скачать книгу бесплатно
– Да. Мой друг. Жених… И так далее. Вы его, наверное, знаете. Он написал монографию о книгах Олега Владимировича. А у того тогда был день рождения и ещё что-то – оба события сразу. Собрались одни знаменитости. Столько сразу я никогда не видела и растерялась. Представляете? Но вижу – все едят, пьют, задирают друг друга, а на меня ноль внимания. Я не Бриджит Бордо, но и не такая, чтобы на меня не обращали внимания…
Странная у неё была манера держаться. Говоря, Надя запрокидывала голову назад и немного вбок. Глаза темнели. Чем-то она напоминала испуганную девочку с картины Антона Рефрежье «…Неужели это начало конца?» Его так и подмывало спросить: знает ли она работы этого художника, но удержался.
Пока он вызывал в памяти детали картины, Надя очень точно обрисовала сидящих за столами. Нашла, что Алик похож на Бальзака, только без усов, что свидетельствовало о её образном воображении: Алика за глаза действительно называли «маленьким Бальзаком», имея в виду не только его полноту, но и его книги, по-бальзаковски монументальные и одновременно точно воспроизводящие динамику жизни, её острые углы.
Добрый и фундаментальный Алик, рассказывала Надя, сидел как бы в президиуме и розовел от тостов в его честь. Все хвалили только что вышедшую его книгу и требовали ускорить работу над очередным шедевром. Когда именинник встал, чтобы произнести встречный тост, в наступившей тишине из прихожей донеслось: «Гости у него?», «Да, гости», «Некстати. Ну да всё равно. Придётся войти…» Надя посмотрела на Алика – он покраснел, оттолкнул стул и ринулся в прихожую, из которой вернулся, ведя за руку, должно быть, ещё какую-то «звезду» в сногсшибательном костюме. Причём вид у вашего друга, отметила Надя, был одновременно и торжественный, и заискивающий. Как у чиновника, которого на дому посетило большое начальство. «Кто не знает, – сказала она, передразнивая Алика, – знайте: это Андрей Курбов, сын Владимира…»
– Ну, знаете, – рассердился Андрей Владимирович, – то, что вы говорите, обидно слушать. Мы с Аликом не то что друзья, мы с ним как бы две половинки единого целого. Я болел, три месяца пролежал в больнице. И естественно, он просто обалдел, увидев меня не в больничной пижаме. И мне было неловко: я удрал из палаты в чужой одежде. Пиджак на три размера больше, чем я ношу. Как в таком виде показаться знатным гостям?
– Я это теперь и сама знаю, – с какой-то горечью сказала девушка и опять запрокинула голову. Её золотистые волосы, как ему показалось, с тихим звоном посыпались на плечи. – Я вам говорю о том, как впервые увидела и полюбила вас. Я сразу увидела, какое у вас бледное лицо и белые пальцы. Только я не знала, от чего. Вы сидели, разговаривали, он сказал: «Знаешь, книжка уже вышла». «Я видел её». Вы говорили так, будто это вам совершенно безразлично. А Олег Викторович… Он испугался этого вашего голоса. Он, весь вечер розовый, вдруг побледнел. «Ты заметил, – сказал он, – я повернул чуть-чуть по-другому, не так, как ты говорил…» «Да уж заметил. Тебе сколько сегодня?». «Ты же знаешь – сорок». «Вот видишь! Можешь и умереть сегодня – всё равно лучше, чем написал, уже не напишешь». Боже мой, подумала я, как этот человек с выцветшими глазами несколькими ничего не значащими словами может сделать другого человека счастливым, зажечь нимб над его головой! А мне? Какие слова должен сказать он мне, чтобы и я стала счастливой? А зачем? Разве я не счастлива? Нет! Нет? А что мне нужно? Нужно, чтобы мне среди такого же застолья вдруг крикнули из прихожей: «Надина!» и чтобы я бросилась на крик и привела с собой этого человека. Только чтобы он улыбался. Интересно, а как он улыбается? За мной наблюдали. А я и не видела. Вздрогнула, когда сидящий напротив артист спросил: «На кого вы так смотрите?» Я смогла лишь ответить на вопрос вопросом: «А как я смотрю?» «Влюблёнными глазами…» Остальные встречи и не пытайтесь вспомнить. Иногда я «дежурила» в скверике возле вашей редакции, дожидаясь, когда вы выйдете, шла за вами на расстоянии. Торчала, как дура, в пивном баре Дома Ж. Всё думала: попадусь на глаза, понравлюсь, и дальше всё пойдёт как в романах. Я это не для того говорю, чтобы вы почувствовали угрызения совести. Вы ведь никогда не замечали меня, даже когда я специально лезла вам на глаза. Мне ничего не стоит заговорить с любым мужчиной, позвонить какой угодно знаменитости, а вам, сколько ни собиралась, так и не смогла. Смешно ведь, да? В наше-то время! Поэтому я ни одной своей подруге ничего о вас не рассказывала… Зато у меня было много добровольных осведомителей. Они выкладывали мне мельчайшие подробности вашей жизни, рассказывали о ваших друзьях, приятельницах, вашей жене. Хотите, перескажу?
Слушая её эмоциональный рассказ, окрашенный местами иронией и горечью, Андрей Владимирович вдруг подумал, что губы у неё на вкус, должно быть, тоже горькие. Тут же ему почудилось, что её волосы пахнут полынью. «Надо почаще говорить ей что-нибудь отвлечённое», – решил он и не замедлил:
– Всё это было бы смешно, когда бы ни было так грустно…
Она поняла его:
– Не надо. Вам это не идёт…
«Очень уж ты умна», – рассердился Курбов, но скрыл раздражение:
– С вами надо быть осторожным.
– Зачем же?! Я ведь вас люблю.
От этих тихих, почти шёпотом произнесённых слов Андрею Владимировичу стало неловко и, чтобы скрыть смущение, спросил:
– Верно, что вы даже забросили работу, которой были увлечены?
– Вовсе нет. Я её отложила, чтобы всё написанное сверить с жизнью, найти родство чувств литературных героев с моими…
Доверившись девушке, Курбов шёл рядом с нею, не интересуясь избранным ею маршрутом. Теперь он посмотрел по сторонам – они шли мимо двухэтажного особняка, вход в который стерегли пушки старых времён.
– Это наш музей, – сказала Надя. – Впрочем, что это я! За полгода наш городок можно сто раз осмотреть.
– Нет, – возразил он. – Я здесь ещё не был. Но не в этом дело. Не могли бы рассказать, о чём ваша монография?
– Тема, действительно, интересная – творчество современных писателей Латинской Америки.
– Ого! Действительно, есть над чем поразмышлять, есть что открывать. Я давно уже не читал ничего лучше, чем «Сто лет одиночества». У нас вроде бы и другие книги Маркеса переводили?
– Да. «Полковнику никто не пишет», «Похороны Великой Мамы», «Недобрый час». В чём-то перекликается со «Сто лет одиночества» роман «Осень патриарха». Если хотите, дам почитать.
– На испанском?
– Есть и на испанском.
– Жаль, что я не знаю этот язык.
– Его нетрудно освоить.
– Поздновато, наверное. Хотя, насколько знаю, он выразительный, красивый, темпераментный. Скажите что-нибудь по-испански…
– Nada у pues nada, у nada, у pues nada.[1 - Ничего и только ничего. И ничего, и только ничего, (исп.)]
– Переведите.
– Не стоит. Я ведь всё о том же.
– Наденька… – Голос у Андрея Владимировича неожиданно сорвался. Но он тут же поправился. – Надина. Пожалуйста, не торопите события. Мне, например, нужно время, чтобы привыкнуть к тому, что вы, красивая, умная и странная девушка, почему-то… заинтересовались моей персоной. И вам надо посмотреть на меня более критическим взглядом, чтобы увидеть, как я… далёк от идеала, которому вы придали мою внешность. Возьмите в толк и то, что я не свободен. У меня есть жена. Женщина, которую я… уважаю, которой я… многим обязан. Которая не оставила меня в беде… в болезни… Что с вами? – всполошился он, потому что девушка вдруг остановилась и ухватилась за его руку.
– Ничего. – Она устыдилась своего порыва и руку, которой ухватилась за него, убрала за спину. – Nada. Y pues nada[1 - Ничего и только ничего. И ничего, и только ничего, (исп.)]. Я ведь вам говорила, что у меня было много осведомителей. Так вот. От них я узнала, что ни вы её, ни она вас… Вы уже не любите друг друга. Да и раньше она вас не особенно любила, во всяком случае не так, как я. И я теперь соберусь и пойду к ней, расскажу всё, как есть.
– Думаю, что этого не стоит делать. Она вас и слушать не станет, и вы окажетесь в неловком положении. Прошу, не надо делать опрометчивых заявлений…
– Хорошо, не будем торопить события.
Думая о своём, они дошли до остановки, дождались трамвая и, стоя на задней площадке вагона, доехали до грязелечебницы.
– Мне здесь выходить, – сказала Надя. – Мы живём в этом районе.
– Я тоже.
Он проводил девушку до её дома, попрощался.
– Подождите, – задержала она его. – Поцелуйте меня, я этого заслужила…
Курбов коснулся губами её щеки.
– Не так. Дайте я…
Она прижалась ртом к его губам. Губы у неё были, и правда, горькие. Отстранившись, она несколько секунд стояла с закрытыми глазами, а когда открыла их – он поразился их выражению, в котором смешались боль, нежность и печаль.
– Видите, какая я. Навязалась чужому, женатому мужчине, который и поцеловать-то меня не решился. Ничего. Nada. Даю слово, что глупостей не наделаю, ничем вас не скомпрометирую…
– Надя, что вы говорите?!
– Тогда скомпрометирую. Что вы завтра делаете?
– Загораю.
– Хотите, отведу вас туда, где никого не бывает?
– В небытие?
– Я серьёзно. Кроме меня и моих подруг о нём никто не знает. Так я вас буду ждать на остановке в любое время, какое назовёте.
– Я приду в десять часов.
Ещё у входа в подъезд он услышал, что в корпункте звонит телефон. Он с полминуты колебался, стоит ли брать трубку служебного телефона или не стоит. Но всё-таки извлёк из барсетки ключ и открыл дверь, надеясь, что звонок вот-вот оборвётся. Но он трезвонил и трезвонил. И телефон, наверное, от этого уже накалился, так что Андрей Владимирович с опаской взял трубку – и не обжёгся. Напротив, она была приятно прохладна, как Надина рука.
– Это собственный корреспондент? – спросил юношеский голос.
– Да.
– В таком случае, здравствуйте. Вы заказное письмо от Бравинского Семёна Авксентьевича, то есть от меня, получали? Оно уже должно было до вас дойти…
Курбов припомнил это странное письмо, сбивчиво излагающее конфликт в среде строителей по непонятно какому поводу. Он решил по возращении из отпуска известить автора, что письмо от него получено и отправлено руководству ПМК с просьбой урегулировать возникший конфликт. Но почему-то его заинтересовало сообщение о снимках, на которых Бравинский запечатлел прогуливавшихся по переулку людей в одежде девятнадцатого века. Может, какие-то артисты, прогуливаясь, вживались в образ?
Он рассказал в трубку, как намерен отреагировать на полученное письмо.
– А что, разве вы не напишите фельетон?
– На фельетон вроде бы этот случай не тянет.
– А жалко.
– Не стоит жалеть. Лучше расскажите, что за людей вы сфотографировали, когда добрались до дома?
– А что, вас они тоже заинтересовали? С ними что-то нечисто. На плёнке, на которую я их сфотографировал, все кадры оказались засвеченными, кроме трёх, на которых – они. Я их укрупнённо напечатал. Вид у них какой-то подозрительный. Хотите, приду к вам показать. Или ко мне пожалуйте. Адрес в письме обозначен.
– Вы живёте вроде как недалеко от набережной?
– Рукой подать. Приходите завтра утром – я как раз с дежурства вернусь.
– Договорились: между десятью и одиннадцатью…
Когда отец вернулся работы, Надя успела до мелочей припомнить, как она вела себя с Курбовым, что ему наговорила. Всё по нескольку раз прокрутив в голове, нашла, что говорила не так, как надо, не то, что следовало бы. Похвалила себя за то, что сразу же заметила, как он пытался «сыграть Иванушка-дурачка», и не дала ему это сделать. Одобрила свою решимость поцеловать его прямо в губы. Труднее или легче будет теперь, когда он посвящён в историю её любви, когда она доверила ему свою боль и свою радость? Как он откликнется? Решила ни с отцом, ни с подругами не делиться своими переживаниями.
«Буду их доверять только ему?» – спросила сама себя. И с уверенностью, что утро вечера мудренее, легла и с лёгким сердцем уснула.
Сразу две тайны
Надя встретила Курбова с улыбкой: хотя он пришёл за пять минут до десяти, она пришла на остановку раньше. Как ожидаемое, приняла предложение начать день не с пляжа, а с посещения Вишнёвого переулка, где фотограф-любитель Бравинский зафиксировал людей из прошлого. Девушка не спросила, а Андрей Владимирович не стал объяснять, что заинтересовался ими не как журналист, а потому что пишет книгу о Мастерах Времени.
Они сразу же обратили внимание на пёстро раскрашенный дом, и оказалось, что он именно тот, куда им нужно. Человек с юношеским голосом был явно не юного возраста. Он встретил их, придерживая лохматого пса с голубоватой местами шерстью, и первым делом представил его:
– Это – Союз.
– Очень приятно, – отозвалась Надя.
И сразу же они разговорились. Сначала разобрали эпизод в автобусе, в котором обе стороны оказались не правы, с чем, хоть и неохотно, согласился и Бравинский. Он пригласил их в дом, где выложил перед ними фотографии. В обличии запечатлённых на них мужчине и молодой женщины не было ничего подозрительного.
– Что вам показалось в них подозрительного? – спросил Курбов у Бравинского.
– А одежда? Не из кино же они в наш переулок вышли?
Действительно, в их одежде угадывалась мода второй половины девятнадцатого века.
– А это не вы? – спросил, взглянув на Надю, фотограф.
– В самом деле, Надя, это же вы, – поддержал его Андрей Владимирович.
– Когда вы их сфотографировали? – спросила девушка. – И чей дом, возле которого они стоят?
– Всё, что я описал в письме, произошло не так давно, 6 июля, – стараясь придать своему голосу солидность, ответствовал Бравинский. – А особняк этот старый. И сейчас в нём проживает Сергей Николаевич Русинов, известный археолог. Я с ним, можно сказать, на дружеской ноге. Сейчас он в отъезде, где-то копает что-то историческое. А меня попросил приглядывать за садиком возле дома, цветы иногда поливать.
– Если вы фотографировали 6 июля, то это точно не я. В тот день и в последующие я была в Москве.
– Вопрос исчерпан, Надина. Но так или иначе, и в девятнадцатом столетии вы выглядели бы впечатляюще, – почему-то задумчиво вымолвил Курбов.
Надя с удивлением глянула на него, но ничего не сказала.
– Знаете что? – разрядил молчание Бравинский. – Я всегда отдаю снимки тем, кого сфотографировал. Сейчас у меня три почти одинаковых снимка. Один я оставлю себе, а два отдам вам. Вам и… вам.
Поблагодарив, они стали прощаться.
– Союз проводит вас до набережной, – сказал фотограф и скомандовал:
– Союз, проводи.
Пёс пошёл впереди, словно указывая дорогу. В конце переулка он мотнул головой и вильнул хвостом, как бы попрощавшись, и повернул назад.
– Любопытное дело. Вы не находите, Надина? – спросил Андрей Владимирович.
– Мало ли кто на кого похож, – уклончиво ответила она.
– Я не об этом. Хотя вполне возможно, что девушка на снимке ваша прапрабабушка или прапратётка. Но где они перешли к нам из прошлого времени, вот в чём вопрос? Утверждают, что такие проходы открываются. Неужели и здесь такой открылся?
Надя внимательно посмотрела на него и опять промолчала. Её любимый человек открылся ещё одной стороной, ей не известной. Неожиданной, отчасти противоречащей сложившемуся представлению о нём.
Они опять сели в трамвай. Выйдя из него на конечной остановке, долго шли по пустырю, затем обошли одно за другим несколько заброшенных строений. За последним открылся вид на море. Надя повернула прислонённую к стене металлическую дощечку, на оборотной стороне которой было начертано: «Прохода нет!»
– Это для того, чтобы нас не беспокоили, – сообщила она. И по сыплющемуся под ногами песку они спустились на небольшую площадку, засыпанную почти белым песком.
– Можно не стесняться, – сказала Надя. Положив юбку и кофточку на песок, она сбросила на них лифчик, обнажив белые чашечки грудей с розовыми сосочками, и сразу же нырнула в воду.
Андрей Владимирович, стянув маечку и брюки, последовал за ней. Они плавали в чуть холодноватой по сравнению с воздухом воде, слегка касаясь друг друга телами. Оба вышли из моря одновременно. Надя сразу же сняла трусики, и, не помедлив, Курбов тоже стянул с себя плавки. Надя легла на уже нагревшийся песок. Он лёг рядом, поцеловал её прохладную грудь и губами прихватил сосок. Рука девушки скользнула с его груди к низу живота.
Ещё несколько мгновений, и могло произойти то, чего давно она хотела. Но сверху посыпался песок, и, обернувшись, они увидели двух девушек, в два голоса вопрошавших:
– Надя, ты не одна?
Курбов без промедления ответил:
– Спускайтесь, девушки, и для вас места хватит!
Девушки, по его оценке весьма миловидные, быстро спустились и через пару минут предстали перед ними неглиже.
