скачать книгу бесплатно
Он вспомнил кассиршу из супермаркета. Её тёплый затылок и усердный рот. Правда, она не знала, где Бобровский живёт. Он соврал ей про двухкомнатную квартиру в центре города и ремонт, из-за которого не может приглашать гостей.
– Обычная баба, – ответил Марченко. – В шапке.
Бобровский спустился на первый этаж. Рядом с будкой вахтёра стояла незнакомая девушка лет двадцати пяти. Она была высокая, стройная, в болоньевой куртке, джинсах и вязаной шапочке.
– Вы меня спрашивали? – спросил Бобровский.
– Вы из двадцать шестой комнаты? Вот, я прочитала.
Девушка достала из кармана мятую бумажку – его объявление.
– Тут написано, что надо обратиться в двадцать шестую комнату, – сказала она.
– Всё верно, – ответил Бобровский.
– Да, он из двадцать шестой, – подтвердил вахтёр, угловатый старик с костистым лицом и металлическими коронками на передних зубах. – А тебя как зовут, красавица?
Девушка занервничала, опустила голову и сказала:
– Идёмте скорее. Это недалеко.
Время было позднее, начало одиннадцатого. На улице давно стемнело. Мороз быстро стал щипать ноздри. Бобровский был в спортивных штанах, старых кроссовках и застиранной футболке. Выходя из комнаты, он накинул только куртку. И сразу стал мёрзнуть. Девушка молча шагала вдоль здания общаги. Потом свернула за угол и пошла через проходные дворы.
– А вы уверены насчет машины? – спросил Бобровский. – Номер правильный?
– Да, да, всё правильно, – быстро ответила девица.
Бобровский присмотрелся. У неё было узкое бледное лицо и прыщи на подбородке. Из-под шапки торчали космы.
– Вы сказали, тут рядом. Я уже замёрз. И денег у меня нет, – добавил он на всякий случай.
Девица остановилась и посмотрела на него.
– Гадина, – сказала она.
– В смысле? – удивился Бобровский.
Они стояли во дворе хрущёвской пятиэтажки.
– Тварь, – сказала девица и пошла прямо на него.
Бобровский попятился.
– Ты меня хотел изнасиловать. Помнишь?
– Кто? Кого?
У неё был безумный взгляд.
– Помнишь, как затащил меня в машину? – заорала девица. – Я записала номер.
Она попыталась схватить Бобровского за волосы, но он был стрижен под машинку и без труда вывернулся. Девица ткнула его кулаком в висок.
– Хочешь опять меня изнасиловать?
Бобровский забыл про холод. У него слегка поплыло перед глазами от её тычка. Надо было бежать. Но эта чокнутая крепко вцепилась в его куртку и тянула к себе. Девица оказалась очень сильной. Он никак не мог освободиться от её захвата.
– Гадина, никто меня не тронет, только король! – выдала она и попыталась расцарапать Бобровскому лицо.
Первый и последний раз в жизни он ударил женщину. И побежал. Удар был слабый. Она что-то выла, потом стала плакать. На секунду Бобровскому стало жаль её. Обыкновенная сумасшедшая.
Он добежал до общаги и остановился у вахты отдышаться. Его трясло. Правый бок отзывался тупой болью. Перед глазами вспыхивали салютики.
– Ты что, Лёха, выеб её на холоде? – спросил Марченко.
Он почему-то сидел на месте вахтёра.
Бобровский только дышал и таращил глаза. Потом спросил:
– А ты чего здесь?
– Петрович в туалет отошёл, – сказал Марченко. – У тебя деньги есть? Нет? А выпить? Плохо дело. Я, наверно, к матери уеду. Завод к лету закроется.
– Плохо, да, – пробормотал Бобровский. Ему некуда было уехать.
А в конце зимы, уже отчаявшись от одиночества и бедности, он познакомился с Настей. К лету они стали жить вместе. Завод закрылся. Бобровского это не волновало. Он устроился в автосервис. Марченко повесился в своей комнате утром восьмого марта. Сделал подарок бабам, пошутил кто-то.
5
Половину ночи Бобровский без сна провалялся на диване. Он равнодушно таращился в экран телевизора. Там показывали танки и бомбардировщики, ракеты, комплексы залпового огня, артиллерийские установки, марширующих солдат. Голос за кадром говорил: «Мы уже окружены вдоль всей протяженности границы. Только сильная армия спасёт наши природные ресурсы от захвата. Враг гораздо ближе, чем мы думаем».
Бобровский пытался придумать план действий. У него была неделя. Или меньше? Тесть не уточнил, нужно ли считать прошедший день. Мысли путались. Не могли толком сформироваться. Он постоянно отвлекался на воспоминания. Например, как лет пять назад они с Настей катались на велосипедах по парку. Ничего особенного тогда не произошло. Велосипеды взяли напрокат. И Насте достался бракованный. Через каждую сотню метров цепь слетала, приходилось останавливаться. Бобровский предложил поменяться велосипедами. Настя сопротивлялась, и они чуть не поругались. Но в целом это был очень хороший день, в конце которого Бобровский подарил жене букетик полевых цветов.
Голос всё талдычил о нависшей угрозе, заговорах, провокациях и новом биологическом оружии. Бобровский не заметил, как уснул. Ему приснилась война. Кругом всё горело и взрывалось. Пришёл командир и сказал: «Ситуация весьма говённая. Отбиваться нечем. Бобровский, мы решили выстрелить тобой из пушки по врагу. Отдай-ка автомат. А впрочем, оставь». Бобровского засунули в широкое дуло, почему-то вниз головой. Он увидел прямо перед собой огромный ударник, который должен был долбануть его по макушке, чтобы вытолкнуть наружу из ствола. Стало нечем дышать. Он слышал, как рядом суетятся артиллеристы, готовясь к выстрелу. Бобровский застонал, попытался закричать и проснулся.
Пришло утро. Работал телевизор. Бобровский лежал на животе, уткнувшись лицом в подушку. Наволочка была влажная. «Я что, плакал? – подумал он. – Или это слюни?»
На пару минут телевизор приковал его внимание. Хотя там не было ничего нового. Российские ВКС нанесли удары по боевикам в окрестностях Пальмиры. Украина обвинила Россию в переброске армейских частей к границе Луганской области. Рубль опять подешевел. Бобровский вытащил из-под живота пульт и погасил экран. Казалось, в голову ему влили жидкий кисель. Настя почти не смотрела телевизор. Большую часть времени она сидела в интернете. Бобровский наоборот. У него даже не было своего компьютера. Настин ноутбук так и стоял на столе, с открытым экраном. В то утро она, как обычно, заходила проверить почту и социальные сети. Потом ушла пить чай. Бобровский смотрел новости по телевизору. Они вяло переругивались. Потом всплыла тема денег. И ругань стала уже не такой вялой. Бобровский разнервничался, закурил контрабандный «Минск». Настя ушла на кухню, разгоняя рукой дым…
Зазвонил телефон. Бобровский слез с дивана, вышел в прихожую и снял трубку. Он подумал, что это тесть или тёща. Но ошибся. Голос был тихий и дружелюбный. Бобровский даже немножко улыбнулся.
– Привет, – сказал голос. – Не разбудил?
– Нет.
– Хорошо. Не хотел тебя будить. Я же всё понимаю. Такое горе. Надо прийти в себя.
– А кто это? – спросил Бобровский, стараясь звучать так же дружелюбно, как и собеседник.
– Это Герман. Имя у меня такое, Герман. Я по поводу долга. Тебе вчера звонили, но ты был не в себе. Это объяснимо. Сейчас получше? Опомнился?
– Эй, какой долг? – сказал Бобровский.
– Сто пятьдесят тысяч рублей, – ответил Герман почти ласково. – Твоя покойная супруга, Царство ей небесное, взяла кредит. Надо вернуть.
– А, вот оно что. Опять, значит? Слушайте, моя жена никогда не брала кредиты. Ни разу. Я ни про какие сто пятьдесят тысяч ничего не знаю.
– Надо вернуть, – повторил Герман. – По-хорошему, не понимаешь, старина? Это не шутки. Не разводка. Есть договор. Сделать вид, что тебя это не касается, не выйдет.
Бобровский почувствовал лёгкую тошноту.
– Это не такие уж и большие деньги, – добавил Герман. – Я почти уверен, у тебя они есть.
– Нет, – сказал Бобровский. – Ни денег, ни договора.
В трубке послышался шум и неразборчивая ругань, потом раздалось отчетливое: «Дай-ка я этому пидору объясню».
– Не вешай трубку, – сказал другой голос, громкий и злой. – С тобой Аслан говорит. Если повесишь трубку сейчас, я тебе выколю левый глаз. Будешь со мной спорить, псина, я тебе выколю правый глаз. Ты нам должен сто пятьдесят кусков, рвань. Хорошо подумай, как нам их вернуть в ближайшее время.
Бобровский молчал. Ему не было страшно. Скорей, любопытно.
– Я про тебя всё знаю, – рычал Аслан. – Прятаться тебе некуда, мудила. Я хоть прямо сейчас приеду и засуну тебе кол в жопу. Готовь бабки, говноед. Прямо сейчас.
Снова послышались шум и возня, какие-то пререкания, а потом в эфир вернулся дружелюбный Герман.
– Алексей, – сказал он. – Ты извини, просто мой коллега очень нервный. Он не любит, когда его хотят обжулить. И я не люблю. Правда, я стараюсь всегда всё решать мирным путём, без эксцессов. Ты слушаешь?
– Слушаю, – сказал Бобровский.
– Прекрасно. Давай встретимся через пару часов. Всё обговорим. Я один приеду, без Аслана…
Бобровский услышал отдалённый выкрик: «Я его, суку, за яйца повешу на струне». А Герман ответил: «Не кипятись. Мы всё мирно решим».
– Короче, через пару часов подгоняй в центр. Сможешь?
Бобровский молча смотрел в пол. На полу был постелен старый, скрипучий, уютный паркет. Но, видимо, скоро его выломают и постелют линолеум. Стены поклеят моющимися обоями. И потолок. Что там тесть говорил про потолок?
– Не молчи, старичок, – сказал Герман. – Либо через два часа ты встречаешься со мной в центре, либо через час к тебе приедет Аслан. Но с ним у вас разговора не получится. Точно говорю. Потому что с выбитыми зубами тебе будет сложно разговаривать.
«Урою нахуй!» – крикнул вдалеке Аслан.
– Я не угрожаю. Просто поясняю положение вещей. – Герман вздохнул. – Кстати, ты, наверно, думаешь о том, что надо в полицию позвонить? Или как она теперь называется? Росгвардия? Не важно. Смысла в этом нет никакого, потому что Аслан действующий сотрудник в звании майора. И в отношении тебя им будет проведена разработка по факту мошенничества. Такие вот дела.
Было слышно, как Герман прикурил сигарету. Затянулся, закашлялся и пробормотал: «Ебёна мать».
– Ладно, – сказал Бобровский. Хотел добавить что-нибудь бесстрашное и даже снисходительное. Пусть не думают, будто он испугался. Но в голову ничего не пришло. И он лишь повторил: «Ладно».
– Знаешь ТЦ «Нежная королева»?
– Знаю.
Пару лет назад Бобровский работал там продавцом в табачном павильоне на третьем этаже.
– Тогда жду у центрального входа. Только не делай глупостей. И не опаздывай.
Герман повесил трубку. Бобровский послушал короткие гудки. В голове у него крутилось: «Что за фигня, Настя? Какие сто пятьдесят тысяч?» Потом тоже повесил трубку, вернее, очень медленно и осторожно положил.
Он зашёл в ванную и умылся. Впервые за последние четыре дня. Лицо обросло колючей щетиной. Она приятно колола ладони. Бобровский посмотрелся в зеркало. Выглядел он страшновато: худой, небритый, бледный, под глазами синие круги, грязные волосы. Почти мёртвый. Настя в гробу выглядела и то гораздо лучше. Правда, была не похожа на себя. Будто вместо неё положили манекен.
На подставке в углу Бобровский увидел её шампуни, гели, бальзамы и пенки. Он залез под душ и вымыл тело её гелем, голову её шампунем, лицо её пенкой. Немного поплакал, смыл с себя целый сугроб из пены и вышел из ванной.
6
На улице было душно и пасмурно. Разбитая «девятка» стояла на своём месте. И выглядела мёртвой. Дворовый чёрный кот сидел на крыше и напряжённо вылизывал заднюю лапу, вытянутую в нацистском приветствии. Возможно, машина уже стала его жилищем. Бобровский немного постоял у двери подъезда, покурил, рассеянно глядя по сторонам. Последний раз он выходил из дома для того, чтобы поехать на кладбище. На прошлой неделе, правильно? Или миллион лет назад? Как бы то ни было, тот день тоже оказался душным и пасмурным. Бобровский всё ждал, что прольётся дождь. Казалось, вот-вот. Особенно когда ехал в похоронном автобусе, рядом с гробом. Небо совсем потемнело. Но нет. Дождь не пролился. Только духота стала совершенно невыносимой. Когда приехали на кладбище и вытащили гроб, Бобровский почувствовал, что не может дышать. Перед глазами всё плыло, а ноги вдруг размякли. Он сел на землю у заднего колеса. Кто-то спросил его: «Ты что, не понесешь гроб?» Кажется, это был брат жены. Бобровский встал и понёс, но сознание болталось на тонкой ниточке и в любой момент могло улететь. Всё-таки он смог дойти до свежей могилы. Гроб поставили на табуретки. Бригадир землекопов спросил, нужно ли открывать крышку…
Кот спустился с крыши на капот, а оттуда спрыгнул на землю. Бобровский бросил в урну окурок и вышел со двора. Он был одет в тот же чёрный дешёвый костюм, который надевал на похороны. Сразу за домом была остановка общественного транспорта. Сначала Бобровский собирался идти в центр пешком. Дорога занимала около получаса быстрым шагом. Пройдя сотню метров, он понял, что не осилит весь путь. Просто свалится в обморок от духоты и слабости.
Трамвай подошёл минут через пять, старенький, полупустой вагончик. Бобровский поднялся в салон и заплатил за билет. Он чувствовал, что некоторые пассажиры его рассматривают. Наверное, он был похож на покойника, сбежавшего с собственных похорон. Поскрипывая ботинками, он прошёл в конец вагона и сел на заднее сиденье. Вагон потряхивало, под полом что-то дребезжало. Бобровский проехал восемь остановок и вышел на девятой, прямо напротив торгового центра. У главного входа стояли несколько человек, каждый сам по себе. Кто-то курил, кто-то был занят своим смартфоном. Вышел пожилой охранник, подтянул неопрятного вида штаны и тоже закурил. Бобровский достал сигареты и посмотрел на часы. До встречи оставалось пять минут. Он не успел закурить. Герман подошёл со спины. Он был похож на успешного молодого чиновника. Холёный, стройный, в узких брючках и дорогих ботинках, с бородкой и стрижкой, над которыми поработали в барбершопе.
– Это я звонил, – сказал он. – Хорошо, что ты пришёл, не стал бегать, прятаться, прикидываться ветошью. От этого всем лишние нервы. А мне вредно нервничать, например. У меня проблемы с ЖКТ. Аслан вообще на взводе. Ты же не один в такой ситуации. Но другие ведут себя как бараны, как ослы и кретины. Никакой цивилизованности, никакой интеллигентности. Можно подумать, их пытаются ограбить. А ведь всего лишь – вернуть долг.
Мимо них пролетел голубь и длинно испражнился на землю.
– Пойдём, в машине поговорим, – продолжил Герман. – Выглядишь ты, конечно… Но я понимаю, ужасное горе. Поэтому и хочется всё решить по-людски, сечёшь? С уважением друг к другу.
Бобровский подумал, что этот Герман мог бы говорить, говорить и говорить, не умолкая. При этом ни разу не сбившись.
Они обошли здание торгового центра. С другой стороны была парковка. Герман достал брелок, нажал кнопочку. Откликнулась чёрная «Тойота Камри». Бобровский подумал, что у этой машины хищная, злая морда, как у голодной акулы. В салоне было прохладно, и Бобровский впервые за последнее время испытал удовольствие. Герман достал с заднего сиденья файлик с документами.
– Копия договора. Почитай. Чтобы ты не думал, что это какой-то кидок.
Бобровский почитал. Полтора месяца назад Настя взяла кредит. Сто пятьдесят тысяч рублей. Он узнал её подпись.
– Убедился? – сказал Герман. – Можешь оставить себе. Хотя дома у тебя наверняка такой же лежит где-то в документах. Жена тебе правда ничего не сказала? Это часто бывает. Слушай, а почему ты молчишь?
– Не знаю, – ответил Бобровский. – А как вы меня узнали?
– Что в этом сложного? – пожал плечами Герман. – Поскольку долг перешёл к тебе по наследству, мы сразу навели все справки. Ничего примечательного. Не обижайся. Одно странно. Тебя нет в социальных сетях. Или есть? Левые страницы?
– Я не пользуюсь, – сказал Бобровский.
– Правда? Ладно. Теперь к делу. Долг нужно вернуть очень быстро. Это ясно? Я уверен, что деньги есть. Проверь счета. Я дам тебе три дня. Потом с тобой будет разговаривать Аслан. Не кривись. Это мы сейчас в положении терпил, а не ты. Наши деньги болтаются не пойми где.
– Три дня мне не хватит, – сказал Бобровский. – У меня тяжёлое положение.
– У всех тяжёлое положение. У нас тоже тяжёлое положение. Вся страна в тяжёлом положении. Мы под санкциями. Мы окружены. И поэтому должны сплотиться. Помочь друг другу. Иначе всем пизда. Понимаешь? К тому же есть принципы. Ты веришь в принципы? А в долг чести веришь?
У Бобровского разболелась голова. Ему захотелось стукнуться головой в оконное стекло и потерять сознание. Герман сказал:
