скачать книгу бесплатно
– Я уже двадцатая в очереди. Думаю, теперь осталось совсем недолго.
– Хорошо. Это очень хорошо. У меня тоже есть хорошие новости.
Громыхая сервировочным столиком, входит медбрат. У него широкое, скуластое лицо с веснушками, он улыбается и кивает, толкая столик перед собой. На столике четыре тарелки, хлеб, стаканчики с чаем, салфетки. Больница хорошая, очень хорошая, лучшая не только в Нордросе, но и на всем континенте. Просторные одиночные палаты, отличное питание, полный пансион за счет государства до и после операции. Простым гражданам сюда не попасть, да здесь и не лечат переломы и язвы. «Государственный Научно Исследовательский Институт Реинкарнации, Трансплантации и Нейрохирургии» – так это звучит полностью. Думаю, где-то тут, в том числе, они проводят опыты с носителями SRY2a.
– Меня повысили, ма. Теперь я не капрал 10ого разряда, а детектив отдела внутренних расследований.
– Я так рада за тебя, Ким! Это так здорово! – Я очень сильно тобой горжусь! Давай-ка я попрошу Генри принести нам немного портвейна, нужно это обмыть. Даже не спорь, вот увидишь, когда он услышит, он сам захочет его принести и отметить с нами это дело.
Я не возражаю. Мне очень приятно видеть маму в таком приподнятом настроении. Наверное, когда болеешь раком в общей сложности больше тысячи лет – перестаешь париться на эту тему и уже не боишься нарушать режим. Мы сидим так, болтая, попивая терпкий портвейн почти два часа подряд, мама смеется и рассказывает свои «басни о прошлом», которые я так люблю. Люблю и никогда не перестаю удивляться, каким не логичным было все вокруг. Особенно война. Поразительно, насколько кровожадными и не сговорчивыми могли быть люди прошлого! Глупыми, бессердечными, недальновидными. Наконец заходит Генри, чтобы проводить меня к лифту – время посещений закончено.
Пока-пока, до новой встречи, дорогой мой человек, глаза мои слезятся от нежности, усталости и портвейна, а может быть от того что мамина щека пахнет лекарствами, больницей и одиночеством. И мысли, что человеческое бессмертие, судя по всему, пахнет именно так.
***
Впервые за много лет я прихожу на работу к десяти утра, и впервые мне не нужно надевать форму и выезжать на исполнение приговора. Все так резко поменялось, мне еще только предстоит это осознать, привыкнуть ко всем переменам, которые повлечет за собой мое назначение. Но пока на это времени нет – первое дело заведено, пора браться за работу.
Детектив Вайолет О’Брайен – высокая девушка ирландского происхождения. Волосы у нее рыжие, как медь, а на светлой коже лица маленькие аккуратные веснушки. До этой встречи мы иногда пересекались в кафе или на общих собраниях, изредка перекидываясь парой фраз. Она показывает мне свое рабочее место в кабинете расследований на двенадцатом этаже. Здесь всего четыре стола, и все детективы – коллеги одного уровня, без подчиненных. Если не считать секретаря отдела, Алана. Кроме большого рабочего стола за мной теперь числится высокий стеллаж в правом углу кабинета. Вайолет показывает папки с бумагами, вежливо объясняет, что к чему, заодно приводя бумаги в порядок: выбрасывает не нужное, подшивает важные документы в файлы.
В обед мы выходим перекусить и выпить кофе в небольшой русский ресторанчик напротив нашего небоскреба.
– Почему ты уходишь, Вайолет? Это хорошая работа. Оклад, премиальные, долгий отпуск, бонусы за выслугу и достижения, страховка… Мне очень хочется занять твое место, но я не могу не спросить – почему?
– Ты не первый человек, кто об этом спрашивает. Все хотят знать, и все удивляются, как все просто. – Вайолет поправляет свои длинные красивые волосы, глядя в сторону – я сдала родительский экзамен. На отлично. И мне 32. Самый подходящий возраст. – она улыбается, поворачиваясь ко мне.
– Ну, так почему просто не дождаться беременности и не взять декрет, как положено? Подожди-ка… Ты решила стать профессиональной матерью?
– Очень-очень давно. – она кивает, улыбаясь, и тонкие аккуратные морщинки собираются вокруг карих глаз. Женщинам очень идут морщины. Мама говорит, что морщины – воплощение и эталон женской мудрости, свободного от похоти изящного совершенства женского тела, способности к эмпатии, состраданию и умению отдавать. – Все никак не получалось набрать проходной бал. Да и сейчас еще не все до конца понятно – анализы отличные, но как поведет себя организм не известно. В общем, ты понимаешь.
– Вполне. Хотя, конечно, это очень храбрый выбор. Работа в разы тяжелей, как по мне.
– Это бесспорно. Но каждому свое, Ким. Тем более теперь, когда такое случилось – я не хочу оставаться на этой работе, если мне придется разыскивать и брать под стражу этого психопата. Я просто не выдержу. Да и не только это. Все эти матери, не сдавшие экзамен, у которых мы забираем детей, все эти эрпешники, с которыми мы должны проводить беседы. Святая земля, они ведь иной раз мало чем отличаются от приматов. И пахнут так, что сил нет. В той или иной степени мы занимаемся этим всем. Все проходит через нас в первую очередь, и мне совсем не обязательно видеть живьем, чем занимаются солдаты «Корпуса А» и ты в том числе, чтобы понимать, какую мы все несем ответственность. Я устала. Знаешь, наверное, это работа не для всех. Не для меня.
– Точно. – я смотрю в свою пустую тарелку, раздумывая, как бы ненавязчиво сменить тему. Последний год мне тоже частенько бывало неуютно на службе, но я всегда стараюсь не думать об этом, и уж тем более не вступать в подобные разговоры. Я люблю свою работу, и моя работа несет пользу обществу – я искренне верю в эти слова. Стараюсь верить. Не хочу расшатывать лодку. Особенно сейчас. До беседы с Вайолет было очевидно, что детективом работать легче, чем палачом на выезде. Теперь же уверенность сменилась сомнением, маленькой червоточинкой размером с игольное ушко, которое с сегодняшнего дня будет расти. Неважно. – Расскажи про экзамен. Что самое сложное?
– Самое трудное – не раздражаться и не кричать на детей. Потому что это самый долгий этап, и это, в, самом деле, гораздо тяжелей, чем может показаться. Но это потом. Сначала недосып. Беременность. Да все. Все, что не возьми непросто. Последний тест проводится на имитаторе виртуальной реальности высокой вовлеченности. На самом деле теряешь связь с реальностью. Это очень страшно. Я думаю, комиссия принимает решение в основном по результатам именно этого теста. По крайней мере, я бы поступала именно так.
– И?
– Ты хочешь знать подробности?
– Почему нет?
Вайолет задумчиво кивает, разглядывая свои руки.
– Хорошо. Представь себе, что сначала тебя все раздражает, постоянно тошнит и хочется блевать. Сначала блевать. Потом плакать. Потом опять блевать. Сначала не можешь какать, потом не можешь есть. Не переставая плакать и блевать. Потом становится невозможно спать: на спине нельзя, на животе нельзя, на боку неудобно. Тяжело ходить, трудно сидеть, сложно одеваться, невозможно нагибаться, надевать обувь, вставать с кровати и все это на фоне не проходящей изжоги, газов, слезливости. Грудь все время болит, растет, мешает шевелиться, ходить, жить… В конце концов начинаешь ждать родов как чуда, одновременно приходя в ужас только представив, каково это – выдавливать из себя ребенка размером с арбуз через отверстие размером с мячик для настольного тенниса. И когда наконец все позади, приходишь в себя в палате и хочешь только одного – поспать, начинается самый ад – ребенок просит есть каждые четыре часа, плачет и вопит, и единственное, о чем думаешь целыми днями это сон. Сон и отдых становятся самой желанной, абсолютно недосягаемой мечтой.
– Роды тоже включены в тест?
– О, да. Роды – это особенное чудо. «Вишенка на торте». – Вайолет смеется каким-то странным грустным смехом. Я «понимающе» улыбаюсь.
Профессиональные матери зарабатывают больше всех на земле, даже если они только воспитывают детей. Государственные же гранты на каждого рожденного ребенка – вообще золотое дно, где каждый последующий грант растет в геометрической прогрессии. И все равно, матерями соглашаются быть немногие в наш век инфантильного индивидуализма, и некоторые пары сдают родительский экзамен на отлично, а потом принимают решение жить без детей.
– Разве на родах не делают обезболивание?
– Теоретически – конечно. Практически у регионарной анестезии до сих пор множество побочных эффектов и для матери, и для ребенка. В конечном счете каждая роженица сама принимает решение, но на имитации ее нет. Как сказала моя куратор – «каждая участница государственной программы должна точно понимать, на что идет». – Вайолет вздыхает. – В общем, каждый месяц это час имитации, плюс роды еще час, плюс материнство первых двух месяцев еще два часа. На второй день – собственно, материнство, с двух месяцев и до 14 лет.
– С ума сойти. Примерно по двенадцать часов? Без перерыва?
– Конечно. В жизни-то ведь никакого перерыва не будет, верно?
II
Насколько я помню из курса «Новейшей истории Агломераций Земли», родительские городки начали появляться в городах примерно сто лет назад. Если я ничего не путаю, это был последний пункт долгосрочной государственной программы «Безопасный Мир». После катастрофы, когда население земли за считанные дни сократилось почти на две трети, единственной настоящей ценностью стала человеческая жизнь. Идея растить детей только в специально отведенных зонах лишь в начале казалась утопией. У профессиональных родителей не было выбора, вместе с хорошим окладом и другими социальными гарантиями им также выдавалось подходящее по метражу государственное жилье в детском городке. Но у обычных семей с детьми выбор оставался всегда. Другое дело, что все детские учреждения – сады, школы, дома творчества юных – навсегда и с концами переехало в детские городки на окраинах. Ну и налог – в городе нужно было платить налог на содержание детей, и он был (и есть) довольно большой. Теперь семьи с детьми, живущие в городе, встречаются очень редко – здесь нет никакой подходящей инфраструктуры для маленьких жителей. Конечно, детишки целыми караванами автобусов выезжают в музеи, театры, кинотеатры и аквапарки, но каждый вечер они возвращаются в свои мини-города, где безопасно и удобно, и где каждый на виду. Как показала практика, именно родители раньше других замечают, когда что-то идет не так, когда в какой-то отдельной семье детей обижают или обращаются с ними ненадлежащим образом. В итоге от такого тесного «сожительства» и взаимодействия выигрывают все, и случаи жестокого обращения с детьми почти не происходят.
Хотя успех реформы больше всего обязан самописцам, маленьким передатчикам, которые имплантируются малышам в мочку уха в течение первого часа после рождения. Маленький беспристрастный стукач настроен фиксировать звуки и нехарактерное резкое перемещение в пространстве, однако в любой момент может начать транслировать видео, стоит только автоматике, отслеживающей сигнал заподозрить неладное. Новоиспеченные родители получают вызов в ГУРП уже спустя час после нарушения «Регламента Обращения с Несовершеннолетними и Малолетними Людьми». В десять лет имплантат изымается, считается что именно с этого возраста дети имеют право на частную жизнь, а также становятся способны сами заметить, что родители превышают свои полномочия и самостоятельно сообщить в ГУРП.
Мама говорит, что со мной всегда было очень сложно. В младенчестве ей приходилось регулярно отчитываться за мой постоянный ор, позже – за свой. Сотрудники «Корпуса Б» приезжали к нам домой минимум раз в неделю, просто, чтобы убедиться, что со мной все в порядке. Как только мне стукнуло пять, они перестали ездить, видимо, поверили, что от моей матери не стоит ожидать не адекватного или агрессивного поведения, но раз в месяц нам все равно нужно было приходить на медосмотр. В первую очередь государство пытается отследить насилие в семьях и педофилию, но хорошим матерям и отцам тоже достается за крики и шлепки. «Неизбежное побочное зло добра», как шутим мы в КА и вообще в ГУРП.
Мама как-то сказала, что если бы она родила меня раньше лет на сто, то регулярно «задавала бы перцу». Мама никогда не станет современной, сколько не пройди реинкарнаций, если она до сих пор верит, что физическое насилие может быть гарантом хорошего поведения и вообще добра. Физическое насилие – это гарант только применительно к тем, кто выбрал его сам. «У человечества нет временных и кадровых ресурсов учить добру тех, кто сознательно от него отказался». Это моя любимая строка из «Билля о равных правах». Хотя временами мне жаль всех тех, кто попадает в чавкающую пасть государственной машины исполнения наказаний, ведь если мы до сих пор не приняли закон о полной ликвидации носителей двух типов хромосом, значит мы сами подставляем их под удар, разве нет?
Марта живет в красивом голубом домике на самом берегу большого искусственного пруда. Жила. Живописное место, готовая визуальная цитата для брошюры про идеальный жилой район респектабельных толстосумов и семей с детьми. Вокруг аккуратные разноцветные таунхаусы, детские площадки, ухоженные газончики и насыпные дорожки. Каждый городок огорожен, попасть сюда без приглашения и без допуска невозможно. Я все время думаю об этом, как преступнику удалось обмануть систему, которую невозможно обмануть? Или он как-то выманил ребенка за пределы городка и схватил там? Я считаю до десяти, на всякий случай принимаю дополнительную таблетку и нажимаю на кнопку звонка. Рано или поздно с Наташей все равно придется разговаривать. И с Мартиным отцом, возможно, тоже.
Узнав кто я, Наташа приглашает меня пройти в гостиную. Она идет впереди по коридору, держась рукой за стену, я иду вслед и малодушно радуюсь, что это не мне пришлось звонить и сообщать ей о смерти дочери, приглашать ее на опознание изуродованного тела, стоять рядом и молчать, пропитываясь насквозь и навсегда чудовищным, парализующим, вязким горем, от которого горчит на языке и першит в горле, загораясь все пожирающим гневом бессилия. В квартире бардак, на полу то тут то там валяются какие-то предметы одежды и другие вещи. Наверное, во всех многодетных семьях так. А может быть просто сейчас не до этого? Почему я об этом думаю? Словно сознание хватается за какие-то незначительные детали, чтобы отвлечься от…
– Мы забрали Марту когда ей было всего 2 месяца. Мне было сорок два на тот момент, мужу тридцать пять. – Наташа смотрит в пол, глаза у нее распухшие, красные, но она не плачет, только сжимает и разжимает ладони все время. – Мы решили, что это будет наша последняя малышка. Такая чудесная, милая кроха. Улыбчивая. Никогда не пойму людей, которые не хотят растить собственных детей. Конечно сложно, нужно постоянно проходить аккредитацию, сдавать экзамены, наблюдаться у психолога. Но это того стоит. Смотреть, как они растут и быть рядом – это самое увлекательное путешествие на земле и единственное по-настоящему долгое. У вас есть дети?
– Нет. Пока еще нет.
– Да. Вам ведь, наверное, еще нет тридцати. Значит вы не знаете, как это больно. – Она начинает рыдать. – Почему? Почему? Как такое возможно в наше время? Марта, девочка моя, Мартышка…
Мне хочется как-то ее поддержать, но я не знаю, что надо говорить в таких случаях. И что надо делать. Если я собираюсь задержаться на месте детектива, нужно заново прослушать курс «Первая помощь и взаимодействие с родными потерпевших и погибших». Она трясется от беззвучных рыданий, плечи ходят ходуном, я протягиваю руку через стол, и слегка касаюсь ее ладони.
– Мы найдем его. Мы его обязательное найдем, я вам обещаю. – Я знаю, обещать этого нельзя. Но не обещать нельзя тем более.
Она отнимает лицо от ладоней, мокрое от слез и почти беззвучно шепчет: – Конечно. Конечно. Я уверена. Нельзя допустить, чтобы пострадал кто-то еще.
Мы проходим в комнату Марты.
– Я ничего не трогала. Я подумала вам захочется посмотреть, как она все оставила, может быть вы сможете найти что-то важное.
– Абсолютно правильно. – Я улыбаюсь, кивая. – вы уже нам очень помогли.
Комната девочки похожа на обычную комнату ребенка тринадцати лет. Ничего, что могло бы показаться странным или не подходящим. Элементы html кодов на листке, приколотом к стене, теперь это обязательная программа, каждый ребенок еще в школе самостоятельно кодирует свою виртуальную карточку. Рядом лист с расписанием спортивных секций. Судя по всему, Марта ходила в бассейн, на теннис и на рукопашный бой. Единоборства вообще обязательны для всех людей женского пола начиная с семи лет, но родители и сам подросток вправе выбрать какой именно вид борьбы будет изучать ребенок.
Ничего, что может пролить свет на ситуацию в комнате я не нахожу, никакой малюсенькой зацепочки, записки. Мы не нашли смартфон ребенка, но IT-отдел уже изучает ее страницы в сетях в поисках чего-нибудь подозрительного: фотографий, переписки, чего угодно. В шкафу и на столе порядок, Марта, судя по всему, была очень организованным ребенком. Я смотрю на ее фотографии в рамке, пытаясь понять, что могло так ее заинтересовать, чтобы она пошла куда-то с незнакомым взрослым мужского пола, зная, что это запрещено законом. Вот она с теннисной ракеткой, в широких белых шортиках и кремовых гольфах, волосы аккуратно убраны в пучок. Вот она вместе с семьей на фоне гор; черт возьми сколько же всего детей в этой семье? Вот она улыбается в камеру, белозубая, белокурая, свежая юная девочка с серыми глазами. Я вспоминаю, как выглядело ее щуплое светлокожее тельце на берегу Меларена и руки у меня начинают сжиматься в кулаки, точно также как у Наташи пять минут назад.
***
Рядом с кабинетом детективов, где теперь находится и мой рабочий стол – толстая карбоновая дверь с табличкой «Кабинет профилактической работы». Здесь допрашивают подозреваемых, хотя современный допрос больше похож на отчитывание провинившихся старшеклассников. Теперь достаточно нескольких анализов, чтоб картина репродуктивного нарушения стала ясна, как день. Если в крови подозреваемого находят не допустимое соотношение гормонов, а в яичниках находят жизнеспособных живчиков – можно считать, что приговор неизбежен. Несоблюдение Кодекса Репродуктивного Поведения грозит штрафом как минимум. В академии нас не учат эндокринологии как системе знаний, но дают базовые понятия, а нормативы мы вынуждены учить наизусть, ведь прежде, чем проводить операцию, солдат КА всегда берет анализ крови, и обязан немедленно прекратить экзекуцию, если кровь окажется нормальной.
Сегодня карбоновая дверь, вопреки обыкновению, открыта: андроид-конвоир стоит в проеме с нейробоем в руке. И я просто не могу не заглянуть внутрь, для меня все так ново и интересно. Конвоиры всегда выглядят не работающими, словно заснули стоя, основная батарея отключается полностью всякий раз, когда робот не двигается, работает только маленький аккумулятор в голове. Хофф как-то рассказывал, что в Комитете по Этике сочли, что робот-конвоир не должен быть чересчур «человечным». Ему не обязательно имитировать человеческий взгляд, моргать, и вообще делать вид, что он участвует в происходящем. Достаточно, чтобы он был быстрый, быстрей, чем любой человек. Поэтому конвоиры всегда экономят энергию – если вдруг что-то пойдет не так и начнется долгая погоня, энергии должно хватить на все. У конвоиров нет внутреннего генератора, потому что им положено быть легкими, чтобы без проблем поднимать свой вес на любую высоту, не всегда доступную тяжелым смертным.
Наиль сидит спиной к двери и ко мне, положив на стол свои огромные ручищи. На стуле напротив, сложив руки на колени, – парень лет двадцати пяти. Высокий спортивный брюнет. На макушке уже вылезают волосы, еще пара лет и просвечивающая начинающаяся лысина засияет во всей своей ослепительной красоте. Волосы торчат из-под воротника и манжетов рубашки. Такие парни чаще других попадают к нам. Вместо того, чтобы сделать коррекцию или ответственно подойти к заместительной гормональной терапии, зная, что находятся в группе риска, они пытаются обмануть систему, а в итоге обманывают себя.
–… и эта девушка, представь себе, она была такая же, как ты. Красивая, молодая, талантливая. Просто не с тем парнем познакомилась. А когда ее не стало, борцы за равные права, возможности, и гендерно нейтральное[6 - Гендерная нейтральность – подразумевает, что в языке, государственной политике и различных социальных институтах следует избегать отдавать преимущества тем или иным гендерам и полам в выполнении определённых социальных ролей, чтобы избежать гендерной дискриминации. Например, роль человека, ухаживающего за детьми, могут (и должны!) в равной степени выполнять оба родителя.] воспитание в очередной раз ожидали какой-то значимой реакции. Новых законов, защищающих людей женского пола, новых обязательных образовательных программ по самообороне для детей и людей женского пола. Но ничего, как обычно, не произошло. Журналисты написали тексты, операторы сняли сюжеты, и уже спустя полгода мир забыл об этом, словно ничего не произошло. Понимаешь?
– Я никого не убивал – мужчина шмыгает носом, не поднимая глаз.
– Еще бы ты убивал! Конечно же, нет. Если бы убил, мы бы здесь не разговаривали. Ты просто подрочил свой смердящий, скользкий отросток о тело другого человека. Всего делов-то, да? Подумаешь, ерунда какая. Так ты рассуждаешь? – Наиль говорит спокойно, наверное, привык не вовлекаться эмоционально за годы работы. – Но ты же знал, что нельзя так делать, правда? Ты знал, что девушка может забеременеть, ты ведь, помимо всего прочего, не пьешь и эти таблетки тоже. Ты знал, какие могут быть последствия у этого поступка, кроме физической и психологической травмы, знал, что репродуктивное поведение каждого человека – это в первую очередь личная ответственность самого человека. – Наиль встает из-за стола, и продолжает, облокотившись на столешницу во весь свой богатырский рост нависая над насильником. – Мы проделали огромный путь, чтобы оказаться в мире, где человеку нельзя вести себя как животное. Чтобы жить в этом мире осознанного со-соседства, без насилия и принуждения. Мы сознательно пришли туда, где мы сейчас находимся. Поэтому, когда какая-то мразь вроде тебя сидит здесь и просит простить ему первый раз, в ответ эта мразь получает курс терапии на тренажере ВРВВ и короткий справочник для домашнего чтения – «Женщины и дети, погибшие от рук маньяков. Алфавитный указатель». Держи справочник. Посиди в камере и почитай. Завтра в 10 утра у тебя шестичасовой курс принудительной имитации, дружок. Так что можешь начинать готовиться.
Я не знаю подробностей, но мне кажется, что шесть часов это очень много. С другой стороны, Наилю, конечно, видней. Андроид-конвоир выводит осужденного из кабинета, я отвожу взгляд от его просящих глаз и трясущихся рук. Если имитация не поможет, и он решится удовлетворить свою похоть насильно еще раз, им займутся мои бывшие коллеги из Корпуса «А». «Чик-чик и готово, теперь всегда на полшестого» – любимая шутка КАшников. Это не больно. Но это будет уже не исправить: можно сделать пластику тестикул, чтобы половой орган смотрелся органично, но нельзя свести химическую татутировку с кисти правой руки, и это всегда билет в один конец. Каждый второй «меченый» в итоге оказывается в колонии, где люди более снисходительны к эрпешникам в силу воспитания. Часть из них спустя пару лет после односторонней орхиэктомии добровольно проходит повторную, так как найти партнера становится затруднительно, ни один человек не станет связывать себя отношениями с «меченым», даже в колонии к такому «партнерству» готов не каждый. Статистика показывает, что только половина прошедших тренажер ВРВВ больше не становится на путь насилия, но этой половины пока достаточно, чтобы партия «Несогласных» не могла протащить в конгрессе закон об отмене имитации вообще. С другой стороны, процент тех, кто боится имитатора так сильно, что, попав в распределитель сразу же пишет прошение о замене наказания на орхиэктомию тоже высок, их как минимум треть из всех случаев. По крайней мере сейчас у них есть право выбора.
– Привет, Ким. Как успехи у тебя?
– Привет, Наиль. Пока ничего нового.
– Не беда, все тайное становится явным рано или поздно. Попробуй обратиться в отдел кибербезопасности. Посмотрите, что в соцсетях и в смсках.
– Да, как раз сейчас собираюсь к ним зайти.
– Ну вот и правильно. Уверен, они что-нибудь откопают.
– Слушай Наиль. А у нас нет никакого справочника по старинным маньякам? Думаю, может быть посмотреть для общей картины.
– Нет, Ким, они запрещены законом 211. Никакой популяризации и романтизации преступности, никакой «памяти в вечности», никаких имен и прозвищ.
– Ну хоть какую-то справочную информацию ведь я могу поискать? Мне же для дела.
– Конечно. Есть внутренняя закрытая база данных ГУРП, там каждая такая тварь указана под номером. Нужно писать официальный запрос на доступ для работы.
– Ясно, спасибо. А о ком ты только что рассказывал этому парню?
– В каком смысле «о ком»?
– Ну ты сказал, «эта девушка, молодая, красивая, как ты».
– Ааа. Это… ну, ни о ком конкретно или о ком угодно, как посмотреть. «Собирательный образ», как говорится. Их же сотни. Тысячи. Десятки тысяч. Ты разве не помнишь? Рене Хартевельт, Лариса Ткаченко, Данна Лориа, Мэри Джейн Келли, Карен Спаркс, Сьюзан Кертис, Лена Закотнова…[7 - Рене Хартевельт и др. – девочки, девушки и женщины, погибшие насильственной смертью в разное время в разных странах мира от рук неадекватных мужчин-убийц.]
– Ничего себе у тебя память! Я почти ничего не помню из курса про серийных убийц.
– Ну, наверное, ты хорошо помнишь что-то другое.
– Слушай, Наиль… Можно мне посмотреть на исполнение наказания завтра? Ведь мне, скорей всего, когда-то тоже придется.
– Не придется, если не захочешь. По крайней мере в первый год. Тем не менее, я думаю не можно, а нужно. – он улыбается, поднимая вверх указательный палец. – Заодно проведем первичный инструктаж. Приходи завтра к десяти утра на седьмой этаж в сектор Б, Зал Исполнения Наказаний № 17. Пойдем, я выпишу тебе одноразовый пропуск на сутки. И, Ким, если ты чувствительно относишься к таким вещам – лучше не завтракай.
***
В этой части здания нет окон. В смысле, окна есть, пожарную безопасность никто не отменял, но они совсем не пропускают свет. Все этажи Блока Исполнения Наказаний, с четвертого по восьмой, наглухо зашиты светонепроницаемыми панелями, наружная сторона которых – плазменные экраны для видеороликов, объявлений и бегущих строк ГУРП.
Здесь можно выйти из лифта только приложив код-пропуск к сканеру – иначе кнопку этажа просто не удастся нажать. Около лифта стоит несколько конвоиров и один полицейский. Полицейский, заметив мой синий бейдж поднимает приветственно руку, конвоиры, само собой, продолжают стоять как манекены, ничем не выдавая своих супер способностей.
Я медленно иду по коридору, пытаясь отыскать нужный зал. Кругом лишь закрытые двери, серые стены и тусклый свет с потолка. Унылое место, темное, мрачное, холодное, словно подземелье. Меньше всего мне хочется когда-либо оказаться здесь в качестве заключенного. Тренажеры имитаций не обязательно размещены в таких удручающих интерьерах, например, родительский блок совсем не похож на этот. Как и центр подготовки пилотов-пожарников. Там красиво, уютно, светло, а главное в любой момент можно передумать и прервать процесс тренировки, и сама эта тренировка – абсолютно добровольна.
Дверь зала № 17 открыта. Здесь тоже темно. Слабый мерцающий свет падает на большое черное кресло в центре. Выглядит оно довольно жутко, хотя может быть так кажется потому, что мне точно известно, для чего оно. Обычный имитационный тренажер с зажимами для конечностей и обручем для головы. Наиль уже тут. И заключенный. У двери стоит в спячке конвоир – огонек на виске мигает зеленым, руки по бокам от туловища в «положении покоя». Наиль кивает мне, не раскрывая рта, я в тон ему тоже не произношу ни звука. Он выключает наручники на запястьях парня, аккуратно снимает их и вешает на свой ремень.
– Для исполнения наказания вам нужно раздеться полностью.
Мужчина начинает снимать с себя одежду. Тело у него крепкое, сплошь волосатое, на его месте совершенно точно нужно было принимать гормоны. По крайней мере в общий городской бассейн с такой растительностью точно не пустят, только в мужские помывочные на окраинах. Бока у парня немного жирноваты, и задница тоже. Не могу утверждать наверняка, но, по-моему он чем-то пахнет даже несмотря на то, что перед сеансом терапии его должны были помыть. Наиль достает из ящика под креслом одноразовый чехол из тонкого серого неопрена, натягивает его, начиная с подголовника.
– Вот смотри, здесь голова сюда руки, сюда ноги, сюда задница – здесь специальные дырочки на случай если он обоссытся. – Наиль показывает пальцем на крошечные отверстия на пластике лежака. – Гадить ему нечем, клизму с самого ранья делают парни из санблока. А то потом тут не выветришь, не отмоешь. Я сам никогда так не попадал, слава матерям, но ребята рассказывали, был как-то случай. В санблоке то ли отвлеклись, то ли забыли, то ли перепутали, в общем совершенно полного мужика положили на кресло в восьмом зале, прикинь? Три года назад, или что-то около того. Так он им там такой фейерверк устроил, пришлось его прямо вместе с креслом отмывать из пожарного шланга, снова вырубать на неопределенное время…
Я внимательно слушаю, киваю, рассматриваю кресло и пол, изо всех сил стараясь не смотреть на парня. Сколько пройдет времени, прежде чем я начну вести себя с заключенными также, как Наиль? Будничным голосом рассказывать при них о том, что им, возможно, предстоит обгадиться прямо здесь спустя каких-то десять минут? Я даже не знаю, как его зовут, но спрашивать сейчас не самая хорошая идея.
– Трусы тоже снимать? – парень поднимает лицо и смотрит на меня в упор, нижняя губа предательски дрожит. Он немного выше меня ростом и шире в плечах, но выглядит совершенно потерянным и жалким. Я молчу, переводя взгляд на Наиля.
– Все. Снимать все. – говорит тот. – Вот так. Теперь забирайтесь на тренажер.
Преступник делает все очень медленно, то ли тянет время, то ли оцепенел от страха, хотя скорей и то, и другое вместе. Медленно заносит ногу на ступеньку, медленно приподнимается, медленно поднимает колено на тренажер… Когда наконец он лежит на месте, Наиль нажимает на кнопку пульта, и металлические обручи затягиваются на лбу, запястьях, локтях, коленях и лодыжках. Он держится молодцом, хотя с самого начала плачет – без единого звука, маленькие капли то и дело стекают по щеке то с одной, то с другой стороны. Я заглядываю куда-то внутрь себя, чтобы понять, почему мне его жалко и осторожно отступаю за кресло, к подголовнику, где пристегнутая обручем голова и жирная шея с двумя складками. Представляю себе, как этим огромным, полноватым, пахучим, волосатым телом он зажимает на улице какого-то человека, хватает за руки, сует грязные пальцы под одежду, шевелит и бьется мохнатыми бедрами, сладострастно пыхтит, мычит, елозит не бритым, колючим, вонючим слюнявым ртом… Нет, не жалко. Это всегда работает.
– Осужденный Армен Мурадян. За совершение действий насильственного характера, действий сексуального характера с принуждением и применением силы в отношении другого человека вы проговариваетесь к наказанию в виде воспитательного терапевтического сеанса имитации на тренажере виртуальной реальности высокой вовлеченности. Именем Нордроса и Совета Агломераций Земли приговор будет приведен в исполнение через пять минут. После приведения приговора в исполнение, судимость будет считаться погашенной. Вы хотите что-то сказать?
– Мне очень жаль. Мамочка, мне жаль, жаль, – он начинает шептать, но вдруг переходит на рыдания и крик, какое-то нечленораздельное «АААЛЬ.»
Мы быстро выходим, тяжеленная толстая дверь автоматически закрывается. Мы будем присматривать за исполнением наказания из соседней комнаты, через непрозрачное темное стекло, одновременно наблюдая за тем, какой сценарий транслируется в голову осужденного, а главное, как он на него реагирует.
Мария Рэйдоттер, нейрофизиолог, которая разработала первый имитационный тренажер для тренировки пожарных в условиях, приближенных к настоящим, даже представить не могла, что ее вклад в науку приведет к таким последствиям. Тем не менее, изобретение быстро стало популярным не только во всех областях образования, но и в системе исполнения наказаний – с появлением тренажера сама эта система изменилась полностью.
– Ну что, спорим он намочит пол через 20 минут?
– Наверное. Не буду спорить. – Я натянуто улыбаюсь, глядя в монитор. Не хочется показаться заносчивым или невежливым человеком, но участвовать в таких спорах полнейшая дичь. Наиль по-отечески хлопает меня по плечу.
– Ничего, пообвыкнешься и тоже будешь ставить ставки. – он в голос хохочет и садится на стул рядом со мной. – Вот, смотри, началось.
Судя по схематичной картинке на экране, к осужденному приближаются какие-то люди.
– Сейчас эти трое ему наваляют как следует, потом будут насиловать во все дырки, унижать, истязать и, снова, насиловать и бить. Мы с тобой увидим на экране только черно-белое схематичное изображение. «Профилактика перверсий в Блоке Исполнения Наказаний» – в инструкции написано. Чтобы мы с тобой тут не слетали с катушек и не начали возбуждаться, не дай мать, от того как его там трахают, – Наиль опять хохочет.
– Ты шутишь, правда?
– Нисколько. Вам что теперь не читают историю порнографии и репродуктивных перверсий начала третьего тысячелетия?
– Меня перевели из КА, у нас же там упрощенная программа.
– А, ну да, точно. Я и забыл. Значит тебе надо подать заявку на повышение квалификации.
– Конечно. Как только поймаю убийцу.
