скачать книгу бесплатно
Она кивнула и с удовольствием позволила ему заняться приготовлениями.
– Как у вас покойно, мирно, господин Шрамм. Сейчас такое редко найдешь. Все гонятся за счастьем и золотом – это ведь не одно и то же… хотя в конечном итоге зачастую одно и то же. Вы нашли счастье, господин Шрамм?
– Я счастья не ведаю… если иметь в виду избитое обывательское понятие, старую погудку: довольство – вот подлинное счастье. Пожалуй, так оно и есть… в среднем. Что же до нас, тонко чувствующих, неординарных, я бы сказал так: подлинное счастье – мир в душе! Почти то же самое, и все-таки нет. Довольство можно испытывать всегда, просто так – без схваток, без борений. Зачастую так и бывает. Мир же приходит в душу лишь после борьбы, тяжких битв и заблуждений. Очищенное, познанное Я…
– И вы нашли этот мир, господин Шрамм?
– Пожалуй, можно бы так сказать, мадемуазель, хотя сам по себе он вовсе не золотой. Скорее тускло-лиловый, меланхолический… но – мир…
– Когда он наступает?
– Когда находишь себя.
– Это трудно?
– Труднее не бывает!
Она кивнула.
– Здесь необходимо и кое-что еще: оставаться верным себе.
– Это невозможно, господин Шрамм.
– Возможно, если нашел себя.
– Тогда надо стать отшельником. Но можно ли стать им в большом мире?
– Стать – нельзя… быть – можно. У тебя есть свой напев, своя песня… свой тон… ты просто таков, вот и все.
– Но подобных людей в обществе не сыщешь. Там все остроумны, рафинированны, благовоспитанны – но это не люди.
– Неужели дело обстоит так скверно? Нужно лишь приложить немножко усилий. Кстати, самые заметные не всегда и самые интересные…
Она задумчиво посмотрела на него:
– Вы так не похожи на других, господин Шрамм.
– С каких пор дамы делают комплименты?
– Это не комплимент. В юности я бы пожелала себе такого друга, как вы. Может статься, многое сложилось бы тогда иначе.
– Я люблю… вот и все.
– Любите?
– Правда, не в обычном, общепринятом смысле. Я люблю все: природу, людей, деревья, облака… страдания… смерть… – словом, жизнь! Я оптимист и предельная форма любви.
– У вас было мало разочарований…
– Очень много!
– И тем не менее?
– Да!
– Странно…
Лампа затрещала. Фриц взял серебряную корзиночку с темно-красными черешнями, предложил гостье.
– Сегодня вы, стало быть, не играете, мадемуазель?
– Завтра. Вот взгляните, именно поэтому я невольно подумала о вас и решила вас навестить…
Она достала из ридикюля программку, протянула ему.
Он вполголоса прочитал:
– «“Богема”… опера Пуччини… Мими – Ланна Райнер».
– Да, мне предстоит петь бедняжку Мими. Сегодня на генеральной репетиции мне поневоле живо вспомнились вы и ваш Приют Грез. Нынешние наши артисты – уже не богема. Они очень благовоспитанны, очень корректны, очень аккуратны. А вот в вас по-прежнему чувствуется легкий богемный оттенок.
– Завтра вы поете «Богему», – задумчиво проговорил Фриц. – Я долго видеть не мог эту оперу, слишком она брала меня за душу. Там изображена родственная судьба. – Он кивнул на прелестный портрет на стене. – Но завтра хочу прийти.
– Я рада. Скажете мне после что-нибудь?
– Когда, с вашего позволения?
– Ну, в тот же вечер.
– Вы ведь наверное приглашены?
– Разумеется, даже всем мужским haute volеe[8 - Высший свет (фр.).].
– Значит…
– Как раз нет! Эти пошляки мне до крайности отвратительны. Я хочу говорить с людьми. Льстить может любой. Цель всегда весьма эгоистична и прозрачна. Не хочу! – Она встала. – Итак, около десяти вечера у малого входа.
Фриц поцеловал ей руку.
– Благодарю вас.
Она как-то странно посмотрела на него.
И ушла. Он посветил на лестницу. Лампа бросала причудливые тени и блики на ступени и перила.
Еще час Фриц сидел при свете лампы. Не читал, просто размышлял о странностях человеческой жизни. И содрогался, думая о том, как все загадочно и случайно. Капля тумана во вселенной… дуновение ветерка средь вечера… не знаю, откуда оно идет и куда… человеческая жизнь… зыбкая предрассветная греза…
А свет лампы спокойно озарял прелестный портрет на стене.
Она улыбалась.
IV
Вешнее солнце сияло и искрилось над привокзальными скверами. Ласточки щебетали у широкого портала, где, несмотря на шум и суету, построили гнездо.
Элизабет медленно шла через площадь. Недавно прибыл поезд, и по площади разливался людской поток. Она немного постояла. И вдруг почувствовала чей-то взгляд. Дерзкие серо-голубые глаза блеснули на нее с загорелого лица. Она в смущении потупилась. А потом посмотрела вслед стройной фигуре в сером дорожном костюме. Лицо показалось ей знакомым. Но, как ни старалась, она не могла вспомнить откуда.
Фриц сидел в Приюте Грез, подбирал краски, когда на лестнице послышались быстрые шаги, дверь распахнулась и раздался возглас:
– Фриц… старина Фриц… – Крепкие руки заключили его в объятия.
– Эрнст, мальчик мой… неужто в самом деле ты? Откуда так вдруг?
– Просто сбежал. На неделю раньше развязался с этой казармой для старых дев… Фриц, дружище, весна ведь, ну можно ли долбить контрапункт и фуги. Я просто не выдержал – и приехал. Где городские девушки? Давайте их сюда! Мне понадобится целая армия!
– Спокойно, мальчик мой, спокойно… в маленьком городе жизнь течет не спеша. Ты взял слишком быстрый темп. Как насчет того, чтобы освежиться, а потом выпить чашечку кофе?
– Отлично! Ты прав! О нужном и практическом я всегда забываю. Стало быть, бегом в твою святая святых, дабы потоки радийсодержащей воды маленького городка промыли голову от греховных идей большого города. А потом чаю, Фриц! Но только настоящего, подлинного, уникального чаю Приюта Грез, идет?
Через минуту по соседству послышался плеск воды и фырканье; Фриц тем временем заварил чай.
– А теперь рассказывай, Эрнст.
– Да ну, рассказывать – занятие для старушенций. Я стану рассказывать, когда дряхлым, седым, беззубым старикашкой засяду за мемуары. Но сейчас? Я здесь! И баста!
Фриц добродушно улыбнулся:
– В свое время поймешь.
– Рассказывай ты, Фриц. Как поживаешь? Как твои картины? Закончены? Хороши?
– Я нашел натуру для большой картины и в ее лице новую, милую, юную подругу.
– Она красивая?
– Очень.
Эрнст весело присвистнул.
– И невинная, Эрнст!
– Невинная? Невинная… – Он посерьезнел. – Это много значит… возможно, даже все. Она тебе нравится, Фриц?
– Как и ты, Эрнст.
– Тогда будет мне сестрой.
– Я знал, Эрнст. Спасибо тебе.
– Это же само собой разумеется, Фриц.
– Ты надолго к нам?
– Времени у меня сколько угодно. Я по горло сыт нашим топтанием по педали. Хочу в Лейпциг, навести последний лоск. А как дела у Фрида? Он здесь, да?
– Да, уже несколько недель. Закончил Академию в Дюссельдорфе и теперь работает здесь. Получил заказ на две довольно большие картины, а кроме того, рисует узоры для обойной фабрики. Заодно продает экслибрисы, монотипии, а иной раз и рисунки пером и силуэты, оформляет книги, так что с ним все в порядке.
– Рад слышать. А Паульхен?
– Как обычно, егозит, спорит, хочет быть взрослой, да и впрямь скоро повзрослеет.
– Сходишь со мной на вокзал, Фриц? Мне надо забрать багаж.
Не торопясь, оба направились к вокзалу. И посреди разговора на них вдруг вихрем налетело нечто щебечущее и душистое – Паульхен!
– Эрнст! Это ты или твой дух?
– То и другое, Паульхен, у мужчины дух всегда при себе, тогда как дух девочки-подростка часто заключается лишь в ее воодушевлении.
– Ох! – невольно вставил Фриц.
– Дядя Фриц, слышишь, он опять начинает! Фу, Эрнст!
– Далеко ли ты собралась в этом восхитительном розовом летнем облаке, Паульхен?
– Пошататься, милый дядя Фриц.
– Пошататься? – в один голос вскричали оба. – Это как же?
– Ну, погулять, если тебе так понятнее, господин Эрнст, погулять по Главной улице с полшестого до полседьмого.
– Ах вот как, понятно, – сказал Эрнст, – раньше мы называли это место Глупышкиным лугом.
– Замолчи, гадкий мальчик… До свидания, дядя Фриц. – Она поспешила прочь, но все же вернулась. – До свидания, Эрнст.
– Так-то лучше. Повеселись хорошенько, Паульхен.
Они продолжили путь. На вокзале Эрнст вручил деньги и адрес служителю. А потом настоял зайти в кофейню.
– Куда же? – смиренно сказал Фриц.
– В «Виттекинд». Идем, старина, смотри веселей. Надо же мне снова повидать ваших девушек.
– А у вас там ты девушек не видал?
– Господи, да разве же это девушки! Сплошь «образованные»: закончили обучение или еще учатся. Внешний признак последних: стоптанные каблуки, пенсне в черной оправе, обтрепанные подолы… или гладкие, причесанные по-мокрому волосы, закрытая блузка со стоячим воротом и длинными рукавами. Еще хуже – студентки-музыкантши. Особый вид: прирожденные художницы, платья с огромным вырезом при гусиной-то шее, угловатых плечах и полном отсутствии бюста. Внешность для них значения не имеет! Во-вторых: они ведь «образованные». Новый сорт. Пьют чай, пишут маслом альпийские пейзажи, играют на фортепиано «Тоску штирийца по родине», «Молитву девы» и «Элегию», читают «И любовь никогда не перестает», «Разбитые сердца» и прочее… Некоторым я как-то раз показал парочку выпусков «Красоты». Господи, взрыв негодования. Что за люди! Эти лишенные женственности книжные черви знать ничего не знают о солнце, воздухе и красоте! Фриц, «образованная» женщина – это кошмар. У нас есть множество всяких законов, но нет ни единого, который бы мигом решительно отправлял под венец скучающих женщин, как только они принимаются политизировать, писать книги и так далее. После этих эстетствующих бледных физиономий прямо-таки жаждешь увидеть простую, милую, прелестную девушку, которая целует и любит так, как того желает мать-природа. А стало быть: вперед, на бойню!
Они поискали свободное место в довольно многолюдной кофейне. За одним из столиков в центре зала сидела очень элегантная молодая дама. Эрнст слегка иронично поклонился. Она же недоверчиво воскликнула:
