скачать книгу бесплатно
– Куда ты направляешься в этом восхитительном розовом облаке газа, Паульхен?
– На гулянье, дорогой дядя Фриц.
– На гулянье? – переспросили оба разом. – А что это?
– Ну, на променад, если тебе так будет понятнее, господин Эрнст, на главной улице гулянье с половины шестого до половины седьмого.
– Ах вот оно что, понял, – заметил Эрнст, – раньше мы называли это Гусиный луг.
– Помолчи, противный. До свиданья, дядя Фриц. – Паула убежала, но тотчас вернулась: – До свиданья, Эрнст.
– Так-то оно лучше. Желаю повеселиться, Паульхен.
Они пошли дальше. На вокзале Эрнст вручил служителю квитанции и адрес. И тут же предложил отправиться в кафе.
– В какое? – уныло спросил Фриц.
– В «Виттенкинд». Вперед, старина, не скисай. Нужно же мне повидаться с вашими девочками.
– А у вас там их, что ли, не было?
– О Господи, какие это девочки! Они все сплошь «образованные»: либо уже пооканчивали университеты, либо еще учатся. Внешние признаки последних: стоптанные каблуки, пенсне в черной оправе, обтрепанные подолы. Или же: зализанные волосы, мужская рубашка со стоячим воротничком и длинными рукавами. Хуже всех студентки музыкальных училищ. Особая категория – дочки художников. Платья с большим декольте при наличии гусиной шеи и угловатых плеч, а также отсутствии бюста. Не придают внешности никакого значения! Во-вторых: они тоже «образованные». Новый сорт. Пьют только чай, малюют альпийские ландшафты, играют на рояле «Тоску по родине», «Молитву девы» и «Любовную жалобу», читают «А любовь никогда не кончается», «Разбитые сердца» и так далее. Однажды я показал двум-трем из них несколько номеров журнала «Красота».
О Боже, какой был взрыв! Таков этот народец! О солнце, свежем воздухе и красоте они и ведать не ведают, эти бесполые книжные черви! Фриц, «образованная» женщина – это чудовище. У нас есть все мыслимые законы, но нет такого, который обязывал бы, чтобы всех девиц, со скуки ударяющихся в политику или сочинительство, немедленно отдавали замуж. После этих эстетствующих бесцветных рож человека неодолимо тянет к простым, сердечным, милым девушкам, которые целуют и любят, как велит мать-природа. Вывод: в добрый час!
В кафе было довольно много посетителей, так что им пришлось поискать место. За одним из столиков в центре зала сидела очень элегантная молодая дама. Эрнст поклонился ей с легкой иронией. Она подняла глаза и спросила не очень уверенно:
– Господин Винтер?
Эрнст с улыбкой протянул даме руку.
– Добрый день, фройляйн Берген. Я ищу два свободных места и вдруг вижу их за вашим столиком.
– Прошу вас, пожалуйста.
Эрнст представил Фрица, и оба уселись. Эрнст взглянул на Трикс Берген.
Та залилась краской и сказала:
– Я давно вас не видела, господин Винтер.
– Меня здесь не было. Я только сегодня приехал.
– А я – три дня назад. Где же вы были?
– В Берлине.
– Ах, Берлин! Такой прекрасный город! Множество развлечений и шумных празднеств.
– И густонаселенные дома-казармы, – ехидно ввернул Эрнст.
– А на них смотреть вовсе не обязательно. Жизнь свою нужно обставить как можно приятнее.
– А что потом? – спросил Фриц.
– Ах, потом меня не волнует. Ведь сегодня еще сегодня! Я пока молода и красива. – Она начала подпевать мелодию оркестра и поводить плечами. – Мне так хочется потанцевать. Но в этих отвратительных городишках ничего такого нет. То ли дело Берлин – там везде есть танцплощадки. Бостон, фокстрот, матчиш, капельмейстер входит в раж – и тут начинается. Но здесь… – Трикс прищелкнула пальцами. – Я скоро уеду снова.
– Опять в Берлин?
– Конечно! Там всегда много всего…
– Для счастья вовсе не обязательно жить в большом городе, – заметил Фриц.
– Счастье можно найти и в медвежьем углу, тут вы правы.
– Само понятие о счастье бывает разным, – вставил Эрнст. – У меня есть прелестная знакомая, которая пишет мне, что совершенно счастлива: у нее родился ребенок.
Трикс звонко рассмеялась:
– Не повезло ей!
Эрнст спокойно посмотрел на нее:
– Она замужем и давно хотела ребенка.
– Каждому свое. А я против этого удовольствия, я хочу жить!
– Жить можно по-разному – внутри себя и вовне, – ответил Фриц. – Вопрос лишь в том, какая жизнь ценнее. Шампанское, туалеты, кавалеры, празднества – мне кажется, со временем все это тоже надоедает и наводит тоску. А чем кончается песня? Что остается в старости? Другая жизнь кажется мне, напротив, возвышеннее. Для женщины, высший смысл которой состоит в ее женственности, материнство – прекраснейшая доля! Подумайте только, как это замечательно: продолжать жить в детях и таким образом обрести бессмертие.
Вспыхнув, Трикс перебила его:
– Кто вы такой? И что вам от меня нужно?
А Фриц продолжал как ни в чем не бывало:
– Женщина, не ставшая матерью, упустила самое прекрасное, да, самое прекрасное, что было ей написано на роду. Какое разливанное море счастья для матери заключено в первых годах ее ребенка, от первого неразборчивого лепета до первого робкого шага. И во всем она узнает себя самое, видит себя молодой и воскресающей в своих детях. Женщина может натворить в своей жизни бог знает что. Но одно-единственное слово все перечеркивает: она была матерью. Вероятно, вы знаете это еще от вашей матушки.
Трикс уставилась на него невидящими глазами. Потом резко вскочила и вышла из зала.
Эрнст заговорщически улыбнулся. Вскоре вышел и он.
Вернувшись, Эрнст не мог скрыть волнения:
– Она стояла в гардеробе и сотрясалась от рыданий, – рассказал он. – Я мягко поговорил с ней и дал твой адрес. Она все время спрашивала: «Кто этот человек? Что это со мной?» Наверное, она вскоре к тебе заявится.
– А я намеренно все это сказал, – заявил Фриц. – Я раскопал глубоко зарытое и заставил звучать забытые струны. Они еще долго будут звенеть в ее душе, образуя диссонанс с другими струнами, вибрации которых доныне заполняли жизнь. Вопрос только в том, какие окажутся сильнее.
Эрнст кивнул:
– Трикс – милая девушка. Кровь у нее была горячая, а характер легкомысленный. Об остальном легко догадаться. Она живет на чьем-то содержании. Сдается мне, Фриц, что число твоих подопечных увеличивается на единицу.
– Чем больше, тем лучше.
Они поговорили еще с полчаса и ушли.
На улицы городка спустился весенний вечер. Позеленевшая от времени башня старинного собора возвышалась над людской суетой недвижным символом вечности. Под мостом глухо урчала река. О чем? О людях. В скверах цвела весна.
Эрнст оборачивался и смотрел вслед каждой проходившей мимо девушке.
– Они так держатся, будто на голове у каждой – по невидимой короне. Это делает с ними весна.
– Тут одновременно и гордыня, и смирение. Они чувствуют, как в них пробуждается женственность. А это означает: отдавать и служить.
– Знаешь, Фриц, женщины все же намного лучше нас.
– Как это тебе вдруг пришло в голову?
– Сам не знаю. Любовь – ясное тому доказательство. У мужчины она в большей степени вожделение, у женщины – жертвенность. У мужчины примешано много тщеславия, у женщины – потребности в защите. Я имею в виду женщину, не самку.
Фриц улыбнулся:
– В юности я утверждал, что мужчина вообще не способен любить. Но потом сам же это опроверг. Нужно подняться от чисто физической плотской любви к любви духовной. Многие называют любовью обычное томление чувств. А любовь – чувство в первую очередь душевно-духовное. Из-за этого ей вовсе не надо быть платонической, блеклой и бесплотной. Но физическое созвучие должно быть лишь усилением или выражением душевного единения. Любовь – это упоение. Но не упоение плоти, а упоение душ. Я не ханжа. Но чисто плотскую любовь презираю. Высшая степень душевно-духовного единения, выражающаяся и физически, – вот что такое любовь. Возьмем, к примеру, Паульхен. Для нее любовь – это тайна за семью печатями. Но кокетничать она худо-бедно умеет. А вон и Фрид появился.
Фрид радостно подошел к ним и сердечно поздоровался с Эрнстом.
– Ну, Фрид, – заговорил тот, – с каких это пор ты торчишь здесь на променаде – выставке для школьников и девочек-подростков?
– Но ведь это такое великолепное зрелище – яркие сочные весенние краски, пестрые платья девочек, – в них персонифицируется сам месяц май. Это многообразие красок и форм, эти передвижения, сливающиеся в великой гармонии, – май объединяет все это в моей душе, я словно бы испытываю нежную ласку после трудного дня.
– Ловко выкрутился, – расхохотался Эрнст. – Мне плевать на нежную ласку. Мне больше нравится буря. Но не таится ли за твоим безличным желанием ласки со стороны зрелища куда более личностное желание – заменить зрелище на еще более нежную девичью ручку? Ведь людям свойственно искать для своих общих склонностей какое-то более частное воплощение. И воплощение твоего весеннего настроения, именуемого «май», предполагает «девиц», точно так же, как доминантсептаккорд непременно разрешается в фа мажор. В противном случае получается ложный вывод. Девицы неотделимы от мая! Или же ты специализируешься по ложным выводам?
– В детстве я любил играть на губной гармонике. Поэтому я склонен к гармонии и гармоничным воплощениям.
– Значит…
– Впрочем, мне пора… – Он залился краской и посмотрел искоса на противоположную сторону улицы, откуда некая кокетливая девчушка бросала на него такие взгляды, что вполне могли и обжечь.
– Ну, Фрид, – сказал Фриц, заметивший этот маневр, – тогда переходи на фа мажор…
Фрид рассмеялся, пожал им руки и демонстративно взял след кокетливой девчушки с косичками.
– Послушай, Фриц, я кажусь самому себе Мафусаилом: почему это я вышагиваю тут, так сказать, в одиночестве? О, черт меня побери, кто это?
Фриц поздоровался.
– Прима летней оперы.
– Элегантна!
– Неудовлетворена.
– Чем?
– Людьми и жизнью.
– В ней чувствуется порода.
– Мать у нее была русская.
– А, вот откуда ветер дует. Однако скажи-ка мне, старый греховодник, откуда ты ее знаешь?
– Мы познакомились случайно. Я писал башню собора у Заячьих ворот и целиком углубился в работу. Вдруг я почувствовал, что за мной наблюдают, какие-то странные флюиды коснулись меня. Я оглянулся и уперся взглядом в два больших черных глаза. Они улыбнулись – как-то так странно – не смогу тебе описать этот взгляд. Она хотела купить картину прямо с мольберта. Я вынужден был отказать, поскольку картина была заказана, зато пригласил ее на выставку на Мезерштрассе, где висело несколько моих картин.
– Ах вот оно что… Однако, Фриц, нечто такое в женском роде мне хотелось бы встретить нынче вечером, хотя бы ради того, чтобы просто поболтать.
– Сегодня вечером ко мне придет моя молодая приятельница Элизабет, так что сможешь сразу с ней познакомиться. А теперь идем – разопьем в честь твоего приезда бутылочку вина, запылившуюся от времени.
– Давай, и одной нам, пожалуй, не хватит. – Сразу повеселевший Эрнст продел свою руку под локоть Фрица, и они быстрее зашагали к дому.
– Так, мой мальчик, – заговорил Фриц, едва они вошли в комнату, – что будешь курить – трубку, сигары или сигареты? Выбирай сам. Я предпочитаю свою любимую трубку.
– Тогда я выбираю сигарету. Это выглядит как-то более стильно.
– С каких это пор ты обращаешь внимание на стиль?
– В сущности, всегда обращал. А теперь стараюсь освоить наиболее эксклюзивные формы.
– Быть того не может! В последний раз ты относился к этим вещам с достаточно злобным презрением.
– Вслед за Ницше я сказал себе: «Только тот, кто меняется, для меня остается родным». Я перепрыгиваю с одной ступени развития на следующую. Другие люди шагают прямо вперед. Я же перемещаюсь кругами. И внезапно оказываюсь в другом круге – в другом кольце. Я двигаюсь толчками и прыжками. Но хватит об этом. Твой Приют Грез опять приводит меня в восхищение. И ты по-прежнему страстный любитель цветов.
– Так было всегда. Гол как сокол, но считал, что лучше поголодаю, чем откажусь от цветов. Часто на последние гроши вместо хлеба покупал несколько цветочков. Даже в одной любовной интрижке виноваты были цветы. То была интрижка по расчету. В цветочной лавке я как-то раз заметил смазливую девушку-продавщицу. В самом факте встречи не было ничего особенного, но суть в том, что деньги у меня кончились, а дело-то происходило в цветочной лавке! Я купил на последнюю марку розы, три розы на длинных стеблях, попросил завернуть, пошел к выходу, потом вернулся, вытащил одну розу и преподнес ее вконец смущенной малышке. И тут же ушел, чтобы не портить впечатления. Видишь, в ту пору я тоже ценил стиль. На следующий вечер я случайно встретил ту малышку. К своему стыду, должен признаться, что меня больше привлекали цветы, чем прилагавшаяся к ним девушка. Это была единственная в моей жизни любовь по расчету. Впрочем, вскоре я по-настоящему влюбился и в саму крошку. В моей мансарде, несмотря на безденежье, устраивались настоящие цветочные оргии… Маленькая Маргит давно замужем за порядочным человеком, но, может быть, иногда она и вспоминает Фрица, который так любил ее цветы… А сейчас мне нужно на минутку спуститься вниз. Столяр отыскал где-то прекрасный старинный ларь и просил сегодня вечером сообщить, хочу ли я его купить. А я чуть было не забыл. Всего минута, и я тут же вернусь.
Эрнст медленно докурил сигарету до конца, задумчиво следя за голубыми кольцами дыма.
В дверь постучали. Еще погруженный в свои мысли, он крикнул:
– Входите.
Вошла Элизабет:
– Добрый вечер, дядя Фриц…
Эрнст вскочил при первых звуках мелодичного голоса.
– Ах, – смеясь воскликнул он, – моя прекрасная незнакомка с вокзала. Какая встреча! Дяди Фрица сейчас нет. Не хотите ли покуда удовольствоваться мною? Меня зовут Эрнст Винтер, а вы – фройляйн Хайндорф, не так ли?
– Да.
