скачать книгу бесплатно
Две последние недели я Васю не видел. Все свободное время он посвятил инвалидному дню, ходил с поручениями, разносил книжки с квитанциями. И только вчера вечером объявился, наконец, придя ко мне один, без родителей, торжественно заявив, что ему нужно переговорить со мной очень серьезно.
– Ну, говори, бледнолицый, – усадив его на диван, деловито сказал я, удивленный таким необычным визитом. Между прочим, мы с ним в последнее время сильно увлекаемся Жюль Верном, Майн Ридом и Купером. По нашему единодушному мнению, это единственная в мире литература, от которой никогда не хочется спать.
– У нас большая неприятность, дядя Том, – печально произнес Вася, задумчиво разглаживая на коленях ленточку своей широкополой шляпы. Вы понимаете, мы можем не поехать в этом году в лагерь! Собирались, сговаривались… И вдруг… Мне особенно, знаете, жаль Жоржетту. Обещал, что обязательно приеду на будущий год, дал честное слово. И теперь, вот, надую.
– А кто такая эта Жоржетта? Твоя невеста?
– Не говорите гадостей, дядя Том. Жоржетта собачка. Хотя хромая и хвостик облезлый, зато какая симпатичная! На всех прогулках всегда вместе бывали. Потом устройство скалы гремучей змеи, значит, тоже опять не закончим. С Володей целую половину тропинки наверх провели, снизу массу камней поотбивали, чтобы обрыв был покруче. Хотели устроить наверху наблюдательный пункт… Оттуда, сверху, все льяносы и пампасы как на ладони видны. Если мы завладеем этой скалой, окружающие племена все равно должны выразить покорность, сопротивляться нет никакой возможности. А теперь, вот, посмотрите… Одна какая-то пустяшная вещь и все может пропасть!
Вася подробно, как мог, изложил мне причины тревоги. Утверждал, что согласился бы еще уступить, если бы в районе бывшего лагеря неожиданно открылся вулкан, или произошло бы землетрясение.
Но дело именно в том, что ничего подобного, в действительности, нет. Пиренеи стоят, как стояли, поезда в ту сторону ходят, как ходили в прошлом году, никакой лавы и пепла не наблюдается, горы не развалились, а наоборот, как пишет оттуда один знакомый мальчик, еще больше выросли, окрепли.
И, вот… Этакая гадость! Нельзя ли помочь?
– Да, да, Вася, – выслушав своего друга, подошел я к стене, на которой висит у меня карта Парижа. – Хотя указанная тобою причина и редкая, но иногда все же встречается в беженской жизни. Значит, ты говоришь, 29-го мая?
– Да, дядя Том.
– В субботу?
– Да, дядя Том.
– Сквер Рапп, номер шестой?
– Да, дядя Том.
– А ты знаешь, как туда ехать?
– О да, дядя Том. Вылезать нужно на Эколь Милитэр[48 - Ecole militaire – Военная школа (фр.).] и там немного пройти. Старший скаут говорит, что публика знает.
– Хорошо, бледнолицый. Все, что в моих скромных силах, я для вас сделаю.
Вася ушел обнадеженный, радостно мечтая о том, что два месяца снова, как в прошлом году, будет видеть ясное небо, спать в палатке, бродить по горам вместе с Жоржеттой, пробивать тропу к скале, с которой видны сильвасы и прерии…
А я, вот второй день сижу, мучительно соображаю, как помочь славным мальчуганам окрепнуть, набраться сил… И до сих пор беспокоюсь: неужели гнусная причина «недостаток средств» не будет устранена? Неужели русские парижане забудут, что в субботу 29 мая в залах Альма, сквер Рапп, остановка Эколь Милитэр, в пользу первого отряда наших скаутов состоится благотворительный концерт-бал с участием г-ж Алексеевой-Конюховой, Бараш, Болдыревой, Лидии Баян, О. О. Преображенской, З. Ростовой, В. В. Томиной, О. В. Федоровой, гг. Александровича, Б. Головко, А. Городецкого, Икара, Лабинского, Сибирякова?
Не может быть!
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», 29 мая 1926, № 360, с. 3.
Под землей
В это время, около четырех часов пополудни, длинные ходы метро пустынны гулки. Влажным отблеском отвечает огням электрических лампочек изразцовая облицовка широких сводов. Воздух густ и тяжел в подземной прохладе. Едкий запах идет от мокрого каменистого пола, над которым со швабрами в руках лениво шевелятся уборщицы, напоминая своим странным нарядом форму женского ударного батальона. И внизу, возле рельс, – тишина, тот же безжизненный отблеск, серая полоса свободной платформы с грудами наметанных у стен билетиков.
Иногда где-то сверху загрохочет, пробежит дрожью над сводами… Это линия корреспонданс. У входа зевающая амазонка, сидя на стуле верхом, вдруг протяжно спросит о чем-то подругу с соседнего перрона, сладко зевнет, щелкнет по привычке зубами контрольных щипцов. И снова тихо.
В этот час, когда нет пассажиров, и отдельный фигуры людей тонут в кафельном просторе, будто погруженные в пустую гигантскую ванну, – ярче выделяются надписи, громче кричат беззвучные объявления-плакаты. Гуси с неуклюжими оранжевыми лапами беспечно глядят на коробку с пате де фуа гра[49 - P?tе de foie gras – паштет из «фуа гра», особым манером приготовленной уитиной или гусиной печенки (фр).], не подозревая, что там, внутри, таятся их собственные потроха. Какая-то пресыщенная дама типа царицы Тамары, флиртует с добродушным медведем, кормя его лучшими в мире бисквитами. Там и сям со стены глядят круглые рожи луны, то искренне плачущей от отсутствия крема для своего медного лика, то с вожделением выглядывающей, вдруг, из-за занавески окна на аппетитные итальянские макароны. Несколько взрослых безнадежных идиотов, расположившихся между луной и шоколадным земным шаром, торопливо делают масляной краской надписи на пиджаках один у другого; какая-то истерическая женщина, подняв руку к небу, над которым прибита таблица «дефанс де краше[50 - Dеfense de cracher! – Запрещается плевать! (фр.)]», благим матом извещает вселенную о ежедневном выходе «Котидьен[51 - «Le Quotidien» – ежедневная газета Левого блока, выходившая в Париже между Первой и Второй мировой войнами (фр.).]»; а вслед за нею лучшие во вселенной консервы, вина, ликеры, сыры; пилюли для борьбы с этими ликерами, винами, сырами. И на скамьях вместо забытого гимна: «Allons enfants»[52 - «Вперед, сыны» (фр.) – начало французского гимна «Марсельеза».] въевшаяся глубоко в сознание граждан реклама: «Allons fr?res»[53 - «Вперед, братья» (фр.).].
Я вхожу в почти пустой вагон, блещущий ненужными огнями. Там, где-то в глубине, сидит одинокий господин, уныло смотрит на серые стены туннеля, с сопровождающим поезд назойливым Дю Бонне[54 - Dubonnet – французский аперитив; вероятно, имеется в виду его реклама.]; возле входа на скамьях – две дамы. Говорят повышено громко, не стесняясь, будто переговариваются с противоположных берегов бурной горной реки. И не знай я русского языка, я все равно догадался бы, кто эти иностранки. Ведь только русские беженцы чувствуют себя в мечущихся вагонах Европы совершенно свободно, как дома. Другие народы пока еще не привыкли.
– И что же, дорогая? Устроился?
– Ну, да. Превосходно! Второй год служит в Шарлоттенбурге приказчиком. А главное за квартиру ни одной марки не платит. Вы представляете, милочка, какое это преимущество не платить за квартиру?
– Ах, дорогая моя! Кто же может это себе не представить? У нас с Котиком на комнату треть денег уходить… И то считаем, что очень удачно нашли. А как он? В долг зачисляет? Или принципиально кочует?
– Кочует? Совсем не кочует. И совершенно не в долг. Жорж так всегда щепетилен, он во всем всегда так деликатен… Но разве его вина, если немка-хозяйка вздумала на старости лет сделаться русской помещицей? Узнала, что у Жоржа в Воронежской губернии 4000 десятин, и сама предложила: она не берет ничего за комнату, а он каждые три месяца взамен платы дарит ей по сто десятин.
– По сто? Да что вы, дорогая моя? Но ведь это грабеж!
– Что поделаешь, милочка. Жорж сам сознает, что дорого. Но если не хватает на жизнь?
– Да, но это шантаж! Это мошенничество! Нам самим с Котиком деньги нужны. Очень нужны… Но сто десятин это безрассудно, дорогая моя! Вы посчитайте сто в три месяца это четыреста в год? Значит, в десять лет все имение? А потом что? Разорение полное? Ни кола, ни двора? Без угла, где можно приклонить голову на старости лет?
Дамы смолкли на время. Одна, негодующая, строго посмотрела на промелькнувший перрон, презрительно произнесла вслух название станции. Другая, задумчивая, осторожно скосила на меня глаза и, догадавшись, что я англичанин, громко заговорила опять:
– Ну, а как Константин Сергеевич? Здоров? Ездит по-прежнему?
– Спасибо. Мотается.
– Летом, наверно, затишье с такси?
– Нет, не скажите… Как когда. Иногда даже случается, вдруг, и хорошо привезет. Вот позавчера, например, сто франков заработал сверх таксы.
– В самом деле? От кого же? От кутящих монмартрцев?
– Нет… от американца-туриста.
– Ах, эти американцы! После налога на карт д-идантитэ видеть их не могу! Все из-за них, этих негодных… А почему раскошелился? Пьян был? Или бумажник на сидении забыл?
– О, нет, никакого бумажника. И трезв совершенно, днем дело было. Когда, понимаете, узнал, что Котик говорит по-английски, страшно обрадовался. Влез в автомобиль, предлагает: покажите мне все, что есть интересного в городе. Только обо всем расскажите подробно: об истории, о географии, об архитектуре. Я, говорит, за историю и архитектуру отдельно плачу. Котик, вы сами понимаете, хотя и генерал, но совершенно не обязан знать подробности французской истории. Кое-что про Людовика помнит, конечно, кое-что про Генрихов, про Наполеона… Но детали… Сначала хотел даже отказаться, а потом совершенно справедливо решил: с какой стати? Из-за американцев дороговизна, из-за них 375, из-за них два блюда в ресторане, нашей союзнице Франции они даже пустяшного долга простить не хотят, а Котик будет, вдруг, джентльмена разыгрывать? Посадил он американца рядом с собой и давай болвана возить. «Это что?» – спрашивает тот. «Это плас де ла Конкорд». «Чем замечательна»? «Людовика казнили здесь». «В самом деле? В какой именно точке»? «Вот в этой. У входа в метро». «Ага! Отлично. Едем дальше». Останавливаются у Опера. «Это что»? «Опера». «Когда построена»? Котик сначала задумался, а потом припомнил 375 и со злостью говорит: «В 375-м». «Что вы? Так давно? Кто строил»? «Пипин Короткий». «Ого! Короткий, а какое огромное здание! Какой стиль?» «Ампир с рококо». «Дальше!»
Возил так мой Котик дурака этого часа два, если не три, везде побывал. И говорит, что только первые полчаса было немного неловко. А затем, как пошел, как пошел!.. Сам даже стал удивляться, откуда только факты берутся? Чего он ему ни показал, дорогая моя! У парка Монсо подробно рассказал, как Генрих Птицелов силками скворцов ловил; в парке Шомон про Филиппа Красивого и про все его свиданья вспомнил. Относительно Наполеона десять домов показал наудачу: здесь с мадам Сан-Жен познакомился, тут с Жозефиной поцеловался, в этом месте задумал африканский поход. А у площади Клиши, когда американец уже рассчитывался, Котик так разошелся, представьте, что пур ла бон буш[55 - Pour la bonne bouche – на закуску (фр.).]сам на прощание сказал: «видите, сэр, это место, где автобус стоит? Тут король Людовик Четырнадцатый свою знаменитую фразу сказал: „Л’эта сэ муа“. Компренэ ву[56 - L’еtat c’est moi – государство – это я; Comprenez-vous – Вы понимаете? (фр.)]»?
Дамы вышли на конечной станции и вместе со мной шли по длинному коридору бодро, уверенно, громко стуча каблучками. Говорили о том, что хорошо было бы открыть мэзон де кутюр, а для фирмы пригласить мадемуазель Полежаеву, так как теперь ее вся публика знает. Перешли с мэзон де кутюр на автоматические спичечницы, которые удачно делает знакомый полковник. И когда, наконец, выбрались в вестибюль, одна с завистью оглянула огромный зал, с многочисленными входами в разные стороны, вздохнула, произнесла:
– Неправда ли глупо, милочка, что столько свободного места пропадает?
И, не ожидая от соседки вопроса, добавила:
– Из каждого такого входа в метро я бы десять уютных квартирок устроила!
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 27 сентября 1926, № 482, с. 3.
Из православного катехизиса
В нашем грустном беженском существовании, насыщенном взаимными распрями, полезно иногда углубиться в какую-нибудь книгу религиозного содержания, чтобы отдохнуть душой, забыть об окружающих печальных раздорах.
Я лично в этих случаях читаю подаренный мне Владыкой Митрополитом Антонием экземпляр «Опыта Христианского Православного Катехизиса». Катехизис издан в 1924 году в Сремских Карловцах, написан, пожалуй, несколько сухо, подобно катехизису Филарета – в вопросах и ответах. Но вторая часть – Нравоучение, – приносит при чтении большое утешение.
В особенности люблю я изложение седьмой заповеди блаженства: «Блаженны миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся». Владыка Митрополит в простых и искренних строках исчерпывающе объясняет нам, христианам, как нужно проводить в жизнь этот завет Великого Учителя.
И, я думаю, подобные строки в настоящее время полезно прочесть или вспомнить многим. Вот, кстати, выдержка, взятая со страницы 122:
«Вопрос. Какая седьмая заповедь Господня для блаженства?
Ответ. Желающие блаженства должны быть миротворцы.
В. Почему велика добродетель миротворцев?
О. Потому что она не о том только печется, что связано с жизнью самого подвижника, но стремится как бы самое небо низводить на землю, дабы взамен злобы и ненависти, разделяющей людей друг от друга, „мир Божий, который паче всякого ума, соблюдала бы сердца людей“. Как и Сын Божий, „пришел, благовести мир вам (то есть всем людям) дальним и близким“.
В. Как достигается миротворцами столь благодетельное влияние?
О. Миротворцами бывают люди, исполненные высокого благочестия и ревностью о Боге. Общество, с которым они входят в соприкосновение, проникается подражанием их ревности о Боге и любви к ближнему, и тогда утихают их мелкие человеческие ссоры и взаимная злоба, имевшая место, пока у них не было высшей цели жизни. Так о первых христианах книга Деяний свидетельствует, что у них было „одно сердце и одна душа“.
В. Как сделать себя способными к прозрению доброго?
О. Должно прежде всего не осуждать ближних, а для сего обуздывать язык, затем должно молиться о них и удалять от души своей помысел тщеславия и властолюбия, дабы все доброе окружающей нас жизни направлялось не к нашей, а к Божьей славе.
В. Кто призван к подвигам миротворца?
О. Все христиане, но по преимуществу пастыри церковные, как преемники служения апостольского, о котором Церковь воспевает так: „союзом любве связуеми апостоли, владычествующеми всеми Христу себе возложше, красны ноги очищаху, благовествующе всем мир“».
* * *
Прекрасные слова! О, если бы им следовали до самых низших исполнителей.
«Возрождение», Париж, 12 декабря 1926, № 558, с. 3.
Детское чтение
Странные дети пошли теперь.
Помню, бывало, какое удовольствие доставляли нам рождественские книги-подарки! Получишь в блестящем переплете «Путешествия Гулливера» или «Робинзон Крузо» и оторваться не можешь. Спишь с Робинзоном, обедаешь с Робинзоном, умываешься с Робинзоном. Книга всегда неразлучно рядом, чтобы вор не украл. И какими счастливцами казались эти герои! Чего только ни вынесли: кораблекрушение, необитаемый остров, лилипутов, Гуним[57 - У Дж. Свифта – гуигнгнмы (от англ. Houyhnhnm), высокоморальные и разумные лошади.], Ягу…[58 - Там же: Йеху, или Яху (от англ. Yahoo) – отвратительные человекоподобные существа, населяющую страну гуигнгнмов.]
А на днях пришлось с десятилетним Митей, которому Степан Николаевич где-то по случаю раздобыл обе эти удивительные книжки, – и до сих пор прийти в себя не могу. Не понимает мальчишка прелести приключений! Прочтет страницу, другую… И протяжно зевает.
– Неужели не интересно? – сев рядом с ним на диван, с любопытством спрашиваю я. – Может быть, ты уже читал Робинзона?
– Нет, не читал. Но, знаете… Скучно. Мало особенных приключений. Вот дядя Федор Петрович, например, в Галлиполи целый год в турецкой могиле жил. Это я понимаю. Шикарно! А что такое пещера? Большая беда…
– Ну, брат… Мало ли кто из нас где жил. Но зато какое кораблекрушение у Робинзона! Не нравится разве? Буря. Волны как горы. Необитаемый остров… Не всякому путешественнику такая удача.
Митя презрительно поморщился, снисходительно покосился на меня.
– Мы с папой тоже от кораблекрушения тонули, – с достоинством проговорил, наконец, он.
– В самом деле? А где?
– На Черном море. Правда, я быль тогда еще совсем маленький, всего хорошо не помню. Но папа подробно расскажет, если хотите. Робинзону-то легко было: никто не мешал вылезти на берег. Махай себе руками и подплывай. А нас не пускали. Папа махает, кричит: «земля! земля»! А в ответ кричат: «нельзя!».
– Так, так… – озадаченно бормочу я, взяв из рук Митину книгу. Это, действительно, неприятно. Ну, хорошо… А как ты смотришь на охоту? Хотел бы поохотиться, как Робинзон?
– Конечно, хотел бы. Лук и стрелы я люблю. Только Робинзону что? Никто стрелять не запрещал. А когда мы приехали в Константинополь, а потом повезли нас на Халки, папа захотел один раз из рогатки застрелить гуся, так такой скандал был. Ужас!
С Робинзона разговор перешел на Гулливера. Со всей строгостью и скепсисом уже оформившегося беженца, Митя раскритиковал и произведение Свифта.
– Кто при высадке на берег сразу ложится спать, не узнав ничего о жителях и не предъявив карт д-идантитэ? – недоумевал Митя. – Кроме того, разве это умно, будучи великаном среди лилипутов, покорно таскать на веревках чужие корабли, а не объявить себя сразу царем?
Гулливер, по мнению Мити, вообще дурак: не организовал ни театра, ни ресторана, ни детских яслей, ни школы, ни газеты. Будь он русским, конечно, все это появилось бы. Мало того: Гулливер быстро бы научился ездить верхом на Гунимах, раз они лошади. А этот? Попадает из одной неприятности в другую и не знает даже, как убежать. Ждет, пока орел случайно не унесет его домик и не уронит в море… Размазня.
Видя, что литература приключений и путешествий не удовлетворяет духовных запросов моего молодого друга, я перешел на наших классиков. Стал расспрашивать: какие стихи Митя знает, знаком ли с Пушкиным, Лермонтовым? И с радостью убедился, что читал он не мало.
– В особенности люблю я, знаете, стихи про этого самого беженца… Как его? Демона. «Печальный Демон, дух изгнанья»… Вы читали? Я наизусть даже немного выучил: «и над вершинами Кавказа изгнанник рая пролетал»… Мы с папой тоже через вершины Кавказа пролетали, то есть знаете, переходили, когда из Кисловодска бежали. Мне было четыре года, но я помню, очень красиво. Шикарный снег был. И горы… Там тоже сказано: «Под ним Казбек, как грань алмаза красою вечною сиял». А, вот, погодите… Я вас спрошу…
Митя встал, направился к полке с книгами.
Ты что ищешь?
– А сейчас покажу… Мне Анна Ивановна задала урок. Пушкина. Нравится очень, но только так много русских иностранных слов, что не дай Бог. Анна Ивановна объясняла, но я забыл. А папе некогда. Помогите-ка!..
Митя раскрыл книгу на том месте, где был заложен карандаш, стал пробегать глазами строчки.
– Скажите, пожалуйста, что такое: на облучке?
– Облучок… Это… как бы тебе сказать? Ну, место, где сидит кучер.
– Ага. Шофер? Верно. А кушачок?
– Кушачок? Пояс такой. Из материи.
– Сентюр[59 - Ceinture – ремень (фр.).]. Она так и говорила. А кибитка кто? Лошадь? Тут, смотрите, такие штуки, что ничего понять невозможно: на дровнях, бразды, ямщик, салазки… Все иностранное.
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 16 января 1927, № 593, с. 3.
Монолит
Случайно познакомился с одной старой русской нянюшкой.
Говорил с нею всего каких-нибудь десять-пятнадцать минут. А сколько приятных и бодрых впечатлений!
Это не доклад какой-нибудь о чингисхановской России. И не диспут записавшихся ораторов. Два дня прошло, а до сих пор живо стоит в глазах величественный образ крепкой старухи, звучит в ушах могучий русский язык.
Покупал я у бесконечного прилавка возле витрины каштаны. Сначала не обратил внимания, кто стоит рядом. И, вдруг, слышу:
– Эй, кордон, сивоплэ! Отпусти же меня, ради Создателя!
