поэтому чаще он дымил в одиночестве. Крепких напитков не принимал принципиально, если, конечно, таковыми не считать крепкое кофе. Очень крепкое. Он вообще любил во всем крайности – чтобы до предела, до черты, до последних усилий.
– Сердце, сердце, – Одоевский, седовласый статный мужчина пятидесяти девяти лет, потер грудь. – Вроде мой пламенный мотор пока работает. На наш век хватит.
– Мне искренне хочется, чтобы твой век продлился подольше. Иначе у кого я буду консультироваться.
– Ты прагматик, Толенька. Нам, романтикам, с вами тяжело. Нет, чтобы сказать, как я тебе ценен в метафизическом плане. А ты – консультация. Упырь ты чекистский, – хмыкнул он.
– Ну да, ГУЛАГ Архипелаг. Сильно вас, интеллигентов, тряхнуло тогда.
– Я историк. Для меня все эти репрессии вполне вписываются в базовые теории власти и государства. Так что я не заламываю руки и к кровавому НКВД отношусь ровно. А тебя так вообще люблю как сына… Ну, так что надо-то?
– Пятый Ситок Тамаха Ан Тира. Говорит это тебе что-нибудь?
– Ничего не говорит, – подумав, покачал головой Одоевский. – Вообще никаких ассоциаций не вызывает. Не похоже ни на библейскую традицию, ни на мусульманскую или индуистскую. Скорее всего, выдумка фантастов. Ты же знаешь, с каким остервенением они окучивают историческую ниву, выдавая свои болезненные фантазии за науку.
Произнес он это с некоторой ноткой неуверенности, будто пытаясь поймать за хвост какую-то мысль.
– Николай Вениаминович, тебя что-то смущает? – напрямую спросил я.
– Что-то смущает, – согласился профессор. – Но что именно?
Я кивнул на турку для кофе – старую, медную, стоящую на электрической плитке:
– Чашку стимулятора?
Кофе настраивает профессора на нужный лад. И активизирует его бездонную память.
– Уговорил, чертяка, – Одоевский занялся приготовлением кофе – это дело он не доверял никому.
Кофе он готовил отличный. Со всего мира его преданные ученики и признательные коллеги присылали ему кофейные зерна. Варил он божественный напиток с какими-то хитрыми добавками.
Я с удовольствием отпил обжигающий кофе. А Одоевский отхлебнул глоток рассеянно. Мысли его явно витали где-то далеко. И это хороший знак.
Внезапно лицо профессора прояснилось. Он вскочил с кресла и подошел к книжному шкафу, занимавшему всю стену до потолка. Обычно этот предмет мебели в начальственном кабинете рассчитан на то, что в нем будут стоять красивыми рядами тяжелые книги с золотым тиснением, которые никто не раскрывает веками, но своим видом они внушают уважение и благоговение. У Одоевского книжный шкаф был завален в беспорядке грудами газетных подшивок и различных печатных изданий – начиная от брошюр и кончая старинными фолиантами.
Пыхтя, он стал копаться в этих завалах. Извлек с задворок толстый том во фривольно-яркой обложке – с драконами, иномирными существами и мордой голливудского археолога Индианы Джонса в центре этого безобразия.
– Во! Серия «Загадки Вселенной». Название – «Опасные рукописи Востока». Подарок главного хранителя Музея Востока Сартакова.
– Как-то не сильно похоже на научный труд, – заметил я.
– Беллетристика. Доктор наук Сартаков очень вовремя приспособился рубить денежки на вспыхнувшем как пожар интересе наших соотечественников к сказочному Востоку. Ну, знаешь, было время, когда миллионными тиражами печатались мемуары всяких тибетских лам, которые и на Тибете никогда не были, а безвылазно прожили в Лондоне или Запорожье.
– Эта книга такого же толка?
– Написано бойко. В детективном ключе. Но в целом объективно. Вот, например, – Одоевский, пролистнув страницы, нашел искомую. – Раздел про «Некроманикон», книгу, выдуманную американским писателем Лафткрафтом. Шизофреники и оккультисты всех мастей почему-то считают ее реальной и тщательно сокрытой от посторонних глаз. Надо отметить, что Сартаков так и пишет – мистификация… Так, дальше… Вот она!
Одоевский аж подпрыгнул от радости, что оказался прав, и его феноменальная память, схватившая эту строчку давно и мельком, не подвела. И процитировал с выражением:
– «Свиток Тамаха Ан Тира» упоминается в монастырских рукописях Индии в начале пятнадцатого века в привычной для Востока многозначительной стилистике – тот, кто освоит скрытые в нем знания, будет наделен силой передвигать звезды». Все…
– Диагноз ясен. Сказки про меняющие мир рукописи. Которые, как говорил Булгаков, не горят. Врал, конечно.
– Брат мой чекист. Ты плохо представляешь силу рукописей. Они – воплощенное слово. Именно обретший слово дух создал мир. Так почему слово не может изменить мир?
– Ты серьезно?
– Еще как серьезно…
– Не замечал в тебе склонности к мистике.
– А зря. Понимаешь, когда углубляешься в любую науку достаточно глубоко – хоть в археологию, хоть в химию, хоть в ботанику, понимаешь – за каким-то пределом наше рациональное осмысление не то, чтобы буксует. Оно просто перестает работать. И есть смыслы гораздо выше, чем наша логика.
– Может быть, – рассеянно кивнул я.
– Ну что, помог тебе?
– С высшими смыслами – да. А вот с рукописью не шибко. Съезжу к этому Сартакову. Может, с него толку больше будет.
– Ох, с него-то обязательно толк будет. Это мы серые подвальные мыши. А он… – Одоевский ехидно улыбнулся. – Он ого-го!
– Спасибо, Николай Вениаминович. Куда бы я без тебя… И телефончик Сартакова черкани.
– Бери, – Одоевский выдвинул верхний ящик письменного стола и протянул мне изящную, с золотым тиснением, визитную карточку. Там плотным текстом перечислялись регалии и заслуги телефоновладельца. Плюс к отпечатанным на визитке номерам был приписан авторучкой еще один – как я понял для особо-доверенных.
– Он в Москве? Не завис в экспедиции или на конференции? – поинтересовался я.
– Вчера с ним разговаривал. На работе он. И завтра в девять будет в своем кабинете. Большой педант.
– Сошлюсь на твои рекомендации?
– Конечно. Сегодня вечером ему звякну и попрошу просветить молодого человека в тонкостях истории. Ну, представим тебя моим аспирантом.
– Не смеши. С моей необъятной широтой познаний при их ничтожной глубине… Скажи, что придет журналист «Комсомолки», который пишет бульварщину про загадки истории.
– Да, бульварщина – это тебе ближе, – ехидно поддакнул Одоевский…
Внизу, пройдя мимо охранника, я остановился в дверях, боясь шагнуть вперед. И я был не один такой. Там уже столпились люди, которым, как и мне, страшно не хотелось выходить наружу.
Пока я выведывал у Одоевского нужную мне как воздух информацию, как-то неестественно резко похолодало. Градусов на десять. Душная жара уступила место промозглой зябкости, вошедшей в сговор с резкими порывами ветра, дабы доставить двуногим, считающим себя хозяевами мира, как можно больше дискомфорта.
Дождь стоял стеной, по асфальту текли потоки мутной кипящей воды. Я замер, всматриваясь в этот поток, и он как будто уносил мое сознание куда-то вдаль. В тревоги будущего.
Прошло минуты три. Дождь и не думал стихать. Поэтому я отважно решился промокнуть, как котенок, но добраться до машины, застывшей метрах в ста от входа.
– На погружение! – отчаянно крикнул я всем, ждущим хорошей погоды. На меня посмотрели с уважением – мол, безумству храбрых поем мы песню. А я ринулся под потоки дождя.
Бегом добрался до машины, промокнув до нитки. Заскочил в салон. Включил печку, чтобы просохнуть.
Переведя дыхание, попытался прикинуть ближайшие планы. Сегодня вроде дел больше нет. Так что можно и на базу – именно так именовал я свое временное пристанище. А постоянных у меня не бывает.
Сартаков с немецкой пунктуальностью будет на работе в девять утра. Вот в десять его и навестим.
Но опять что-то нехорошо кольнуло меня в области груди. Время и события будто сужались, я ощущал это физически.
Встряхнув головой, сбросил наваждение. Включил дворники, попытавшиеся разгрести стену дождя. И тронул машину с места…
Глава 4
Мы шли по безлюдным просторным залам Музея Востока. Сегодня там был санитарный день. Пространство освободилось от равнодушных праздных посетителей и фанатичных любителей древностей.
Музей располагался в узком арбатском переулке в солидном здании начала двадцатого века, с фасадом модного в те времена изящного стиля «модерн». Сам переулок выходил на Калининский проспект, предмет глухой ненависти старых москвичей. Многоэтажные бетонно-стеклянные клыки этого архитектурного монстра в свое время хищно и с хрустом перекусили напополам так милый сердцу туземцев старый добрый Арбат.
Музейные стены были плотно увешаны картинами, в глубине которых на фоне голубых гор скакали золотые всадники, несли мудрость фиолетовые Махатмы. И рвался с холстов, норовя схватить тебя за горло, таинственный эфемерный Восток.
– Рерих, – с долей иронии и сарказма произнес сопровождавший меня по музею благообразный, уверенный в себе и благородно седовласый, крепкого телосложения Сартаков. – Потрясающая фигура.
– Несомненно, – важно кивал я, демонстрируя осведомленность. – Гуру. Великий мистик и учитель.
– А мне кажется, великий прагматик. Он ведь достаточно средний художник. На фоне толп импрессионистов, авангардистов, классиков и имитаторов имел все шансы затеряться и остаться никому неизвестным. И тут он хватает за хвост удачу, – речь у главного хранителя Музея Востока была гладкая, размеренная и убедительная, он будто читал лекцию студентам. – Знаете главную основу коммерческого процветания?
– Смотря что вы имеете в виду.
– Бизнесмен с нуля может создать удачный бизнес только в той сфере, которая ранее не окучивалась. То есть придумать что-то совершенно новое. Гамбургер. Кока-Колу. Эйч-фон. То, что не делали ранее. И нужно успеть застолбить свое место, свою торговую марку, чтобы это ноу-хау соотносили именно с твоим именем. Бренды правят миром. Рерих стал брендом загадочного Востока. И весьма успешно его эксплуатировал.
– Так уж и брендом. Может, первооткрывателем для обывателя?
– Не без этого, – хмыкнул доктор исторических наук. – Представьте, как это было. Начало двадцатого века. Индия, Китай являлись пресечением геополитических интересов тогдашних сверхдержав – Англии, России. Восток манил неискушенного западного человека своими тайнами и кружил голову. Ведь там закрытый Тибет, куда не пускали чужих. Загадочная религия Бон. Теократии. Горные монастыри. Скрытые знания. Да еще мадам Блаватская подливала масла в огонь с ее нудными претенциозными фантастическими произведениями. Процветали теософские общества. Грех такой конъюнктурой не воспользоваться. Вот и появляется новый исследователь Востока, пишущий тысячи картин на этой почве. Николай Рерих!
– Удачливый исследователь, надо отметить.
– Это точно. Даже чересчур. К его экспедициям кто только не пытался примазаться. И ГПУ, и английская разведка, и немцы. Даже американцы, которые потом за какие-то непонятные заслуги перед США поставили ему памятник. В результате посредственный русский художник становится признанным гуру, значимой фигурой. Тут еще его экзальтированная жена подкинула уголька с ее «Агни Йогой». И понеслось. Знамя мира. Объединение культур Востока и Запада. А если посмотреть проще?
– Как именно?
– Художник приобрел всемирную известность. У него толпы почитателей, последователей и фанатиков, в глазах которых он поднялся до ранга сверхчеловека. Семья отлично пристроена. Дивиденды капают. И все это эксплуатация тайн Востока.
– А у Востока нет тайн? – я старательно играл роль туповатого, но полного энтузиазма журналиста «Комсомольской правды».
– Таких, которые проповедуют рерихнутые – конечно, нет. Все эти мистические откровения мудрецов не больше, чем набор древних религиозных представлений. Чуть выше обычного шаманства. Это лишь истоки постижения человеком мира вокруг, когда еще одушевлялись силы природы. Когда везде мерещились демоны.
– Понял. Тайн Востока нет.
– Как же нет? Есть, – снисходительной проговорил главный хранитель музея. – Взаимопроникновение цивилизаций. Разрушенные древние города, письменность которых мы не можем расшифровать. Происхождение орнаментов на гончарных изделиях. Просто это тайны, скучные для большинства людей.
– Вы же вполне успешно пишете о жгучих тайнах истории.
– Вы о той бульварной книге? Чего только не сотворишь с голодухи…
Мы прошли в комнату Главного хранителя. Небольшой кабинет. Все чисто прибрано, разложено по полочкам. Полная противоположность кабинету Одоевского.
Да и сам Сартаков производил впечатление конченого прагматика-аккуратиста. Такого ученого сухаря, не склонного к полету мысли и фантазиям. И любившего не только науку в себе, но и себя в науке. Выглядел весьма преуспевающе – дорогие часы, брендовый, с иголочки, костюм. Да, в брендах и прагматике он разбирался не только на словах. Но и свою профессию знал отлично.
Я устроился на стуле, обитом красной кожей. Поблагодарил за чай, который принесла нам строгая дама – секретарша директора. И изложил цель своего визита.
– Ну что вам сказать. По некоторым крайне непроверенным слухам, Сиддхарти Гуатама создал свое учение буддизм, пытаясь понять, что написано в этом Свитке, но в силу скудоумия так и не понявший ничего. Поэтому буддистское учение изначально искажено.
– А в реальности есть этот Свиток?
– Может и был. Но есть ли… Человечество уничтожило огромное количество книг, глиняных табличек. От античной литературы дошли крохи. Потому что книги хорошо горят, а глиняные таблички отлично бьются. Даже если и был Свиток когда-то… В чем я сомневаюсь – очень это похоже на сказку о волшебных предметах – саморасчесывающемся гребне и самоварном горшочке. Но предположим – был. Однако шансов дойти до нашего времени у него ничтожно мало…
– Возможно, Свиток все же есть.
– Господи, что за странный интерес к ничтожным вещам?! Вот у меня монография в три тысячи страниц по письменным источникам Древней Индии. Я лично находил неизвестные манускрипты. Собрал уникальные мифы – буддийские, тибетские, мусульманские. Вся моя жизнь в этом. И никакого интереса у общественности. А сказочный Свиток Тамаха Ан Тира вдруг понадобился всем.
– А что, кто-то еще интересовался им? – напрягся я, предчувствуя пугающие неожиданности.
– Ива Даньянова, аспирантка истфака МГУ, вцепилась мертвой хваткой в эту тему.
– Давно?
– Да уже с год. Потом этот профессор Асвальд Хансен из Стокгольмского университета.
Тут уж чувство близкой опасности взорвалось в моем сознании красным мерцающим сигналом тревоги.
– Профессор Хансен, – протянул я. – Знакомая величина.
