banner banner banner
Полночные тайны
Полночные тайны
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Полночные тайны

скачать книгу бесплатно

Шагая по улице к школе, я гадала, какую еще чертовщину приготовил сегодняшний день. Колледж Боско недолго был истинным раем. Может, я и не завела друзей, но хотя бы обрела покой и защиту учителей. А теперь даже эти профессиональные узы трещали. И вряд ли стоило этому удивляться, полагала я, учитывая, что Себастьян Мидраут регулярно посещал нашу школу, потому что в ней училась его дочь.

Лотти Мидраут стала для меня еще одним источником страданий. Несколько месяцев назад я буквально пытала ее в Аннуне, надеясь добыть сведения о планах ее отца. В Итхре она могла и не помнить о том, что я сделала, но могу сказать, где-то в глубине души она знала, что я опасна. В Боско разлетались слухи обо мне. В женском туалете на стенах красовались надписи: «Ферн Кинг должна умереть!»

Сегодня я села за свой стол и нашла на нем записку. Красной авторучкой было неряшливо нацарапано: «Мерзкая, мерзкая, мерзкая!» Когда я нахожу подобные записки, что-то во взгляде Лотти подсказывает мне, что она причастна по крайней мере к одной из них. В записках нет настоящих оскорблений, что вполне в духе Лотти. И они вряд ли худшее, что со мной происходит. Лотти должна была как-то быть связана и со шрамом от ожога, случившегося по вине Дженни. Ну, как бы то ни было, я заслужила все то, что Лотти мне адресует, пусть даже она сама не до конца это осознает. Мне приходится куда больше беспокоиться из-за других.

К счастью, никто в Боско пока что не дошел до настоящей жестокости, но они уже приближаются к ней. Это мелочи, которые можно не замечать: толчок локтем в ребра в шумном коридоре, или кто-то наступит мне на ногу, или дернет за волосы… Когда я достаю из сумки ноутбук и карандаш, кто-то сзади резко дергает мой стул, так что я ударяюсь лбом о стол. Я оглядываюсь, но все уже мирно сидят на местах. И никто не смотрит на меня.

Все это может показаться мелочами по сравнению с тем, через что приходится проходить моим друзьям-«чудакам», но я знаю, как легко все это может перерасти в настоящую жестокость. Трут уже наготове. Нужна только спичка.

4

Обычно перемены и обеденный перерыв я тратила на свою рыцарскую книгу – маленький блокнот, заполненный сведениями об Аннуне. Но больше не могу. Ночи патрулирования в Аннуне так напряженны, так наполнены печалью, что у меня не остается сил ни на что, когда я бодрствую.

И вместо того чтобы погрузиться в свои записи, я делаю то, что делала всегда, когда нуждалась в убежище: рисую.

Класс рисования находится в старом крыле Боско. В нем стоят старые столы, которым предназначено заканчивать свой век перемазанными красками. Землистый запах глины успокаивает меня. Раньше, когда я приходила сюда, здесь обычно находились несколько человек – в основном одиночки вроде меня, и они тихо работали. Но теперь я одна.

– Тебе следует поспешить, чтобы занять место, – шутит учитель рисования, когда я вхожу.

Мистер Нолан – милый, неловкий мужчина, он носит усы, которые выглядят так, словно им не хочется здесь быть. Он моет кисти, пока я достаю из шкафа свой альбом. Листы в нем покрыты рисунками лиц умерших. Рамеш и Феба, такие, какими я запомнила их в Аннуне: веселые, спокойные, стремящиеся к цели.

– Они кажутся добрыми, – говорит мистер Нолан, заставляя меня подпрыгнуть.

– Они и были такими, – отвечаю я.

– А… Спящие?

Я киваю. Этот вопрос стал стандартным сокращением, когда говорят о тех, кто умер во сне. Я его ненавижу. И это не потому, что я знаю: они не просто заснули и не проснулись, это потому, что это осквернение чего-то положительного. Мне ведь теперь известно, какими могучими могут быть сны. Я видела, что случается, когда люди это отрицают. И использование безобидного слова «спящие», банальность, заменяющая массовое истребление, вызывает у меня желание закричать во все горло.

Я перебираю листы своего альбома. Мои последние работы резко отличаются от остальных. Шесть квадратов окружают лист, в каждом другой рисунок: на одном пламя цвета жженого сахара, на другом – геометрические фигуры, пурпурные и серебряные. Я теперь тружусь над третьим – он заполнен мятным и травяным зеленым.

Большинству людей это может показаться просто каракулями, но это самое важное из моих произведений. Это мой ответ махагоновой шкатулке – загадке Себастьяна Мидраута. Той, что наполнена планами уничтожения Аннуна и Итхра. Эти квадраты – первые наброски для моей собственной шкатулки. Конечно, в моей не могут в буквальном смысле храниться мои мысли – в таком случае они были бы не слишком симпатичными, учитывая то, что основное пространство моего ума занято презрением к Мидрауту. И в Итхре это было бы просто пустячком. Каждый квадрат представляет собой что-то такое, что я люблю в Аннуне. Огонь – это сила, которую я нахожу там в себе. Пурпур и серебро – это Тинтагель и таны. Зелень – это красота самого Аннуна и всего того, что там растет. И все это служит напоминанием мне о том, что Аннун умирает и что я должна его спасти.

– Знаешь, если тебе нужно с кем-то поговорить… – начинает мистер Нолан, снова заставляя меня подпрыгнуть на месте.

– Я в порядке. Спасибо, – отвечаю я.

Количество людей, которые за последние месяцы старательно убеждают меня поговорить с абсолютно незнакомыми, заставляет думать, что они вообще меня не знают. По правде говоря, я не нуждаюсь в мистере Нолане, или Джин, или еще ком-то, потому что мне уже есть с кем разговаривать. Это идеальные слушатели – они не могут отвечать.

И после школы я отправляюсь к ним.

Боу всего в одной остановке до Стратфорда, где я обычно выхожу, возвращаясь домой. Дорожка к этому кладбищу теперь так же мне знакома, как тропа к могиле мамы. Место, которое мне нужно, в глубине, где находятся десятки свежих могил: здесь лежат те, кто умер во сне в этой части Лондона за несколько последних месяцев, все они похоронены бок о бок. Иногда мне нравится воображать, что, если бы Мидраут вдруг осмелился (или соблаговолил) прийти сюда, беззаконие его дел заставило бы тела вырваться из мягкой земли и утащить его вниз.

Этот могильный камень поставлен всего несколько недель назад. На могиле все еще лежат свежие цветы, на углу надгробия висит розовый цветочный венок.

«Райанш Халдар, – написано на камне. – Любимый сын и брат. Мы каждый день тоскуем по тебе. Покойся с миром».

Да, уже прошло немало времени с тех пор, как Райанш – или Рамеш, как мы его звали, – был убит в Аннуне, но мне до сих пор его не хватает. Фебу похоронили где-то неподалеку от Бристоля, я не смогла попасть на ее похороны, поэтому могила Рамеша стала местом, где я разговариваю с ними обоими.

– Ты бы мог подумать, что мы уже привыкли не слышать в залах твоего громкого голоса, – говорю я ему. – Но без тебя и Фебы стало так тихо! Я теперь лейтенант. Ну, то есть мы с Олли лейтенанты. Мы бы стали вашими командирами. Могу поспорить, вам бы понравилось.

Я обрываю с зеленых камней леерсию, успевшую вырасти на могиле. Рамеш погиб до того, как мы с Олли снова стали настоящими друзьями. Я думаю о той записке, которую Олли написал Рамешу после его смерти: «Ты знал, кто я на самом деле, и все равно я тебе нравился». Да, в Рамеше это было – он умел добираться до чужих тайн, а потом хранил их, используя лишь для того, чтобы сделать человека лучше. Он и меня знал по-настоящему – он знал худшее во мне, – и все равно я ему нравилась. Я гадала, что мог сказать ему Олли. Может быть, рассказал, что сделал со мной.

– Я пытаюсь подпустить к себе людей, – продолжаю я. – Чувствую, что теперь вроде есть люди, которым я могу доверять. Лорд Элленби, возможно. И… и Самсон…

Я умолкаю. Я не могу коснуться того, что происходит между мной и Самсоном. Никогда не умела читать людей, так что, может быть, я вижу в его поведении то, чего там нет. Иногда я ощущаю напряжение, когда мы едем рядом верхом. Иногда его взгляд устремляется в мою сторону в рыцарском зале, когда он вроде должен бы читать рапорты. Я ощущаю каждый такой взгляд, как толчок в спину, как жар на щеках. Но в глубине души я лишь начинаю все это исследовать.

– Прости, это глупо.

Я улыбаюсь могиле. Мы с Рамешем никогда не говорили о таком – нам и без того было чем заняться, вроде спасения человечества от кошмаров. Разговор об увлечении выглядел мелочью. Наверное, я просто защищаю Самсона. В конце концов, у него есть девушка в Итхре. Да если бы и не было, кто бы увлекся чудачкой вроде меня?

Боковым зрением я улавливаю что-то на другой стороне кладбища. Вдали у круглого мемориала с перечнем имен умерших во время мировой войны поднимается какая-то тень. Может, это просто шутка моего сознания, но какое-то мгновение мне кажется, что мемориал и тень испускают слабый голубой свет. Свет инспайра.

Я иду в ту сторону. Да, там, рядом с монументом едва заметный призрак. Ну, это призрак для непосвященных. А для тех, кто знает об Аннуне, это сон. Сон, сбежавший через портал между мирами. В последнее время такое случается все чаще и чаще. И я не в первый раз вижу такой сон. Даже газеты уже отметили странные явления.

Один из служащих кладбища проходит мимо с метлой, бросая на меня подозрительный взгляд. Когда я снова поворачиваюсь к мемориалу, призрак и голубой свет уже растаяли. Сны не могут долго существовать в Итхре: физика этого мира не такая, как в Аннуне. Я снова иду к могиле Рамеша, но прежде чем возобновляю разговор с ним, слышу чей-то голос.

– Ты кто?

Этот голос я слышала на похоронах Рамеша. Потом она стояла перед церковью и бешено смотрела на собравшихся, возмущаясь их горем. У нее такая же смуглая кожа, как у Рамеша, и такой же подбородок, но в выражении ее лица есть жесткость, какой никогда не было у Рамеша, – его глаза всегда были добрыми, даже когда он разочаровывался во мне.

Я отступаю, но она идет за мной.

– Ты что тут делала?

– Я была другом Рам… Райанша, – говорю я, слегка пугаясь, хотя я и старше нее.

– У него не было друзей! – заявляет она.

Я вздрагиваю, мне хочется защитить Рамеша, хотя он и не может ее слышать. Но мне не хочется отвечать. Мне не хочется лгать сестре моего друга.

– Возможно, ты знала его не так хорошо, как тебе казалось.

Это плохой ответ девушке, которая все еще горюет по своему брату, но я не могу удержаться. Я раздражена ее присутствием здесь, хотя у нее куда больше прав на это, чем у меня, и мне не нравится, что у нее было так мало веры в брата.

– О чем это ты? – спрашивает она, и сквозь лед ее тона просачивается капля удивления.

– Не важно.

– Погоди… – говорит она, когда я проскакиваю мимо нее. – Я тебя помню. Ты приходила на похороны…

– Сожалею о твоей потере, – бросаю я через плечо.

Уже выходя с кладбища, я оглядываюсь. Она все еще смотрит мне вслед, стоя в одиночестве на фоне рядов и рядов свежих могил.

5

– Как там дела? – шепотом спрашивает Олли, когда вечером мы ждем, пока папа и Клемми накроют стол к ужину.

Я пожимаю плечами. Мне не слишком хочется упоминать о столкновении с сестрой Рамеша. Мне уже стыдно из-за того, как я обошлась с ней, и я знаю, что Олли заставит меня почувствовать себя еще хуже.

– А как «Ди-Эс»?

– Тебе же неинтересно.

– Точно.

Но даже мое безразличие не портит настроения Олли.

– Что на тебя нашло? – спрашиваю я, толкая его ногой.

– Ничего.

– Но что-то случилось, – настаиваю я. – Почему ты такой созерцательный?

Брат строит гримасу.

– Я медитировал.

– Нет, не может быть.

– Курил травку.

– Прекрати!

– Даже не знаю, что тебе сказать, Ферн. Просто я по природе счастливый человек.

Я фыркаю и на время оставляю эту тему. Ясно, что правды от брата мне не добиться. Щеки у него горят, глаза сверкают – такого не было уже много лет. Меня охватывает нехорошее предчувствие. Мне кажется, я знаю, что? все это значит. Не то чтобы я ревновала… Просто это напоминает мне о Дженни и о странной дружбе с ней Олли. И посмотреть только, куда это завело его… завело нас.

– Ночь ведь не отменяется? – спрашиваю я, и мне самой противна беспомощность в моем тоне.

– Ни за что не пропущу! – быстро отвечает Олли, и мы оба умолкаем, когда папа с шумом ставит на стол перед нами миску с дымящейся запеканкой.

Клемми водружает на середину стола блюдо картофельного пюре и садится на свое место. Я продолжаю наблюдать за Олли, пока мы болтаем ни о чем, но он не смотрит мне в глаза. А я отвлеклась настолько, что не сразу осознаю, как разговор за столом перешел на другую тему.

– Я всегда готова понять… но это была настоящая провокация, – говорит Клемми.

– Какая провокация? – спрашиваю я.

Олли, глянув на меня, качает головой.

– Никто не заслуживает такого избиения, – говорит папа.

Клемми только пожимает плечами, потом поворачивается ко мне.

– Прошлым вечером в Ромфорде была драка.

– Почему?

– О… – Клемми небрежно взмахивает рукой и кладет себе еще порцию запеканки. – Там было человек шесть с одной стороны и столько же с другой.

Что-то в том, как она это произносит, и выражение лиц моих родных заставляет меня насторожиться.

– И кто дрался? – спрашиваю я.

– Да просто компания идиотов, выступавших против собрания «Одного голоса». А сторонникам «Одного голоса» не понравилось, что им помешали. И все вышло из-под контроля.

– Они напали на протестующих?

– Да, – бурчит папа.

– Ну, вообще-то, там ведь было просто тихое собрание, – продолжает Клемми, явно раздраженная тем, что не получила ожидаемой поддержки. – Разве люди уже не могут обсуждать свои взгляды без того, чтобы на них наорали?

– И как сильно они избили протестующих? – тихо спрашивает Олли.

Клемми фыркает и снова сосредотачивается на ужине.

Я смотрю на Олли, вскинув брови. Мы оба понимаем, что? происходит. Власть Мидраута над умами дотянулась до Клемми. Стремясь поскорее вырваться из ледяной атмосферы, воцарившейся на нашей кухне, я мгновенно доедаю свою порцию.

– Домашнее задание, – поясняю я и бросаюсь наверх.

В тишине своей спальни я ищу сообщения о той драке, уверенная, что Клемми исказила события. Почти мгновенно выскакивает множество заметок. К одной прикреплено фото группы «Одного голоса». Их одежда и прически настолько одинаковы, словно они надели униформу. Протестующие одеты по-разному – тут и джинсы, и куртки с капюшонами, и футболки, – но когда я смотрю на фото двух групп, они сливаются для меня в одно. Если смотреть на выражение их лиц, оно одинаково. Лица искажены, зубы оскалены, глаза холодны.

Стараясь избавиться от чувства, что я несправедлива к протестующим, читаю статью: «Говорят, трое членов протестной группы „Кричи громче“ находятся в критическом состоянии… Партия Себастьяна Мидраута „Один голос“ в последние годы восстала из безвестности, чтобы бросить вызов позиции премьер-министра…»

Я сосредотачиваюсь на фотографии основателя «Кричи громче» Константина Хэйла. При таком затейливом имени выглядит он так, словно не меньше половины жизни прожил на пособия.

«Хэйл проклинает насилие, – говорится в статье. – Мы мирно протестовали против партии с коварными и опасными убеждениями…»

Ну, по крайней мере, это он понял.

Еще немного поисков – и я нахожу видео случившегося. Уже через несколько секунд мне хочется, чтобы я этого не видела. Две группы выкрикивают оскорбления в адрес друг друга, слова теряются в общем шуме. Потом кто-то – я даже не могу сказать, это кто-то из «Одного голоса» или из протестующих, – внезапно бросается вперед. И начинается: кулаки бьют в головы, зубы впиваются в руки, колени колотят в животы, ноги – в ребра… Это какое-то безумие. Я останавливаю видео, но успеваю услышать треск ломающихся костей.

Снизу доносится пронзительный смех Клемми. Я думаю о ее словах – «Это была настоящая провокация» – и морщусь. Она думает, что протестующие заслужили избиения. Я никогда не была особенно привязана к Клемми, но это не значит, что на свой лад она мне не нравилась. Она всегда казалась такой безобидной. А папа… он по крайней мере не согласился с тем, что сотворили сторонники «Одного голоса». Он даже сейчас что-то неодобрительно проворчал, выражая недовольство своей подругой, – это было слышно сквозь отголоски беспечного разговора.

Я невольно гадаю, могла ли я что-то сделать, чтобы привлечь Клемми и папу на свою сторону. И высказываю свои тревоги Олли, когда мы той ночью прибываем в Аннун.

– Как ты думаешь… если бы я была подобрее с Клемми… – начинаю я.

Олли пожимает плечами, что не успокаивает меня, как я надеялась.

– Ну же, – нажимаю я. – Ты ведь читаешь мысли.

– Я не знаю, – вздыхает Олли. – Может быть. Понимаешь, я могу прочитать мысли Клемми только в Аннуне, но возможности не было. Вероятно, она могла бы стать более сочувственной, или больше похожей на папу, если бы ты держалась с ней иначе. Но я думал, что она мне друг, хотя она вроде бы и не делает ничего особенного.

– Но ты выглядишь нормально, – говорю я. – У нее нет причин плохо к тебе относиться.

Тогда Олли смотрит на меня – и это странный, беспокойный взгляд, – а потом снова отворачивается.