Квадрат Разности

скачать книгу бесплатно

Квадрат Разности
Александр Рябинин

Смешные и грустные, порой курьёзные истории из детства автора объединены единой сюжетной линией с рассказом о жизненном пути двух его односельчан. Оба – ветераны Великой Отечественной. Но какая между ними пропасть. Один – воплощение честности, скромности и героизма. Второй – образчик лживости, тщеславия и трусости. Разность характеров помноженная на разность судеб – это и есть "квадрат разности".

Александр Рябинин

Квадрат Разности

Деревня наша… Нет. Стоп. Не деревня, а все-таки село. А чем село отличается от деревни? Наличием церкви. У нас была церковь. И не просто церковь, а настоящий храм. С серебряными куполами и высокой звонницей. И объединял наш храм прихожан со всех окрестных деревень. Но как-то так получилось, может, случайно, а может… Короче, в 1940 году, незадолго до войны, церковь сильно пострадала при пожаре и ее снесли. А куда исчезло серебро, которым были покрыты купола, да иконостас с позолоченными окладами – одному богу известно.

Храм располагался в самом центре села, на развилке дороги, что вела из Москвы на южные курорты. В месте, где построили храм, дорога раздваивалась. Правая уходила на Крым, а левая – на Кубань и Кавказ. После войны церковь отстроили на том же месте. Но до уровня старого храма она явно не дотягивала – не тот масштаб.  Серебряные купола заменили стальными, окрашенными «серебрянкой», а с колокольней вообще не стали заморачиваться.  Ну и бог бы с ним, главное – сохранился погост, где были похоронены настоятели храма и простые служители церкви, которые формировали историю нашего села. А история эта начиналась сразу после победы над Наполеоном, когда по поручению императора Александра Первого военный министр и начальник имперской канцелярии Алексей Андреевич Аракчеев развернул масштабное строительство военных поселений. Реформы Аракчеева и при жизни его были, мягко говоря, не очень популярны, а уж как их поносили потомки. А напрасно…

В Российской империи со времен Петра Великого армию формировали из рекрутов. Поначалу рекруты призывались пожизненно, позже срок службы сократили до двадцати пяти лет. Только представьте себе: молодых парней двадцати лет от роду забривали в солдаты, лишая всякой перспективы на личную жизнь. А домой они возвращались, если вообще возвращались живыми, только в сорок пять. И хорошо, если без инвалидности. Мало кто из бывших рекрутов доживал до глубокой старости, большинство покидали этот мир через несколько лет после демобилизации. Дабы облегчить солдатскую долю, а заодно и деньги, выделяемые на содержание армии, сэкономить – ведь война с Наполеоном изрядно опустошила казну, – император Александр Павлович поручил Алексею Аракчееву провести военную реформу, суть которой состояла в создании военных поселений, в которых солдаты могли жить, как обычные крестьяне, заниматься хозяйством, жениться и рожать детей и одновременно нести военную службу.

Солдат, проживающих в таких поселениях, приравняли к государственным крестьянам, выделили им небольшие наделы земли для самообеспечения. Дети поселенцев мужского пола уже в раннем возрасте обучались военному делу и по достижении двадцатилетия поступали на военную службу. Предложил реформу император, а в историю эти поселения вошли под названием «аракчеевские». Алексей Андреевич не блистал интеллектом и звезд с неба не хватал, но чиновником был отменным. И поручение императора исполнил в лучшем виде.

Вот и наше село было основано по распоряжению Аракчеева в 1819 году как военное поселение. Поселенцы, призванные из разных концов Российской империи, первым делом занялись строительством. И вскоре в голой степи, как грибы после дождя, выросли крестьянские избы, а в самом центре поселения, на развилке дорог, поднялась величественная церковь.  Рядом с храмом построили две казармы и конюшню, а между ними обустроили плац, на котором муштровали военнообязанных поселенцев. Солдатская жизнь была ох как нелегка. Ведение личного хозяйства и общественные работы сочетались с ежедневными военными занятиями: строевой подготовкой, стрельбой, верховой ездой. Но несмотря на все тяготы и лишения такой жизни, поселенцы получили главное преимущество перед рекрутами былых времен – у них появилась возможность жениться, растить детей и вести свое, пусть и небольшое хозяйство.

Моего прапрадеда призвали на военную службу в 1826 году из далекого Алтайского округа. На поселение он прибыл вместе с молодой женой. Позже их семья пополнилась тремя сыновьями и двумя дочерьми. Младший их сын, Антон, в последствии стал отцом моего дедушки – Демьяна Антоновича. В первые годы жизни на поселении молодые мечтали после окончания службы возвратиться в родные края – на Алтай. Но за четверть века обжились, завели хозяйство и ни о каком переезде больше не помышляли…

Военные поселения просуществовали до 1857 года, пока император Александр Александрович их не упразднил, сократив при этом срок военной службы до десяти лет. Казармы и конюшня опустели, а булыжники, которыми был выложен плац, селяне растащили – в хозяйстве все пригодится…

После революции и гражданской войны аракчеевские постройки приспособили под складские помещения. В Великую Отечественную казармы занимали немецкие оккупанты, а когда их изгнали, здания были надолго заброшены. Шло время, село наше благодаря удачному местоположению росло как на дрожжах.  И по площади, и по численности населения. Здание школы, построенное еще до войны, уже не могло вместить всех учеников. И тогда приняли решение отремонтировать помещения бывших аракчеевских казарм и разместить в них младшие классы. А конюшню приспособили под школьную столовую. На месте бывшего плаца оборудовали футбольную площадку с беговыми дорожками и небольшой парк, в котором поставили памятник воинам, погибшим в боях за освобождение села от фашистов.

Вот и выходит, что начальное образование я получал в аракчеевских казармах, а обедал в аракчеевской конюшне.

В 1973 году на месте церкви и погоста заложили Дом культуры. Когда экскаватор копал котлован под фундамент ДК, останки похороненных на погосте священнослужителей грузили на самосвалы и вывозили вместе с лишним грунтом на свалку, что вызвало гнев и проклятья верующих. И бог, похоже, услышал их молитвы. Сначала рухнула стрела крана и насмерть задавила двоих рабочих-строителей. Потом стройка была заморожена на несколько лет. Ходили слухи, что возникли сложности с закупкой материалов – деньги, мол, кончились. Однако, пока стройка стояла, новые двухэтажные дома возвели все руководители нашего совхоза, а директор еще и теще особняк отгрохал. И все же в 79-м Дом культуры открылся, но уже через пару лет стены ДК покрылись трещинами, штукатурка на фасаде стала осыпаться и прибывшая из райцентра комиссия признала здание аварийным, запретив его эксплуатацию. А старики ведь заранее предупреждали: не стройте на костях праведников.

Так и простоял ДК с заколоченными дверями и окнами до развала Союза. А в начале 90-х заброшенный Дом культуры решили перестроить в новую школу. А старые школьные здания, в том числе и аракчеевские постройки, снесли. Так завершилась целая эпоха в жизни нашего села. От аракчеевского поселения сохранился только кирпичный мост с выложенной на торце датой постройки – 1819, да и тот на ладан дышит…

***

Но я немного отвлекся и забежал далеко вперед. История, о которой пойдет речь, началась в конце апреля 1978 года. Незадолго до моего четырнадцатого дня рождения. Классная руководительница, Ольга Афанасьевна, задержала нас после уроков, чтобы сделать следующее объявление:

– Приближается великий праздник – День Победы. По сложившейся традиции, Девятого мая состоится торжественный митинг, возложение цветов к памятнику воинам-освободителям в школьном парке и торжественный прием в пионеры. На митинге выступит ветеран Великой Отечественной войны Пустовой Филипп Андреевич. На покупку цветов и ценного подарка ветерану необходимо сдать по тридцать копеек. Попросите деньги у родителей и завтра принесите в школу. Вопросы есть?

Напрасно она это спросила. Но, как говорится, слово не воробей. Я поднял руку.

– Да, Саша, слушаю тебя.

– Ольга Афанасьевна, а почему каждый год на День Победы приглашается Филипп Андреевич? Что, у нас в селе других ветеранов нет, более заслуженных?

– А чем тебя Филипп Андреевич не устраивает?

– Моя бабушка рассказывала, что он у немцев полицаем служил, а на фронт попал только после освобождения нашего села Красной армией. И воевал всего три дня. В первом же бою получил ранение в руку и был комиссован. И, как сказала бабушка, еще не известно – немцы ему руку прострелили, или он сам таким образом решил от фронта откосить.

После моих слов класс разразился громким смехом. А Ольга Афанасьевна схватила метровую деревянную линейку и ударила ею по столу с такой силой, что линейка разлетелась на две части, и один кусок влетел прямо в лоб Генке Кузнецову, который сидел за первой партой, перед учительским столом. Генка скривился от боли, но смеяться не перестал.

– Прекратите немедленно! – заорала во все горло учительница. – А с тобой, Рябинин, будет отдельный разговор. Как можно распространять такие сплетни о заслуженном ветеране! Вы же сами видели, сколько у него наград.

– Да какие там награды – медальки юбилейные да значки разных родов войск. Если поверить, что эти значки ему вручили по делу, то получается, что он служил и в десанте, и в морфлоте, и в артиллерии. Небось в военторге купил, – возразил классной руководительнице Серега Лыков.

– Подводным ледчиком он служил, – включился Витек Заварзин. – На подводе лед возил.

Новый взрыв смеха оказался такой силы, что задрожали стекла в окнах.

Ольга Афанасьевна села на стул и схватилась двумя руками за голову, давая нам понять, что она так возмущена, что у нее просто нет слов.

– И каждый раз он рассказывает одну и ту же дурацкую историю, как пьяного фрица вилами заколол, – добавил Витек.

***

Эта история заслуживает того, чтобы на ней отдельно остановиться. Сам ветеран повторяет ее при каждом удобном случае. А случаев таких ему предоставлялось немало. Ежегодно, на День Победы, Филипп Андреевич смаковал историю своего «подвига» с трибуны на митинге. Кроме того, его часто приглашали в школу на 7 ноября и даже зачем-то на 8 марта. Нужно отдать ему должное – ораторским искусством ветеран Пустовой владел неплохо. Недаром он много лет отработал диктором местного радиоузла. Как сейчас помню его протяжный тенорок, звучащий из радиодинамика у нас на кухне: «Вни-и-имание! Говори-ит радиостанция совхоза “Маяк”! Прослушайте объявление!»

При этом слово «совхоза» он произносил очень тихо, зато на словах «радиостанция» и «Маяк» едва не срывался на крик. Как-то к нам в гости приехала папина сестра – тетя Варя, и когда она впервые услышала голос Филиппа Андреевича, удивленно спросила:

– А как фамилия этого диктора? Я каждый день слушаю радио «Маяк», всех дикторов по голосу отличить могу, а этого первый раз слышу…

Отобразить все оттенки речи и жесты Филиппа Андреевича, когда он рассказывал о главном подвиге своей жизни, не представляется возможным. Но я постараюсь передать эту историю максимально приближенно к первоисточнику. Итак, когда ветерану Пустовому предоставляли слово, он первым делом прокашливался, выпивал стакан газировки, после чего медленно обводил глазами слушателей, выбирая «жертву». А когда выбирал – по одному ему известным критериям – впивался прищуренным, практически немигающим взглядом в глаза «жертвы» и начинал, сначала едва слышно, а потом все громче и громче, свой рассказ:

– Товарищи, моя история может показаться вам несколько надуманной. Но это совсем не так, все, о чем я вам сейчас поведаю, истинная правда. Я до сих пор во всех подробностях помню этот день – 27 августа 1942 года. Село наше на тот момент уже без малого год находилось в оккупации. Нижние чины Вермахта расположились в помещениях аракчеевских казарм, в которых теперь учатся младшие школьники, а унтер-офицеры и офицеры распределились на постой по домам наших односельчан. Один унтер-офицер по имени Ганс поселился в нашем доме, в котором мы вдвоем с мамой жили. Жирный такой немчина, как боров. Насчет пожрать большой любитель. Свинью нашу Машку зарезал гад и сожрал. И курей всех переловил. Хотел и корову Зорьку под нож пустить, но тут мамаша моя на колени перед ним упала, в слезах умоляла оставить кормилицу в живых. Фашист долго не мог понять, чего эта старуха от него хочет, а когда понял, то согласился, но при одном условии – хозяйка будет каждый день поить его свежим парным «млеком» и кормить домашним творожком со сметанкой. Вот такая сволочь прожорливая, – на этом месте ветеран снова прокашливался, выпивал еще один стакан газировки и продолжал.

– Я в ту пору занимался заготовкой сена на зиму для нашей Зорьки. Косил траву по балкам да оврагам и складировал в сарае. Так вот, 27 августа я попросил соседа, деда Матвея, у которого была лошаденка, подвезти скошенное мной сено. Загрузили полный воз, подвезли к сараю, выгрузили. Дед Матвей отправился по своим делам, а я открыл двери нараспашку и стал закладывать сено в сарай. И что-то мне не понравилось, вроде всегда аккуратно укладывал, чтобы больше влезло, а тут смотрю – разбросано сено по всему сараю как попало. Дай, думаю, поправлю. Ну и нанизал копичку на вилы. Чувствую, вилы мои входят во что-то мягкое. И тут раздался такой истошный, душераздирающий крик, что я с испугу замер на месте, а вилы выдернул и вижу – на зубьях кровь. Сначала мне показалось, что орет свинья. Больно голос похож. Думаю, может соседская хавронья ко мне в сарай залезла, сено переворошила и заснула. Но тут сено раздвинулось и показался огромный живот, из которого вытекали четыре кровавых струи. Ганс, а это был наш постоялец, продолжая дико орать, попытался встать на ноги, но был настолько пьян, что смог только сесть и прижать руки к животу, пытаясь остановить кровь. Потом он поднял глаза и увидел меня с вилами наперевес. Наконец до него начало доходить, что произошло, и фашист, продолжая левой рукой держаться за окровавленный живот, правой потянулся за автоматом, который лежал в метре от него. Я осознал, что моя жизнь висит на волоске. Если немец дотянется до автомата – мне конец. Тогда я заорал: «Получи, фашистская морда!» И ударил его вилами еще раз, потом еще и еще. Ганс сначала пытался ухватиться за зубья, но во мне просто дьявол какой-то проснулся. Вскоре он упал на спину и затих, а я наносил ему все новые и новые удары. Умом понимал, что колю труп, но не мог остановиться. Такая во мне дикая ненависть к проклятым оккупантам возникла.

Когда я немного успокоился и смог рассуждать более-менее разумно, понял, что первым делом надо закопать труп и уничтожить все кровавые следы. Только как это сделать, я не представлял. Немец весил больше центнера, а во мне и четырех пудов не набиралось. Самому не управиться, помощник нужен. А мамашу беспокоить не хотелось, чем старушка могла мне помочь? А довести ее до сердечного приступа было очень даже запросто. Отправился тогда я к деду Матвею, сбивчиво ему все рассказал и попросил помочь. Решили дождаться темноты и под покровом ночи затащили труп фашиста на телегу, накрыли его сеном и отправились в ближайший лесок, где и закопали Ганса в сырую землю. Окровавленное сено я вынес в огород и сжег. А утром собрал вещички и отправился к линии фронта, где и вступил в ряды Красной армии, с которой прошел с боями до самого логова фашистского и расписался на Рейхстаге. Такая вот история.

Филипп Андреевич снова прокашливался, выпивал остатки газировки и с тревогой смотрел на слушателей – как они реагируют. Слушатели отвечали ему вежливыми, дежурными аплодисментами, поскольку слышали этот рассказ уже не единожды.

Такова была версия ветерана.

А вот моя бабушка рассказывала ту же историю несколько иначе. Нет, немца этого Филипп Андреевич действительно заколол. Совершенно случайно. И испугался не на шутку. Ведь до этого дня он верой и правдой служил фашистам. Разъезжал по селу на телеге и собирал с крестьян продуктовый оброк для прокорма оккупантов. Лошаденка у него своя собственная была. А вот у деда Матвея как раз отродясь лошади не было. Да и помогать ему хоронить немца дед не стал бы – больно надо фашистскому прихвостню угождать. Оружие Филиппку, как называла его бабушка, немцы не доверяли. Не заслужил. Потому по дворам он ходил, вооружившись топором. Для самозащиты. Поначалу слонялся с пустыми руками и пару раз хорошенько отхватил от баб по спине ухватом. Потом «поумнел» и стал повсюду таскать с собой топор. О том, что Филиппок заколол немца, в селе узнали недели через две после происшествия. Фашисты перетрясли и перерыли все дворы в поисках пропавшего унтер-офицера, пока один тринадцатилетний пацан не рассказал, что в ночь на двадцать восьмое августа видел, как Филиппок вывозил телегу с сеном в ближайший лесок. Пацан тогда удивился, зачем хорошее сено в лес возить, а не наоборот, и из любопытства проследил за полицаем. А потом показал немцам место, где Пустовой прикопал своего постояльца Ганса. Фашисты, конечно, догадались, что их товарищ погиб случайно, но Филиппка все же обозвали «der Partisan» и даже назначили награду за его голову в тридцать «дойчмарок». А у его мамаши вынесли со двора все до нитки. И корову увели. Умерла бы старуха с голоду, кабы добрые люди не помогли.

А куда же пропал сам наш герой? Может, действительно отправился через линию фронта в Красную армию?  Как бы не так. Отправился он в соседнюю деревню – Пушкарное, к двоюродной тетке. Та и спрятала Филиппка у себя в погребе. Пушкарное – деревня крохотная, жильцов там набиралось не больше двух десятков. Немцы только однажды, в самом начале оккупации, заехали в эту глухомань, отловили с десяток кур и закололи пару свиней. Больше поживиться там было нечем, вот и не совали туда фрицы носа. Филиппок об этом прекрасно знал, поэтому и спрятался в Пушкарном. Но береженого бог бережет. Целыми днями он просиживал в сыром и холодном погребе в кромешной темноте и только ночью выбирался из своей крысиной норы на прогулку. Когда наступили холода, тетка притащила ему печку-буржуйку и целую гору старых тряпок. Филиппок по ночам колол дрова и для тетки, и для себя, топил буржуйку «по-черному», едва не задыхаясь от угарного газа, потом закутывался в грязные лохмотья и засыпал. Так он пережил зиму, весной стало полегче – потеплело. А в июне тетка сообщила, что всего в шести километрах от Пушкарного идут бои – Красная армия наступает, а фрицы, как крысы, бегут. Филиппок вылез из своей ямы, помылся, побрился, переоделся и отправился к линии фронта. Что он рассказывал красным командирам, не знает никто, кроме него самого. А от него правды добиться не получится. Да и кто станет искать эту правду. Ведь столько времени утекло…

Так, в июле 1943-го бывший фашистский прихвостень Филипп Пустовой впервые надел красноармейскую гимнастерку. Первый бой, в котором он принял участие, был под деревней Масловка. Что и как там произошло, опять же, никто не знает, но после этого боя попал Филиппок в госпиталь с простреленной в районе предплечья рукой. Рана оказалась не очень опасной и, по-хорошему, служить бы ему и дальше. Но фронт продвигался быстро, пока Филиппок зализывал рану, наши войска уже форсировали Днепр и стремительно наступали к западной границе Союза. Каким образом Филиппок добился, чтобы его комиссовали «по ранению», можно только догадываться, но к концу года он живой и вполне здоровый вернулся в родной дом. Вот только руку на людях всегда на повязке носил, а повязку на шее крепил. И жаловался постоянно: ноет, мол, рана, не отпускает.

Но однажды прокололся Филиппок. Спешил куда-то очень и по ошибке вместо правой руки подвязал левую. Соседка его, баба Клава, как увидела эту картину, так на все село и растрезвонила, что рана у Филлипка какая-то странная – из одной руки в другую перемещается.

В дальнейшем судьба улыбнулась этому прохиндею. Начальнику районного отдела НКВД на стол случайно попала фашистская листовка, в которой за голову «der Partisan Filip Pustovoy» назначалось денежное вознаграждение. Лучшие кадры НКВД воевали на фронте, наводить порядок на освобожденной территории, выявлять скрытых врагов народа и приводить приговоры в исполнение было некому. А тут такой ценный кадр. Зачислили Филиппка в славные ряды НКВД, выдали новенькую форму и оружие. И полетел наш голубок по родному краю – бороться за чистоту рядов. Скольких невинных людей погубила эта гнида, остается тайной за семью печатями…

Уволился Филиппок из органов с почетом и денежной компенсацией только в 54-м, после смерти Сталина. Служба в НКВД помогла ему провернуть еще одну аферу. Он обзавелся нужными медицинскими документами, чтобы оформить инвалидность. Так, совершенно здоровый пятидесятилетний мужик стал инвалидом Великой Отечественной с весьма приличным ежемесячным пособием.

Дальнейшая жизнь Филиппа Андреевича пошла как по маслу. Он удачно вклинился в местную элиту. Вначале стал депутатом сельского совета, позже – председателем парткома совхоза «Маяк». А когда достиг пенсионного возраста, перешел на должность местного «Левитана» – стал диктором совхозного радиоузла. Работа не пыльная и весьма почетная. А еще (в качестве бонуса за свою липовую инвалидность) ветеран Пустовой получил от Советской власти автомобиль «Запорожец» с ручным управлением. Такой вот парадокс – машину с ручным управлением вручили инвалиду войны, раненому в правую руку. К автомобилю ежегодно прилагалась выплата в двести рублей – на бензин. Кроме того, государство предоставило ему возможность раз в год совершенно бесплатно совершать поездки на поезде в любую точку СССР. И этой льготой наш герой пользовался на все сто. Первая его поездка была по Транссибу – до Владивостока и обратно. Две с половиной недели в купейном вагоне. Даром же. Вторую поездку он осуществил в Мурманск. Казалось бы, зачем ему это Заполярье. А все очень просто – он выбирал самые дальние точки на карте страны. Нетрудно догадаться, что на третий год Филипп Андреевич рванул в Калининград, а на четвертый – в Ашхабад. В последующие годы ветеран-инвалид побывал и в Сочи, и в Крыму, и в Юрмале, и в других интересных местах. Раз положена льгота – надо непременно ее использовать по полной.

Вот такого ветерана регулярно приглашали наши школьные педагоги, так сказать, с целью патриотического воспитания. Знали они реальную, а не придуманную биографию Филиппа Андреевича? Затрудняюсь ответить. Вероятнее всего, не знали. Это моя бабушка всю оккупацию прожила в родном селе и могла рассказать обо всех односельчанах, которые оставались в эти тяжелые годы «под фрицами». А наш директор школы, как и большинство учителей, проживали в районном центре и к нам ездили только на работу. Были, конечно, и местные педагоги, как, например, наша классная – Ольга Афанасьевна. И до нее, безусловно, доходили слухи о «белых пятнах» в биографии Филиппа Андреевича. Но в нашем селе это был единственный безотказный ветеран, готовый буквально примчаться по первому зову на любое мероприятие и, что немаловажно, умеющий долго рассказывать о своем «боевом пути».